— Невилл!

Гермиона была первой, кто увидел медленно хромающего в их сторону Лонготтома, и первой, кто поспешил ему навстречу. Драко же застыл на месте, хмурясь и вглядываясь в дрожащую в полумраке фигурку. Он невольно искал рядом Уэлсса и не находил.

— Что произошло, Невилл? И где Гарольд? — это уже Хагрид, светя своим фонарём, схватил Лонгботтома за руку и слегка тряхнул.

Отвращение. Вот что вспыхнуло в сознании Малфоя, когда в свете шатающегося фонаря он сумел разглядеть состояние Лонгботтома. Изодранный, испачканный, с кровавыми мутными разводами на оголённой коже, выпученными глазами, в которых полопались сосуды, и будто заплаканным лицом.

Ещё с раннего детства его учили скрывать любые эмоции, даже если больно или страшно — он должен выглядеть соответствующе. Хотя бы пытаться выполнить такое условие. И этому же должны были учить других чистокровок, так ведь? Не выглядеть такими жалкими…

— Я… я не знаю. То есть, — Невилл говорил невнятно и постоянно запинался. Но Малфой отчаянно прислушивался к речи, пытаясь понять, что могло произойти, пока они не виделись. Что могло напугать этого гриффиндорца настолько, что он готов был вешаться на Хагрида. Его пальцы, такие же грязные, как и он сам, цеплялись за куртку лесничего, а глаза постепенно мутнели, словно мысленно он опять был там, в чаще. — Мы б-были там… внизу. А потом… Потом что-то случилось. Мы уснули, а когда я открыл глаза, Гарольд, он… Он не дышал! Хагрид, он… я…

И тишина. Звенящая тишина, рухнувшая в момент осознания.

Драко ощутил, как что-то тяжёлое упало в самый желудок, а грудь сдавило липким, тугим отчаянием. Всё, и шум крон деревьев, и оправдания Лонгботтома, слилось в один монотонный гул.

Нет. Это не правда. Всё ложь. Не может так быть. Нет…

Драко не мог представить, да что там представить — помыслить, чтобы такой, как Гарольд, умер. Это настолько не вязалось с образом самоуверенного, неунывающего и даже, кажется, всесильного Гарольда, способного оживлять статуи и останавливать чуть ли не силой мысли огромных троллей…

Перед глазами плыли чьи-то руки, чьи-то лица. Пасти ртов то и дело раскрывались, наверняка говоря что-то отвратительное, что-то бесполезное сейчас. Драко не помнил, как оказался на земле, вцепившись тонкими пальцами в траву, как кто-то — наверное Хагрид — пытался докричаться до него.

Он впервые был настолько слаб перед чужими. Настолько открыт.

Если бы ему сообщили о смерти Грейнджер или того же Лонгботтома, вряд ли это хоть как-то впечатлило его. Он знал о смерти не понаслышке. Не только по рассказам отца, озабоченного идеальностью и желавшего подготовить сына ко всему. Он видел её собственными глазами.

Он навсегда запомнил это чувство, и сейчас его снова накрыло ледяной волной. Такой знакомой, но при этом словно гораздо, гораздо сильнее.

Гарольд был другим. Не похожим ни на кого, с кем Драко доводилось общаться. Мальчик-загадка. Тайна во плоти. И Малфой, даже замечая этого, был не в силах противостоять этому притяжению, перестать тянуться к нему. К настолько обычному, даже зажатому, но при этом уникальному. Иному.

Они не были друзьями. Совсем нет. Но Драко чувствовал, всей своей душой понимал, что между ними уже появилось нечто гораздо сильнее, чем эта мниная, такая ненужная в общении с таким, как Гарольд, дружба.

— …останься с ним, а мы сходим посмотрим!

Голос Хагрида был подобен шторму, смывающему собой все остальные звуки. На какое-то мгновение Драко даже показалось, что в этой тишине он слышит звон — далёкий, приглушённый, тихий-тихий.

— Эй, Драко, — рядом с ним на траве что-то зашуршало, пахнуло теплом, и что-то щекочущее забралось в нос. — Я… я думаю, что… что всё обойдётся! Может быть, Невилл что-то напутал. И…

— Заткнись, Грейнджер! Уж кому-кому, а не тебе беспокоиться о том, на кого доносишь! Не притворяйся, будто тебе есть дело.

— Я не… — Гермиона открыла рот, чтобы что-то сказать, но Малфой в ярости зашипел на неё.

— Закрой. Свой. Рот. Ясно? Это Гарольд может не обращать внимания, не замечать, что его окружают гиены. Но не я! Думаешь, я не слышал, о чём вы там с директором говорили, а, грязнокровка?! — его губы исказила кривая усмешка. — Я всё слышал. Ты жалкая! Так что не смей о Гарольде даже заикаться. Не смей делать вид, будто тебе не всё равно. Лживая тварь, — выплюнул он и поднялся на ноги.

В глазах темнело. Стало будто холоднее, и холод этот словно забрался под кожу и сейчас таял там, обволакивая и замораживая внутренности. Грейнджер говорила что-то ещё. Всё говорила и говорила, ни в какую не затыкаясь. Но нужно было молчать, держать спину, лицо, не падать вновь, не терять остатки рассудка. А где-то вдалеке был слышен голос. Голос Гарольда? Бред… Галлюцинации. Матушка говорила, что ему передалось что-то от Блэков. Главное, чтобы не безумие.

— Silencioзаклинание немоты., — резко развернувшись, Драко сделал витиеватый пас палочкой и мрачно ухмыльнулся, глядя в испуганные и злые глаза равейнкловки.

Нет, он выше. Он не падёт сейчас, его учили не этому. Вдох, выдох — и существовать становится проще. И пусть в сознании мелькают картинки прошлого, картинки непроизошедшего. Пусть в нём труп Уэллса скалится и тянет бледную руку вперёд, указывая прямо в лицо и шипя о вине.

Гермиона открывала и закрывала рот в беззвучных возмущениях. Пусть дёргается, пусть пытается сопротивляться. Ему было плевать. Давно нужно было поставить идиотку на место.

Он и без этого терпел её высокомерие на уроках, когда их факультеты оказывались вместе. Обычно все рейвенкловцы вели себя сдержаннее, не встревали ни с кем в конфликты, держались в стороне от других факультетов. Но не Грейнджер. Она была вызывающе импульсивна, тянула руку на уроках, не давая возможности ответить кому-нибудь ещё. В библиотеке, где Драко периодически занимался, Грейнджер с надменностью смотрела в сторону слизеринцев. И нередко он слышал, как из её грязного рта вылетали оскорбления. Пусть тихие настолько, что ей, возможно, даже казалось, что никто этого не слышит. Но Драко подмечал любую мелочь.

Он бы и дальше не обращал внимания, ему, по большому счёту, было плевать на неё. Что бы она ни говорила или делала, его это не касалось. Но она, будто насмехаясь, решила показать своё лживое беспокойство. Словно это не она вчера с упоением рассказывала о Гарольде — Драко ещё подивился тому, как много она о нём знает. Точнее было бы сказать, думает, что знает.

Его разозлило, что Грейнджер раскрыла чувства и мотивацию Гарольда в больничном крыле. Словно преподнесла это на блюдечке. Сам Драко этого не видел, но даже он по рассказам Грейнджер понял, что тот был попросту не в себе. Напуган и встревожен, ему, в отличие от Малфоя, идти в случае чего было попросту некуда и не к кому. И та вспышка угроз была несерьёзной. Вряд ли Уэллс действительно мог оставить хоть какую-то фатальную травму грязнокровке под носом у директора. Да и ещё эти глупости, что якобы Гарольд остановил тролля неведомой силой. Что за чушь? Гарольд сам, скорее всего, не понял, что и как произошло. Это было похоже на стихийный выброс, какой нередко встречается у магов, тем более их возраста. Когда волшебнику угрожает смертельная опасность, происходит инстинктивный выброс магии, единственной целью которого — защита и бегство. И со стороны это может показаться чем-то необычным, совершенным. Но вот попроси Гарольда повторить подобный подвиг, он бы не сказал даже, что и в какой последовательности делал. Да даже если это и вправду что-то серьезное… Откуда тупой грязнокровке знать это?

Грейнджер попросту решила поиграть в доносчика, ни в чём не разобравшись. Решила, будто это величайшая миссия, и ей за это окажут милость и проведут по золотому коридору, в будущем обеспечив высокой должностью. Но как бы не так. Драко знал не понаслышке, что у Дамблдора нет никакого влияния в Министерстве. В школе он имеет вес, но вне школьных коридоров он попросту не может ничего сделать, ни на что повлиять. Так что выслуживание перед ним для Грейнджер бессмысленно. Но, опять же, откуда грязнокровке об этом знать?

Не обращая больше внимания на немые возмущения Грейнджер, Драко направился в сторону голосов. Стоило сделать пару шагов, и во тьме получилось разглядеть что-то, напоминающее тусклый огонёк люмоса, и в душе Драко затрепетала надежда, такая же слабая, как это мерцающее пламя.

Сейчас внутри него бурлил океан из неразборчивых и смешанных мыслей. Этот лес казался враждебным, опасным, как и всё, что таилось и выжидало внутри. И, без всяких сомнений, потеряться или попасть в беду здесь было обычным делом. И почему только Гарольд согласился отправиться туда один, даже не взяв с собой эту ужасно слюнявую собаку? Драко был зол на всех, кто был причастен к этой ситуации. В первую очередь, на любопытство Гарольда, чуть меньше — на своё. На тупицу Грейнджер, которая решила погулять по темным коридорам школы в поисках приключений. На Лонгботтома, который не может без своего благородства.

Но было ли оно так на самом деле? Драко прокручивал тот вечер в голове, потихоньку собирая пазл несостыковок. Что-то в этой ситуации его очень смущало. Такое складывалось впечатление, будто всё это было подстроено заранее, и они оказались там неслучайно. Возможно, что эта «ловушка» предназначалась исключительно для Невилла, ведь разве не гениально — устроить испытание Избранному? Но потом подумалось, что, может, и не только для него. Только слепой не обратил бы внимания на то, как директор внимательно следит за его сокурсником. Уэллс был неординарной личностью, яркой, он выделялся даже среди сверстников. К тому же, одиночка и сирота, что само по себе выделяло его на их фоне. Гарольд не зажимался, не искал друзей, не пытался наладить контакт с учителями. Он просто наблюдал. За всеми. И тот ореол тайны, что окружал его, делал этого парня каким-то… особенным. Драко часто ловил себя на мысли, что в большинстве своём он, как и другие выросшие в чистокровных семьях, думает не о том. В отличие от Гарольда, который, кажется, уже знает, чего хочет добиться в будущем. И это точно не будет связано с политикой или какой-то должностью в Министерстве. Гарольд метил куда-то намного дальше. В те дали, о которых не все могут даже помыслить.

Но сейчас, шагая по размытой от влаги тропинке, Драко с горечью понимал, что это всё может закончиться тут. Вот так нелепо и глупо. Так… просто. Гарольд не имел права умирать. Ни тогда, когда смог одолеть огромного тролля, ни тогда, когда сумел поставить на место выскочку-старшекурсника, доказав тем самым право на своё законное пребывание на факультете. Гарольд вырос в приюте, где наверняка опасностей было больше. И умереть вот так, в лесу, пусть и в волшебном? Что за нелепость?

Следуя за голосами и светом фонаря, мотающегося у Хагрида в руке, Малфой спустился в овраг и наконец с облегчением и лёгкой тревогой заметил Гарольда. Тот сидел, привалившись к стволу дерева; его мантия была порвана, волосы растрепаны и в грязи, а руки, как и у Лонгботтома, покрыты мелкими кровоточащими порезами. Но хоть выглядел он не многим лучше Невилла, сейчас Малфою было на это плевать — ведь он был живой.

— Ну вот, видишь, уже всё обошлось, — донеслись до Драко обрывки слов Хагрида. — Вы, эта, наверное надышались пыльцы. Поэтому и вырубило. Ну мы сейчас, эта самое, пойдём к мадам Помфри, и она вас подлечит.

Драко заметил, как дёрнулся Гарольд, не поднимая опущенной головы. Его сутулая фигура была практически неразличима в тени корней.

— Хагрид, я отведу Гарольда к декану нашего факультета. Думаю, что в этой ситуации должен разбираться он. Может, Гарольду необходимо какое-то особое зелье, — Малфой даже не заметил, когда начал говорить. Но был как никогда рад своему внезапному порыву. Кто знает, что может сделать с этим ребёнком школьная медсестра?

Драко вскинул подбородок и на всякий случай загородил собой Уэллса. Будто опасался, что Хагрид настоит на своём. Возможно, будь тут кто-то из профессоров, то слушать Малфоя бы не стали.

— Но… хм, хорошо, ладно, — согласился тот, вероятно, поняв воинственный настрой Малфоя, и не видя особо смысла в споре. — Но если что…

— О нём позаботится профессор Снейп, — порывисто кивнул Драко и, склонившись над Гарольдом, коснулся его руки.

Тело мальчика пробрала крупная дрожь. Кожа была ледяной, а взгляд, которым посмотрел на него Уэллс, казался совершенно пустым. Безжизненный, неосознанный. Слишком безразличный. Будто он… мёртв.

Стараясь более не обращать внимания ни на Хагрида, ни на Невилла, которые что-то бубнили, наперебой высказывая какие-то предложения о помощи, он поднял Гарольда на ноги.

«Декан точно будет недоволен всем происходящим», — с раздражением подумал Драко.

***

Всё казалось каким-то эфемерно лёгким, плыло перед глазами и вспыхивало яркими пятнами, сливалось в один монолитный пучок ощущений и распадалось на множество осколков спустя мгновение. Перед глазами было усыпанное странными белыми огнями небо. Небо? Это слово, которое он использовал сейчас, показалось уморительно нелепым. Какое же это небо, если оно чёрное и внизу? И какая это может быть земля над головой, если по ней нужно ходить? Но, если даже это и правда так, мир перевернулся на все сто восемьдесят градусов, выходит, что сейчас он идёт по сероватым облакам, почему-то не проваливаясь сквозь их мягкую поверхность. Ему отчего-то казалось, что он здесь не один, будто кто-то незримый ведёт его сквозь мутноватую дымку, прямо и прямо в даль. В голове непрерывно звенел такой чужой, но подозрительно знакомый шёпот. Хотелось спросить ветер, почему же он так шумит, не давая наслаждаться пением звёзд, но не было сил. Слишком уж сложным было это странное действие — идти вперёд.

Пахло полынью. И промозглой, слежавшейся и оттого ещё более сладкой травой. Было так приятно, что хотелось поделиться счастьем со всем миром. И откуда-то снизу вылетали непонятные звуки. Наверное, так звучит речь? Но, пожалуй, невидимка его понимал, раз сжимал кривоватый отросток, исходящий прямо из него сильнее, видимо отвечая таким образом.

Что-то хрустнуло. Возникла мысль, нет, осознание — это ломается мир, рушится вселенная. Но тогда зачем куда-то так спешить? И было важным донести до провожатого, — как он прозвал про себя незримого — всю важность этой мысли. Но почему-то всё сливалось в лишь что-то жалкое, неприятное, жалящие внутри. От слов тошнило, они царапали его и скатывались вниз, не в силах выбраться наружу. И он сразу извинялся, но не мог остановиться, а потому, повторял, повторял, повторял, одно и то же, уже в который раз:

— Под нами небо рвётся. Мы падаем, ты же видишь это? Слышишь? Летим ногами вперёд, туда, где раскрыв объятья, нас ждёт Она. Ты понимаешь? И рвётся ведь всё дальше, всё сильнее…

Но отчего-то его спутник был молчалив, глух и слеп. Он не видел ничего из того, что открывалось взору Гарольда, не хотел видеть. Не замечал, как небосвод вдруг обрушивается на их головы, отражается от земли, двоится, бьётся на осколки и, достигая примятой жжёной травы, рассеивается туманом — зыбким и влажным. Не замечал, как воздух, наперекор этому липкому, холодному дыму, наоборот, раскалялся. Становилось жарко, душно и очень плохо. Под ногами, над головой — чернота была теперь везде. Она была похожа на вырытую кем-то огромную яму, и этот зев всасывал его, заманивал к себе. Стоило потянуться вперёд, лишь самую малость, и отдаться мраку.

Гарольд не помнил, как он оказался тут. Тьму и непонятные силуэты заменили двери, высокие, массивные, пахнущие чем-то отвратительным и неестественно-металлическим. Должно быть, он что-то сказал. Что-то такое, на что спутник наконец решил ответить.

— Это Хогвартс, — бросил спутник всё ещё крепко держа его за руку, — рука! Так вот как назывался этот отросток — сжимая её до слабой, ноющей боли. И вот это воспоминание показалось куда более значимым, чем какой-то там Хогвартс. Разве это чёрное здание, пропахшее плесенью и старостью, может быть хоть чем-то полезно?

Где-то там, глубоко-глубоко над головой парили огоньки. Яркие и слепящие, они перемигивались, переливались и гасли, стоило отойти подальше. Не такие, как пыль, усыпающая бездну — некрасивые. А границы коридора будто двигались. Двигались так, как, бывает, переливается при дыхании чешуистая кожа змей. И вверху больше не было неба, совсем-совсем. Зато были противные чёрные выросты, набухающие при каждом колебании, выпускающие из себя десятки, если не сотни, тонких щупалец. И стало ещё жарче, ещё сильнее захотелось спать.

Прошло будто мгновение — он ведь просто прикрыл глаза буквально на секунду! — как окружение поменялось. Магия теперь не давила на сознание, а обвивала тугим, но уютным коконом. И эта магия была другая. Освежающая, глушащая все ненужные для её обладателя чувства, переливающаяся чем-то таинственно-чёрным, как та бездна, в которой он тонул. Гарольду казалось, что он способен отдать всего себя этой манящей силе. Хотелось протянуть руки вперёд и поскорее коснуться её. Под пальцами почти сразу, будто только этого и дожидалось, возникло нечто грубоватое, шершавое на ощупь, но это нечто было ещё сильнее пропитано вкусом магии.

Прикосновение будто немного ослабило путы неясной лёгкости, и сознание прояснилось. Очертания предметов стали чётче, и теперь Уэллс смог разглядеть где находится. Коридоры и вправду пропали, это была комната — небольшая, с горящим где-то в стороне камином. Перед ним стоял некто в чёрных одеждах. К своему лёгкому удивлению Гарольд обнаружил, что этой самой одежды кто-то касается, чьи-то ладони выделяются белесыми пятнами, портят гармонию. Он почти начал возмущаться, пока не понял, что эти руки принадлежат ему самому. Стало тепло, и невыносимо захотелось улыбнуться. А как иначе. Его собственный источник такой пленительной силы остался нетронутым.

«Интересно, а как его зовут?..» — прозвучал в сознании вопрос, и от его наивности захотелось ухмыльнуться. Хоть он действительно не знал даже этого. Но разве это важно? Имена — лишь бесполезная условность. В их случае так точно.

Гарольд бездумно поднял взгляд выше, не надеясь увидеть хоть что-то, что сможет оказать большее влияние, и застыл. Прямо на него смотрела бездна. В своём человеческом воплощении она была так завораживающе-прекрасна. И вся, Гарольд знал наверняка, даже не пытаясь сомневаться, она принадлежала ему. И как только он понял это — по чужому лицу прошла первая трещина. Болезненная на вид, она змеилась прямо по глазам, раскалывая их, давая бурлящей крови выплеснуться наружу. С губ бездны, словно она не чувствовала и не замечала ран, которые нанёс ей его взгляд, срывались странные звуки: низкие, тягучие, чуть хрипящие, будто приглушённые из-за разорванных связок — они казались невероятной песней, которая не должна была прекращаться. Из приоткрытых губ наружу медленно выползла чёрная, почти как и её хозяин, бабочка. Всё ещё влажные крылья были сложены за спиной, она уверенно поползла выше, замерев на щеке, прикрывая светлую кожу, припадая к стекающей из глаз пустоте, забирая себе часть сил.

Это было великолепно. Захотелось придвинуться, впиться зубами, самому пропитаться этой магией насквозь.

Этот некто наклонился ещё ближе, так, что, казалось, их лица вот-вот соприкоснутся. Он будто специально дразнил Гарольда, изводил его, подталкивал, заставлял оступиться и потерять контроль. На белой маске лица по-прежнему не отражалось ни единой эмоции, но это не могло обмануть. Гарольд видел блеск. Чувствовал, как по собственному лицу стекает уже чужая кровь.

Незнакомец повернул голову в сторону, отвёл взгляд, и Уэллс проследовал за ним, натыкаясь на вторую фигуру. Это она привела его сюда, и теперь, застыв, наблюдала за ними из тени, бледная, неприметная, похожая на вышедшего из воды утопленника своим синеватым отливом. Своими пустыми, выеденными до кости глазницами, приторно-сладким запахом гнили. Как она, такая уродливая, мёртвая, могла интересовать больше, чем он, Гарольд? Почему её до сих пор не выгнали? Внутренности скрутило болезненное раздражение, захотелось потянуть, обрубить все нити, ведущие к бывшему спутнику. И он, кажется, сказал об этом вслух, ведь рука незнакомца, до того не касающаяся его, мягко легла на плечо, обрывая все порывы на корню.

Мир пару мгновений померцал, то обретая, то теряя чёткость, будто сквозь слёзы, и Гарольд смог распознать слова этой бледной тени, хоть они даже сейчас немногим отличаются от бессвязной хрипловатой мелодии.

— Профессор Снейп, ему же можно помочь?

Помочь? Кому-то нужна была помощь? Какая чепуха, пусть этот безликий разбирается сам. Это не должно касаться его божества. Его Северуса. Имя вырвалось из памяти яркой вспышкой, и Гарольд даже не понимал, откуда вообще взял его, но был уверен, оно идеально подходит для этого мужчины. Такое же обжигающе-ледяное и неприступное.

Должно быть, им было суждено встретиться. Мужчина казался знакомым, но он точно не видел его никогда раньше. Разве, если бы он раньше встречал эту бездну, облечённую в смертную оболочку, с таким невероятным лицом и манящим голосом, то отошёл бы хоть на шаг? Смог бы забыть, выбросить из памяти это обволакивающее чувство покоя и всемогущества? Смог бы оставить вдали от себя источник двоякой силы, что блистала всеми цветами, при этом каким-то образом оставаясь почти чернильно-чёрной? Нет, никогда бы он не поступил так, он ведь не мог допустить, чтобы эта сила досталась кому-либо другому.

Гарольд так увлёкся, что не заметил, как третья фигура спешно выскользнула из комнаты, оставляя их с профессором наедине. Он обратил внимание лишь на то, что вся магия, до этого будто сдерживаемая, рухнула на него, топя с головой. Сознание мальчика охватили предвкушение и лёгкий страх, хотя, казалось, для этого не было ни единой причины.

— Мистер Уэллс, вы способны меня наконец услышать? — голос профессора стал резким и громким, рвущим плотину из спутанных мыслей и звуков.

— Да, — выдохнул он и, покачнувшись, вцепился пальцами в волосы, с силой сжав их. Голова разболелась, и вновь перед глазами всё поплыло.

Голос. Он слышал речь. Нет, не так, он смог понять её. Смог ненадолго прийти в себя.

— Вам придётся выпить несколько настоек. Это будет болезненно, отвратительно, но вы должны согласиться, иначе не сможете очнуться. Кивните, если поняли суть моих слов.

Тот невыносимо-приятный образ чуть поплыл, развеялся, и захотелось сопротивляться, вырываться. Боль. Он знал точно, что боль он не любит больше всего на свете. Боль — это плохо. Это мучения. Это чувство острых камней под кожей, это запах жжёной плоти, плавящейся под раскалённым металлом, это чувство бессонницы, гниение вечно не заживающих ран, страх смерти, которая никак не наступит. Нечто внутри дёрнулось, обозлилось, и не было сил сопротивляться реальности — оставалось лишь дать волю тварям, пытающимся выгрызть себе путь наружу, прямо сквозь его плоть. Тело показалось чужим, принадлежащим кому-то другому.

Пальцы впивались в свои же пледплечья, царапая, разрывая идущую пузырями кожу. Гарольд чувствовал, как под ней копошатся личинки. Он с усилием разжал руки и окаменел — ладони уже превратились в непонятное месиво. Сложно было разобраться, чем оно вообще являлось. Вот белеет торчащая, вывернутая режущими движениями маленьких челюстей, отделённая от мышц кость, вот мясо, лишь немного задетое, покрытое частыми идеально круглыми отверстиями, из которых то и дело показывались извивающиеся, розоватые от крови тельца, пытаясь выбраться наружу. Рядом с ними ползали уже вылупившиеся, голодные, пожирающие всё, что только попадётся им на глаза насекомые, отдалённо похожие на саранчу. Глаза застилала ярко-красная пелена, и до сознания наконец дошло — его сейчас обглодают заживо. Запах металла сводил с ума, и этот стрёкот прямо в черепе отдавался дрожью по всему телу. Стрёкот, исходивший отовсюду, куда уже смогли залезть жуки, проев его кожу, барабанные перепонки, слизистые глаз.

Он закричал. Закричал что есть мочи, только чтобы не слышать. Чтобы не чувствовать. Он дёрнулся вперёд к манящему пламени, стряхивая с себя копошащиеся, извивающиеся, шуршащие под пальцами тельца, какие-то фантомные прикосновения, желая сгореть дотла, лишь бы не ощущать.

Всё остановилось так же внезапно, как и началось. Боли не было. Его всего вновь окутало мягким одеялом прохладное умиротворение — вернулась та самая магия. На всё ещё ноющие глаза легла горячая ладонь, забирая на себя всю боль до капли. Что-то такое же горячее прижалось сзади, даря спокойствие.

Вдох — и вот уже вся паника уходит куда-то прочь. На выдохе к нему возвращаются память и осознание, где он и кто он. И вот уже вся мешанина из странных видений уползает куда-то в темноту, да там и рассыпается в пепел.

— Тише, Гарольд, тише, — шепчет незримый человек над ухом, прогоняя прочь все страхи. Чужие ладони касаются лица, принося тепло и безопасность. — Всё уже хорошо. Всё прошло. Ты ведь сильный, правда? Справишься. Я знаю, что справишься. Не смей сдаваться. Прошу, верь мне, Гарольд…

И он верил. Пробираясь сквозь колючие отростки веток, черных прутьев, душащих, сплетающихся тугим узлом на его шее, он пробивался, шёл на голос. И этот голос говорил невообразимые вещи.

Сейчас, когда боль уже ушла, забрав с собой все те видения, он смог наконец унять всю ту дикую буффонаду в сознании, заставляющую говорить что-то совсем странное, и всеми силами старался продлить этот волшебный момент.

Его уложили на что-то мягкое, на глазах оказалась мокрая повязка, а в волосах — чужие пальцы. Голос профессора, непривычно мягкий, не такой, как обычно, рассказывал что-то из воспоминаний, из прошлого.

Затаив дыхание, он внимательно, стараясь не упустить ни одного слова, слушал монолог профессора.

— …Я помню, как заботился о Лили в такой же момент. Как она, заболев флосмортиейВыдуманная авторами болезнь. Возникает из-за пыльцы кровавого цветка. Вдохнув такую пыльцу маг начинает видеть галлюцинации, следующая стадия — кома. Если вовремя не оказать помощь, маг умирает., рассказывала мне о своём королевстве. Там, представь себе, были замки из чистого золота, на деревьях цвели изумруды, а под ногами лежали драгоценные камни. И она воображала себя принцессой этого королевства. И очень на меня обиделась даже, потому что я нашёл средство, которое её вылечило, — Гарольд прикусил губу до крови, не позволяя себе уснуть и утратить этот прекрасный момент спокойствия, пусть это даже и было бы новой галлюцинацией. — Мне интересно, что же видишь ты? Надеюсь, что нечто настолько же прекрасное и лёгкое.

Ему хотелось возразить. Рассказать о разрушенных замках, что оседают прогнившим от времени пеплом на выжженную траву. Об ужасающем звоне колоколов и о том, что только ради того, чтобы избавиться от него, люди прыгали прямо в пылающие синим пламенем костры. В этом мире не было изумрудного города. Лишь смерть. Колумбарий с ещё живыми, но уже заживо рассыпающимися до праха людьми. Там кости под ногами, там вой Адских Гончих. Там старец, шаркающий босыми ногами, собирающий души. И ничего живого там нет. Только пустота.

И вас, профессор, там тоже нет.

— Ты, главное, не бойся, — шептал профессор, не обращая внимания на мелькающие в голове Гарольда мысли. — Проснёшься и всё станет как прежде. Спи.