Снежным ветром

— Шесть месяцев, крошка Шмидт.

Заветный голос застает врасплох даже несмотря на то, что он уже какое-то время нарочно стоит здесь в уголке, облокотившись на лепные перила.

Непослушная прядь пшеничных волос на макушке, за время экспедиции отросшая из едва приметного хохолка в почти что полноценное птичье крыло, начинает мелко трястись, пока Мика из последних сил старается держаться взрослым и самодостаточным рыцарем Ордо Фавониус, а не смерть как соскучившимся по этому тягучему сладкому голосу мальчишкой.

— Шесть месяцев, к-к-капитан Альберих, — кивает он, снова запинаясь на злосчастном «к», но уже не от смущения, как полчаса назад в холле перед легендарным Почетным Рыцарем, а от волнительного нетерпения.

— На сколько ты здесь?

— Помимо недели фестиваля — на ск-колько посчитаю нужным.

Врет и не краснеет. Почти. Щеки таки подергиваются легким румянцем, который он не может с уверенностью назвать только краской стыда или только последствием того, как в льдистом глазу Кэйи при этих словах вспыхивает радостный заговорщический огонек.

В любом случае, он успеет рассказать правду о своем возвращении чуть позже. Тем более что после того, как они пересекли границу родного Мондштата, он уже чувствовал себя лучше, а рыцарь Юрген, назначенный ему гранд магистром Варкой дорожным компаньоном, вколол картографу очередную порцию фатуйского снадобья прямо на подъезде к городу.

Сейчас же ему хочется, чтобы капитан Кэйа видел в нем, как и положено, долгожданного любовника, жаждущего наверстать упущенное, а не подхватившего неизвестно что больного, которого если и укладывать на койку, то исключительно на лазаретную. Предвестник Капитано обещал им с магистром Варкой, что недуг не заразен, и пока что, всего на пару лишних часов, этого обещания более чем хватает. С Альбедо по этому поводу он тоже успеет поговорить чуть попозже.

— Это интересно, — тянет Кэйа, делая еще шаг вперед. — Значит, чтобы наш уважаемый господин геодезист не ускакал обратно за тридевять земель сразу после последнего тоста лорду Барбатосу, мне достаточно хорошенько его убедить?

— В целом — да, — уголком губ слегка улыбается Мика. — Но помните, сэр Кэйа, что для этого вам придется придумать предлог поважнее личного распоряжения магистра.

— Оу, — Кэйа позволяет себе снисходительную ухмылочку, — Так крошка Шмидт у нас хороший мальчик? Слушает магистра и по утрам делает зарядку?

Мужчина останавливается совсем рядом, облокачиваясь в той же манере, и наклоняется, чтобы прихватить этот кусочек его улыбки быстрым поцелуем.

— А как насчет моей личной просьбы? Этого будет достаточно?

От слишком мимолетного касания и жаркого шепота прямо в чувствительную ушную раковину геодезист-картограф вздрагивает всем телом, но при этом ловко ныряет ладошкой ему за спину, хватает тонкий длинный хвост и убедительно тянет за него.

— Этого, и если ты перестанешь издеваться над моей фамилией, — притворно-сердито поджимает губы он.

— Крошке Шмидту не нравится, как я его зову? — нарочно перечит Кэйа, за что синий хвост снова оказывается оттянут в перчатке картографа. — Ч-ч-чш, ну все, все, отпусти. Вот уж что, а хватка у тебя точно не детская…

Освобожденные волосы рассыпаются по спине, а Кэйа, в свою очередь, теперь уже сам наматывает на кулак цыплячье-желтенький чужой галстук с эмблемой Фавониуса, заставляя податься вперед и оказаться почти что носом к носу.

— Попался, Мика.

Пухлые губы Мики сами собой приоткрываются в ожидании, но Кэйа, по своему нахальному обыкновению, его сигналы игнорирует и целовать не торопится. Вместо этого второй рукой он мягко стискивает его щеку, большим пальцем проводя вдоль маленького острого носа и поглаживая по скуле.

Любуется.

И Мика позволяет ему, потому что сам занят тем же: все-таки полгода разлуки дают о себе знать, и одновременно с желанием близости в один клубок наматывается и желание просто затаить дыхание, не двигаться и смотреть-смотреть-смотреть во все глаза, вспоминая как сильно он любит каждую последнюю черточку знакомого лица. Он так часто видел его во сне, закрываясь в хлипкой палатке, и еще чаще — в болезненном бреду после того неудачного совместного похода с Предвестником. Возможность спустя столько времени увидеть его вживую кажется ему настоящим благословением архонтов.

— К-кэйа, — шепчет он, закидывая ему за поясницу и вторую руку, сплетая пальцы в замок, словно боится, что тот в один момент вдруг отстранится и всё окажется очередным горячечным сном. — Кэйа, ну же…

Мужчина тихо усмехается и наконец, наконец берет его двумя пальцами за подбородок, не отрывая при этом взгляда своего здорового глаза от микиных голубых омутов. Их губы соприкасаются, сначала совсем невесомо и легко, но затем Кэйа быстро перехватывает инициативу, пальцем на подбородке заставляя раскрыть рот шире и впустить его. Ноги картографа тут же податливо подгибаются — святой лорд Барбатос, как же он этого ждал!

Однако, поцелуй прерывается слишком быстро и внезапно. Кэйа выпутывает руку из галстука и торопливо отталкивает Шмидта от перил подальше в тень, а сам оборачивается на звук шагов внизу.

— Капитан Альберих! — окликает из главного холла бодрый голос, в котором Мика легко узнает родного брата.

Он сразу в красках представляет, как тот дерзко смотрит на капитана кавалерии снизу вверх, подбоченясь, и как вертит головой во все стороны как флюгером. Неудивительно, что Кэйе приходится так поспешно дернуть его назад, — иначе Хаффман наверняка бы успел заметить своего дорогого братца-стесняшку за не самым легкообъяснимым занятием.

Не то, что Мика боится того, что их с Кэйей отношения раскроют. Но он не раз ему говорил, что не хочет, чтобы по ордену ползли всякие сплетни, — а у брата, увы, при всех его замечательных качествах, слишком легко развязывается язык, когда тот выпивает в таверне. Да и вообще ему кажется, что так проще: когда никто не знает, никто не мешает им спокойно наслаждаться друг другом без лишних шуточек, советов, и всего прочего, что так любят скучающие рыцари. Более раскрепощенный Кэйа же иногда его с этим подкалывает, но в целом не возражает.

— Мой младшенький случайно не с тобой? Я хотел позвать его выпить.

— Не-а, — Кэйа прищуривается, и его лицо тут же становится лисьим, непроницаемым и при этом обманчиво-наивным. — Скажи, Хаффман, какая у твоего брата должность?

— Геодезист разведывательного отряда капитана Лоуренс, — удивленно отвечает тот. — Временно переведен в экспедицию гранд магистра Варки с теми же обязанностями.

— Так. А где у нас в Ордо Фавониус кабинет Эолы Лоуренс?

— Думаешь, он к ней пошел? — догадывается Хаффман.

— Всего лишь предлагаю наиболее очевидный вариант, откуда начать поиски.

— Ага, — невидимый Мике рыцарь звенит доспехами, видимо, салютуя. — Тогда я так и сделаю. Спасибо, капитан Альберих!

— Обращайся.

Кэйа провожает его взглядом, пока удаляющиеся шаги не затихают окончательно, и только потом возвращается к притихшему картографу.

Прежде чем Мика успевает что-либо сказать, его вновь ловят, — теперь крепко стискивая обеими руками худенькие плечи в серебряных нашивках, — и без лишних слов продолжают то, на чем их так не вовремя прервали.

Терракотовые губы Кэйи как всегда невероятно нежные, дотягивающиеся в своих ласках до самой его обнаженной души, одним прикосновением приносящие настолько приятное облегчение, что Мике даже становится немного неловко, что его собственные за время полевых работ экспедиции успели обветриться и загрубеть.

Поэтому он отвечает на поцелуй робко, будто вспоминая, как это вообще делается. Чувствует, как ему осторожно касаются каждой обкусанной ранки, неуклюже сталкивается с ним языком и тут же виновато сдается.

Кэйе приходится несколько раз ободряюще потянуть его обратно на себя, чтобы сковывающая его морозная корка треснула. Только окончательно убедившись, что ругать не собираются, Мика приподнимается на носочках, обхватывая ладонями за шею, и жадно слизывает с темных губ своего смуглого партнера яркий ягодный привкус предпраздничной медовухи.

Он только-только начинает входить во вкус, разбирая сахарный букет (по мягкому домашнему алкоголю, как оказывается, он тоже невероятно соскучился: запасы экспедиции по этой части вышли еще на второй месяц, и после приходилось довольствоваться самоделками из разбавленной снежнайской огненной воды и добытой в лесах клюквы), как Кэйа смещает губы к его уху и шепотом предлагает найти подходящую свободную дверь. Объясняет: целоваться в глухом углу это, конечно, хорошо, но снимать штаны у всех на виду уже как-то не очень. А им обоим хочется именно этого, ведь так?

Мика, содрогаясь непонятно от чего, соглашается. Кэйа, не убирая оберегающей руки с плеч, помогает вылезти из смехотворно-детского укромного закутка и приглашает проследовать за ним вдоль безлюдного коридора.

— В твой кабинет?

— Придется пройти через общие залы, — морщится картограф. — Слишком много народу. К-к-к тому же, я сомневаюсь, что там делали уборку.

— Чтобы наша трудолюбивая Ноэлль, не пропускающая ни одной кладовки, да оставила пылиться твой кабинет? — улыбается капитан. — Смотри, как бы она не узнала, как кощунственно ты на нее наговариваешь.

Мика виновато цыкает, моментально вспоминая украшенный бумажными розами ободок и приветливые травянистые глаза. Юная горничная Ордо действительно была слишком ответственной и добропорядочной, чтобы так необдуманно ее обижать. Вот и еще одна вещь, от которой он отвык за время экспедиции: что за бытовые дела может отвечать кто-то другой, кроме тебя.

Кэйа, видя его замешательство, хохочет вполголоса и чмокает в макушку, прямо в пшеничное крылышко.

— Пойдем ко мне, зяблик.

Пока мужчина спускается по боковой лестнице в левое крыло здания, время от времени жестом показывая, что путь чист, картограф зачем-то обдумывает свою новую ласкательную кличку, очевидно навеянную Кэйе его ужасно топорщащимся вопреки всем мокрым расческам хохолком.

Это первый раз, когда он слышит «птичье» прозвище от него, но не первый в целом. Еще он смутно помнит гигантские руки в заиндевелых колючих рукавицах, перекладывающие его внезапно легкое маленькое тело в другие, такие же огромные, но не снежные, а теплые от пламени костра, и гулкие баритонные голоса, что-то обсуждающие где-то вверху, неразборчивые, как если бы пробивающиеся из-за стены бурана.

«У нас… ваша пташка…» — это про него, догадывается. «… с ним … отпустил! …как вы посмели?!» — это кричит Варка, хотя Мика не понимает, зачем: господин Капитано же не виноват, это просто случайность, стихийная аномалия, под которую он так неудачно угодил. «Во имя всех ветров, его руки! Что…» — с него стягивают теплое пальто, сдирают ошметки и без того испорченных перчаток, закатывают рукава. «Разрыв… артерии земли… не изучены,» — басит с сильным снежнайским акцентом Предвестник. — «…я распоряжусь… что имеем…».

От оборванных воспоминаний об утре среди северных снегов Мику отвлекает звук ключа в замке. Кэйа толкает створку внутрь, галантно пропуская его вперед, и он осторожно переступает деревянный порожек. Щурится в закатный полумрак, сгущенный задернутыми на окнах шторами, и немного нервно одергивает рукава куртки.

Под курткой у Мики бинты, хотя скорее в косметических целях, чем в медицинских: болезнь, пробравшаяся по рукам лиловыми корнями-змеями, наружу не кровит, только вытягивается под кожей жутковатого вида нитями, словно вторыми венами. Поэтому, чтобы не привлекать лишнего внимания в городе, Юрген по его просьбе помог их замотать, от кисти до самых локтей. Перчатки и обшлага же так удачно все закрывают, что даже проницательный Кэйа пока что не подозревает ничего странного со своим ненаглядным возлюбленным.

Мика думает, что если попросит не открывать штор и не зажигать свечей, то сможет и вовсе избежать нежеланного разговора. Поэтому он будто бы невзначай уводит ладонь Кэйи прочь от коробки со стопином, вместо этого перекладывая ее к себе на талию.

— Не терпится, крошка? — мурлычет тот, но оставляет коробку в покое. — Мне тоже, мне тоже…

Он целует его снова, долго, чувственно, так, что у Мики начинает немного кружиться голова от того, с каким рвением из его легких высасывают воздух и каким обжигающим жаром дышат прямо в горло. Кэйа наступает, нависает над ним, как айсберг, но картографу не страшно: наоборот, он счастливо раскидывает руки, чтобы вжаться в этот айсберг всем телом, словно утопающий, которому он — единственная надежда на спасение.

Мика тихонечко стонет ему в рот, хотя и знает, что вокруг никого, кто мог бы их услышать. Но царящий полумрак и то, как они обжимаются в нем практически наощупь, внушают какую-то особую интимность происходящего, в которой закричать значит разрушить эту до боли хрупкую атмосферу.

Он даже не замечает, как Кэйа теснит его к столу у окна, и приходит в себя только когда поясница упирается в лакированное дерево. Такая ситуация ему знакома. Они далеко не первый раз занимаются этим в кабинете капитана.

До его отъезда они часто или не успевали, или не имели желания выйти за двери Ордо, и в итоге Мика оказывался именно здесь, на подаренном столе крепкого кедра из знаменитых приусадебных рощ Рагнвиндров. (Кэйа пару раз брал его с собой в особняк Дилюка, когда приглашений от Аделинды в кабинете накапливалась целая ваза, но, сидя напротив названного брата, чувствовал себя заметно неуютно, и по итогу чуть ли не за руку выкрадывал Мику из-под жирнющей сырной башни «расти горы», уводя его бродить по той самой кедровой роще вокруг виноградников. Там же, в виноградниках, он потом однажды признался, что хочет с картографом большего, чем просто периодические случайные ночи.)

Как и всегда, капитан кавалерии в одно движение подхватывает его под подмышки, усаживая на столешницу. Мика имеет много поводов жаловаться на свой низкий рост, но только не конкретно сейчас, когда его лицо оказывается ровно напротив партнера, и он может ответить на поцелуй без хруста в шее. Рука дотрагивается до чужого бедра, задевая ремень с золотой подвеской, и от соприкосновения двух крио Глаз Бога по комнате словно разливается будоражащая свежая прохлада.

В темноте серебристый лед в единственном глазу Кэйи сверкает особенно ярко и маняще, пока с Мики тянут куртку прочь. Смуглые пальцы вопросительно касаются края бинтов, но он успокаивающе сочиняет что-то про легкие царапины от притаившегося под снегом куста и чересчур заботливого экспедиционного лекаря. Глаз ему подмигивает, и Мика отрывисто выдыхает, чувствуя, как контрастно-холодные пальцы сминают пылающую кожу, забираясь под короткие бриджи.

— Расслабься, — убедительно произносит Кэйа, закрепляя слова влажной дорожкой вдоль линии челюсти, прежде чем перейти к пуговицам его рубашки.

Горячие поцелуи щекочут у основания шеи, ведут по ключице вниз к солнечному сплетению; ладони ложатся на обнаженную грудь, подушечки больших пальцев обводят бледно-розовые ареолы вокруг крохотных бусинок.

— Мы с тобой наверстаем все эти шесть месяцев, обещаю.

Картограф кивает, но унять дрожь в вспотевших ладонях все равно не получается.

Он жмурится, старается вдохнуть как можно глубже, но пульсирующий стук, отдающий в ушах, нарастает. Дело не в возбуждении, холодея, постепенно осознает он. Это ритм не его сердца, а того, той паразитирующей скверны под бинтами, что как будто живет своей отдельной жизнью.

«Как же так», — судорожно ругается он про себя, прикидывая, чем сбить нежданный и стремительно накатывающий приступ. Обычно уколы сыворотки, которой поделились фатуи, давали ему несколько спокойных дней до следующей инъекции. Но по какой-то необъяснимой причине болезнь абсолютно проигнорировала их с Юргеном утреннюю процедуру, и возвращалась прямо сейчас. В то время когда он, полураздетый и разгоряченный, сидит перед обожаемым мужчиной, с которым не виделся так долго!

Пока Кэйа еще занят выкусыванием своих отметок над выступающими косточками ребер, Мика как можно незаметнее тянется рукой в карман брошенной рядом куртки. Все лекарства лежат в седельной сумке под надзором Юргена, но у него есть еще кое-что, что может послужить обманкой. Пальцы нашаривают плоскую фляжку, в которой плескаются остатки огненной воды. Он зубами вытаскивает пробку и, задержав дыхание, делает большой глоток.

— Пей, цыпленок! — молодая девушка в светлой шубке с ушастым капюшоном, смеясь, втискивает ему полупустую бутылку. Мика ведет носом и кривится: огненная вода, или дерр водка, как снежнайцы между собой называют это грубое пойло, совсем не похожее на деликатесные мондштатские вина. Его тело его практически не слушается, в голове вата, в ушах невыносимо шумит, а девушка-лекарка все продолжает смеяться, как заведенная. — Пей! — она нетерпеливо толкает горлышко ему в губы. — Помогает. Этому. Надо все вместе! — отрывисто пытается объяснить она на мондштадском, помахивая зажатыми между пальцев склянкой и шприцом.

Юный геодезист нехотя делает что говорят, тут же закашливаясь от едкой горечи. Если в лагере они хоть как-то разводят убийственную жидкость талой водой и соком растертых ягод, то у фатуи это спирт в чистом виде, и явно не меньше сорока градусов. Пока он пытается заново научиться дышать, фатуйка ловко хватает его голую руку, оплетенную мерзкой черной подкожной паутиной, и врезает иглу чуть ниже сгиба локтя. Руку прошивает болью, от неожиданности он вскрикивает, но, кажется, это работает: нити бледнеют на глазах, а голову и грудь перестает сдавливать отупляющая тяжесть.

— Дерр водка помогает! — весело скалится цицинка. — Без нее ты кричишь громче. На всю-ю-ю Снежную! Она вручает ему кожаный чехол с ампулами, недопитую бутылку и выставляет за ширму. — Но-но-но на сколько это? — потерянно лопочет Мика, еще плохо соображающий, что вообще происходит. Девушка выглядывает из-за перегородки, на минуту даже перестав смеяться. — Сделать легко. Покажи алхимику, он сообразит. На раз-два. Но, — она серьезно поджимает губы, и ее голос становится жалобным. — Как закупорить артерии, Ириша не знает. Никто в Снежной не знает. Даже сам господин Иль Дотторе еще не знает. Бедный цыпленок!

— Что у тебя там? — чужая рука легко наклоняет фляжку на себя, и Кэйа тоже прикладывается к горлышку. — Бр-р-р, как ты это пьешь! А ну, кто подменил мне моего маленького нежного Шмидта?! Я отлично помню, как он воротил свой миленький носик даже от слабенькой горчинки одуванчикового!

— Капризничать особо не получается, когда снежный ветер грозит отморозить тебе все что можно и нельзя, — слабо улыбается тот, осторожно сгибая пальцы, чтобы удобнее было отсчитывать пульс по запястью. — Снежнайцы может и суровы, но с холодами сражаться умеют.

— Согреемся, — без заминки обещает Кэйа. — Обязательно. Я угощу тебя самым лучшим вином фестиваля, даже если мне придется отбить его у Дилюка на дуэли. Главное, что ты вернулся домой.

Продолжая насмешливо фантазировать о том, как они вдвоем совершают ночной набег на погреба «Доли Ангелов», капитан Альберих наскоро скидывает плащ, расшнуровывает блузку и звенит пряжкой расстегнутого ремня. Он подтягивает Мику на самый край стола и прижимается тазом между его раздвинутых ног, чтобы картограф мог прочувствовать твердое чужое возбуждение вплотную к своему собственному.

— Только не начинай умолять о пригоршне прохладного снежка слишком рано, — с намеком поднимает бровь Кэйа.

Мика нежно фыркает. Многое из мондштатского успело поблекнуть, затереться в непроглядных северных метелях, но точно не его чувства к Кэйе. Кэйа именно такой, каким он его помнит: большой, нахальный, невыносимо родной и бесконечно любимый.

Он глушит счастливый смех об его висок, целуя, и буквально в следующую секунду вновь усилившийся стук в ушах перекрывает слова капитана, а смех оборачивается надрывным кашлем.

— Мика!

Кэйа звучит растерянно, когда он вдруг хватается за его плечи, сотрясаясь всем телом, но совсем не от предвкушения.

Мика тянет руку ко рту, однако, поздно — алые капли летят на чужую блузу, ягодами морозной клюквы расплываясь на белом шелке. Остальное он отхаркивает в ладонь, и багровые разводы неуклюже остаются на перчатке и на щеках.

— Из-звини, — сипит он, едва сдерживая подступающие слезы обиды на такую бестактную болезнь.

— Мика, что с тобой? — Кэйа даже не обращает внимания на испорченную блузку, только машинально облизывая два пальца, чтобы стереть следы с его лица. — Что случилось? Тебе плохо?

Мика хочет разубедить его, сказать, что все пройдет, что ему только нужно найти Юргена и сумку с ампулами. Но пульсация взрывается с новой силой, обжигая замотанные руки, будто ей категорически не нравятся такие путы; она застилает глаза плотной туманной пеленой и превращает все его попытки связать слова в неразборчивый хрип.

Капитан кавалерии, увы, мысли читать не может, а потому действует как знает: поспешно застегивает им обоим штаны, понимая, что с жарким воссоединением придется подождать, запахивает на задыхающемся картографе поплотнее рубашку, вместо куртки накидывает сверху свой меховой плащ и подхватывает его на руки. Локтем кое-как справляется с щеколдой (в панике едва не выбивая дверь ногой), и, выбежав на главную лестницу холла, замирает, лихорадочно соображая, куда дальше.

— Альбедо. Альбедо должен быть в городе. Он вместе с Тимеем готовит отрезвляющюю настойку для фестиваля, — вспоминает мужчина. — Где Альбедо?!

Краем уха Мика ловит отозвавшиеся на крик шаги. Каблуки цокают слишком неритмично и громко, чтобы принадлежать сапогам всегда спокойного как удав главного алхимика, но нормально разглядеть силуэт не удается.

— Кэйа! — зато вот встревоженный женский голос принадлежит, без всяких сомнений, Лизе. — Ты не видел-

Она спотыкается в середине фразы, — видимо, как раз в этот момент замечает несчастного картографа, безвольно повисшего на чужих руках. Кашель, кстати, у него уже почти прекратился, но вместе с тем постепенно начинает гаснуть и сознание. Поэтому он закусывает губу, чтобы хоть как-то удержать себя на плаву реальности, и через силу вслушивается в диалог.

— Варка оставил мне послание, — слышится шорох бумаги. — На обороте письма. Там вначале были распоряжения касательно волчонка Рейзора и его родителей, и я думала заняться ими, а потом мы с Джинн увидели вторую приписку… Я сразу пошла искать нашего малыша Мику, но так и не смогла…

— Что там написано? — перебивает ее Кэйа. — Есть что-то про это?

Мику немного встряхивает и его прижимают к груди чуть плотнее. Наверное, Кэйа показывает Лизе размазанную кровь.

Подобное и в экспедиционном лагере часто заставало его врасплох, но тогда он все равно успевал засыпать розовое пятно снегом или выхватить из кармана платок. А сейчас и снега под рукой не оказалось, и все карманы с платками с него тоже успели поснимать… Ох, архонты, только бы Лиза не догадалась, почему она его найти не могла, а Кэйа не просто вынес его к ней на ручках, но еще и в не самом опрятно-застегнутом виде! Из всех членов ордена именно ведьма-библиотекарша умела отпускать такие шуточки, после которых краска не отливала от лица минимум неделю.

— Это последствия разрыва артерий земли, — мнет письмо Лиза. — Полтора месяца назад они с Варкой наткнулись на аномальную активность элементальных артерий, выходившую практически к поверхности. Там еще стояли лагерем и фатуи, во главе с Четвертым Предвестником, этим Капитано. И Мика-

— Истории потом, — снова обрывает Кэйа. — Там говорится, что с этим делать?

— Да. Да, конечно. У Мики должно быть что-то с собой. Мика, малыш, ты меня слышишь? — ведьма наклоняется, ее рука накрывает его лоб. — Ты привез лекарство? Где оно? В твоем портфеле?

Мика с трудом мотает головой. Челюсть работает плохо и кажется, что сводящая с ума пульсация залезла уже в самые кости. Но он упрямо шевелит губами, пока не собирает наконец по букве нужное слово.

— Ю-юрг-г-ген, — едва слышно бормочет он.

— Юрген? — Лиза с Кэйей вопросительно переглядываются. Женщина догадывается первой. — А, рыцарь Юрген! Такой приземистый, темный, с бакенбардами! Он приехал вместе с Микой. Сладенький, ты оставил все у него?

Картограф едва заметно кивает, не в силах даже скривить лицо на эти ее излюбленные и ужасно смущающие ласкательные.

— А где он сейчас? Ты его видела? — спрашивает у нее капитан кавалерии, хотя по голосу чувствуется, что он предугадывает отрицательный ответ.

Лиза молчит, а Мика некстати вспоминает, как по дороге Юрген говорил, что после официального собрания планирует отправиться домой к жене, в Спрингвейл. Если он уехал, прихватив с собой снадобье, ибо также как и Лиза не смог вовремя найти Мику в Ордо…

Хотя нет. Мика помнит и другое. То, как братец Хаффман планировал после собрания позвать нескольких товарищей-рыцарей пропустить по парочке в «Кошкин хвост» (собственно, почему он и спрашивал про него у Кэйи). Юргена же, скорее всего, они не могли не утащить с собой за компанию — с Хаффманом он дружен, да и свежих историй под вино накопилось немало…

— К-к-к-кош-ш… хв-вост.

С этим, к счастью, его понимают сразу.

— Я схожу в таверну, — Лиза решительно разворачивается на каблуках в сторону выхода.

— Я останусь с Микой, — соглашается Кэйа. — И если увидишь по дороге Альбедо — тащи его сюда тоже. Полагаю, он не уходил далеко от палатки Тимея на нижней площади.

Флер лизиных духов растворяется, а его поудобнее перехватывают под коленки, щекой прижимаясь к взмокшим волосам.

— Ну что ж ты так, — голос капитана горячит под поникшим крылышком. — И мне ни слова не сказал, бедолага… Ну ничего, об этом поговорим потом. Все будет хорошо. Держись.

Картограф только жалобно-извиняющись вздыхает, пряча лицо у него на груди.

— Пацан, не отставай.

Его грубовато дергают за локоть, выуживая из сугроба, в котором неосторожно увяз левый ботинок. Сапог чудом остается на ноге, а Мика, сосредоточенно сжав зубы, отряхивает пальто: пусть фатуи и не слишком дружелюбны, они помогают, и потому он усиленно убеждает себя, что саднящий локоть того не стоит.

— Спасибо, — глухо бурчит он.

— Гхм, — гео заклинатель, имени которого он не знает, презрительно щурится сквозь маску, не утруждая себя даже простым «пожалуйста». — Вроде разведчик, а как ходить след в след не знает.

— Я п-просто оступился, — насупливается сильнее юный мондштадтец. — Местность незнакомая. Рельеф непривычный. Для этого топографическую съемку и п-пр-производят.

— Оставь ты его, — не оборачиваясь, выкрикивает другой мужчина, тоже закутанный по самые уши, что не видно ничего кроме горящего уголька глаза из-под надвинутой на лоб фуражки. Он сам вызвался помочь понести сумку с оборудованием Мики, и потому картограф определил его как наиболее приятного. — Они там в своем Мондштадте и снега-то чай настоящего не видели.

— Как это не видели? — возмущается заклинатель. — Игорек, пургу не гони. А как же та большая гора на границе с Ли Юэ?

— Драконий Хребет? — Игорек задумчиво поправляет ремень мушкета. — Не-е-е, Виктор писал, что они туда не ходят. Обморозиться боятся. И наших не пускают.

— Ха! Слабаки.

Хохот одного подхватывают почти все, и Мика совсем было поникает, один в компании едва знакомых снежнайцев, как веселье разом прерывает громкий рык лидера их группы: огромного высокого человека (хотя в его природе он не уверен — лицо спрятано под странной металлической конструкцией из цепей и пластин, напоминающей раскрытую пасть, а голос слишком ровный и иногда даже кажется, что искусственный) по имени Капитано, представившегося Четверым Предвестником.

Капитано в гробовом молчании проходит мимо тут же притихнувших фатуи и покровительственно опускает свою широченную ладонь в толстой рукавице на спину картографа.

— Ты пойдешь со мной, пташка. Варка просил тебя беречь, — рокочет он, подталкивая Мику засеменить рядом. — Кто мальца тронет, может начинать молиться Ее Величеству. Я понятно объясняю?

Фатуи переглядываются, но ни один больше не произносит ни звука. Капитано странно скрипит, — усмехается, что ли? , — и до самого места назначения руки от лопаток не отнимает. Мика чувствует себя очень странно под такой внезапной опекой от того, кто, по сути, должен быть их врагом (по крайней мере, от присутствия фатуи в Мондштате им пока что не было ничего хорошего, только переодические стычки с несговорчивыми купцами и подозрительными агентами). Но, с другой стороны, он и правда благодарен господину Предвестнику за эту немногословную поддержку.

Место, — маленькая голая равнина шагов в тысячу шириной, в полудне ходьбы от их стоянки, — действительно уникальное. В окружении ничего примечательного нет, все те же елки, палки и сугробы, зато вот на самой равнине… В самом ее центре слегка колышется (при полном отсутствии ветра) мерцающий голубоватый шар, сотканный словно из завитков плотного дыма. От шара разбегаются в стороны и пропадают в снегу толстые жилки-артерии того же дыма, как уходящие в землю корни. Собственно, это и есть корни: элементальные корни, скопления магической энергии элементов. Или, как их по-научному, лей-линии.

Обычно лей-линии проходят глубоко под землей, но иногда из-за сбоя в потоке могут выхлестывать на поверхность, образуя сгустки-нарывы, как тот, что сейчас перед ними. Явление это настолько редкое и малоизученное, что как только он слышит от Варки и Капитано об обнаруженном сгустке артерий совсем недалеко, Мика тут же напрашивается в разведгруппу. И теперь, затаив дыхание, во все глаза рассматривает слегка покачивающийся шар, пока они потихоньку пробираются ближе к загадочной аномалии.

— Это точно б-безопасно? — на всякий случай уточняет он, когда до сгустка остается меньше сорока шагов.

— Вполне, — ободряет его подошедший Игорек, отдавая сумку. Пиро мушкетчик неуверенно косится на хранящего молчание Предвестника, но добавляет: — Сестренка говорила, они с Владом пару дней назад что только с ним не делали. Даже пытались вызвать реакцию перегрузки прямо над скважиной. А шарику хоть бы хны. Стоит себе, собака!

Удовлетворенный таким ответом, Мика достает приборы, закрепляет свой жесткий заплечный портфель на специальной подставке, превращая его в чертежный планшет, и погружается в свое исследование. Фатуи, покружив немного вокруг геодезиста, тоже разбредаются по периметру аномалии, каждый со своим заданием.

Снежнайцы ищут способ через подобные скважины воздействовать на лей-линии, чтобы изучить возможность их альтерации, как поясняет Капитано. Мика в такое не верит, — да уж, только фатуи могут рассчитывать управлять артериями земли! — но вежливо кивает. У него самого цель гораздо скромнее: ему просто интересно зарегистрировать, как выход лей-линий к поверхности влияет на движение грунта. Эта голая равнина, в частности, по его убеждениям, стала таковой не без влияния аномалии.

Тихое зимнее утро, периодические перебранки фатуи вдалеке, мерные щелчки приборов и похрустывание снега под подошвами убаюкивают, вгоняют в медитативное, расслабленное состояние, и Мика и думать забывает про какие-либо опасения. Спокойно замеряет, чертит на планшете, потом прерывается на отдых, где делит со всеми вяленую баранину, потом снова возвращается к маячкам и рейкам. Правда, мороз уже начинает ощутимо щипаться, и он как раз хочет снять последние показатели и попроситься обратно, как что-то неуловимо меняется.

Мика настороженно вскидывает голову и оглядывает поле, — но снежнайцы ведут себя как ни в чем не бывало. Однако он сомневается, что это галлюцинации, и на всякий случай опускается на колени рядом с маячком, разрывая небольшую ямку и прикладывая руки к снегу.

Будто бы глухая вибрация ощущается под пальцами где-то внизу, и он, по старинке, пропускает немного элементальной энергии сквозь закрепленный на перчатке Глаз Бога: самый простой способ уловить изменения в уровне элементальных частиц без каких-либо приборов.

Крио Глаз вспыхивает неожиданно ярко. Ярче, чем он мог предполагать, и чем вообще видел когда-либо в жизни. Но удивиться он не успевает, потому что новая волна вибрации сотрясает землю под ногами уже со всей силы, и шар-сгусток в один момент вдруг взрывается. Перепуганные крики фатуи сначала прорезают тишину, а потом тут же глохнут в ударившем в лицо вихре и перед глазами мешается сплошное ослепительно-белое.

Последнее, что Мика запоминает, — это странное чувство единения, словно невидимая элементальная энергия бьет ключом из-под снега прямо сквозь его пальцы в тело, как будто ненадолго он тоже стал частью лей-линии, еще одним кристаллизовавшимся сгустком, совсем как лопнувший секунду назад шар.

Энергия болезненно переполняет, мучительно жжет каждый орган. Он открывает рот в беззвучном крике и валится на спину, где-то совсем на периферии сознания улавливая, что его успевают подхватить, и над ухом слышится тихий звон заиндевелых цепей.

— Значит, во всем виноват разрыв лей-линии? И так как Мика оказался практически в эпицентре, часть высвободившегося элементального потока каким-то образом перешла в него?

— В целом, да. Такова моя теория на основе письма магистра Варки и моего личного наблюдения. Кроме того, я полагаю, что эта инородная энергия и ее активность напрямую зависит от его элементной чувствительности. То есть, это как-то связано с его Глазом Бога.

Мика слышит разговор. Сначала он решает, что это снова Варка и Капитано обсуждают его болезнь, но потом приходит осознание, что он больше не в Снежной. Да и голоса другие: один знакомо-бархатный и медовый, и совсем не такой басистый, каким обладает Варка, а второй, хоть и тоже слишком ровный и безэмоциональный, как у Предвестника, но при этом гораздо выше и мягче. Кэйа, — узнает он. И Альбедо.

— Ты думаешь, тебе под силу ее нейтрализовать? — обеспокоенно спрашивает Кэйа.

Руку картографа берут в чужие холодные пальцы и слегка давят на запястье. Судя по этим прикосновениям, бинтов на нем нет. Значит, они все видели. И Альбедо, и Кэйа.

— Не могу сказать. Пока я вижу только что эта энергия, будучи доминантной, паразитирует на его собственной, отчего подобные обмороки и случаются. Я возьму фатуйские ампулы на алхимический анализ, посмотрю, что там. Возможно, найду ответ.

— А сейчас?

— Сейчас, — Альбедо отпускает микину кисть и хмыкает. — Не давай ему пользоваться Глазом. И носить его тоже. Если моя гипотеза верна, это немного ослабит угнездившуюся аномалию.

— Хорошо.

— Значит, с этим разобрались. Я ненадолго отлучусь, заберу кое-что еще из лаборатории. Но ты можешь остаться с ним здесь. И, пожалуйста, можешь за это время разбудить его? Я хочу провести еще ряд экспериментов, но для этого он мне будет нужен в сознании.

Сапоги главного алхимика Ордо Фавониус удаляются в сторону двери. Кэйа еще пару минут молчит, — он слышит его дыхание совсем рядом, — а потом картографа нежно целуют в висок.

— Эй, подснежник, — шепчет капитан, — Привет.

Мика открывает глаза — и встречает глубокое синее море прямо напротив. Кэйа сидит на полу рядом с диванчиком, на котором он свернулся в клубочек, укрытый меховым плащом, и улыбается.

— Я подумал и решил, что «зяблик» все-таки как-то не так звучит, — довольно сообщает мужчина, видя, что тот очнулся, и берет его руку в свою, поглаживая. — Ты как был маленьким хрупким подснежником, так им и остался. Хрупким, но таким самостоятельно-упрямым. И обязательно вот это вот все тебе надо в самой непролазной глуши. Прям беда какая-то.

— К-к-кэйа.

На глаза Мики сами собой наворачиваются слезы. И от «подснежника» (он помнит, как это стало самым первым ласковым прозвищем, которое капитан кавалерии ему подарил), и от подслушанного разговора, и от того, как бережно тот держит его ладонь, совсем не обращая внимание на уродливо выступающие из-под кожи пурпурные нити.

— Ну вот и что ты ревешь, — урчит Кэйа, мизинцем промокая скатившуюся влагу. — А ну не реветь! Болезнь и болезнь, подумаешь. Если даже фатуйцы смогли сделать блокатор, то наш Альбедо уж обязательно найдет решение, я уверен.

Он сощуривается сильнее, и на его губы вновь заползает хитрая улыбка, как тогда в коридоре второго этажа.

— Эй, крошка Шмидт, как думаешь, магистр Варка простит, если я оставлю одну лошадку себе? А то так невыносимо слышать в сотый раз эти анекдоты про капитана кавалерии без конницы…

Мика не успевает до конца понять шутку, как Кэйа заливается смехом и наклоняется, чтобы выдохнуть на ухо:

— Конечно же, со всем к ней прилагающимся. В том числе, и с ее бедолагой-всадником.

Затем он целует его еще, уже в губы, и Мика тихо смеется в ответ. Когда Кэйа рядом, когда держит его вот так с чувством, когда целует с такой любовью, он и правда забывает обо всем, и верит даже не в Альбедо, а в веру Кэйи в него. И этого ему кажется более, чем достаточно.