Страх — низменное, гадкое чувство. Место ему лишь среди вонючих переулков, в низине стоков, в душах бедняков и бродяг. В дома знати и дворцы королевские ходу ему нет, не пропустят Великие Часовые, истребят всякий дух сладковато-мертвенный. Знати ни к чему переживать из-за того, что в залу ворвётся какой-нибудь буйный Мстекрыл или что кто-нибудь из бедняков решит поднять восстание. С каждым разберутся лапки королевские, Великие Часовые не поленятся истребить обидчиков.

Но, увы, Королю и верным слугам его нет дела до испорченного платья, потерявшихся книг и разбитого из-за интриг сердца. Но то — не страхи, лишь лёгкие неприятности жизни. Эмилития наслаждалась даже ими. Низменным жукам не постичь даже этого! И как можно только не улыбнуться своей удаче да королевскому свету, что оберегает их всех?

Но теперь не помогает ничего, кроме родных стен.

Гнилостный воздух заразил дождь, воду, камень. Халлоунест рыдает, и оранжевое выходит из него вместе со слезами. Оранжевое же льётся и из жителей его.

Болезнь не пощадила никого! И бедняк, и богач — все слились судьбой в одно тело, один разум, один цвет. Какая жалость! Одежды и ткани, драгоценности и книги, картины и романы — это же сколько гео, сколько сил благородных жуков ушло впустую! Теперь уж нет разума, что мог бы ими насладиться. Не считая разума Эмилитии, разумеется, но сколько же сил и времени должно уйти, чтобы до них добраться! Продираться сквозь трупно-сладкий воздух, вжиматься в стены, молясь Королю, чтобы ни один мёртвый кусок хитина и плоти не смог её заметить… нет, право, не стоит это таких жертв.

Тем более, когда есть вероятность присоединится к ним в их бесконечных муках.

У Эмилитии есть глаза и усики, пусть обратились они в окна и трубы. И вслушивалась она во всё, и смотрела, и видела. Стражники, знать — все твердили об одном и том же, о свете, о грёзах, пока глаза их не налились оранжевым, а тело не утратило голос. Лишь натужная песнь хрипов слышится во всём городе, но Эмилития наслаждается ей.

Ведь она точно знает, что её искорёженный голос никогда не дополнит гимн мертвецов.

Но одна мысль о том, что её чудесный голос обратится в хрип, глаза нальются оранжевым, а тело безвольным больным мешком будет слоняться по улицам вместе с жалкими, недостойными, осквернёнными, вызывает смех и слёзы.

Если знать и боится, то пусть смеётся страхам в лицо. Дома. Под замком. Твёрдо зная, что её никто не услышит. Но если даже её и найдут, если прорвутся…

…нет, право, ей не следует о таком задумываться.