Когда маленькой Нэлл исполняется три года, дом впервые содрогается от её крика. Перепуганные родители влетают в детскую, но внятного ответа от маленького ребёнка добиться не могут, поэтому с трудом успокаивают заверениями, что всё хорошо, а потом укладывают спать с собой, опасаясь повторения.
В ту ночь Нэлл спит тревожно, вздрагивая, хныкая и морщась. Однако на следующую ночь всё в порядке. И после — тоже. Нэлл выглядит беззаботной и спокойной, и родители постепенно успокаиваются.
Два года спустя Нэлл в истерике бежит в родительскую спальню и бросается на шею отца, причитая что-то про страшного дядю. Тот берёт дочь на руки, идёт в детскую, демонстративно распахивает шкаф, затем заглядывает под кровать и в сундучок с игрушками. На всякий случай. Он гордо говорит, что никакого страшного дяди нет, укладывает Нэлл в кровать, подтыкает со всех сторон одеяло, целует её в лоб и уходит к жене, которая сонно хлопает глазами.
Нэлл плаксиво куксится, натягивает одеяло до подбородка, опасливо косясь в сторону чуть приоткрытой двери шкафа, и жалобно поскуливает, повторяя слова отца.
Никакого дяди нет.
Это просто страшный сон.
Ничего нет.
Никого нет.
Ничего нет.
Никого…
…дверца шкафа едва заметно шевелится, в темноте видится тусклый блеск лезвия…
…нет.
В десять Нэлл впервые ведут к психологу — благообразному мужчине с проседью в усах и тёплыми смешинками в морщинах вокруг глаз. Психолог добродушно улыбается, выпроваживая обеспокоенных родителей, и на некоторое время покидает кабинет. Затем он возвращается, садится в глубокое кожаное кресло напротив, которое тихо скрипит под его весом, и достаёт блокнот.
— Меня зовут доктор Хирокава. А тебя?
— Нэлл. Нэллиэл ту Одершванк, — нехотя выдавливает Нэлл и съёживается, ощущая себя чудовищно маленькой в таком огромном кабинете.
— Приятно познакомиться, Нэлл, — улыбается доктор Хирокава. — Скажи мне, что тебя беспокоит.
Нэлл прикусывает губу, с мольбой глядя в сторону окна, будто то могло засосать её в себя и выпустить на улицу, чтобы ей не пришлось сидеть тут и рассказывать незнакомому человеку о своих проблемах. Но окно закрыто, а в макушку едва ощутимо дует из большого бесшумного кондиционера.
Нэлл чувствует, как у неё замерзают пальцы.
— Мне снятся кошмары. — Она вздыхает, сжав кулаки. Ладони горячие, поэтому кончики пальцев легонько покалывает. — Каждый день.
Доктор Хирокава медленно кивает, чиркает что-то в блокноте и приподнимает брови.
— Можешь рассказать, что именно тебе снится?
Нэлл хмурится, воскрешая в памяти долговязый силуэт, держащий в руках что-то чрезвычайно огромное и, по ощущениям, довольно опасное. У него длинные ноги, странного вида одеяние и отвратительная кровожадная аура. Нэлл тошнит, когда он появляется в её снах.
— Мне снится… — Она напрягается, зажмуривается и, наконец, выпаливает срывающимся от страха голосом: — Он!
— Охренеть! Тебе Слэндермэн снится?
Подруга округляет густо подведённые синим карандашом глаза и лопает пузырь из жвачки. В Нэллиэл летят сладкие брызги с ароматом дыни, она морщится и машет рукой.
— Нет, но кто-то очень похожий. Лица его не видно, но временами мне кажется, что я слышу его зловещий смех. Причём с каждым сном он слышится всё отчётливее. Хотя, возможно, это просто моя мнительность.
Подруга восторженно пыхтит, очередной раз выдув пузырь, и Нэллиэл невольно отодвигается. Ей вдруг с невероятной ясностью представляется, как липкий слюнявый комок вылетает из её рта и попадает прямо в волосы.
— Ну, блин, тебе с такими снами никаких фильмов ужасов не надо! — Подруга вынимает жвачку и начинает раскатывать её в пальцах. — А что этот тип с тобой делает? Ну, типа бьёт? Гонит куда-то? — Она внезапно запинается, краснеет и на тон ниже добавляет: — Насилует?
— Глупая! — едва не подпрыгнув, вспыхивает Нэллиэл.
— Ну мало ли, — хихикает подруга. — Когда тебе десять лет подряд снится один и тот же мужик, причём только в кошмарах, это наводит на некоторые мысли.
— На какие? — Нэллиэл качает головой, поражаясь, как вообще могла довериться этой непутёвой дурёхе. — Ничего подобного. Я даже… ну, не знаю, как вообще это описать. Он просто присутствует в моих снах. И этим пугает до чёртиков.
— И всё? — разочарованно тянет подруга.
— А чего ты ожидала? — ехидно спрашивает Нэллиэл. — Никакой крови и расчленёнки. Он молчит, и от этого веет такой жутью, что у меня колени подкашиваются.
— Хочешь сказать, он всё это время неподвижно пялился на тебя? И так каждый раз? — Подруга, не сдержавшись, срывается на хохот. — И ты до сих пор боишься? Как можно было не привыкнуть за столько лет к тому, что какой-то дядька просто стоит и просто смотрит?
Нэллиэл вздыхает. Если бы она привыкла, посещения к психологу можно было бы прекратить. Но она по-прежнему исправно каждую пятницу приходит к доктору Хирокаве и исповедуется. Последний раз доктор сказал, что посоветуется с родителями насчёт седативных препаратов. Нэллиэл понимает, что именно означает подобный рецепт, но спорить с ним не хочет. Если уж и это не поможет, на ней можно смело ставить крест.
Шестнадцатилетие Нэллиэл встречает дома в компании Пеше и Дондончакки — овчарки и лабрадора. Родители заняты на работе, они сухо поздравляют дочь по телефону, попутно уведомив, что будут поздно. Подруга сейчас пляшет в ночном клубе, Нэллиэл с ней идти не захотела.
В принципе, Нэллиэл всё устраивает, но лёгкое чувство одиночества, преследующее её на протяжении последних лет, в этот вечер усиливается настолько, что хочется расплакаться. Нэллиэл стоически проглатывает застрявший в горле комок и, включив расслабляющую музыку в плеере, вертит в руках синай, который ей зачем-то подарил член школьного клуба кендо. На нём несколько зазубрин и трещин, поэтому выглядит он весьма потасканным, но Нэллиэл такой презент почему-то забавит, иначе она сразу отправила бы его на помойку.
Плейлист смешивает все песни, поэтому следом за несколько меланхоличным напевом вдруг идёт бодрый марш, и Нэллиэл, повинуясь внезапному порыву, соскакивает с кровати и замахивается бамбуковым мечом, подражая воинам.
Пеше, заметив это, поднимает уши и виляет хвостом, Дондончакка приоткрывает один глаз.
— Ну что, похожа я на ниндзя? — совершенно глупым голосом спрашивает Нэллиэл у собак и крутится на месте, изображая подсмотренную в одном из фильмов атаку.
— Ага, — раздаётся вдруг в ушах хриплый насмешливый голос, — на идиотку ты похожа, убогая. Брось швабру, не позорься.
Нэллиэл взвизгивает, цепляется ногой за край коврика и с грохотом падает, свернув по дороге тумбочку. Лампа оказывается на полу, жалобно тренькнув бархатным абажуром, рядом с ней с глухим шлепком приземляется книга, а затем, несколько раз подпрыгнув, сваливается пузырёк с лекарствами. Крышечка трескается от удара и слетает, по полу снежными брызгами рассыпаются белоснежные таблетки.
Пеше и Дондончакка вскакивают с звонким лаем, но быстро успокаиваются и недоумевающе смотрят на распластавшуюся хозяйку, которая кряхтит от боли и не может пошевелиться. Только когда шум стихает, и собаки опять укладываются на свои места, Нэллиэл сдавленно выдыхает и приподнимается на локтях, оглядывая устроенный беспорядок.
— Что это было? — спрашивает она, повернувшись к Пеше, но тот лишь помахивает хвостом.
Нэллиэл фыркает и садится. Ссаженный о край тумбочки локоть болит, под лопаткой пульсирует что-то не сильно приятное — судя по всему, тоже царапина, в голове стоит ровный пустой гул. Нэллиэл готова поклясться, что слышала чей-то голос, но сейчас, когда её снова обступает гулкая тишина, всё произошедшее кажется глупой шуткой подсознания.
Она дома одна. Никого тут нет.
«Никого, — с придыханием думает Нэллиэл, подтянув слетевший плеер за наушники, — нет…»
Спать она ложится спустя полчаса, когда последние следы крушения устранены, а собаки накормлены. Ключ в замке Нэллиэл не поворачивает, зная, что родители придут уставшие и будут ругаться, если придётся ждать, пока она проснётся и отопрёт замок. Но дверь в свою комнату она прикрывает плотно и надёжно, подперев её на всякий случай стулом.
Нэллиэл укладывается в кровать, щёлкает выключателем и, вздрогнув, привычно покрывается мурашками, когда льющийся из окна бледный лунный свет выхватывает из темноты долговязый силуэт. Тот стоит в углу возле шкафа каждую ночь с тех пор, как она начала принимать таблетки, но Нэллиэл никому об этом не рассказывает. За такие фокусы её могут упечь в лечебницу, ведь галлюцинации — страшная штука, а если они идут в комплекте с психотропными — страшная вдвойне.
— Ты снишься мне, — едва слышно шепчет она, впившись в силуэт пытливым взглядом, — в кошмарах. Постоянно.
Мужская фигура шевелится, Нэллиэл юркает под одеяло, а затем кровать в ногах продавливается, словно кто-то присаживается на край.
Нэллиэл, затаив дыхание, съёживается. Впервые её ночной посетитель ведёт себя так, и это по-настоящему страшно.
— Ненавижу тебя! — шипящим ядом разливается в тишине. — Ненавижу! Сдохни!
Нэллиэл прикусывает губу и зажмуривается до цветных искр под веками. Ей неожиданно становится так обидно, что не передать словами, поэтому когда шёпот стихает, превратившись в гуляющее по подсознанию эхо, она вскакивает, сбрасывает одеяло и глухим от сдерживаемых эмоций голосом произносит:
— Тогда исчезни! Хватит меня мучить! Неужели ты не наигрался?
Сидящий на кровати силуэт замирает. Видно, как его голова поворачивается, на долю секунды обозначив чёткий профиль с длинным прямым носом и приоткрытыми губами, а затем Нэллиэл снова съёживается от пронзительного грубого:
— Сука!
Она подбирается и высокомерно фыркает, поняв, что, кажется, скатывается на дно, если начинает общаться со своим личным привидением. Обычно дети перерастают вымышленных друзей лет в десять. Кошмарный приятель Нэллиэл до сих пор треплет ей нервы.
— Знаешь, услышать твой голос впервые за столько лет довольно необычно. Но это событие было бы в разы приятнее, если бы ты не стал меня оскорблять.
Мужчину, кажется, подбрасывает на месте от возмущения. Он резко вскакивает и, кинувшись вперёд, нависает над Нэллиэл карающим мечом.
— Да ты понятия не имеешь, что мне пришлось пережить, тварь! Поэтому я хочу и буду тебя оскорблять столько, сколько мне этого захочется!
Нэллиэл с трудом давит разрастающийся в груди вопль ужаса. Она заставляет себя повернуться и внимательно посмотреть в чёрный провал, где, по идее, должно быть лицо. Жажда крови чувствуется так же отчётливо, как и расползающееся в воздухе напряжение, но проигрывать собственным глюкам она не намерена.
— Мне следует тебя пожалеть?
Мужчина замирает. Судя по звенящему от напряжения воздуху, он крайне взбешён, и Нэллиэл снова приходится сглатывать панику. Её обдаёт волнами дикой мощи и ярости, но не для того она ходит к доктору и пьёт чёртовы седативные. Победа останется за ней в любом случае.
— Пиздец, — неожиданно спокойно отвечает мужчина после нескольких секунд молчания, — а ты, оказывается, нихрена не поменялась.
Он отстраняется и отходит к окну, а Нэллиэл глупо моргает, пытаясь понять, что только что произошло. Сковывающий страх постепенно спадает, зато где-то под рёбрами начинает чесаться жгучее любопытство, потому что впервые за последние тринадцать лет её персональный ночной кошмар ведёт себя так… по-человечески, что ли.
— Кто ты? — решившись, спрашивает Нэллиэл.
Мужчина усмехается, не поворачиваясь. Устрашающую палку он прислоняет к подоконнику, в воздухе на миг виснет мелодичный звон колец. На этом, впрочем, звуки заканчиваются, поэтому спустя некоторое время атмосферу снова можно резать ножом.
Нэллиэл ёрзает, надеясь, что ночной гость хоть как-нибудь продолжит разговор, но тот продолжает молчать так презрительно и надменно, что у неё заканчивается терпение.
— Ты странный, — обречённо изрекает Нэллиэл, не дождавшись реакции.
— Зато ты дохуя нормальная, — ехидно огрызается тот. — Разговариваешь с глюком, ещё и не боишься его нихрена. Ну какая нормальная баба не зассала бы, появись в её комнате здоровый мужик с мечом наперевес?
Нэллиэл чудится в его голосе лёгкий оттенок уважения, и губы неожиданно трогает невесомая улыбка. Оказывается, его тоже можно разговорить — надо только знать, за какие ниточки дёргать.
— Как тебя зовут? — спрашивает она, подтянув колени к груди и обняв их руками.
— На кой хрен тебе знать? — мгновенно ощетинивается мужчина.
— Ну… — Нэллиэл задумчиво собирает брови домиком. — Должна же я как-то к тебе обращаться.
Мужчина молчит некоторое время, а потом заливается издевательским смехом.
— Так ты со мной трепаться, что ли, собралась? Охренеть! Беру свои слова обратно — ты явно отупела за время жизни с людьми!
Нэллиэл дёргается, слыша где-то в закоулках подсознания нарастающий белый шум, перед глазами внезапно одним растянутым кадром проносится самое давнишнее, самое размытое сновидение: широкая, насколько хватает взгляда, пустыня, огромные твари с ощеренными зубастыми пастями и он — загадочный мужчина с огромным мечом в виде длинной палки, увенчанной двумя полумесяцами.
— Молись, Санта-Тереза, — слетает с губ так внезапно, что Нэллиэл пугается и тут же зажимает рот ладонью. Она не понимает этих слов, но они почему-то кажутся ей сакральными.
Мужчина резко обрывает смех и протяжно вздыхает.
— Вспоминаешь, значит. — Он поворачивается, и Нэллиэл готова поклясться, что её прошивает насквозь неприязненным взглядом. — Ннойтора Джируга. Твоё имя я знаю, Нэллиэл ту Одершванк.
Нэллиэл вздрагивает, потому соскользнувшее с его языка имя кажется чем-то грязным и истоптанным. Он ненавидит её — это и так понятно, особенно если вспомнить несчётное число ночных кошмаров, но зачем тогда…
— Зачем ты мне снишься? — тихо спрашивает Нэллиэл, отводя взгляд.
Ннойтора усмехается и, подумав, подхватывает меч. Он поворачивается так, что загораживает почти весь оконный проём, и цедит, кажется, не разжимая зубов:
— Я наблюдаю за тобой и жду, когда ты вырастешь, чтобы прикончить.
Нэллиэл поджимает губы, хмурясь. Выходит, ей всё-таки надо его опасаться. Это не неожиданно, но всё равно немного обидно.
— Ясно, — говорит она. — А почему не убьёшь сейчас?
Ннойтора презрительно фыркает, очередной раз, видимо, уверившись в её глупости.
— А смысл? Пока тебя можно перешибить соплёй, в этом нет никакого удовольствия. Вырасти, наберись сил, научись обращаться с оружием — тогда мы сразимся, и я докажу, наконец, что ни в чём тебе не уступаю!
— И всё? — Нэллиэл недоверчиво вздёргивает брови. — Ты всю жизнь преследуешь меня в кошмарах только потому, что завидуешь той мне, которая победила тебя когда-то?
— Заткнись! — уязвлённо шипит Ннойтора. — Однажды я сделал так, чтобы ты проиграла! И сделаю это снова!
— Мужчины… — с лёгким оттенком усталой грусти фыркает Нэллиэл. — Всё бы вам с кем-нибудь помериться. Мне это неинтересно.
— Значит, ты сдохнешь, — обрубает Ннойтора, шагнув в сторону тёмного шкафа. — Я убью тебя через четыре года. Если к тому времени ты не научишься драться, ты позорно умрёшь, Трес Эспада.
Нэллиэл вздыхает. Ей и вправду совершенно неинтересно сражаться с кем бы то ни было, но взгляд всё равно будто прилипает к стоящему в углу синаю. Мысль в голове вспыхивает раньше, чем Нэллиэл успевает отмахнуться с привычным рационализмом. У неё есть четыре года, чтобы овладеть всеми нужными навыками.
Всего четыре года.
— Спокойной ночи, Ннойтора, — поняв, что выбор невелик, тихо говорит Нэллиэл в сторону шкафа.
— Пошла в жопу! — доносится из тени в ответ.
Нэллиэл давится смешком и укладывается на подушку. У неё чрезвычайно темпераментный глюк, который мечтает её убить, но в то же время охотно идёт на контакт. Значит, надо действительно завтра записаться в клуб, чтобы не разочаровать своего будущего противника. Как бы чокнуто это ни звучало.
Завернувшись в одеяло, Нэллиэл закрывает глаза и впервые за все эти годы засыпает спокойно.
Нэллиэл, поправив волосы, выходит из большого светло-голубого здания навстречу солнцу. За спиной остаются кабинеты психологов, спрятанные за безликими дверями, доктор Хирокава, который за эти годы стал совсем седым, и последний час сеанса, ознаменованный заключением, что она излечилась от навязчивых кошмаров.
Нэллиэл подходит к перекрёстку и останавливается на светофоре. Горит красный, мимо проносятся машины, гудят автобусы, а вдалеке, на станции, громыхают электрички, к которым надо добраться минут за пятнадцать, иначе нужный поезд уйдёт.
Нэллиэл хмыкает, глянув на часы, дожидается зелёного и шагает на исполосованную белой краской дорогу. Автомобили послушно замирают, пропуская её. Кто-то сигналит, но Нэллиэл не обращает на это внимания.
— Круто ты провела старикашку. — Поворачиваться не надо — Нэллиэл и так знает, что рядом широким шагом идёт Ннойтора, держа на плече увесистую Санта-Терезу. — Хотя на его месте я давно поставил бы тебе диагноз и упёк в психушку.
— Духовная сила — не шизофрения, — назидательно отвечает Нэллиэл. — Ты сам это знаешь.
— Я — да, но он-то — нет.
Нэллиэл укоризненно качает головой, Ннойтора закатывает глаза.
За последние три с лишним года он стал проявляться отчётливее, приобретая более человеческие черты, и Нэллиэл невольно косится на него, снова пытаясь нащупать в памяти связь и с ним, и со своим прошлым. Но там по-прежнему чернота, а сам Ннойтора из чистой вредности не торопится рассказывать, что же между ними произошло. И кем они тогда были друг другу.
Вибрация телефона ударяет по бедру напряжённой дрожью, Нэллиэл торопливо ныряет рукой в карман пальто, чтобы достать трубку. На дисплее высвечивается знакомое имя, но радости от предстоящего общения Нэллиэл отнюдь не испытывает.
Она нажимает на красную кнопку и вновь убирает мобильный в карман.
— Твой парень? — ехидно спрашивает Ннойтора, внимательно наблюдая за её действиями.
— Он не мой парень, — отрезает Нэллиэл, ускорив шаг.
— Но ты же с ним встречаешься. — Ннойтора, не отставая, идёт рядом.
— Мы пару раз пили кофе вместе.
— И он пялился на твои сиськи.
— Главное, что руки не распускал.
— И лез к тебе целоваться.
— За что получил по лицу — всё закономерно.
— Но продолжает тебе названивать.
— А я не беру трубку.
— Тем не менее, он не сдаётся!
— Что… — Нэллиэл резко останавливается возле турникетов и принимается копошиться в сумке, ища проездной. Вытащив пластиковую карточку, она сердито шлёпает ею по считывателю и бросает сквозь зубы: — Что ты хочешь, чтобы я сделала? Не могу же я убить его, в самом деле.
— Можешь, — серьёзно отвечает Ннойтора, и Нэллиэл едва не спотыкается. Она возмущённо смотрит на него, но тот встречает её взгляд вызовом, явственно читающимся в прищуренных глазах.
— Я не собираюсь никого убивать, — вздыхает Нэллиэл, поняв, что эта борьба бессмысленна. Ннойтора упёртый, как самый настоящий олень, так что переубедить его не представляется возможным. — Позвонит несколько раз — и перестанет. Мальчики такие обидчивые, когда дело касается их гордости.
— Он пялился на твои сиськи, — напоминает Ннойтора снова. — И на жопу. Так что, поверь мне, отстанет он от тебя, только когда его башка отделится от тела.
Нэллиэл останавливается на платформе и смотрит в сторону, откуда должна подойти нужная электричка.
— По себе судишь? — спрашивает она, добавив в голос ехидства.
— Нет, но…
Нэллиэл вдруг осеняет.
— Погоди. — Она поворачивается и прищуривается. Улыбка невольно касается уголков губ. — Ты что, ревнуешь?
Ннойтора дёргается, округлив глаза, а затем набирает в грудь воздуха и вдруг орёт как оглашённый:
— Да пошла ты! Никогда не питал слабости к жирным глупым козам!
Нэллиэл зажимает рот ладонью, маскируя смех покашливанием. Это весьма неожиданное открытие. Неожиданное и такое… приятное?
Она встряхивает волосами и шагает назад, чтобы ненароком не свалиться под колёса подходящего к платформе состава. Когда двери, натужно зашипев, распахиваются, она заходит в вагон и поворачивается к хмурому Ннойторе.
— Не поедешь? — спрашивает она, кивнув в сторону сидений.
Ннойтора криво ухмыляется и, сложив из пальцев известную конструкцию, поворачивается к ней спиной. Он уходит в сторону большого парка, и Нэллиэл едва сдерживается, чтобы не крикнуть ему вслед «будь осторожнее». Она понимает, насколько глупо это будет звучать, поэтому в последний момент прикусывает язык.
Двери схлопываются, обдав её лицо горячим паром и запахом смазки для колёс, а затем поезд, чихнув, трогается с места.
Нэллиэл садится на свободное место у окна и, достав из сумки небольшой блокнот, сверяется с планами на сегодня. Через три часа у неё тренировка, поэтому есть время, чтобы забежать домой и перекусить. А потом надо быть у отца на собрании. Кажется, он хочет пристроить дочь в свою фирму. Он что-то вчера говорил про вклад в семейный бюджет, но Нэллиэл толком не слушала. Она думала, как лучше будет договориться с тренером, чтобы увеличить нагрузку и расширить диапазон атакующих и блокирующих движений. Так уж получается, что у неё, увы, совершенно нет времени, чтобы вникать в тонкости финансового дела.
Вздохнув, Нэллиэл чиркает в блокноте закорючку и задумчиво прикусывает колпачок, а затем убирает всё обратно в сумку и прислоняется виском к подрагивающему стеклу. За окном проносятся давно знакомые пейзажи, демонстрируя, насколько прекрасна бывает весна, поэтому на душе становится тепло и спокойно.
Губы снова растягиваются в улыбке, на щеках нежным цветом проявляется румянец. Нэллиэл шестнадцать долгих лет боялась всего, включая себя и собственное подсознание, но последние три с лишним года показали, что с любым ночным кошмаром можно найти общий язык, даже если он твёрдо намерен убить тебя в бою. И это делает её, Нэллиэл, крайне счастливой, несмотря на то, что у неё через два месяца день рождения. Нэллиэл не нервничает, не боится. Она тренируется и знает, что когда придёт время, она сумеет постоять за себя, а там, глядишь, Ннойтора перестанет быть такой задницей.