Джебом испытывает к Ёндже странные чувства. Он любит его, любит как друга — хорошего, близкого друга, с которым они прошли огонь, воду и медные трубы. Но в то же время внутри него будто горит. Он смотрит на Ёндже и полыхает — изнутри и снаружи и никак не может понять, с чем это может быть связано.
Каждое утро в универе напоминает суетливое царство. Джебом, зевая, стоит на крыльце и долгим взглядом провожает бегающих туда-сюда первокурсниц. До начала занятий целая вечность — почти десять минут. И примерно за полторы до прихода преподавателя на горизонте показывается Ёндже. Нелепый свитер болтается на нём мешком, объёмная сумка бьётся о бедро — Ёндже несётся к универу на всех парах, спотыкаясь о свои же ноги. Наверняка опять проспал, и Джебом, всё также лениво подпирающий стену, чувствует, как внутри просыпается совесть.
На самом деле, он мог бы разбудить его перед уходом — недаром же они делят одну комнату. Но Джебом бесится, горит снова, будто внутри него полыхает неугасимый огонь, потому что Ёндже вчера украли на весь вечер. И сделал это Марк — старшекурсник, который раздражает Джебома с тех самых пор, как Джексон познакомил его с Ёндже.
Во время занятий и после них Ёндже — сонная муха. Он клюёт носом, зевает так, что не хватает ладони, чтобы прикрыть рот, и смотрит на Джебома слезящимися глазами. Он похож на собаку — шарпея или кого-то типа него. Милый, забавный, слюнявый — Джебому бы отвращение чувствовать, ведь он больше по кошкам. Но в груди всё равно тянет от умиления.
Чёртовы собаки, умеют же пролезть куда не просят!
Ёндже нравится ему на грани с реальностью, и порой Джебом думает, что была бы возможность — он бы его, наверное, усыновил, потому что… ну просто посмотрите на него! От него же взгляд оторвать нереально, что уж говорить про руки, которые так и тянутся к нему.
Ёндже щурится, когда они выходят на залитый солнечным светом двор, и, вздохнув, стягивает дурацкий свитер, под которым оказывается измятая в ничто футболка.
— Киджун-нуна спрашивала вчера про тебя, — говорит он, растянувшись на траве.
У них большой перерыв между лекциями, можно никуда не торопиться и отдохнуть.
Джебом, устроившись рядом, поворачивает голову. Имя не вызывает никаких ассоциаций, в памяти волшебно пусто, он вообще не в курсе, кто такая эта Киджун.
— И что ей надо?
— Не знаю. Наверное, признаться тебе хочет. Спрашивала, что ты обычно делаешь после занятий.
В голосе Ёндже причудливо перемежаются мягкость и лёгкая зависть. Джебому ведь без труда удаётся цеплять девчонок, в то время как Ёндже зачастую остаётся на вторых ролях. Но самое обидное в этом то, что Джебому на них, этих девчонок, похер. Они сами на него вешаются.
— Хочешь, познакомлю тебя с кем-нибудь? — вырывается у Джебома вместо какой-нибудь праздной ерунды, и он едва удерживается, чтобы не зажать себе рот обеими руками.
Ёндже, оторопев, застывает. Пару мгновений он смотрит на Джебома как на восьмое чудо света, а затем заливается смехом — таким, от которого у Джебома тепло колет где-то под рёбрами. Никто больше в его окружении не умеет так смеяться.
— Спасибо, хён, но я не очень нравлюсь девушкам.
Джебом мысленно вздыхает. На языке вертится «Зато ты нравишься мне. И что будем с этим делать?», пока он глупыми избитыми фразами пытается доказать Ёндже, что тот достаточно привлекателен. И это так бесит, что внутри просыпается злость: на слепых девчонок, которым кружат головы образы плохих парней; на себя, потому что он никак не может себя понять; на Ёндже, ведь его улыбкой можно благословлять младенцев — не меньше. Джебом путается в чувствах. Он знает себя достаточно хорошо, чтобы легкомысленно отмахнуться от липко-сладкого «влюбился», но в то же время червячок сомнений точит уверенность в собственной ориентации. От одного взгляда на Ёндже его захлёстывает нежностью, хочется тискать его постоянно, без перерыва на отдых, чтобы он устал, отмахнулся и сказал, что хён заколебал его своим скиншипом. Потому что хён сам себя заколебал, честно говоря, но любое внимание в сторону Ёндже, улыбка в его адрес вскрывает в душе гноящуюся рану. Он думает, что похож на семнадцатилетнего подростка, на кровати которого сидит старенький плюшевый медведь — подарок давно почившей бабушки-тётушки-хренпоймикого. Он не собирается играть с этим медведем, он даже внимания на него толком не обращает, но трогать его всё равно не позволяется никому, даже самым близким друзьям.
Джебом до усрачки боится, что когда-нибудь точно «додружится».
***
На вечеринке, которую устраивает то ли Джексон, то ли кто-то ещё, Джебом пьёт как не в себя. У него омерзительное настроение, которое подпитывается тем, что Ёндже не составляет ему компанию, а флиртует с группой девчонок. Те смеются, облепляют Ёндже, как гусеницы, но при этом всё равно косятся на сумрачного Джебома.
Из-за них его настроение портится ещё сильнее.
Джебома душит жгучая ревность по отношению ко всему, что так или иначе касается Ёндже, его выкручивает от одной мысли, что когда-нибудь их пути разойдутся. И даже если он честно пытается представить своё будущее, рядом непременно оказывается Ёндже: они сидят в гостиной чьего-то дома, и Ёндже бухтит что-то про коротящие розетки. Это тупо и Джебом вообще-то планирует жениться лет через десять и завести детей, но видение так приятно греет душу, что менять ничего не хочется.
Пусть они так и будут вместе. Пусть, пожалуйста. Постоянно.
Вечеринка превращается в масштабную попойку ближе к полуночи. Ёндже выдувает несовместимое с жизнью количество алкоголя, поэтому он невменяемо пьян и ещё более невменяемо весел. Его громкий заливистый смех привлекает внимание — всё больше людей притягиваются к нему магнитом. С ним шутят, общаются, и даже девушки, час назад посылающие многозначительные взгляды в сторону Джебома, теперь сосредоточены только на Ёндже.
Джебом, в отличие от него, до отвращения трезв. Счёт выпитого алкоголя идёт уже не на рюмки — на бутылки, но он всё равно слишком остро всё чувствует. Он во все глаза смотрит, как Ёндже стремительно обрастает собеседниками, и никак не может заставить себя подойти.
А ещё он зол, чертовски зол — от него наверняка можно прикуривать.
Какого, спрашивается, чёрта, ведь он первым подружился с Ёндже! Первым увидел в нём то, что другие до сих пор не замечают. А они все липнут, как эти…
Не глядя схватив со стола рюмку, Джебом закидывает содержимое в рот. Язык обжигает крепкий алкоголь, и хоть в голове по-прежнему чересчур ясно, он принимает решение, от которого в более сознательном состоянии наверняка пришёл бы в ужас.
Джебому нужно знать наверняка — любит он Ёндже как друга или же под этим чувством прячется что-то ещё. Самое страшное, что может случиться, — Ёндже просто пошлёт его нахер. Джебом бы послал. Но вместо этого он отклеивается от стены и идёт в сторону собравшегося на диване народа. Выдернув из хохочущей массы Ёндже, он наклоняется к его уху, сердито бросает:
— Разговор есть, — и тащит его сквозь толпу на кухню — туда, где сейчас, по идее, никого нет.
Ёндже не сопротивляется, когда его крепко хватают за руку. Он доверяет Джебому больше, чем себе — сам об этом не раз говорил. И Джебому от осознания этого становится гаже некуда.
В кухне действительно оказывается безлюдно. Срач, конечно, зверский, потому что Джексон не ищет лёгких путей, но так даже лучше. Меньше шансов, что кто-то помешает.
Ёндже спотыкается о пустой ящик соджу, его пальцы на миг сильнее стискивают ладонь Джебома. Тело прошивает разряд, по спине тягуче медленно соскальзывает капля пота. Джебом оборачивается, чтобы прошипеть «Не разъебись там», натыкается на растерянное лицо Ёндже и тяжело сглатывает.
Ёндже слишком пьян, а Джебом — трезв. Слишком неправильный контраст для того, что должно сейчас произойти.
Остановившись, Джебом оглядывается и, отыскав глазами небольшую нишу за холодильником, толкает Ёндже туда. Тот, неловко пошатнувшись, ударяется спиной о стену. С его губ срывается удивлённый выдох, в котором причудливо смешиваются запахи соджу, табака — какая-то сука наверняка пихнула ему кальян, поэтому он такой чумной — и острого соуса. Джебому приходится мысленно дать себе пощёчину, чтобы не сбежать. Подняв враз отяжелевшие руки, он впивается пальцами в плечи Ёндже и наваливается на него всем весом. Ёндже, икнув, поднимает мутный взгляд.
— Хён, ты чего? — невнятно бормочет он и глуповато улыбается — от этой улыбки горло Джебома стягивает спазмом.
— Ты… не шевелись только, ладно? — Ему хочется говорить твёрдо, жёстко, но получается умоляюще, жалко.
Унизительно.
Сердце бухает в груди огромным барабаном, тошнота сотрясает желудок, желание проблеваться становится практически невыносимым. Но Джебом не слушает себя, не идёт на поводу у страха. Облизав губы, он сильнее наваливается на Ёндже и, когда тот открывает рот, чтобы выдавить что-то вроде «Я не понимаю, что происходит», практически падает на его лицо.
Нижнюю губу больно царапают чужие зубы, куда-то под язык проваливается изумлённый выдох, но Джебом, не обратив на это внимания, зажмуривается до цветных искр под веками. Ему нужно всего несколько секунд, чтобы понять — значит это что-нибудь для него или нет. Всего несколько секунд.
И когда он отрывается от Ёндже, в груди по-прежнему стоит тарарам от бешеного сердцебиения. В ушах шумит, перед глазами водят хороводы искры, но всё это — всего лишь волнение из-за содеянного. Радуга над головой не появляется, желание повторить — тоже. Джебом смотрит на Ёндже во все глаза, ощупывает себя и свои эмоции так тщательно, что голова начинает кружиться. Но внутри почему-то пусто.
Он не чувствует ни-че-го. Если не считать нервного веселья от того, что он впервые поцеловал парня.
Ёндже смотрит на Джебома в ответ круглыми, как монетки, глазами. На его лице столько замешательства, что хочется глупо пошутить, и какое всё-таки счастье, что Джебом не может выдавить ни слова.
— Хён, зачем ты это сделал? — оторопело бормочет он и прижимает пальцы к губам.
Беззащитность в его взгляде, в его виде и жестах роняет Джебома с головой в щемящую душу нежность. Ему опять до зуда в ладонях хочется обнять его, соврать, что это тупой розыгрыш на спор с Джексоном. Однако теперь у этого ощущения нет подтекста, во вранье больше нет необходимости. Впрочем, как и в правде. Потому что Джебом действительно любит — по-дружески или как-то иначе — не столь важно. Он слепо обожает Ёндже за качества, которых чудовищно недостаёт ему, и порой ему до смешного сильно хочется вобрать его в себя полностью, чтобы стать, наконец, целым.
Кажется, это называется «соулмейт» — так говорил нахватавшийся от Марка новых слов Джексон. Значит, пусть будет соулмейт — Джебом готов называть Ёндже как угодно.
— Да так, — говорит он, наконец, после продолжительной паузы, — хотел кое-что проверить.
— И как?
«Жду, когда ты пошлёшь меня нахер».
— Думаю, что нам надо как-нибудь выбраться на свидание. Что скажешь?
Губы Ёндже трогает неуверенная улыбка. Он всё ещё с опаской смотрит на Джебома, который специально делает широкий шаг назад, чтобы не смущать его ещё сильнее, но нахер вроде не шлёт — уже хлеб.
— Если ты приглашаешь, я не против, — прищуривается он.
Джебом почти вздрагивает от усилившегося жара внутри. В словах Ёндже слышится подтекст — что-то завуалированное, тщательно спрятанное и хрупкое. И когда он опять улыбается — шире и увереннее, в груди Джебом с треском надламывается что-то крепкое, почти монументальное.
Он сглатывает, зажмуривается на мгновение, боясь то ли себя, то ли своих будущих поступков, а затем выпаливает:
— Ты мне нравишься. Как тебе такое заявление?
Полыхнув последний раз, настороженность в ту же секунду пропадает из глаз Ёндже, растворяется в ярком свете. Он чуть запрокидывает голову, пихает Джебома в плечо и смеётся — заливисто и громко.
Так, как умеет только он. Так, что Джебому почему-то хочется заплакать.
— Думаю, нам будет о чём говорить.
Его весёлый голос прошивает Джебома насквозь. Покрывшись мурашками, он передёргивает плечами, вздыхает и, схватив Ёндже за шею, лихо сгребает того себе подмышку. Тот опять хохочет, пока Джебом с силой ерошит его и без того растрёпанные волосы, и на душе становится непередаваемо хорошо — так, как давно уже не было.
Джебом по-прежнему думает, что испытывает к Ёндже странные, смешанные чувства. Однако теперь его это не сильно беспокоит, ведь у него появляется уверенность, что какими бы они ни были, они полностью взаимны.