Череда нелепых ошибок

А вспоминать оказалось легче, чем он думал. Постепенно возвращалось всё, только та глупая ссора с Тони никак не хотела. Но детали Эдо теперь и без того знал. Стыдно было — трындец. Если уж вспоминаешь своё прошлое, основательно сдобрив его чувством вины, то без самоедства не обойтись. И само это прошлое (настоящее! Самое настоящее из всех!) начинает казаться чередой нелепых ошибок. Ну вот написал он эту дурную книжку. Или не дурную? Почитать бы, да где ж её теперь искать. Поругался с Тони, уехал ему назло. Вот однажды потерял очень важную тетрадку младшей сестры, взяв её на хранение. В шестом классе мячом снёс часть черепицы с крыши соседа, дяди Маркуса. Сейчас понятно, что всего несколько штук разбилось, а тогда казалось — добрая половина. Ерунда, конечно, а всё равно стыдно. Или как на танцах, в темноте, перепутал девчонку, за которой ухлёстывал почти полгода, с совсем незнакомой девицей: то ли платья у них похожи были, то ли причёски. Не сдал книги в университетскую библиотеку перед собственной пропажей. Совсем забыл, забегался. Ну и где они теперь? Любой человек успевает за свою жизнь совершить огромное количество глупостей, но далеко не каждому удаётся вспоминать их все сразу, скопом. Ладно бы книги, тетрадь, девицы. Но умудриться ещё и однажды по пьяни переспать с лучшим другом, забыть это наутро и вспомнить только сейчас?! Жил вот раньше, не помнил, — а теперь как я Тони в глаза-то смотреть буду?

Удивительно, конечно, что вспомнил только сейчас. Что вообще вспомнил. И хрен знает теперь, как сам Тони ко всему этому относится, что помнит и думает в связи с этим о нём самом. В принципе, Эдо мальчишки особо не интересовали никогда. То есть, там, на Другой Стороне. Ну, было дело пару раз, но с девчонками лучше складывалось. Но его там вообще мало кто интересовал, если быть уж совсем честным. Теоретически мог кто угодно понравиться, но то теоретически. А тут… А тут вот это, здравствуйте, получите, распишитесь. Не забудьте себя планово погрызть. Потому что сам, конечно, виноват.

Была зима, какой-то прям особенно морозный день. Вечеринка с друзьями, на которую позвали, как всегда, в первую очередь Эдо, а потом уже Тони, так как по отдельности они тогда не ходили, только вместе. Хорошо посидели, и выпили тоже хорошо. Шли потом вдвоём домой по снегу, замёрзли как цуцики, но так при этом увлечённо болтали, что догулялись аж до квартиры Тони. Он тогда ещё не на Маяке жил. И пару кругов вокруг дома навернули даже. А потом и зашли. Решили, чтоб согреться — надо обязательно выпить ещё, Тони нашёл у себя в закромах какой-то ром, почти всю бутылку уговорили, пока трепались. О чём был сам разговор, при этом, вспомнить не удавалось. Вот всё остальное — пожалуйста.

Помнил, что унесло уже совсем в какие-то дебри, а Тони сидел рядом, курил. Помнил, как сейчас, его профиль в тени, пересечённый скользящими, извивающимися полосами дыма, серебристыми от света из окна. Так бывает: влюбляешься в конкретный момент, а не в человека. А тут уж и в человека тоже ничего так. Тони ведь всегда был во всём самым. Самый высокий, самый сильный, самый упрямый, самый лучший. И он, Эдо, замолчал и смотрел, заворожённый. Может, целую вечность, а может, и секунд тридцать. А потом почему-то решил не дожидаться, когда наваждение рассеется. Сам решил. И поцеловал тоже сам. Медленно, нежно, лишь бы не разрушить, не спугнуть это тонко звенящее мгновение. Отпустило, конечно, сразу. Почти испугался, был уже почти ошарашен собственным поведением: погодите, это как вообще? Это зачем? А оно вообще надо? А почему? Так надо или нет? И что потом с этим делать? Почти. Потому что посмотрел в глаза напротив. И так практически чёрные, и так в темноте, да ещё и зрачок во всю радужку. И дыхание сбилось, и только тогда почувствовал чужую руку у себя на затылке.

Ладно, второй поцелуй был за Тони. Уже жадный, требовательный, уже не в шутку. Ладно, но дальше-то — могли обойтись и без этого? Да могли, конечно, обходились же всё остальное время, и потом. Но вот так сложилось, перемкнуло. Потому что он, Эдо, так захотел. Тянул за ворот свитера, нетерпеливо кусал за шею, прижимался щекой к щеке. Первым полез руками в чужие штаны, путаясь в пряжке ремня. Ловил губами вздохи, целовал везде, куда мог достать. Почти молчал, только имя шептал, когда Тони добрался и до него, прижав у стены, стянул майку, гладил по покрасневшим от поцелуев плечам. Уже и не вспоминали, что совсем недавно так мёрзли, но всё равно жались друг к другу, вцеплялись пальцами так, что оставались следы. А Тони только усугублял ситуацию, такой красивый в контровом оконном свете, с этим его взглядом, полным сосредоточенной нежности. Притянул его за мокрые волосы и поцеловал, укусил за нижнюю губу, провёл носом по щеке и уткнулся в висок, рвано дыша на ухо. А руки у Тони были такие горячие, казалось, горячее его собственных — почти обжигался, когда задевал его костяшки запястьем. Не сразу понял, почему тот вдруг упёрся лбом в стену, зажмурился крепко-крепко, а второй рукой сжал плечо Эдо так сильно, что даже отвлёк на мгновение, и тут же отпустил. Но не остановился. Заставил поднять голову и смотреть на себя, глаза в глаза, пока Эдо царапался об обои лопатками, уже почти срываясь на крик. Сидели потом на этой чёртовой кухне, потому что сил не было дойти до кровати — так ноги подкашивались. Прямо на полу, только Тони приволок ещё откуда-то плед, и завернулись в него по самые уши. Всё пытались отдышаться.

И вот Эдо стоит теперь, приложив пылающий лоб к холодному стеклу зеркала в ванной. С волос капает вода, которую пять минут назад лил на голову, чтобы успокоиться. Не помогло, конечно. Никогда ещё не запоминал секс с кем-то в таких подробностях, чтобы потом, столько лет спустя, так пробирало. Надо хоть душ, что ли, принять, может, тогда успокоюсь. Не успокоился, в итоге пришлось самому приводить себя в чувство, закусив губу, продолжая напоминать себе — ты очень сильно проебался. Как себя чувствовал Тони, когда ты проснулся часа в три дня, вытащил гудящую башку из-под подушки и отвратительно-шаблонно спросил: «Бля, а ты не помнишь, что вчера было?», выслушал какой-то скомканный ответ и рухнул обратно? Будто мало было этой ссоры и побега, чтобы всю жизнь теперь чувствовать себя перед ним виноватым. Просто отлично. Замечательно.

Пока приводил себя в порядок, кофе чуть не сбежал, надо было заваривать чай, но его почему-то не нашёл в шкафу на месте. Сейчас за окном тоже зима, снег валит уже второй день крупными мокрыми хлопьями. Надо будет ещё и выйти, проветриться. Может быть, придёт какая-нибудь умная мысль о том, как теперь с этим всем жить. Наверное, задумался настолько, что не сразу услышал звонок в дверь, который теперь пиликал взволнованно и нетерпеливо. Пришлось идти открывать.

Ну конечно.

А чего ты ещё ожидал?

Блядь.

— Всё хорошо? — кажется, уже второй раз обеспокоенно спрашивает Тони. — Что-то случилось?

В глаза смотреть действительно больше не мог.

— Да ничего, извини, совсем не ждал тебя, даже кофе только на себя сварил. Но могу отдать, ничего, сварю себе ещё. Ты проходи.

Тони только отмахнулся, разулся и потащил на кухню какой-то пакет, на ходу рассказывая что-то о какой-то пекарне, о пирожках, которые «совсем как в детстве, тебе будет полезно». Чашку с кофе, в итоге, всё-таки взял. После долгих уговоров. Сел, сделал глоток, зыркнул внимательно и потребовал:

— А теперь рассказывай.

Вдох. Выдох. Ну всё, теперь от него не отвяжешься. И никакой отмазки так сходу и не придумывается. Остаётся… А что остаётся? Только контратаковать.

— Это ты рассказывай, Тони Куртейн. Девяносто второй год, если не вру.* Январь. Вечеринка у Тима и Янки. И потом, после. Если я это всё, конечно, не выдумал сегодня с утра, такой вариант тоже не стоит сразу исключать. Почему ты промолчал тогда, на следующий день?

И тишина. Того и гляди, мёртвые с косами вломятся, чтобы встать в коридоре.

— А что ты помнишь?

— О чём тогда трепались хоть? — а вот это уже игра в «ответь вопросом на вопрос». Ладно. — Теперь уже примерно всё. Чёрт. Прости. Совершенно отвратительно получилось, я не хотел так.

— И как ты хотел? — они наконец встретились взглядами, и Эдо понял, что бить его, по крайней мере, точно не будут. И вообще, кажется, не злятся. Такая фигня, Тони вообще ни разу не рассердился на него, когда он вернулся. Как будто заочно простил всё и сразу, и в прошлом и наперёд. А теперь вот тихо рассмеялся, поставил недопитую чашку, сказал:

— Пошли. У меня на Маяке есть бутылка одной хорошей штуки. Тебе понравится.

— Переиграем?

— И посмотрим, что будет.