Утро для Алексея началось с того, что за завтраком с Варей связался Алтуфьев, а после открыл окно и поставил возле тарелки Шувалова пробирку с бесцветной, чуть желтоватой жидкостью, объёмом приметно в литр.

— Сравнивайте, князь, — заявил он, даже не поздоровавшись. — Вот это всё — результат суток работы. Дальше пойдёт немного быстрее, потому что я понял сам принцип. А вот это… — на стол перед Алексеем спланировал лист бумаги, — …то, что мне нужно. Керосин обычный объёмом считайте двойным. Нефти — одна треть, всего остального помаленьку. Буду делать партиями по одной бочке. На каждую уйдёт примерно пять дней. Сделаю три бочки и больше не просите. Мне после такого лекарь понадобится и отдых.

Не дожидаясь ответной реакции Алтуфьев захлопнул окно.

— Что скажете, граф? — подвинул Шувалов пробирку Строганову.

Тот вздохнул, отложил приборы и окунул в неё кончики пальцев. Растёр по ладони, принюхался и чихнул.

— Да, смесь почти такая же. Массовые доли различных углеродных соединений соответствуют, но ещё присутствуют мелкие посторонние вкрапления. А сейчас я прошу разрешения покинуть вас, господа, ненадолго. Аромат керосина мне не добавляет аппетита.

— Три бочки — это чуть больше тонны, — хмыкнул Алексей. — Дней через пятнадцать-двадцать можно будет заправить самолёт Соколова. Вот только как быстро завод Кузнецова сможет отправить Алтуфьеву нужное количество запрошенного?

Вопрос был задан как риторический, но смотрел в этот момент Шувалов именно на государя. Алексей Николаевич кивнул, понимая, что от него хотят, и обратился к адъютанту.

— Платон Юрьевич, свяжитесь с Кузнецовым, чтобы он немедленно начинал наливать цистерны. А после — с управлением железных дорог. Пусть отправят к Кузнецову отдельный локомотив, присвоят поезду наивысшую категорию и обеспечат скорое непрерывное движение до Новгорода в ущерб всем остальным.

Воспрянув духом от скорого разрешения вопроса, Алексей даже обрадовался, когда во второй половине дня в именье Горецких прилетел Георгий. Первым делом, даже не заходя в дом, он пожелал взглянуть на иномирный самолёт. Побеседовал с Соколовым и Васильковыми, а перед ужином государи пригласили к себе Шуваловых.

— Сегодня утром я принимал Британского посла, — начал Георгий. — Королевство обеспокоено продвижением крестоносцев на восток. Они видят в этом угрозу своим колониям в Вест Индии и предлагают купить имеющуюся у них технику. Да только по такой цене, что это на грабёж смахивает. Вот я и решил перед окончательным ответом взглянуть на то, что здесь появилось. Уж больно расплывчатым был рассказ Алексея. Признаюсь, удивили, князь! Достать Даром технику из другой реальности?! Я не то что о таком даже не думал, но и не подозревал, что где-то есть ещё один мир с совершенно другой историей!

— С очень неприятной историей, — поджал губы Алексей Николаевич. — Слушать об убийстве своей семьи просто страшно. А о тебе Соколов вообще не знает даже. Огромную Империю, которая завоёвывала земли сотнями лет в один миг на куски разорвали. А самое ужасное, что если мы допустим к нам папистов, то именно такая судьба и будет нас ждать.

— Аналогии прослеживаются и очень прозрачно, — кивнул Алексей. — Те же люди, похожие события. Именно поэтому я дал распоряжение найти людей по списку Соколова. Полных тёзок с точным совпадением фамилии, имени и отчества должно быть не очень много. Но больше всех меня интересует Сухой Павел Осипович. По словам Соколова — это конструктор его самолёта. Есть надежда, что если в другом мире он смог такое придумать, то и в этом разберётся со «своим» детищем. Алтуфьев обещал топливо, но есть ещё момент. Вооружение самолёта… Оно уникальное и применить его можно лишь однажды. И встаёт вопрос не ошибиться в цели.

— Целей у нас хватает, — жёстко прищурился Алексей Николаевич. — Возможностей мало. Мы ежедневно теряем людей только потому, что не хватает вооружения. Танки стоят, тяжёлая даровая артиллерия бесполезна, остаётся только мелкий калибр и солдаты, которых мы теряем тысячами! Хоть мертвецов поднимай!

— Атака мертвецов… — вдруг вспомнил Алексей Шувалов, и в этот момент накатили воспоминания…

— На востоке гром, план Вильгельма обречён

Опьянённые войной решив, что будет лёгкий бой

Немцы выпустили газ, сотни душ забрав за раз

И вдруг увидели бойцы, как снова встали мертвецы!..

***

— Судя по донесениям разведки противник занял тот холм, а нам, господа, остаётся только смотреть на это! — бессильно рыкнул подпоручик.

— Ну так, Ваше Благородие, Паладин у них. Наши снаряды для них, что выстрел из пушки трехвековой давности, — скрипнул зубами взводный.

— М-да, беда. Отступать еще дальше для нас сулит тем, что мы фланги оголим. Но и Государь в крупные сражения вступать не велел, — подпоручик снял фуражку и положил ее на стол импровизированного штаба.

Он понимал, что деваться им некуда. Невозможно понять обстановку без связи и выживать без продуктов, таща на руках раненых. Солдатам нужен был отдых, поэтому они и заняли это старое поместье, хозяева которого покинули его при приближении линии фронта. Здесь была защита. Не самая лучшая, но хоть что-то. Какие-то удобства, вода, горячая пища. Даже это усталыми солдатами воспринималось как отдых.

А раненых много. Даровые аптечки уже либо использованы, либо вышли из строя, когда неделю назад они попали под удар Паладина. Из шести рот, что были на границе и трех рот подкрепления, полк мог насчитать на данный момент чуть более трети личного состава. В других условиях их бы давно расформировали, но так как единственный оставшийся в живых подмастерье Эфира поправлялся от ранения, приходилось принимать решения по мере поступления проблем.

А проблемы были. Например, странное затишье со стороны противника. Немцы уже третий день провели на холме, время от времени поднимая флюгер. То что они пытались поймать направление ветра, было ясно как день. И это вызывало опасения, потому что подпоручик Котлинский никак не мог понять, что они задумали. За эти два дня бойцы пару раз стреляли из артиллерийских орудий по противнику, но из-за подавления даровых снарядов, урон оказывался сравнительно небольшим.

В штабе повисло молчание. Идей было крайне мало, большинство из которых самоубийственны. Не хватало информации в какой стороне свои, а в какой чужие. Есть ли рядом с ними вообще кто-то или они последние на этом рубеже? Паладин вывел из строя всё что можно. Котлинский понимал, что снабжения не будет.

В этом и был весь кошмар передовой. Поезда, машины — всё вставало. Единственным способом доставки снарядов были несколько телег, запряжённых лошадьми. И если поначалу ещё что-то доставляли, то теперь никто не знает где они, потому что Эфир молчит уже неделю.

Из-за вечных отступлений моральный дух в войсках уже давно опустился до нуля. Если выйти из кабинета, можно увидеть обреченность во взгляде каждого третьего солдата. Во взгляде каждого второго — неопределенность будущего. Ну а во взгляде каждого первого была видна ярость. Ярость за собственное бессилие, за постоянное отступление, за всех погибших братьев по оружию.

Забежавший в кабинет солдат стал неожиданностью для всех. Закашлявшись и уже оседая на пол, он еле успел прохрипеть:

— Немцы газ выпустили.

После этих слов повисло гробовое молчание. Котлинский же вскочил и, бросившись к окну, крикнул на всю территорию поместья.

— ГАЗЫ!

Захлопнув окно, он оглядел присутствующих и, не удосужившись объяснениями, бросился по коридору, в одну из комнат, оборудованную под казарму. Была надежда, что Воздушник смог очнуться после направленного удара Паладина.

Забежав внутрь, Котлинский понял, что это уже не важно. Воздушник лежал накрытый простынью с головой. А все боеспособные бойцы были на территории и в разведке. В «казарме» же оставили раненых. Ударив по косяку кулаком, подпоручик перекрестился и, пробормотав сквозь зубы молитву за упокой души, взвел пистолет целясь в первого раненого. Ему же лучше. Меньше страдать будет.

Закончив это тяжёлое дело, он оторвал кусок простыни и замочив ее под водой, повязал как маску. Вот умом понимал, что это бесполезно, но пытался сделать хоть что-то, чтобы сохранить хоть надежду на жизнь. Еще во время бега к комнате подпоручик ощутил жжение век, и затруднение дыхания. Отравился. Что ж, видимо их судьба такова: сдохнуть от отравы, как тараканы. Уже во время потемнения в глазах, Котлинский начал жалеть, что не смог забрать хоть одного из тевтонцев. Последняя мысль перед забытьем была:

«Пусть русский Бог нас позабыл, быть может, занят был немного,

И в этот день, и в этот миг к нам всё равно пришла подмога.

И Смерти снова не до нас, не вынесла такой нагрузки.

Пускай наш Бог и далеко — так значит, Дьявол точно русский…»

Вольфганг шел в первых рядах штурмовой бригады. Их задача заключалась в подавлении сопротивления на территории усадьбы. Стекло противогаза быстро запотело, и видеть стало еще труднее чем обычно. На подходах их бригада не встречала никого кто мог оказать сопротивление, только тела с окровавленными платками на лицах. Быстро осмотревшись Вольфганг не стал ждать подхода основных сил для штурма центрального здания. Ему хотелось не только уважения, но и славы бесстрашного рыцаря. А такую можно заработать только лично возглавив атаку.

Стоило ему только шагнуть вперёд, как солдаты расступились, почтительно давая дорогу тому, кто уберёт для них защиту этих варваров. Подойдя к границе барьера, Вольфганг напрягся. Слишком тихо, слишком спокойно было вокруг. Даже с учетом газовой атаки всё равно должны были встретиться умирающие. Но их не было, совсем, никого…

Паладин провел рукой по гербу на воротах и хищно улыбнувшись, чего не было видно за маской противогаза, толкнул ворота ладонью, открывая их. Небрежно отмахнувшись от приказа уйти назад под прикрытие он пошел вперед, точно уверенный в своей безопасности, на ходу стреляя в ползущего к центральному зданию солдата.

Гортанным кашлем стал набат, ожогов боль — адреналином!

Шатаясь, шли мы сквозь туман по чёрной выжженной равнине!

И, харкнув лёгкими в врага, шипя, мыча и умирая,

Кусок Землянского полка шагал на смерть, долг исполняя…

Котлинский очнулся от собственного тяжелого кашля. Перевернувшись со спины на бок и встав на локти, он приподнял импровизированную маску и сплюнул кровь на пол. С трудом совладав со слабостью, Котлинский прополз к столу, и взявшись за столешницу, поднялся на ноги. Ни на что особо не надеясь подпоручик прикоснулся к эфирнику, и с огромным удивлением услышал что на канале он не один.

— Говорит подпоручик Котлинский. Всем кто выжил и может хоть как-то держать винтовку в руках, собраться в холле. Повторяю. Все кто могут держать винтовку, собраться в холле. Давайте, братцы, если помирать, то с музыкой.

Спускаясь по лестнице, он столкнулся с еще двумя десятками бойцов, которые так же еле передвигались. Пока подпоручик остановился перед окном чтобы передохнуть, увидел как ко двору уверенно шел человек в белой накидке и чёрным крестом на груди. Чертыхнувшись сквозь зубы, и тяжело закашлявшись, он продолжил путь к холлу опираясь на винтовку.

Внизу его ожидало всего шесть десятков человек. Хотя в их состоянии людьми их назвать можно лишь с натяжкой. Максимум ходячие трупы. Большинство из них с трудом даже сидели, не то что стояли.

— Бойцы, Паладин взломал защиту и враг уже тут… — закашлявшись он сплюнул кусок легкого и пнув его в угол, продолжил: — Наша обязанность перед Государем и Россией или задержать их, и в идеале продержаться до подкреплений.

— Ваше благородие, мы выжили-то чудом, а вы нас на убой?

Возмущение этого солдата потонуло в кашле сослуживцев, и звуке одиночного выстрела. Повернувшись к окну, солдаты увидели сотни тевтонцев, входящих через ворота. Шли они прямо за Паладином, который вышагивал важно, уверенно и надменно.

— Сейчас бы винтовочку, да с обычным патроном. А то мои все зажигательные, — кровью сплюнул один из солдат.

С данным утверждением согласились многие. Бездаровые патроны заканчивались первыми при отступлении, так как могли хоть что-то противопоставить армии Европы. Подпоручик так неожиданно ударил себя по лбу, что стоящий рядом солдат аж отпрянул. Котлинский полез под одежду, снимая с себя цепочку на которой болтался патрон, который он показал остальным трясущимися руками.

— Итак. Задача минимум: убрать Паладина. Как только мы с ним разберемся, можно будет не переживать о патронах. Остальные не имеют защиты от них. Братцы, кто точно уверен что попадет поднимите руку.

Поднялась одна рука. В отличие от большинства, она не дрожала. Да даже не подрагивала. Паренек поднял свою винтовку и передернув затвор, опустошил патронник. Подпоручик протянул ему патрон, и отвернулся к остальным продолжая команды.

Во имя дедов и отцов — атака русских мертвецов!

Вольфганг и его сопровождающие уже расслабились. Все кого они встречали были полумертвые недобитки. Чем ближе к зданию они подходили тем больше ползущих к дому людей они находили. Это их насторожило и, в очередной раз протерев окуляр, Вольфганг перехватил винтовку и начал оглядываться.

БАМ!

Сопровождение дёрнулось, но что-то предпринять оказалось бессильно. Им только и оставалось смотреть, как тело Паладина с размозженной головой оседало на землю. Вскинув винтовки, они начали оглядываться по сторонам, цепляясь взглядом за каждый движущийся объект. Встав на одно колено, командир перевернул Паладина, увидел ровную дырку прямо в центре лба и тут же вскочил на ноги и крикнул:

— Scharfschütze!

Не успел он докричать, как главные ворота дома раскрылись, откуда начался настоящий свинцовый дождь. Шесть бойцов сразу упали на землю, пытаясь сбить огонь, охвативший форму. Под прикрытием пулеметчика из дома начали выходить солдаты, один из которых сразу же бросил замораживающую гранату в сторону залегших за забором противников. Из-за состояния бойцы передвигались медленно и были великолепной мишенью. Боец бросивший гранату уже был поражен ответным огнем, но на его место выковыляло еще трое, которые отстреливались из винтовок.

Так как большинство противников были подавлены огнем пулемета, рядовые разбредались по укрытиям. Подпоручик тоже приступил к прикрытию своих солдат. Тяжело привалившись в приклад, и положив цевье на подоконник целился. Хоть руки и тряслись он старательно выцеливал головы. Противники в определенный момент запаниковали и начали перегруппировываться для отступления. Пулемет затих и уже прижимали не врага, а враги. Оглядевшись на пулеметчика командир понял, почему он не стреляет. Он лежал на пулемете в небольшой лужице своей крови.

Выругавшись, Котлинский отложил винтовку, и переполз к пулемету. Отталкивая тело от гашетки он занял его место и, глянув через прицел, начал стрелять по осмелевшим противникам, заставляя их опять засесть за деревьями.

— Семен, бросай зажигательную, дай им прикурить!

После этого крика один боец достал из-за пазухи гранату и, откинув чеку, бросил в сторону противника. Бросить ее у солдата получилось криво, а укрыться не удалось. Его сразу поразил выстрел из-за ограды, но горючее вещество уже разлилось по деревьям и земле с прошлогодней листвой.

Котлинский дострелял ленту и, перекатившись от пулемета, попытался подняться. Силы окончательно начали покидать его. Прикоснувшись к эфирнику он просипел:

— Говорит подпоручик Котлинский! Ведем сражение в имении Игнатьевых. В связи с небоеспособностью личного состава, и уничтожением паладина вызываю огонь на себя. Повторяю. Вызываю огонь на себя!

Ну вот. Теперь их судьба предрешена, думал Котлинский пока чуть отдышавшись полз к холлу. А там застал удручающее зрелище. Парень которого он оставил прикрывать бойцов из винтовки. Тот самый, что умудрился убить паладина, сидел у окна, опершись спиной на стену. Сначала могло показаться, что он просто устал, но это было обманчиво. Слишком неподвижно, слишком неестественно бледно, слишком неуместно. Подойдя ближе можно заметить что рукой он держится за шею, а из-под ладони вытекает алая кровь.

— Прости браток, но мне сейчас нужнее — проговорил подпоручик, забирая из ослабевших пальцев винтовку.

Проверив патроны, он побрел к выходу из дома, чтобы присоединиться к своим бойцам. Уже у входной двери он начал замечать погибших. Одни отползали от своих укрытий и были застрелены в спину. Другие были сражены прямо на позициях. Сам же Котлинский прополз к ближайшей баррикаде, где его и прижали огнем. От безнадеги он начал бросать гранаты на звук, не высовываясь. Заметив движение с правого фланга, он не растерялся и выстрелил.

— Врешь, не возьмешь. И с флангов я не дамся, нерусь.

И тут все услышали грохот канонады. Сначала ему подумалось, что немцы решили выкурить их. Но снаряды разрывались далеко, и с каждым попаданием, явно пристрелочным, бахало все ближе к поместью. И в этот момент он счастливо улыбнулся: вот и огонь на себя! В последний раз глянув вверх, он произнес:

— А какое было красивое небо…