Большой зал слепил светом сотен свечей. Они, казалось, освещали даже самые маленькие закутки помещения, отражаясь от высоких, витражных окон и мрамора стен. Со всех сторон разносился невероятный гомон голосов, смех, а ощущение магии заставляло чувствовать себя мельчайшей песчинкой в море этой Силы. Гарольд будто только сейчас почувствовал, что такое Магия. Именно Магия с большой буквы и в самом монументальном смысле этого слова. Внутри вспыхнула первая искра желания завладеть всей этой Силой, присвоить её только себе.

Наконец, когда глаза привыкли ко всему этому свету, а тело — к новым ощущениям, Уэллс смог разглядеть окружение.

Гарольд еле подавил удивлённый вздох. Зал оказался поистине огромным. Высокий потолок, на котором будто распростёрлось настоящее ночное небо, усыпанное звёздами, мало было бы сказать, что впечатлял. В это великолепие уходили невероятно высокие колонны из какого-то светлого камня, не походившего ни на один из тех, что он знал, они будто тонули где-то в высоте чёрного бархата.

Толпу из уже сбившихся в одну большую кучу первокурсников подвели к небольшому возвышению перед длинным вытянутым столом, за которым сидели профессора. Там же устроился на удивление скромный трёхногий табурет довольно жалкого вида.

Гарольд решил не обращать внимания на возбуждённый гомон будущих однокурсников, строящих какие-то бредовые теории про жизнь в разных факультетах, и вгляделся в лица преподавателей. Почему-то не так он представлял магов, что будут их учить. Из всех них настоящая Сила ощущалась всего от нескольких человек, среди которых был тот самый профессор Снейп. Мужчина, казалось, выделялся из толпы даже сильнее, чем пёстро наряженный старик, в котором Гарольд опознал директора Дамблдора.

Женщина, которую, как понял из перешёптывания других детей Гарольд, звали Минерва МакГонагалл, взошла на постамент. В её руках будто из воздуха появилась какая-то мешковатая вещица непонятной формы. Гарольду пришлось вглядеться, чтобы понять, что это такое. Тем временем профессор продолжала громко вещать о чём-то, упомянув «Распределительную шляпу».

Наконец, Гарольд понял, что за вещь держит МакГонагалл, и крайне удивился. Старая на вид, явно видавшая многое и потускневшая от времени шляпа не вызывала доверия от слова совсем. Разве так должна выглядеть вещь, что решала и решает судьбы тысяч студентов? Гарольду невольно захотелось внаглую рассмеяться и громко спросить о том, не является ли это какой-то глупой шуткой. Но нет, похоже, всё происходящее не было розыгрышем, ведь большинство студентов в зале притихли, с ожиданием уставившись на первогодок и эту рухлядь.

Окончательно в себя Гарольд пришёл лишь в тот момент, когда до его слуха донёсся громкий окрик собственного имени:

— Гарольд Уэллс!

Он невольно поёжился, пытаясь не показывать лёгкой нервозности, подошёл к профессору и сел на табурет. Ему было откровенно мерзко надевать это нечто на голову. Ведь, даже в приюте он сам старался следить за своими вещами и они даже в половину не выглядели настолько замусоленно и убого. А ведь это школа, которая, наверняка спонсировалась.

МакГонагалл почти сразу оказалась возле него и одела на голову шляпу, абсолютно закрыв обзор на зал.

— Хм-м… — голос шляпы оказался настолько же хриплым и безумно громким, как и в реальности, с тем лишь отличием, что раздавался где-то внутри головы и будто отдавался каким-то эхом. — Давненько такого не было. Нет, тут не может быть других вариантов… Но, разве что… Нет, — Шляпа замолкла лишь на мгновение, но только для того, чтобы потом громогласно объявить на весь зал: — СЛИЗЕРИН!

Стараясь не выдать шока и растерянности, Гарольд быстро отдал шляпу профессору и в полной тишине пошёл к своему столу. В отличие от других студентов, его не приветствовали хлопками и поздравлениями, а удостоили лишь презрительными взглядами и тихими комментариями.

Весь ужин для Гарольда пролетел в одно мгновение, настолько сильно он ушёл в свои размышления. Уэллс старался не слушать большую часть комментариев на свой счёт, лишь примечая тех, кто высказывается больше всех. Кажется, без сильных стараний он вообще никогда не выползет из той ямы, в которую его загнало происхождение. В какой-то степени именно это и давало Гарольду внутренний толчок, разжигало желание показать всем себя, заставить их уважать и бояться.

Краем глаза Гарольд заметил, что из-за стола поднялся высокий темноволосый парень. На его мантии выразительно блестел серебром значок с изображением змеи. В отличие от других факультетов, в Слизерине все поднялись почти в полной тишине и молча проследовали за тем старшекурсником, который, по-видимому, являлся старостой. Наверное, всем первогодкам уже дома объяснили, что нужно делать и как себя вести, так как никто из них почти не удивлялся происходящему вокруг, а если и удивлялся, то делал это где-то глубоко внутри.

Пока они шли, Гарольд держался немного в стороне, но прислушивался к тихим комментариям старосты, стараясь запомнить расположение их гостиной.

Коридоры в замке оказались крайне запутанными, будто кто-то нарочно вместо нормальной планировки растянул на все этажи огромный лабиринт. А со всех стен смотрели портреты, они двигались, словно живые, и комментировали каждого из детей. Гарольд заметил странность, заключающуюся в том, куда повели детей. Небольшая толпа ребят с золотисто-красными галстуками — гриффиндорцы — отправились вверх по лестнице, следом за ними шли так же небольшим строем ребята с серебристо-синими галстуками, — а это, видимо, были рэйвенкловцы. А вот Слизерин и Хаффлпафф пошли дальше по коридору, спускаясь в подземелья.

Наконец они все спустились вниз. Перед глазами предстали большие кованые двери, покрытые замысловатым барельефом, который украшали два больших серебряных змия. Внутри Гарольда что-то будто щёлкнуло, и когда все остальные первокурсники зашли внутрь, он чуть склонил голову в приветственном жесте, на что, казалось, неживые змеи склонили головы в ответ, будто слабо подмигивая своими изумрудно-зелёными глазами.

Гостиная оказалась даже более вычурно-аристократичной, чем Большой Зал. Всё помещение было наполнено разнообразными зелёными тонами, а почти во всех деталях декора присутствовали змеи. Низкий потолок из интересного на вид булыжника был укреплён по бокам светлым лепным карнизом, а в углах и по середине комнаты в него упирались тонкие колонны. Вдоль стен стояли красивые книжные шкафы, полностью заполненные явно какой-то особенной литературой. Слева и справа от входа в стенах располагались проходы, ведущие, наверное, к женским и мужским комнатам.

Все внезапно и одновременно замолкли, и Гарольд отвлёкся от разглядывания интерьера. В помещение быстрым шагом влетел тот самый профессор Снейп, с которым он познакомился ещё в приюте.

— Приветствую всех новеньких на нашем факультете, — по комнате, подобно завораживающей песне сирены, расплылся низкий бархатный голос. — Я ваш декан — Северус Снейп, и я рад тому, что вы попали сюда. Слизерин всегда был местом для достойнейших из достойных.

Профессор замолчал, обводя тяжёлым взглядом сбившихся в кучку детей. Гарольд уловил короткий импульс магии Снейпа, когда тот, выдержав небольшую паузу, невозмутимо продолжил:

— О нашем факультете можно сказать многое. Нас боятся и ненавидят только за образ, который стоит за нами. Мы должны держаться друг друга, быть семьёй и не выставлять внутренние конфликты напоказ. И да, я всегда заступаюсь за своих подопечных перед другими и буду помогать вам, но если вы провинились — будьте готовы понести наказание.

Многие переглянулись между собой, послышались тихие шепотки. Гарольд лишь нахмурился, он не планировал нарушать правила школы, но это казалось не честным: ведь многие оказались тут впервые и вокруг столько всего интересного, как можно сидеть спокойно в комнатах и не пытаться изучить древний замок?

— Главное правило нашего факультета — хранить честь и традиции. Помните, что вам нужно или соблюдать все правила, или уметь не попадаться. Мы должны олицетворять символ нашего факультета — змей. Оставаться сильными и хитрыми, способными избежать любых неприятностей.

Знаете, что Салазар Слизерин искал и взращивал в своих учениках? Величие. Если вы попали на наш факультет, то у вас есть потенциал стать великим, его лишь нужно взрастить.

Профессор говорил и говорил, смысл его слов постепенно расплывался для Гарольда, сливаясь в один длинный и прекрасный, подобный морскому прибою, звук. Магия этого человека буквально ластилась, оплетая в невидимый кокон спокойствия.

Почти медитативное состояние Гарольда разорвали громкие возмущения Малфоя. Он заметил, что все ученики уже разошлись. Видимо, он слишком замечтался, раз пропустил этот момент.

Гарольд поморщился, воображая себе очередную причину, по которой это белобрысое чудовище могло устроить истерику, которая стоила бы внимания их декана, как вдруг, услышал:

— Я не собираюсь спать в одной комнате с грязнокровкой! Я сообщу отцу! Вообще не понимаю, что мог забыть на нашем факультете этот… этот… — Драко на секунду запнулся под укоряюще-вопросительным взглядом декана, но тут же продолжил: — Я отказываюсь делить с ним одну комнату, декан!

— Мистер Малфой. Я не вижу ни единой причины для устраивания балагана. Это, по меньшей мере, некультурно. Так что прекратите свою истерику, — голос Снейпа звучал абсолютно равнодушно и даже пренебрежительно. — Вы можете сообщить об этой «проблеме» вашему отцу. Но я буду удивлён, если он посчитает эту проблему хоть сколько-нибудь серьёзной.

Малфой молча закрыл рот и, резко развернувшись, почти что выбежал из гостиной, гордо задрав подбородок и гневно сверкая глазами.

Такое ребяческое поведение заставило Гарольда почти что рассмеяться, и он выдохнул в попытке успокоиться. Похоже, он будет спать вместе с этим напыщенным индюшонком… Не самая радостная новость. Но, пожалуй, это не будет так плохо, ведь открыто издеваться никто из здешних, похоже, не намерен.

Гарольд посмотрел на профессора, что одарил его безэмоциональным взглядом и слабо кивнул головой, прежде чем выйти из помещения.

— Теперь надо будет попытаться найти свою комнату и лечь спать, а то завтра буду валиться с ног целый день… — тихо сказал сам себе Гарольд и свернул направо по коридору.

***

Всё утро Гарольд ловил на себе взгляды. Слизеринцы смотрели на новенького с подозрением, кто-то с презрением или настороженностью, они шептались и отворачивались. Тени за высокими колоннами дрожали, и Гарольд мог поклясться, что даже там он слышал тихое и надменное «грязнокровка». Никто не говорил это вслух, словно само слово было под запретом, как и имя неназываемого тёмного волшебника.

Он молчал. Ему только и оставалось, что сжимать в беззвучной злобе губы и уходить куда-нибудь подальше. Слизерин — это холод, это бледная зелень каменных плит и мелькающая за окнами рябь мутной, озёрной воды. А ещё это вязкая и отнюдь не дружелюбная тишина, тихие шепотки и шелест перьев. Это воплощение всего богатого и аристократического — мира, в котором Гарольду не нашлось бы места.

Единственным, что воодушевляло и отгоняло его мрачные мысли, были уроки. Ему хотелось узнать всё о магии, о приготовлении зелий, о том, как слова вплетаются в заклинания и какую важность имеют руны. К сожалению, никто с первого же дня не давал практики, а теория была поверхностной. Маленький профессор Флитвик, — многие считали, что он был наполовину гоблином — рассказывал о волшебной силе слова.

— Магия состоит из последовательностей: сначала мы думаем, то есть воображаем то действие или эффект, которого хотим добиться. Затем произносим формулу заклинания. И только потом палочкой рисуем руну тех чар, о которых мы думали, — объяснял Флитвик, стоя на большой стопке из книг. Импровизированная башенка то и дело покачивалась из стороны в сторону, грозясь упасть, но это, казалось, совсем не напрягало профессора. — Смотрите. Wingardium Leviosa, — он произнёс слова и резво взмахнул палочкой. В тот же момент со стола, будто подхваченное порывом ветра, взлетело перо и, описав круг по помещению, замерло в воздухе в нескольких метрах над столом.

Гарольд с придыханием следил за грубыми переливающимися линиями магии, которые окутывали перо, парящее над аудиторией. Сам профессор тоже был оплетён мягким коконом света — мятного и бронзового. Пахло от этой магии морским ветром и чем-то невыразимо лёгким.

— Простите, сэр, — с одной из парт руку протянула девочка с очень пышной копной волос. Гарольд отвлёкся от созерцания магии и посмотрел в её сторону. — А обязательно, чтобы сотворить какое-то волшебство, нужно произносить формулу? Я видела, как директор Дамблдор взмахом руки погасил свечи. Он… не использовал слова или палочку. Такое же возможно?

Студенты Рэйвенкло заинтересованно посмотрели на маленького профессора, ожидая ответа.

— Выскочка, — хмыкнул кто-то из Слизеринцев совсем рядом с Гарольдом. Но никто кроме него этого не услышал.

— О, прекрасный вопрос, мисс?..

— Грейнджер, сэр.

— Мисс Грейнджер, — кивнул Флитвик. — Для достижения подобного уровня мастерства нужно очень много учиться, понимать саму магию, чувствовать её, видеть и ощущать каждой клеточкой. Магия — это часть вашего организма и точно так же, как мы можем натренировать наше тело, можно подчинить себе и магию. Но и тут тоже должна быть последовательность. Всё та же: мы думаем о том, что хотели бы увидеть, представляем себе то, как ваша магия проходит через вас, как она формирует то, что вам нужно. Это на самом деле сложно и довольно много сил требует. У неподготовленного мага это не получится. По крайней мере не с первого, и даже не со второго раза, — пояснил профессор.

— Но… как же тогда детские выбросы? — спросил второй рэйвенкловец — на этот раз парень.

— Выбросы неконтролируемы, — прокряхтел профессор, становясь поудобнее на своем возвышении. — Ваши силы сейчас завязаны на эмоциях. Вы злитесь, и магия выходит из-под контроля, начиная разрушать всё вокруг. Вы радуетесь, и вокруг вас может вспыхнуть сотня светлячков. У всех разная магия, как и сила, данная при рождении. Как раз в тринадцать лет магия успокаивается, и её можно держать под контролем. Для этого есть палочки, — он продемонстрировал классу свою волшебную палочку.

Гарольд задумался. Сколько он себя помнил, магия ему всегда давалась легко. Конечно бывали и выбросы, особенно если случалось что-то опасное, и тогда он мог неосознанно защититься. Но в большинстве случаев, как только он открыл в себе способности, он старался их контролировать. Потому что иначе без этого ему бы попросту было не выжить.