Примечание
Жилина зовут Дмитрий, сокращенно Митя
Игорь и Митя оба воевали на фронте. Отличие заключалось в том, что Игорь — рядовой боец, обычное пушечное мясо, а Митя был командиром взвода. Познакомились они на боевой подготовке. Жилин тогда тренировал своих будущих бойцов, и на каждом задании его глаз сам собой цеплялся за прыткого, отчаянного парня по имени Игорь Катамаранов. В нем не было каких-то особых отличий или примет, которые он мог выделить для себя, как командир, однако парень выделялся тем, что просто был; весь такой из себя угловатый, жилистый и с непередаваемой жаждой в угольных глазах.
Жилин не помнит, что б когда-либо видел его не измазанным в грязи; Игорь никогда не чурался природы в любом ее проявлении, в чем, как бойца, заключался его плюс. Потому что на фронте ты не будешь думать о чистоте собственных ботинок, на фронте ты будешь весь день валяться в грязи как свинья и выжидать противника. Жилин уважал это в нем.
Во взгляде Игоря читалась сталь, самоотверженность и огонь, и Митя не знал, пошел ли парень на фронт в попытках погнаться за чем-то или, наоборот, от чего-то. Зато Жилин точно был уверен в том, что в Катамаранове есть что-то завораживающее, что-то уникальное, что, несомненно, видели и другие ребята.
У костра, после дня жарких и тяжелых тренировок, Игорь хлестал водку, как кофе, и был совершенно безмятежен. Он травил байки про то, как ходил в походы, будучи совсем ребенком, и рассказывал, как весело было пугать одноклассников, трясущихся от любого шороха листьев. Он говорил много, сбивчиво, и преимущественно это были незамысловатые истории из жизни, в которых не было какой-либо логики или морали, но зато были чувства и эмоции, которые Игорь хранил в себе, как золото. Митя тогда всматривался в парня, облокотившись о дерево и затягиваясь сигаретой. Он никогда не участвовал в разговорах ребят, будучи просто сторонним наблюдателем. Вообще, предполагалось, что он должен был следить за их воспитанием и дисциплиной, а в результате он засматривался на странного паренька с дефектом речи из собственного взвода.
Когда они вышли на войну, Жилин старался прятать волнение и тупую тревогу глубоко в себе. В конце концов, он был не только командиром, но еще и вторым отцом и воспитателем тех ребят, которые сейчас весело примеряли каски, чистили ружья и шутили про девиц, ждущих своих любимых с фронта. Жилин переживал за каждого из них и надеялся, что они протянут без потерь хотя бы первые месяца. Он, конечно, понимал, что рано или поздно их тренировки должны были закончиться, дабы началась подготовка уже более основательная и серьезная, после которой, к сожалению, не все возвращались домой. А Митя не горел желанием хоронить своих ребят.
Первые месяца прошли, правда, без потерь; было много ранений, иногда смертельных, но даже несмотря на это его взвод держался довольно неплохо. Ребята оказались умными, ловкими и смышлеными, и Митя хотел верить, что в этом была хотя бы доля его заслуг, как командира.
Игорь тоже не хворал: он вливал во фляжку с водой алкоголь, ползал по грязи и помогал составлять командиру планы, которые включали в себя минимальное количество потерь и ранений. Митя очень гордился им.
После полугода войны их взвод отправили на другую линию фронта. Жилин долго негодовал, спорил с комиссией, говорил, мол, они совсем еще зеленые, чтобы отправлять их в самый разгар сражения, да еще и на неудобную местность без нужных запасов еды и воды, а в ответ Мите лишь пожимали плечами и отвечали, мол, извините, товарищ командир, ничего поделать не можем, указ сверху. Жилин еще долго вздыхал, не принимая умом подобный уклад.
В тот вечер он позвал Игоря к себе и ввел в курс дела: достал карту территории, на которую они скоро отправятся, объяснил ситуацию с противником и попросил, чтобы тот помог ему составить стратегию. Катамаранов лишь кивал задумчиво, да поглядывал на Митю своим прожигающим взглядом, пока рисовал красным цветом на карте их возможные линии нападения.
В тот месяц Жилин понял, что ребята, все же, уже давно выросли. И несмотря на то, что потерпели огромные потери, они все еще были единой командой; они поддерживали друг друга, пока тихо плакали над мертвыми телами собратьев, они делили поровну последнюю крошку хлеба и спали в обнимку холодными ночами. Митя наблюдал за ними и ждал момента, когда это закончится.
В день перед последним рывком, Игорь сам пришел к нему. Митя тогда задумчиво подпирал подбородок рукой и размытым взглядом наблюдал за тем, как Катамаранов к нему подходит. Было видно, что он слегка подвыпил, но Жилин не думал, что может винить его за это в такое время.
— Товарищ командир, — сказал Игорь, подсаживаясь на край стола Мити.
Митя кивнул, впираясь взглядом в разложенную карту на столе, каждую линию которой он уже знал, кажется, наизусть.
— Мы победим, — взгляд Катамаранова смягчился. Он криво улыбнулся, а сам потянулся за дротиком, который лежал рядом с ладонью Жилина.
Мите лишь оставалось наблюдать за тем, как Игорь втыкает алый дротик в самый центр карты — там, где было жирным красным цветом обведено логово противника.
Победа далась им непросто. Выжили тогда немногие. Из взвода, в котором состояло около тридцати человек, едва осталось пятеро к окончанию войны.
***
Митя напряженно, отчаянно курил в больнице. Его побитый взгляд бегал по белым стенам, а сам он, который, вроде бы, должен был праздновать долгожданную победу, только смотрел в пол и едва слышал окружающих людей.
Жилин не знал, сколько провел тут времени. Рядом с ним сидели все выжившие ребята и преданно ждали, когда перед ними откроется дверь и выйдет хирург.
Спустя пару часов дверь открыли. Митю как будто подкинуло с места, он до боли закусил костяшки и с мольбой и надеждой во взгляде спросил единственное, что билось в уме:
— Выжил?
Хирург, коим был старый седовласый мужчина, вздохнул тяжело, посмотрел ласково и понимающе — так, как умеют только врачи — и кивнул. Митя вздрогнул, моргнул и почувствовал, как гора падает с его плеч. Он сам обессилено упал на лавку, протирая свои красные, воспаленные глаза, а ребята, сидевшие рядом, все еще в форме, с оружием, перепачканные в крови и грязи, радостно улыбались, пихая друг друга в плечи и поглядывая на их командира.
Хирург посмотрел на Жилина, потрепал его за волосы, будто родного сына, и кивком пригласил в палату. Митя посмотрел на него самым благодарным взглядом, прошептал тихое, понятное без слов «спасибо» и зашел в комнату, оставив весь свой взвод позади.
Он тогда еще долго просидел, вглядываясь в болезненные, худые черты лица Игоря и думал, думал о том, как же чертовски боялся потерять этого несуразного паренька, который ему приглянулся с самой первой тренировки.
Митя смеялся и беззвучно плакал, вспоминая дни, когда все были живы.
Момент, когда Катамаранов порывисто задышал и открыл глаза, стал той самой вещью, давшей четко и предельно ясно понять командиру, за что он воевал.
Митя упал тогда Игорю в плечо, обнял любовно и тихо прошептал:
— Глупый-глупый, зачем же ты туда пошел. Ты же знал, Горь, ты прекрасно знал, что там враги сидят. Ты же знал, что не сможешь спасти нашего. Нужно было договориться — я это и должен был сделать по плану, — а не бежать с гранатой наперевес… Горя, какой же ты идиот, Горь, — Жилин гладил Катамаранова по темным волосам и позорно всхлипывал тому в шею.
Игорь же лишь посмотрел в потолок, накрыл руку Мити своей и сжал крепко-крепко.
— О-они тебя и ж-ждали, — тихим, хриплым голосом ответил Игорь. — Если б-бы ты пошел, они б шант-шантажировать начали. Мить, я тебя спасти хо-хотел, М-мить.
Жилин тяжело вздохнул, привстал, да посмотрел в слишком умные, слишком взрослые не по годам глаза Катамаранова. Он поджал губы и осторожно, со всей нежностью, которая только могла быть в командире, поцеловал Игоря. Катамаранов улыбнулся и почувствовал, как щиплют раны на лице слезы, которые скатывались с щек Жилина.
Только тогда, в этой больничной палате, пропахшей насквозь спиртом и горечью, когда Митя целовал живого Игоря, он смог наконец сказать хотя бы самому себе, что они и вправду победили.