Съёмка финальной сцены начинается через час. Минхо за это время успевает прийти в себя. После разговора по телефону Джун Йонг возвращается заметно повеселевшей, поэтому сомнения испаряются без следа. Становится понятно, что звонил важный для неё человек. Важный и… любимый, возможно.      

Минхо трясёт головой, пытаясь отделаться от накатившей волной ревности, и поворачивается к говорящему что-то Джун Йонг режиссёру. Тот, кажется, описывает, как она должна будет вести себя рядом с умирающим братом. Минхо почти не прислушивается, ведь его задача в этом эпизоде сводится к минимуму — полежать бревном. Это, наверное, даже манекен сыграть сможет.      

Однако когда Минхо степенно устраивается на полу рядом с машиной, его посещает нехорошее предчувствие. Сидящий на стульчике режиссёр кидает на него такой многозначительный взгляд, что становится не по себе. История с Кимсыль всплывает в голове плохим предвестником, но Минхо отмахивается от неё. Режиссёр ведь не кретин, чтобы снова попытаться устроить его личную жизнь!      

Или всё-таки кретин?..      

Джун Йонг появляется в момент, когда Минхо готов уже встать и устроить разборки. Ему не нравится происходящее, но вместо того чтобы остановить съёмки и отвести режиссёра в тёмный уголок, он застывает, круглыми глазами наблюдая за тем, как она сперва присаживается рядом, а затем перемещается так, чтобы лечь на него.      

— Эт-то что?.. Ты чего?! — выдавливает он, пытаясь оторвать взгляд от тонких лямок платья, которое нарочно выглядит изорванным и грязным, но всё равно смотрится на Джун Йонг так, что дыхание перехватывает.      

— Режиссёр-ним сказал, что они внесли в сценарий ещё пару изменений, — не менее сдавленно отвечает Джун Йонг. — Сценарист-ним решил, что будет выглядеть трагичнее, если ты в этой сцене будешь обнимать меня.      

Перед глазами Минхо вспыхивает кроваво-красное марево ярости. Он задирает голову, чтобы поймать взгляд режиссёра, но тот делает вид, что ковыряние в ушах намного интереснее. Вот же старый похабник!      

— Сонбэним, — совсем тихо говорит Джун Йонг, — извини, пожалуйста.      

Сбившись с мысли, Минхо не успевает спросить, за что именно она извиняется. Он набирает в лёгкие воздуха и тут же давится им, потому что сперва чувствует мягкость прижавшейся к нему груди, а затем нос заполняют густые навязчивые запахи лака для волос, шампуня и чего-то ещё — чего-то, что будоражит воображение и заставляет крепко зажмуриться.      

— Минута! — слышит Минхо сквозь повисший в ушах шум.      

Он не может дышать, не может шевелиться, даже думать не может. Тело наливается свинцовой тяжестью от ощущения близости Джун Йонг. Он по-прежнему глупо надеется, что не влюблён, но вспыхнувшие внутри эмоции говорят об обратном. Ему настолько сильно хочется стиснуть её в совсем не братских объятиях, что становится до смешного обидно: почему он, красивый мужчина с успешной карьерой и блестящими перспективами, не может привлечь внимание девушки? Это ведь уму непостижимо! Так не должно быть.      

— Поехали! — доносится издалека, и Минхо усилием воли прогоняет навязчивые желания. Не время впадать в уныние, у них слишком много работы.      

Финальная сцена должна получиться небольшой: он тихо умирает, а Джун Йонг — говорит. Не более пяти минут. Десяти — если старательно запарывать текст. Однако когда Минхо понимает, что у него затекают конечности, время превращается в жвачку. Режиссёр снова играет в капризную принцессу и морщится то от неестественности в голосе Джун Йонг, то от сопящего Минхо, который, по его словам, выглядит слишком живым для полумёртвого парня. Ему не нравится категорически всё, и Минхо про себя посылает его во все вспомнившиеся места. Джун Йонг прижимается к нему всем телом, путая мысли и эмоции, он готов поклясться, что ещё немного — и он помрёт на самом деле. Самая правдоподобная сцена смерти за всю историю кинематографа — слава и признание гарантированы.      

Поняв, что количество дублей увеличивается, а качество лучше не становится, режиссёр решает приостановить съёмки, и его помощник, устало вздохнув, оглашает:      

— Перерыв! Актёрам оставаться на местах, пока освещение не поменяют!      

Минхо, мысленно чертыхнувшись, открывает глаза. Кажется, прошёл целый час, если верить намертво отнявшейся спине. Вздохнув, он опускает глаза на Джун Йонг. Та легонько вздрагивает, когда сбоку с грохотом отодвигают огромный штатив с лампой, и поворачивается.      

— Сонбэним, ты в порядке? — глухо спрашивает она.      

«Нет!» — истерикой вспыхивает в голове, но Минхо успевает схватить себя за язык. У него всё замечательно, если не считать некоторых опасений из-за сконцентрировавшихся ниже пояса мыслей, поэтому он искренне надеется, что самая неспокойная часть тела не выдаст его состояние. Иначе Джун Йонг на пушечный выстрел к нему не подойдёт.      

Может, намекнуть, чтобы она сдвинулась в сторону и перестала настолько волнующе прижиматься?..      

— Я в норме, — с поразительным спокойствием отзывается Минхо, решив, что потом обязательно стукнет режиссёра по хребту в поучительных целях. Тот, конечно, старше, уважаемее и всё прочее, но иногда лучше один раз врезать, чем двадцать раз объяснить, почему так делать не надо.      

— Мне немного… стыдно, — совсем тихо говорит Джун Йонг и, сжав лежащую на груди Минхо руку в кулак, ёжится от сквозняка.      

Минхо приходится подавить желание обнять её крепче, чтобы согреть. В студии ощутимо прохладно, так что даже он при полном облачении слегка мёрзнет, что уж говорить о ней, одетой в лёгкое, продуваемое всеми ветрами платье.      

Поймав себя на смутных мыслях о прочих способах согревания, Минхо в шоке и замешательстве отворачивается и, едва проталкивая слова сквозь пересохшее горло, бормочет:      

— Не беспокойся, твой оппа наверняка не станет ревновать.      

Джун Йонг сразу напрягается, и он с запоздалым сожалением прикусывает язык. Не самая удачная тема для разговора в подобном положении, но что поделать, если сквозь кисель в мыслях может прорваться только это. И то только потому, что Минхо сам ревнует. Почти постоянно.      

— Н-нет, — дрожащим голосом возражает Джун Йонг, — ему незачем меня ревновать. Он ведь мой… брат.      

«Ну да», — вздыхает про себя Минхо, затолкав подальше ехидный тон. Она совсем не умеет врать.      

— Тогда тем более нечего стыдиться, — с напускным весельем говорит он. — Это только поначалу кажется страшным и вызывающим. Потом привыкаешь и даже умудряешься целоваться на камеру без особого стеснения.      

Уши Джун Йонг вспыхивают. Она упирается носом в его плечо, чтобы спрятать горящее лицо, и напряжённо выдавливает:      

— Наверное, актёрство всё-таки не моё.      

Минхо с трудом давит всколыхнувшийся в груди ненатуральный смех. Потрясающая наивность. Решив никак не комментировать эту фразу, он глубоко вздыхает и сосредотачивается на топоте световика, который бесконечно долго и шумно возится с освещением.      

— Пятиминутная готовность! — выкрикивает помощник, заставив Минхо дёрнуться.      

Снова задрав голову, он находит взглядом режиссёра и, когда тот показывает два пальца вверх, кривит губы. Всё равно ничего не выйдет, даже если он сдастся и признает, что не против таких грубых методов сводничества. У Джун Йонг есть её оппа, а у Минхо — работа. Несусветная куча работы. Ему некогда. Очень хочется, но некогда.      

На этом Минхо и останавливается.

***

 Съёмки заканчиваются только через час.      

Минхо чувствует себя заплесневелым куском ветхой деревяшки. Тело ломит, а затёкшие конечности почти не слушаются, поэтому приходится звать помощника режиссёра, который практически буксирует его в гримёрку, где сдаёт с рук на руки визажистам.      

Пока нуны, переговариваясь, снимают грим, Минхо старается ни о чём не думать. Но мысли так или иначе возвращаются к Джун Йонг. Он чувствует тесноту в груди, его почти тошнит от желания отыскать её. Усилием воли он удерживает себя на месте, пока нуны не заканчивают. Лишь после этого он благодарит съёмочную группу, затем прощается с режиссёром, попутно шёпотом пообещав ему все казни египетские за самодеятельность, и, наконец, перехватывает в сторонке звуковика, чтобы выяснить, где Джун Йонг. Тот говорит, что она ушла пятью минутами ранее, поэтому Минхо, скрывшись от посторонних глаз, срывается на бег. Он несётся на стоянку, не слишком понимая, зачем, но ноги действуют быстрее рассудка.      

Джун Йонг обнаруживается под одним из фонарей. Минхо гулко сглатывает, едва не закашлявшись при этом. Дыхание сбивается — то ли из-за бега, то ли от волнения, сердце колотится как сумасшедшее. Приходится сперва основательно прочистить горло и лишь затем подойти ближе.      

— Джун Йонг-а, — окликает Минхо и взмахивает рукой, когда Джун Йонг в изумлении оборачивается, — хорошо потрудились сегодня.      

— Д-да, — слегка оторопело отзывается та и, спохватившись, кланяется. — Спасибо за работу.      

Минхо едва успевает сдержать кривоватую усмешку. Опять она отодвигает его подчёркнутой вежливостью. Как с этим бороться?      

«А никак, — услужливо подсказывает внутренний голос, — у неё парень вообще-то, нет резона миндальничать с посторонними мужиками».      

Минхо почти сердится из-за этой мысли, но вовремя осаживает себя. Джун Йонг не виновата, что его не устраивают их отношения. Вернее, она даже не в курсе, что они его не устраивают.      

— Такси ждёшь? — чтобы хоть как-то разбавить неловкое молчание, спрашивает Минхо. Он прекрасно понимает тщетность попыток, но что-то внутреннее, подспудное и крайне упрямое толкает его вперёд. — Может, тебя подвезти?      

Джун Йонг с улыбкой качает головой.      

— Спасибо за предложение, сонбэним, но за мной скоро приедут.      

Минхо почти дёргает от её категоричности.      

— Заявку всегда можно отменить, — будто между прочим замечает он, но она опять качает головой.      

— Это не такси, за мной заедет… менеджер.      

Заминка в её словах не нравится ему, потому что это очередной намёк на «обстоятельства», мешающие им сблизиться. Но заставить её поменять решение он всё равно не может. Он всего лишь сонбэним. Даже не друг.      

— В таком случае, — Минхо пытается скрыть разочарование кислой улыбкой, — до завтра. Аккуратнее в дороге, хорошо?      

Джун Йонг в ответ расцветает, из-за чего у него снова сдавливает грудь.      

— Спасибо, и ты тоже будь осторожен.      

Минхо ещё пару секунд медлит, борясь с желанием остаться и разговаривать с ней до приезда «менеджера», но затем, подумав, всё-таки уходит. Он ненавидит навязываться и злится на себя за дурацкое поведение, но противостояние рассудка и эмоций оказывается сложным и кровопролитным. Ещё ни разу он с таким треском не проигрывал самому себе в битве за душевное спокойствие.      

Сев в автомобиль, Минхо заводит мотор. Не удержавшись, он поворачивает голову, чтобы ещё раз посмотреть на Джун Йонг, и во рту в то же мгновение пересыхает: рядом с ней останавливается компактная машина с тонированными стёклами. Он не может видеть водителя, но когда на лице Джун Йонг появляется улыбка, он окончательно убеждается, что у него нет ни шанса. Не было и уже точно не будет, потому что так улыбаться можно только тому, кого по-настоящему любишь.      

Минхо сидит без движения до тех пор, пока машина не скрывается за поворотом, а затем рука сама тянется к телефону.      

— Кибом-а? — Он пытается говорить бодро, но голос всё равно срывается. — Не хочешь выпить?

***

 Кибом появляется в облюбованном баре-караоке спустя пятнадцать минут. Минхо успевает только присесть и сделать заказ, когда дверца кабинки распахивается, явив ему заспанное, слегка помятое лицо.      

— Спасибо, что нарушил мой сладкий сон, — сочно зевнув, говорит Кибом и плюхается на соседнее место. — Теперь ты просто обязан напоить и накормить меня так, чтобы я потом всю ночь мешал тебе храпом.      

Он не сердится — это Минхо знает, но улыбнуться привычному шутливому сарказму пока не может. У него отчего-то сильно дрожат руки, поэтому он всерьёз опасается, что улыбка получится слишком жалкой.      

Спустя полчаса официантка приносит заказ — сочно прожаренную говядину и две тарелки рамёна, — и Кибом, утолив первый голод, всё-таки интересуется:      

— Ну и что у тебя стряслось?      

Минхо, вяло помешав лапшу в своей тарелке, откладывает палочки. Нет ничего удивительного, что Кибом догадался, на нём наверняка лица нет.      

— Да ничего, в принципе.      

— Но?.. — не сдаётся Кибом.      

Минхо криво усмехается.      

— Но напиться хочется просто ужасно.      

Закатив глаза, Кибом вздыхает и незаметно подтягивает его тарелку к себе. Обслюнявив палочки, он демонстративно погружает их в бульон и, заметив скользнувшее по лицу Минхо отвращение, со спокойной душой принимается за вторую порцию.      

— У неё имя-то есть? — спрашивает он, набив рот лапшой и салатом.      

Минхо вздрагивает.      

— У кого? — стараясь не выдать нервозность, уточняет он.      

— У твоей «ничего, в принципе», — ехидно поддевает Кибом. — Только не делай такие большие глаза, я и так почти круглосуточно беспокоюсь, как бы ты не выронил их где-нибудь ненароком. — Подперев щёку ладонью, он прищуривается. — Ты ведь последние недели полторы сам не свой ходишь. Я привык, что у нас обычно Тэмин рукожоп, но ты рвёшь мне шаблон. Не надо так.      

Минхо, насупившись, отводит взгляд. Нашёл, блин, кого позвать на роль собутыльника. Лучше бы Джинки разбудил, тот наверняка просто сидел бы, уплетал за обе щёки и не парил его вопросами о личной жизни.

Поняв, что Минхо не сильно настроен на откровенность, Кибом вздыхает и возвращается к еде.      

— Знаешь, мне, на самом деле, до лампочки, кто она, можешь не напрягаться. Куда больше меня заботит твоё уродское состояние. Ты свою рожу в зеркале когда в последний раз видел?      

Минхо оторопело моргает и хмурится.      

— Да я на неё каждый день любуюсь, когда визажисты накладывают грим.      

Кибом покладисто кивает.      

— Лады, поставлю вопрос по-другому: когда ты последний раз видел в зеркале свою бледную, омерзительно осунувшуюся рожу с запавшими глазами, под которыми сейчас такие чёрные синяки, что скоро придёт Стивен Кинг и попросит разрешения написать про них книгу?      

Минхо в шоке распахивает рот. Нет, он знает, что выглядит сейчас не лучшим образом, но такой отповеди он явно не заслуживает. Не настолько всё плачевно.      

Или настолько?      

Сдавшись, Минхо зарывается пальцами в волосы и глухо спрашивает:      

— Я действительно так плох?      

— Ты пиздец, — добродушно отзывается Кибом. — И если с тобой всё вышеперечисленное сотворила невинная влюблённость, боюсь даже представить, что будет, когда дело пойдёт дальше.      

Минхо досадливо цыкает.      

— Не пойдёт, — хмуро отрезает он. — У неё уже есть любимый человек.      

— И что? — Кибом вздёргивает бровь. — Это проблема? Неужели ты даже попытаться не станешь?      

— Не стану. — Минхо поднимает на него тяжёлый взгляд. — Если я открою рот, это гарантированно осложнит ей жизнь.      

Кибом от удивления перестаёт жевать.      

— У тебя к ней всё настолько серьёзно?      

Минхо его слова бьют по больному. Он понятия не имеет — серьёзно у него или нет, ни разу не влюблялся по-настоящему, и реакция Кибома действует на него удручающе. Дерьмово, если это действительно то самое возвышенное чувство, о котором поют и пишут все, кому не лень, потому что на вкус оно горькое.      

Так и не дождавшись ответа, Кибом откладывает палочки и некоторое время молчит. Лишь когда на столе пропадает еда и появляется выпивка, он поворачивается к Минхо и невесело улыбается.      

— Ты влип.      

— А то я без тебя не понял, — раздражённо огрызается тот и вздрагивает от мгновенно прилетевшего подзатыльника.      

— Не перебивай старших, — назидательно говорит Кибом. — Так вот, ты влип по самые яйца, и я тебе, честно говоря, не завидую. Но, — он поднимает палец вверх, — в этом можно найти и положительные моменты.      

Минхо недоверчиво дёргает бровью.      

— Например?      

— Например, ты поделился едой, — прижав руку к груди, с придыханием говорит Кибом. — Это первый раз на моей памяти, когда ты не попытался отгрызть мне руку. Любовь делает тебя мягче.      

Минхо кажется, что он ослышался. Кибом не пытается его ободрить или поддержать, наоборот — он осознанно давит на болезненное место, не особенно заботясь о задетых чувствах. Это жёстко, почти жестоко, однако когда вспыхнувшее негодование ослабевает, Минхо усмехается. Кибом правильно делает. Если он начнёт проявлять жалость и сострадание, Минхо окончательно расклеится. Ему отвратительно тоскливо от мысли, что его чувства бесперспективны, но Кибом прав. У него нет времени погружаться в самоедство и уныние — слишком плотный график.      

— А теперь, — Кибом наконец-то берёт бутылку и торжественно скручивает крышку, — давай делать то, ради чего ты меня сюда позвал. Если хочешь, можем пригласить девушек.      

Минхо, хмыкнув, качает головой. Сейчас чужие объятия не станут для него спасением. Скорее, наоборот.      

Кибом, ни капли не расстроившись, дёргает плечом.      

— Я должен был спросить. В любом случае, я намерен пить и петь до тех пор, пока не упаду, и если ты не уверен в своих финансах, давай сразу позвоним Онью-хёну.      

Минхо, не выдержав, разражается смехом. В компании лидера они точно проторчат тут до утра, а ему ведь в десять надо снова быть на съёмочной площадке.      

Хотя…      

Минхо достаёт телефон и, услышав заспанный голос Джинки, интересуется:      

— Хён, не хочешь выпить?

***

 Оставшаяся неделя съёмок основных сцен проходит как в угаре. Сценарист снова заставляет режиссёра поменять несколько ключевых моментов, чтобы более логично подойти к концовке, поэтому среди команды и актёров виснет незримая нить уверенности, что они вечно будут работать над этой дорамой.      

Минхо не сильно этому печалится. Он весь уходит в процесс, практически срастается со своим персонажем, так что вскоре ему в спину начинают раздаваться смешки. Коллектив откровенно веселится от того, что он ходит за Джун Йонг по пятам. Кто-то умильно вздыхает, что они действительно становятся похожими на брата и сестру; кто-то завистливо шепчет, что они наверняка спят друг с другом. Однако Минхо не волнуют ни первые, ни вторые. Его настойчивость наконец-то приносит плоды: застрявшие отношения трогаются с места, Джун Йонг потихоньку сдаётся. Она по-прежнему называет его «сонбэним» и кланяется так, будто он — уважаемый чиновник, но в её взгляде при этом появляется то, чего не было раньше, — радость. Она радуется, когда видит его, разговаривает с ним, дурачится или занимается тем, за что диетологи их компании обычно отрывают ноги вместе с жопой. Минхо добивается того, что ей становится с ним легко, и это несусветно греет. Так что когда оказывается отснят последний мало-мальски важный эпизод, он не чувствует горечи. Он понимает, что в следующий раз увидит Джун Йонг только на промоушене. Но это не портит его настроения. Больше не портит. Он привыкает к мысли, что останется на вторых ролях, и, если подумать, это не так уж плохо.      

По такому случаю режиссёр внезапно решает закатить небольшую пирушку. И хоть это выглядит как надуманный повод, тем более что Джун Йонг поначалу пытается отказаться, все с энтузиазмом принимают приглашение и срываются в расположенный неподалёку бар.      

Пока остальные разбираются с финансовой стороной вопроса, Минхо незаметно подходит к стоящей в сторонке Джун Йонг и осторожно обхватывает её плечи, пользуясь тем, что никто не смотрит. Поймав настороженный взгляд, он доверительно говорит:      

— Давай лучше присядем, а то это может затянуться.      

Джун Йонг, расслабившись, кивает, её лицо озаряется улыбкой, и душа Минхо уже привычно проваливается в пятки. Алкоголь — плохой катализатор, но ему так сильно хочется оттянуть момент расставания, что он душит плохое предчувствие в зародыше.      

Минхо усаживает Джун Йонг так, чтобы ей как можно меньше досаждали любители пить без перерывов. Ему хочется расположиться рядом, чтобы иметь возможность поболтать, пока остальные будут планомерно напиваться, но его быстро оттесняют в сторону. По итогу он оказывается зажат между нунами, которые, если он правильно помнит, всасывают в себя соджу, как слоны — воду в лютую засуху.      

Момент, когда перед глазами начинает плыть, обрушивается на Минхо одновременно с приступом тошноты. Он не чувствует себя таким уж перебравшим, но нервотрёпка вкупе с загруженностью и переживаниями делают из него кисейную барышню. Так что когда в ход пускается пятая или шестая бутылка, он деликатно просится выйти на воздух из опасения испортить всем праздник.      

Оказавшись на крыльце, Минхо отходит в сторону и тяжело опирается на перила. Голова кружится, грудь содрогается от тошнотворной икоты, но в остальном его состояние, можно сказать, соответствует норме. Ну, почти… Затем рядом неожиданно громко хлопает дверь и Минхо вздрагивает так, будто его выдёргивают из неглубокой тревожной дрёмы. Ошеломлённо заморгав, он хмурится и, повернув голову, почти врастает ногами в пол: на него, обеспокоенно хмурясь, смотрит Джун Йонг.      

— Сонбэним, всё в порядке? — спрашивает она.      

В стылом осеннем воздухе хорошо различается амбре сигарет и выпивки. Однако его с успехом перебивает лёгкий аромат туалетной воды Джун Йонг, который причудливо смешивается со сладковатым запахом соджу.      

Минхо приходится сильнее стиснуть перила, чтобы удержаться от желания наклониться и приникнуть носом к её шее.      

— Я лучше всех, — стараясь придать голосу бодрости, отвечает он.      

Лицо Джун Йонг разглаживается. Она наверняка не верит, но то, что он пытается шутить, действует на неё успокаивающе.      

— Это хорошо, — говорит она, — а то ты так стремительно вышел, что я немного заволновалась.      

У Минхо перехватывает дыхание от прозвучавшего в её голосе облегчения. Она беспокоится за него. Чёрт подери!      

Кашлянув, он отворачивается и, боясь снова сорваться на икоту, произносит:      

— Тебе необязательно было выбегать, я всё равно уже собирался возвращаться.      

— Я бы не смогла спокойно сидеть, не убедившись, что всё в порядке, — спокойно возражает Джун Йонг, и сердце Минхо повторно замедляет ход. Ему нельзя расслабляться, в таком состоянии он точно наделает глупостей.      

Подобравшись, Минхо сглатывает, подыскивая подходящую фразу, чтобы отшутиться, и внезапно замечает, как Джун Йонг зябко ёжится. Осознание, что на ней надета только лёгкая кофта при том, что на улице даже близко не лето, бьёт по затылку с силой наковальни.      

Выскочила за ним без верхней одежды — ну не балда ли?      

Неловко задёргавшись, Минхо скидывает пиджак и, не спрашивая позволения, быстро накидывает его на плечи Джун Йонг. И в миг, когда она поднимает глаза, время проваливается в бесконечно тяжёлое, вязкое, душное ничто.      

Минхо плохо соображает из-за алкоголя и усталости, но близость Джун Йонг, её доверчивый взгляд и мысли, что если наклониться, можно стереть остатки приличий, одурманивают. Он может чувствовать её запах, может слышать её сбившееся от неожиданности дыхание — это действует, как катализатор. Желание поцеловать её и этим разрушить к хренам всё, что он с таким трудом создавал, усиливается тысячекратно.      

Минхо снова начинает тошнить, но уже не от выпивки, а от слабости и отвращения к себе. Однако когда в голове почти срывается последняя резьба, неожиданно оживает чей-то телефон. Момент разлетается вдребезги, Минхо дёргается, а Джун Йонг, округлив глаза, ойкает. Она виновато улыбается и, отстранившись, начинает копошиться в сумочке, а затем, глянув на дисплей, покрывается румянцем. Заметив это, Минхо повторно вздрагивает, но теперь уже от резкого возвращения с небес на землю.      

— Извини, сонбэним, я отойду ненадолго.      

Дождавшись слегка заторможенного кивка, Джун Йонг торопливо сдвигается в сторону, чтобы спокойно поговорить. Минхо остаётся только с тоской смотреть, как она кутается в его пиджак и, прижав трубку к уху, разговаривает с кем-то, кто действительно имеет право на её внимание.

Скривив губы, он проводит дрожащей рукой по волосам. Любить, оказывается, так сложно.      

Закончив разговор, Джун Йонг возвращается и, благодарно улыбнувшись, скидывает пиджак.      

— Спасибо большое.      

Минхо, уныло хмыкнув, принимает его и мельком думает, что на ткани наверняка останутся отголоски её запаха. Это его ещё сильнее удручает.      

— Тебе пора? — уже не пытаясь скрыть разочарование, спрашивает он.      

Джун Йонг кивает.      

— За мной скоро заедут.      

Минхо хочется ехидно уточнить — не менеджер ли это опять будет, но он вовремя прикусывает язык. Она не заслуживает такого обращения.      

— Что сказать остальным? — спрашивает он, когда Джун Йонг, исчезнув ненадолго за дверью, возвращается со своей верхней одеждой.      

— Передай им большое спасибо от меня. Мне действительно приятно было работать с ними всеми, — говорит она, натягивая пальто. — И с тобой, сонбэним, тоже.      

Минхо до костей пробирает дрожью, когда он натыкается на её благодарный взгляд.      

— Мне тоже было приятно… В смысле, для новичка ты отлично справилась, с тобой почти не возникало проблем, — бормочет он, едва ли соображая, что говорит.      

Но Джун Йонг это, по всей видимости, ни капли не смущает. Солнечно улыбнувшись, она сгибается в глубоком поклоне и выпаливает с таким жаром, что у Минхо почти подкашиваются колени:      

— Я бы не смогла ничего без тебя, спасибо огромное, что всё это время тащил меня на себе! Спасибо, что помогал, направлял и не оставлял одну. Я невероятно признательна тебе за всё, и если когда-нибудь выдастся возможность, я тоже хочу сделать для тебя что-нибудь хорошее.      

Минхо снова чувствует прилив почти безудержного желания поцеловать её. Прижать к себе, стиснуть в объятиях и приникнуть к её губам со всем накопившимся отчаянием. Единственное, чего он действительно от неё хочет, она никак не сможет ему дать.      

— Ну, кое-что хорошее ты можешь сделать для меня уже сейчас, — старательно удерживая на лице улыбку, говорит он и, дождавшись, когда Джун Йонг поднимет изумлённый взгляд, добавляет: — Стань моим другом.      

Он плохо понимает, зачем ему это, ведь дружба вряд ли является хорошим заменителем чувств. Но ему настолько не хочется отпускать её вот так, без возможности хоть изредка общаться, что слова вырываются сами собой.      

На миг между ними виснет тишина, прерываемая только далёкими взрывами хохота из бара, затем Джун Йонг начинает смеяться — легко и непринуждённо, будто он говорит что-то действительно забавное. И, как ни странно, у Минхо будто камень с души падает. Не удержавшись, он тоже фыркает в кулак, радуясь пришедшей на смену унынию эйфории.      

Прерывает это раздавшийся со стороны дороги гудок. Минхо поворачивает голову и натыкается взглядом на уже знакомый компактный автомобиль. Оборвав смех, Джун Йонг тоже смотрит на машину. Приветливо взмахнув рукой, она смотрит на Минхо, на её лице внезапно появляется улыбка, но вовсе не та, к которой он привык. Эта улыбка теплее, душевнее и… роднее, что ли.      

— Я буду рада стать твоим другом, сонбэним. — Она в очередной раз сгибается в глубоком поклоне и, развернувшись, быстро сбегает с лесенки.      

Минхо провожает её взглядом до автомобиля, видит, как она распахивает дверцу, и неожиданно сам для себя окликает:      

— Джун Йонг-а! — Дождавшись, когда её взгляд обратится к нему, он широко улыбается. — Называй меня уже «оппа»!      

Джун Йонг округляет глаза, пару секунд раздумывает и, наконец, снова заливается смехом. Она воспринимает это как шутку, и Минхо в очередной раз думает, что разубеждать её не стоит. Любить чужую девушку горько и противно, это больно и приносит только неприятности. Однако любить Джун Йонг, на самом деле, не так уж плохо. Минхо знает, что она не будет с ним, как бы ему этого ни хотелось, но, с другой стороны, чувства к ней — бесценный опыт, ведь это, кажется, первый раз, когда он испытывает что-то настолько сильное к другому человеку.      

Минхо усмехается про себя и, застегнув пиджак, заходит в бар. Тяжёлые запахи сигарет и алкоголя обволакивают его непроницаемой плёнкой, поэтому когда взгляд натыкается на всё ещё сидящую за столом съёмочную команду, он решает, что сейчас вряд ли сможет продолжать веселье.

Сдёрнув с вешалки пальто, Минхо снова выходит на улицу и невольно принюхивается — согретая его телом ткань пиджака и в самом деле едва уловимо пахнет Джун Йонг. Улыбнувшись, он вытаскивает телефон и набирает хорошо знакомый номер.      

— Блять, опять? — уныло отзывается динамик сонным голосом Кибома.      

Минхо в ответ смеётся. Надо будет по пути домой зайти в магазин и взять пару бутылок соджу, ведь под алкоголь любые разговоры проходят легче и безболезненнее. А ему, если подумать, есть что рассказать.