Орихиме нравится, как она выглядит: белый строгий халат, убранные в тугой пучок волосы, прямоугольные очки в пластиковой оправе, аккуратные балетки на плоской подошве. Она смотрит на своё отражение и не может сдержать улыбки, потому что в зеркале отражается симпатичный молодой врач, специалист. Там отражается человек успешный и целеустремлённый, с пронзительным взглядом и лёгким румянцем на щеках. Она любуется собой, такой неприступной и гордой, прекрасно зная, что внутренности и у неё, и девушки в зеркале совершенно одинаковые, и это почему-то отзывается лёгким холодком в желудке. Но Орихиме не любит печалиться. Она улыбается, подмигивает себе, поправляет воротничок блузки и выскальзывает из раздевалки.
В коридоре, подпирая стену, стоит Ренджи — высокий, стройный, крайне взбалмошный медбрат. Он лениво катает во рту зубочистку и сердито смотрит на снующих мимо санитарок, которые кидают на него заинтересованные взгляды и нервно хихикают. Все они знают, что флиртовать с ним бесполезно, но всё равно продолжают на что-то надеяться. Глупые.
Орихиме направляется к нему, попутно разглядывая заботливо собранные Чизуру истории болезни в рабочем планшете. Выходит, что сегодня ей надо проведать Улькиорру, Халлибел и Ннойтору. Последний, к слову, закреплён за Неллиэл, но та в отпуске, поэтому Орихиме стоически терпит выходки её пациента, попутно поражаясь невозмутимости, с которой Неллиэл подходит к его содержанию. Если бы Орихиме пришлось контактировать с ним чаще двух раз в неделю — у неё самой крыша двинулась бы.
Не заметив подсунутую под ноги швабру, Орихиме спотыкается и с тихим писком летит вперёд. Ренджи, опомнившись, вовремя подставляет руки, и она приземляется ровнёхонько в его объятия. Санитарки шипят потревоженными кобрами, а Ханатаро, на совести которого оказывается её падение, испуганно вжимается в швабру.
— Охренел?! — рявкает Ренджи, вернув Орихиме в вертикальное положение.
— Из-извините! — лепечет тот, переминаясь с ноги на ногу.
— Ничего страшного! — встревает Орихиме, проверяя — не растеряла ли она записи. Все бумажки оказываются на месте, поэтому она облегчённо выдыхает и, поправив съехавшие очки, улыбается. — Я цела и невредима, всё в порядке, не переживайте. Да, Абараи-кун?
Ханатаро испуганно трясётся и, косясь на напряжённое лицо сопящего Ренджи, бочком ползёт в сторону служебного помещения. То ли воду в ведре менять, то ли штаны, потому что взгляд у медбрата способен ломать бетонные стены, не говоря уже о хлипких санитарах.
Орихиме поворачивается к Ренджи и снова зачем-то поправляет очки. Ей нравится этот образ, несмотря на его фальшивость. Она не успешная, не целеустремлённая и тем более не строгая. Она — Иноуэ Орихиме, средний врач в среднем психо-неврологическом диспансере. И всё.
— Куросаки-кун у себя? — спрашивает она.
— Куросаки на сегодня отпросился. — Ренджи закатывает глаза и снова подпирает плечом стену. — Свалил, гад, всю работу на чужие плечи и уехал встречать жену.
Орихиме давит полную соболезнования улыбку, когда он на миг меняется в лице. Кому, как не ей, знать, что такое безответная любовь. Она ведь в своё время оказалась четвёртым углом в их кособокой трапеции взаимоотношений.
С тех пор много воды утекло, и Орихиме почти не жалеет, что пошла за своей любовью в медицинский, а потом — напросилась во время распределения интернатуры в ПНД. В общении с душевнобольными, в конце концов, тоже есть свои плюсы. Даже на фоне превосходящих по числу минусов.
— Ладно, пойду я тогда к пациентам, — задумчиво прикусив губу, изрекает Орихиме. — Хорошего дня, Абараи-кун.
— Погоди, — окликает тот, когда она берётся за ручку двери сестринской, — ты же сегодня на дежурстве?
Орихиме останавливается, припомнив число, а потом радостно кивает. Ночные бдения она любит, потому что именно в такие ночи ей реально удаётся нормально поспать, без кошмаров и бесконечных подъёмов под утро. В ПНД редко случаются катаклизмы. Во всяком случае, во время дежурств Орихиме.
— Я тебе не завидую, — с присвистом говорит Ренджи и отворачивается.
— Почему? — озадаченно спрашивает Орихиме. Блуждающий по желудку холод превращается в метель.
— Буйный пациент Куросаки, — сообщает Ренджи, взглядом коршуна следя за бледным как смерть Ханатаро, который снова усиленно трёт шваброй пол. — У него последние дни обострения, так что, готов спорить, ночка выдастся та ещё.
По спине Орихиме разлетаются мурашки. Она становится на тон бледнее, но Ренджи, слава всем святым, этого не видит.
— Гриммджоу-кун не такой уж буйный, — беззаботно говорит она и, пожав плечами, толкает дверь сестринской.
День проходит в суете и запарке. Свалившиеся на голову Орихиме пациенты требуют внимания, поэтому ей приходится носиться взад-вперёд в ускоренном темпе, потому что иначе она ничего не успевает. Ренджи сопровождает её практически везде, затем к нему прибавляется Хисаги, а когда приходит время посещения Гриммджоу, за дверью стоят уже трое медбратьев, включая хмуро молчащего Мадараме.
Орихиме тенью просачивается в палату и останавливается. Гриммджоу даже не вздрагивает, когда в тесном и, надо признать, довольно душном помещении становится на одного человека больше. Он сидит, опираясь локтями в колени, и молчит. Словно никто и ничто в этой жизни его больше не интересует.
Орихиме поджимает пальцы ног, боясь шагнуть ему навстречу, но обязанности врача толкают вперёд, и тишину палаты на миг взрывает тихий скрип подошвы. Взгляд Гриммджоу заточенной катаной рассекает воздух и впивается в лицо побелевшей Орихиме.
— Какого хуя? Где Куросаки? — Хриплый голос похож на наждачную бумагу.
Орихиме тратит секунду, чтобы выдохнуть спокойно и не разораться от ужаса, а затем деловито утыкается глазами в планшет и сухо отвечает:
— Сегодня его не будет.
Гриммджоу, наконец, поднимает голову. У него слегка осунувшееся лицо, на котором двумя ядовитыми голубыми воронками горят глаза. Орихиме старается не смотреть на него, но взгляд, как назло, практически прилипает к разъезжающимся в наглой ухмылке губам.
— Значит, сегодня ты будешь разгребать дерьмо в моей башке? Ну, велкам, чё.
Колени Орихиме почти не дрожат, когда она шагает к не самому удобному стулу у изголовья кушетки. Обычно беседы с пациентами проводятся в комфортабельном кабинете, чтобы создать обстановку доверия и уюта, но Гриммджоу — отдельный случай. С ним мирно ничего не получается. Никогда.
Орихиме устраивается на краешке стула, степенно кладёт планшет на колени и проводит привычный до последних мелочей опрос, начиная от состояния здоровья и заканчивая самыми жуткими фантазиями, которыми Гриммджоу, не скрывая самодовольства, охотно делится.
Орихиме старательно делает пометки в блокноте, игнорируя сведённые судорогой пальцы. Ей надо всего лишь потерпеть. Один день. Одна ночь. А потом Ичиго снова заберёт своего пациента, которого она, Орихиме, до панических хрипов боится, потому что у него действительно не всё в порядке с головой.
Орихиме невольно вспоминает надменно-спокойного Улькиорру, истеричного Ннойтору и меланхоличную Халлибел, с которыми ей чаще всего приходится сталкиваться. Первому она сочувствует, второго слегка опасается, а третью жалеет, потому что она на этом празднике сумасшествия выделяется — её сюда затолкали полоумные родственнички. С каждым из них Орихиме может найти общий язык, потому что все отклонения так или иначе понятны ей.
Гриммджоу же не поддаётся ни одному диагнозу. Он ведёт себя как нормальный, но то, что кроется в глубинах его подсознания, нагоняет истеричный страх. Орихиме боится прикасаться к этой черноте, потому что та засасывает, как самое дремучее болото.
Орихиме выходит из палаты спустя полчаса. Спину ломит от неудобного сидения, а по вискам мелкими капельками струится пот. В ушах всё ещё гудит вкрадчивый голос, которым Гриммджоу рассказывал, что именно ему хочется сделать с ней здесь и сейчас, поэтому она чувствует острую необходимость искупаться, чтобы смыть с себя каждое прилипшее к телу слово. Она едва сдерживает тошноту.
— Всё нормально? — спрашивает Ренджи, подставив руку на всякий случай.
Орихиме благодарно хватается за неё и на мгновение позволяет себе обвиснуть, расслабив напряжённые мышцы. На протяжении всей беседы она не раз и не два возвращалась мыслями к стоящим у дверей палаты медбратьям, готовым в любую секунду прийти ей на помощь, но панический страх это осознание ничуть не разгоняло. Орихиме до чёртиков не понравилось это посещение.
— Куросаки велел обколоть его транквилизаторами перед твоим приходом. — Ренджи хмурится, оглянувшись на Хисаги и Мадараме. — Они подействовали?
Орихиме дёргается и распрямляется. Она растягивает губы в улыбке, стараясь не показать, что эта новость раскалённым скальпелем взрезает позвоночник, потому что поведение Гриммджоу мало напоминало поведение пациентов, в крови которых плескалась лошадиная доза усмиряющих буйство препаратов. И в глазах его отражалась безумная, концентрированная жажда.
— Конечно, — бодро говорит Орихиме, отмахнувшись от неприятных предчувствий, — Гриммджоу-кун вёл себя прилично, не волнуйся.
Ренджи недоверчиво хмурится, разглядывая её. Он постоянно сопровождает Ичиго во время дежурных обходов, поэтому прекрасно знает, на что способен Гриммджоу.
Но перечить и спорить он всё равно не решается.
Кивнув, Ренджи убирает руку и кивает Хисаги с Мадараме, чтобы те шли по своим делам. Орихиме моментально чувствует облегчение, потому что никто из них не заставляет её повторять эту несусветную глупую ложь.
Ночь приходит незаметно. Орихиме сидит в сестринской и пустым взглядом сверлит стену, вертя в пальцах ручку с обгрызенным колпачком. Перед ней на столе планшет, а рядом с ним — кружка с уже остывшим кофе, который горчит и никак не пьётся, потому что сахар в их отделении кончается стремительно и безнадёжно, а ждать нового привоза ещё сутки или двое.
Орихиме вздыхает, кладёт ручку и тянется к впившимся в затылок шпилькам. Она ощупывает выглядывающие из чуть ослабшего пучка округлые головки и мечтает поскорее распустить волосы и почесать голову. Тело ноет, а сознание так и норовит отключиться от усталости, но Орихиме не даёт себе спуску. Она усиленно моргает, прогоняя наползающий на веки сон, и мужественно глотает остывший крепкий кофе. Кривясь от противного привкуса, она проводит ладонью по лицу и громко выдыхает. До конца дежурства остаётся пять часов, надо заставить себя ещё минут сорок поработать, а потом, когда мирно посапывающая Матсумото встанет, чтобы сменить её на посту бдительности, можно будет расслабиться и вздремнуть.
Красная лампочка загорается внезапно. Орихиме сперва не замечает её, сосредоточившись на том, чтобы при следующем моргании не протаранить лицом столешницу, а потом взгляд цепляется за раздражающее мигание. Орихиме нехотя поворачивает голову и несколько секунд бездумно смотрит на сигнал, а затем, охнув, подскакивает. Ей не хочется покидать уютное тепло сестринской, но долг зовёт, поэтому Орихиме, снова обув скинутые балетки, выходит в коридор. Ренджи она решает не звать, потому что сигнал идёт из палаты Айзена, который обычно ведёт себя вполне цивилизованно, так что излишняя опасливость не требуется.
Орихиме бредёт по тёмному коридору, давя разрывающий рот зевок. Повсюду стоит неправдоподобная тишина. Кажется, если в соседнем коридоре упадёт иголка, этот звук эхом пронесётся по всем закоулкам.
Губы трогает запоздалая сонная улыбка. Орихиме слишком устала, чтобы продолжать держать приевшийся образ строгого квалифицированного врача.
Палату удаётся открыть только со второго или третьего раза: сперва Орихиме промахивается мимо цифрового считывателя, а потом тот отчего-то отказывается принимать её пропуск. Лишь когда она сердится до такой степени, что гневно топает, замок, наконец, щёлкает, и перед глазами разверзается зияющая чернота больничной палаты, в которой находится мирный псих по имени Айзен Соуске. Безобидный, в общем-то, но мнящий себя самым настоящим богом — не меньше. С ним редко бывают проблемы, поэтому Орихиме бесстрашно шагает в глухой, словно вакуум, воздух, пропитанный резкими ароматами препаратов и хлорки.
И лишь потом понимает, что, кажется, ошиблась палатой.
Сперва её обдаёт душным дыханием, в котором причудливо смешиваются огонь и лекарства, а затем затылок покрывается мурашками, когда дверь за её спиной с тихим механически писком блокируется. Орихиме замирает на месте, боясь вдохнуть, и круглыми глазами вглядывается в темноту. В голове лихорадочно щёлкает, когда она пытается вспомнить соседей Айзена. По правую от него сторону коротает дни угрюмый Старрк, вся беда которого заключается в раздвоении личности, а слева…
— Какой приятный сюрприз, — кипящей лавой втекает в уши, и Орихиме почти теряет сознание от страха, — прямо как на день рождения. А почему без торта?
…слева находится палата Гриммджоу.
Орихиме в одну секунду понимает, в какой из самых страшных кошмаров она угодила из-за невнимательности, но раскрывшиеся в панике губы накрывает сухая сильная ладонь, от которой пахнет капельницами и уколами, поэтому ей приходится гулко сглотнуть карабкающийся по горлу крик о помощи. Она судорожно втягивает носом воздух, боясь, что может умереть от нехватки кислорода, а потом шагает назад. Но, к несчастью, Гриммджоу реагирует мгновенно: он хватает взметнувшуюся руку и с силой толкает свою жертву к закрытой двери. Орихиме тихо стонет от удара, но боль, молнией прострелившая по лопаткам, улетучивается бесследно, зато дикий ужас от осознания своего проступка оглушающе бьёт по ушам. Вдоль позвоночника стремительно соскальзывает тяжёлая капля пота.
— Ш-ш-ш, доктор, — издевательски шепчет Гриммджоу, наклоняясь к её лицу, — вы же не хотите перебудить весь этаж. Правда?
Орихиме хочет. Она страшно хочет закричать так, чтобы голосовые связки превратились в труху, но на неё смотрят горящие глаза душевнобольного человека, поэтому приходится через силу качать головой.
Гриммджоу усмехается, не отрывая от неё взгляда, и плотоядно облизывается.
— Вот и славно, — произносит он.
Темнота потихоньку расступается, из-за чего его лицо теперь видно намного лучше, но Орихиме до слёз хочется зажмуриться, чтобы яд его души не проникал в неё через этот вынужденный зрительный контакт. Она боится так сильно, что не может сопротивляться.
— Один звук — и я задушу тебя, — шипит Гриммджоу. Орихиме вздрагивает всем телом, когда его язык поддевает мочку уха. Она давится рыданиями и кивает.
Гриммджоу довольно ухмыляется, явно по достоинству оценив такую покладистость, и убирает ладонь. Смятые дрожащие губы кривятся от неприятных ощущений, но Орихиме только напряжённо сглатывает, не решаясь заговорить. В её мозгу вспыхивает и тут же гаснет мысль, что ему наверняка должны были давать снотворное. Однако следующее воспоминание о неподействовавших транквилизаторах крошит все надежды в пыль. Судя по всему, этот человек давно уже невосприимчив к привычным лекарствам.
Руки Гриммджоу проникают под порядком помявшийся за день белый халат, и пальцы неожиданно мягко проходятся по собравшимся на блузке складкам. Орихиме опускает взгляд, боясь снова провалиться в сузившиеся зрачки, которые неестественно сильно выделяются на голубой радужке. Гриммджоу хрипло смеётся, оттянув пояс её юбки, чтобы протолкнуть ладони глубже.
— Люблю послушных девочек. — Его голос похож на питона, который кольцами опутывает шею. — Они обычно хнычут и умоляют не трахать их, а потом визжат и требуют не останавливаться. Как думаешь, — его ладони сжимают ягодицы, и Орихиме закусывает губу, борясь с истерикой, — ты такая же?
Горячий влажный язык медленно очерчивает бьющуюся на шее жилку, а потом жёсткие губы впиваются в перекошенный рот, заставляя поддаться и перестать надеяться на чудо. Орихиме мычит тихо и беспомощно, вжавшись спиной в дверь с такой силой, что кажется, будто та просто обязана распахнуться от такого напора. Однако преграда недвижима, несмотря на то, что позвоночник хрустит от усилий, а сама Орихиме превращается в блин, сминаемый с одной стороной Гриммджоу, а с другой — твёрдой, слегка шершавой поверхностью.
Поцелуй не нравится Орихиме. Губы Гриммджоу напоминают хирургические щипцы, а впивающиеся в ягодицы пальцы — плоскогубцы. Орихиме некомфортно, но пошевелиться или поёрзать, чтобы исправить положение, она не может, потому что неподвижное, словно вылитое из свинца тело не уступает ни миллиметра свободной площади. Ей приходится переступать на носочках, чтобы сохранить равновесие, иначе колени подкосятся и она точно упадёт.
Гриммджоу отстраняется внезапно. Он запрокидывает голову и напряжённо дышит, сохраняя при этом безмолвие, и Орихиме на миг кажется, будто он сейчас одумается и отпустит её. Однако её робким мечтам не суждено исполниться, потому что когда Гриммджоу вновь опускает взгляд, в нём плещется столько неуёмной похоти, что бушующая в желудке тихая метель замирает огромной ледяной глыбой.
— Ну надо же, — хрипло произносит Гриммджоу, вытащив одну руку из-за пояса юбки Орихиме и вытерев тыльной стороной ладони рот, — я и не думал, что ты настолько сладкая. Днём ты казалась такой сухой и деловой, что всё желание пропадало. Но сейчас, — вторая рука быстро перемещается с ягодиц на низ живота, Орихиме судорожно втягивает его, по максимуму стараясь избежать обжигающего контакта, — я хочу тебя до помешательства.
— Не надо, — едва слышно шепчет Орихиме, цепляясь одеревеневшими пальцами за его предплечье, — пожалуйста…
Гриммджоу хитро улыбается. Его ладонь медленно оглаживает едва прикрытую заправленной блузкой кожу, а кончики пальцев словно невзначай касаются краешка трусов. Орихиме зачем-то пытается вспомнить, какое именно бельё надела сегодня, и едва не смеётся, когда перед глазами рисуется принт из мишек на ракетах, однако когда Гриммджоу проталкивает руку дальше и отодвигает ткань, все эмоции застревают в горле напряжённым комом.
Орихиме быстро моргает и закусывает губу. Ей не нравится происходящее, ей всё это совершенно не нравится.
— От тебя пахнет похотью, — уткнувшись в её шею, говорит Гриммджоу. — Это лучше любых духов — отвечаю.
— Я не хочу… — срывается с губ.
Гриммджоу не верит.
— Вот упрямая сучка. Сейчас я докажу тебе обратное.
Пояс юбки трещит, когда он забирается под ткань трусов, а затем трещит ещё сильнее, потому что Орихиме дёргается, почувствовав, как его пальцы безошибочно находят промежность. Жёсткие подушечки поглаживающим движением проходятся по пока ещё сухим складкам, а затем надавливают на самое чувствительное место. Орихиме снова вжимается в дверь, мечтая просочиться сквозь неё, чтобы избежать позора. Но, к сожалению, сверхспособности такого уровня ей недоступны, а Гриммджоу уговаривать и вовсе бесполезно. Он хочет. И он своего обязательно добьётся.
Между ног становится влажно почти сразу. Орихиме хочется провалиться сквозь пол, потому что тело врать не умеет — оно и в самом деле реагирует так, как того желает Гриммджоу. Она усиленно сводит колени, но дрожь подавить не может, поэтому когда один из пальцев оказывается внутри, из груди невольно вырывается тихий всхлип.
Гриммджоу сухо посмеивается, наблюдая за безуспешными попытками Орихиме совладать с собой, а потом резко выдёргивает блузку из-за пояса юбки и задирает её так, что тяжёлая грудь, прикрытая простеньким лифчиком, предстаёт перед его голодным взглядом во всей красе.
— Скромно, — хмыкает он, вздёрнув брови.
Орихиме давится стоном, когда он сдвигает мешающую ткань и, облизав палец, касается напрягшегося соска. Обводя его, Гриммджоу нарочно задевает ногтём нежную плоть и внимательно смотрит на раскрасневшееся лицо Орихиме, которая едва дышит от накатывающего волнами возбуждения. Она смотрит на него круглыми глазами и дрожит, стараясь подавить желание двигаться в такт с его рукой, но когда к первому пальцу присоединяется второй, она не выдерживает и запрокидывает голову.
— Охуеть, — осклабившись, выдавливает Гриммджоу, — да ты просто находка. Видимо, самая послушная из всех послушных девок, да?
Орихиме облизывает губы. Пучок на затылке окончательно сбивается, на пол падает шпилька. Или две. Гриммджоу матерится, подхватывая рассыпающуюся по плечам гриву ярко-рыжих волос, а потом наклоняется и впивается зубами в только что обласкиваемый сосок так, что хочется взвыть. Но Орихиме совсем не больно — ей приятно. До судорог, колотящихся в животе, до пульсирующего между ног наслаждения. Поэтому она выгибается и, поборов себя, глубже насаживается на пальцы.
— Не-е-ет, — вернувшись к её лицу, ехидно говорит Гриммджоу, — член пальцами не заменишь, не думай, что так легко отделаешься.
Орихиме сквозь мутнеющее сознание слышит, как шуршит ткань его штанов, а потом ногам становится холодно. Опустив глаза, она понимает, что её юбка теперь болтается на талии, а нижнее бельё и вовсе исчезает, поэтому она видит свой блестящий от влаги лобок и крепко стиснутые колени. А затем в поле зрения попадает внушительных размеров член.
Орихиме сглатывает и делает последнюю попытку выдавить себя через дверь в коридор, но Гриммджоу это мало волнует. Он разводит трясущиеся ноги и деловито устраивается между них, заставив Орихиме встать на цыпочки для своего же удобства. Обхватив ладонью член, он медленно проводит горячей головкой по влажным складкам и довольно ухмыляется, когда Орихиме неосознанно подаётся навстречу этому движению.
— Ты похожа на птицу, — неожиданно говорит он, внимательно глядя прямо в её глаза, а затем нехорошо прищуривается. — Как думаешь, кошке снятся убитые птички?
Орихиме покрывается холодным потом. В голове стрелой проносится паническая мысль «он безумен!», а потом мир тонет в ошеломляющем ощущении, потому что Гриммджоу, наконец, толкается вперёд. Орихиме вцепляется напряжёнными пальцами в его плечи, раскрыв рот в беззвучном крике. Её подбрасывает на головокружительную высоту и с размаху лупит по макушке потолком. Она снова превращается в блин, но теперь уже примятый с других сторон, поэтому когда Гриммджоу резко выходит и снова входит, вбивая её ягодицы в дверь, она лишь бессильно всхлипывает, осознав своё полное и безоговорочное поражение.
— Эй, какого хрена ты там творишь? — Недовольный голос Хисаги становится набатом и одновременно превращается в звучание ангельских арф.
Орихиме с трудом поворачивает голову и вылавливает в полоске света на полу почти незаметную тень от ног.
Гриммджоу тоже прекрасно видит это, поэтому накрывает её губы прежде, чем с них успевает соваться крик.
— Дрочу я — что непонятного?! — сдавленно отвечает он, впившись в покрытое испариной лицо Орихиме злым взглядом.
— Порно-журналов подкинуть? — ехидно спрашивает Хисаги, переступив — тени на полу извиваются, словно его ноги резиновые.
— У меня фантазия, — напряжённый член с силой проникает на всю глубину, и Орихиме зажмуривается, чувствуя его пульсацию внутри, — богатая. Так что не обламывай и вали к хуям!
— Мудак, — выплёвывает Хисаги. Следом раздаются удаляющиеся шаги.
Орихиме беззвучно кричит, взывая, она стонет и дрожит всем телом, но ни звука не просачивается сквозь сомкнутые пальцы Гриммджоу, даже когда он наращивает темп, разбавляя тишину палаты неприлично влажными звуками.
Оргазм наваливается на Орихиме многотонной баржей. Она исступлённо двигает бёдрами и мычит, содрогаясь в пароксизме сладострастного наслаждения, а Гриммджоу, в свою очередь, снова ускоряется, чтобы поймать остатки её судорог для собственного удовлетворения. Кончает он спустя несколько секунд, глухо застонав и прижав Орихиме к двери своим телом.
На некоторое время в ушах виснет пронзительный звон усталого молчания.
— Ну что, — едва дыша, выдавливает Гриммджоу, — приснишься мне как-нибудь ночью, а, птичка?
Орихиме, дёрнувшись, упирается руками в покрытые остывающей испариной плечи и, рыча, отпихивает его с себя. Ей обидно до комка в горле, до самых жутких злых слёз, но плакать при нём она ни в коем случае не станет, тем более что сейчас единственное, чего ей действительно хочется, — это душ. И сон. Крепкий сон без сновидений, который поглотит все воспоминания.
Гриммджоу не сопротивляется. Он со смехом отстраняется и, чуть наклонившись, подтягивает приспущенные штаны, сверкая при этом такой самодовольной улыбкой, что хочется врезать ему, чтобы все зубы повылетали.
Орихиме дрожащими руками поправляет одежду и спешно хватается за ручку двери, панически ища висящий на груди пропуск. Обнаружив его в кармане халата, она быстро щёлкает механизмом и вылетает в коридор так, словно за ней гонятся все черти Ада.
Однако ожидаемого рывка за распущенные в суматохе волосы не следует, как не следует и оклика, и обещания всех казней египетских, если она посмеет пожаловаться. Дверь просто с тихим хлопком закрывается и тут же блокируется цифровым механизмом.
Орихиме натужно дышит, глядя на небольшое, запертое в данную минуту окошко. Она ждёт всего, что угодно, но когда минута медленно превращается в пять, она всё-таки сдаётся и прислоняется спиной к стене. Ноги практически не держат, а в груди разрастается утробный дикий вой. Орихиме стыдно. Стыдно за то, что ей и вправду понравилось, ведь не держи Гриммджоу её рот закрытым — она и вправду стала бы умолять не останавливаться.
— Ох, детка, я тебя потеряла! — Матсумото выныривает из-за поворота, как чёрт из табакерки. — Ты где запропастилась? Я же переживаю! Просыпаюсь, а тебя нет… — Она останавливается в шаге от Орихиме и, наконец, замечает её всколоченный бледный вид. — Святые боги, что произошло?!
Орихиме сглатывает и убирает прядь волос за ухо, надеясь, что это не выглядит слишком нервно.
— Я случайно заперлась… в туалете, — обречённо врёт она, ничего лучшего в голову всё равно не приходит. — Билась целый час — кошмар!
Матсумото ахает и порывисто прижимает её к своей пышной груди.
— Бедняжечка моя! А почему ты не позвала на помощь? Или ты звала, а Хисаги, глухая тетеря, этого не услышал?!
— Мне было стыдно, — невнятно бормочет Орихиме. — Поэтому я решила выбраться самостоятельно.
Матсумото смеётся, её грудь мягко колышется при этом, а Орихиме невольно косится в сторону палаты Гриммджоу и снова покрывается мурашками, опасаясь, что он всё прекрасно слышит и… видит.
— Иди поспи, моя хорошая, — воркует Матсумото, выпустив её из объятий. — До конца дежурства осталось часа три, так что у тебя есть реальный шанс провести это время с пользой. — Она подмигивает, поправляет халат и бодро шагает дальше по коридору. Судя по всему, она направляется на второй этаж, где работает Ичимару Гин — один из лучших врачей, защитивший докторскую по прогрессирующей шизофрении.
А Орихиме, кинув ещё один затравленный взгляд на дверь, вяло плетётся в сестринскую. Её скручивает и выворачивает, но, что странно, она не жалеет о произошедшем. Она не жалеет ни о чём, уже зная, что именно этот случай поможет ей переродиться. Она птица, которую растоптал и сожрал Гриммджоу, поэтому сейчас самое время возродиться из оставшегося набора перьев и костей. Не феникс, конечно, но и не заурядная канарейка, поэтому ей нужна недюжинная смелость вкупе с решимостью.
Орихиме садится на стул, смотрит на беспорядочно разбросанные истории болезней с прикреплёнными к ним фотографиями, затем тянет к себе чистый лист бумаги и аккуратно выводит «Заявление на увольнение». Испуганная улыбка кривит губы, но Орихиме не останавливается. Строчка за строчкой — она меняет прежнюю жизнь к лучшему. Всё равно ПНД и душевнобольные — это не её, сколько бы она себе ни врала. Девушка в зеркале никогда не станет настоящей Орихиме, потому что она увлечена своей работой и довольна своим положением. Настоящая же Орихиме хочет другого, каждый раз, стоит ей заступить на смену, душа рвётся наружу с тоскливым воплем. Нет больше любовной трапеции, как нет и глупой забитой птички в клетке. Пора что-то менять, иначе она так и состарится, не узнав, что же такое счастье.
Поставив точку, Орихиме отодвигает лист на середину стола, словно тот может кинуться к ней и начать душить. Затем она заползает с ногами на узкий неудобный диван и накрывается пледом, от которого пахнет сигаретами и чьими-то приторными духами. Орихиме страшно, но она упрямо закрывает глаза, уговаривая себя, что так надо. Поэтому когда сон всё-таки обволакивает голову, она думает, что все убитые кошкой птички просто обязаны ей присниться. Хотя бы в благодарность за внезапное освобождение.