Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана.
Буду резать, буду бить –
все равно тебе водить.
…не выдержав, наконец, мерзотного воя будильника, Азик сделал над собой усилие и приоткрыл глаза. Его сразу же ослепило солнцем, он сморщился, выругался, зажмурился и снова уткнулся носом в подушку. Подушка пахла Веркиным кедровым одеколоном. Спать хотелось так, что к горлу от терпкого запаха прогорклой волной подкатывала тошнота. Он представил, что сейчас придется мало того что вставать, но еще и ехать куда-то к черту на кулички, учиться, делать вид, что он не совсем тупой – и стало совсем ебано. А надо было блять не в пять утра ложиться, надо было думать о будущем, но хули им вчерашним, молодым и полным сил? Пиздец, просто пиздец. Спасибо, нахуй, что особо не пили. Зато все серии «Битвы Экстрасенсов» с рыженькой такой красивой посмотрели. Потомственная ведьма нашла труп в багажнике… мда, треш. Ебануться. Че там эта дура сказала? Ну просто дотерпим до семи – и все, легче вообще не ложиться? Чтоб ее черти побрали. Никогда он ее больше не послушает, блять, ебаный нахуй, да если бы не она, то вообще никуда бы просыпаться сейчас не надо было. Но нет, Верочка же лучшая подружка, Верочка же предложила, как Верочке отказать? В пизду блять, просто в пизду. Надо было ее подушкой задушить, когда она вырубилась. Мелодией «Радар по умолчанию» шарахнуло по ушам в сотый раз, он невнятно что-то промычал, ощупью потыкал по экрану айфона и все же сел, но прежних ошибок не повторил и глаз не открыл, боясь к херам лишиться остатков зрения.
– О, а я думала уже тебя будить!
Так, а какого хуя она такая бодрая? Это как, нормально вообще или нет? Он скрипнул зубами, интуитивно отвернулся от окна и на пробу немного приподнял ресницы. Верочка, нагая, как Ева в Эдемском саду, но зато в розовых, сука, пушистых тапочках, стояла у комода и задумчиво перебирала свои цацки. Вид у нее был ошеломляюще свежий, будто она не два часа спала, а все нахуй девять. Азик недобро зыркнул на нее и сообщил:
– Я тебя сейчас ебну.
– Это за какие такие заслуги? – она оглянулась на него, сверкнув черными сатанинскими глазами, и, улыбнувшись, поднесла к ушам крупные золотые кольца сережек, – эти нормально будут, как ты думаешь?
– Хуета, бери с крестами… я просто понять не могу, какого черта я хочу сдохнуть, а ты нет? Это ж нечестно, – он зевнул и потер кулаком правое веко. Нет, это какое-то насилие, надо как-то запретить законом ранние подъемы и прочую хуету.
– Ну ебать, я-то ведь соскучилась, у меня эйфория, понимаешь? – Верочка наклонилась над своими сокровищами и поджала пухлые винные губы, – а ты про какие кресты?
– Ну блеток ебани на щеки раз эйфория. Бля, решай сама, а?
Он проморгался и невольно опять мазнул взглядом по изящной и гибкой Верочкиной фигуре. Посмотрел на ее небольшую смуглую грудь, на секунду задержавшись на темно-синей венке, проступающей под тонкой кожей. Наверное, продружка у него привлекательная пиздец, даже жаль, что он в нее вкрашиться не может. Злиться на нее перехотелось. Ну как потому что злиться на человека, с которым такой уровень доверия и интимности во взаимоотношениях? Хотя, конечно, просто желание побеситься и сорваться на кого-то никуда не делось. Ебаные утры блять. Он поднял глаза к потолку и досчитал до трех, надеясь, что пассивная агрессия так пассивной и останется. Просыпаться, надо просыпаться, да, надо, бляха, ну, оп, оп, живем, живем, не орем на окружающих, дышим квадратом. Верочка вдела в уши золотые кресты – да кто бы сомневался, боже, у человека блять цыганский шик в крови в прямом смысле – соизволила накинуть японский красный шелковый халатик с пестрым драконом и присела рядом, но трогать не стала. Где-то в глубине души что-то совестливо екнуло, потому что Верочка даже все его заебы уже выучила, а он на нее с утра сходу наехал. От того, что она посмотрела на него виновато, стало еще противнее.
– Ну котик, не сердись, а? Если хочешь, можешь слиться, правда.
– Угу, и домой, к этим ебанатам? Ебать перспектива, нет, спасибо, не хочу. Пиздец. Бля, прости, раздражает все как хуй его знает что, – Азик ткнулся ей в плечо, позволяя потрепать себя по затылку.
– Все окей, мой хороший, ну чего ты? Это нормально хотеть кого-то ебнуть в семь утра. Я обычно тоже хочу, просто я живу одна, а сегодня я, ради исключения, на позитивном, – тонкие пальцы с длинными острыми ногтями запутались в его пересушенных краской гренадиновых кудрях, – и вообще, я сейчас умница.
– Это почему еще?
– Потому что я о тебе подумала и кофе тебе заварила.
Азик хмыкнул и перехватил ее узкое запястье. Пальцы скользнули по прохладному браслету. Она сжала его ладонь своей. Вообще-то и правда было достижение, потому что Верочка и забота о ком-то, кто не она сама, – понятия очень и очень друг от друга далекие. Он провел носом по прохладному китайскому шелку, пахнущему травянистым шампунем.
– Верочка, я тебя обожаю пиздец.
Она негромко рассмеялась, поцеловала его в висок, встала и с кошачьей грацией потянулась.
– Еще бы ты не обожал… ну не закатывай глаза, ну я тебя тоже люблю, ты ведь знаешь, я ведь думала, что вторую такую суку я в жизни не найду.
– Иди нахуй, а, – он совсем оттаял и посмотрел на нее с нежностью.
Ох, Вера-Верочка, что бы он без нее делал? Нет, понятное дело, что жил бы себе и жил как и раньше, но нахуй оно такое надо? Были у него и другие подружки, конечно, и с ними он и пил, и гулял, и мальчиков обсуждал, и пары проебывал, но таких как Верочка он раньше не встречал никогда.
Можно было бы просто сказать, что они познакомились в лицее, когда она в начале этого года перевелась в их группу по мхк, где у его дизайна и ее гума стало общим что-то – наверное, они. Но Азик предпочитал другую версию этой истории. С Верочкой у них случилась лямите амороз — влюблённая дружба в переводе с французского — с первого взгляда.
Верочка Христо вошла в его грешную жизнь внезапно и отчаянно-красиво. Так, наверное, возникла перед Алеко Земфира, может, она даже была в таком же алом платье, и так же сверкали золотые цепочки на ее смуглой шее. Только его цыганская звезда не спустилась с кургана в бессарабской степи, она ворвалась в залитый солнцем класс спустя сорок минут после начала пары, бросила снисходительное “извините”, осмотрелась чуть растерянно, сощурилась – и в эту секунду их взгляды встретились. Ее агатовые ведьминские глаза страшно сверкнули. Он подался вперед, завороженный и ошарашенный. Их поразило осознанием: это – судьба. Так поражает молния, так поражает финский нож. Она вскинула густые черные брови, усмехнулась – он хищно улыбнулся в ответ, чуть опустив в шутовском поклоне голову.
– Ну, Вера, садитесь, раз уж снизошли до нас, – высокая, худая и похожая на высушенную воблу Феликсовна, наверное, иронизировала, но Вера ее проигнорировала. Она прошла по классу с видом, ясно говорившим: «я не опаздываю, это вы все приходите слишком рано». В груди у него затрепетало сердце от мысли, что девушка, равно походившая и на принцессу де Валуа, и на Эсмеральду, вдруг окажется рядом с ним – маленьким и пламенно-красноволосым.
Она села возле него. Сердце пропустило удар. Его опалило запахом легкого табака и терпкого кедрового одеколона. Если бы он мог видеть женщин сексуальными, он бы сказал не задумавшись, что она была сексуальна. Она протянула ему бронзовую тонкую ладонь:
– Вера.
И тут он наконец-то узнал ее. Все сошлось, даже левый глаз ее немного косил, да и голос у нее тоже был тот самый – низкий и с хрипотцой. Он сжал ее руку, хотя таким, как она, следовало бы руки целовать. Звякнули на ее запястье тонкие золотые браслеты, стукнулись друг о друга их кольца. Он, экстатически упиваясь этой игрой, горячо прошептал:
– Королева, мы в восхищении. Я в восхищении.
– Я рада, – она кинула взгляд на его закрытую тетрадь, и он не без удовлетворения увидел, как восторженно зажглись ее глаза, – я рада вас видеть, милый Азазелло.
Они были просто созданы друг для друга, их встреча была предопределена, это был союз душ, заключенный на небесах – или, что вернее, в преисподней.
Ну в общем. Через пятнадцать минут после знакомства они сошлись на мысли, что у Флексовны не только пары скучные и теория устаревшая лет на пятьдесят, но еще и окрашивание стремное и ей не подходит. Ей бы в холодный блонд, а лучше вообще оставить натуральную благородную седину как у ЕМШ. Через два часа они знали все самые кринжовые треш истории и всех бывших друг друга поименно. Через четыре – они разошлись лучшими друзьями. Через три дня они вместе напились, но это было еще закономерно. Дальше дружба закрутилась со скоростью курортного романа. Через неделю он просто за компанию с Верой сгонял на вступительное тестирование в резерв сборной по литературе, которой он не занимался нормально примерно ни дня в своей жизни, через полторы они попробовали поебаться (ничего не вышло, а они еще раз удостоверились каждый в своей ориентации), а через две с лишним недели они вместе сходили на митинг от КПРФ после выборов в госдуму. На нормальный митинг тоже сходили, но от первого у них осталось впечатление неизгладимое. Азик даже подозревал, что у Веры была теперь какая-то травма, связанная с Зюгановым, курящим рядом ментом и её криком «свободу Алексею Навальному!»
Так вот Азик и докатился до жизни такой. С Верочкой они то самое, которое скрепились комплексами и поехали дальше. И скрепились они, что самое главное, намертво. Никогда вот он раньше ни в чем умном не участвовал, иллюзий о своих способностях не строил, в лицей поступил потому что повезло ахуеть как (ну или потому что все было устроено для его встречи с Верочкой, тоже вероятно), а теперь благодаря неебически какой умной подружке обрел возможность на две недели съебаться на сборы для гениев. И ни учебу, ни мать, ни ебыря ее, ни их любви бесконечной, от которой блевать тянет, не видеть. Ну не счастье ли? Была, конечно, вероятность, что его импострество скоро вычислят, но Верочка уверяла, что нет и вообще он все сам, а она его просто направляла. Азик ее оптимизм не разделял, но это в целом была нормальная ситуация в их лавандовом браке.
Верочка уже выскользнула на кухню, чтобы не смущать и дать возможность переодеться – он перед ней ходить в чем мать родила не мог, все равно всякую мерзость про «ну она же девушка» так просто из головы не вытравишь – и через всю квартиру крикнула, что если он хочет есть, то пусть будет готов — либо яйца, либо зерновой творог, а больше ничего тут нет и никогда не было. Есть не хотелось, хотелось спать. И, возможно, помыть голову, чтобы если не почувствовать себя человеком, то хоть внешне человека напоминать. Он свесил ноги с кровати, уставился в пол, прогружаясь, перевел неосознанно взгляд на пальцы ног и чуть не взвыл.
– Да ебаный ты… пизда.
А он уже и забыл, что у них с Ариэль теперь из общего не только цвет волос. Каждый шаг причинял русалочке такую боль, будто она ступала по острым ножам и иголкам? Ну типа того, да. Новенькие голубые мартинсы не были созданы для таких оголтелых. Вчера они, если верить часам, прошли двадцать километров. Ноги, закономерно, оказались стертыми в пиздц. Надо будет у Веры хоть носки другие попросить: те они даже отстирывать пытаться не стали – столько там кровищи было. О том, что их сейчас снова придется надевать, он предпочитал не думать. В целом, и мысль о том, чтобы в плюс пять гонять в тканевых кедах выглядела более притягательно.
Азик без удовольствия зевнул, поднялся наконец, ахуел от жизни, увидел себя в зеркало, испугался. Скривился. Пробормотал, кляня себя за все хорошее:
– Потрясающе.
Мальчик-мечта, бойчик из сказки, звезда, нахуй, героинового шика. Он сощурился, разглядывая свое бледное помятое ебало. Пиздец, а он еще удивляется, чего отношений так давно нет, а все бывшие такие отморозки. Нормальные люди таких обходят за квартал. Интересно, это он вчера карандаш для глаз плохо стер или это просто от недосыпа? Он провел пальцем под глазом. Чернота не смазалась, и Азик нервно хихикнул. Приехали, конечная. Конченная. Он закрыл лицо руками, постоял так пару секунд, выдохнул. Так, ладно. Надо было найти рюкзак, одежду и телефон.
Уведов было дохуя, мать еще звонила, но он на телефонный разговор не решился, только написал, что у них с Верочкой все замечательно. Мать отправила ему кринжовый стикер и написала, чтобы он ее не обижал. Азик закатил глаза. Обидишь ее, как же. Ровно в тот момент, когда в его жизни появилась Вера, мать и ее шиз от него отъебались, перестав настаивать на отправке в монастырь, где его полечили бы от содомии. Ну как, началась, конечно, другая свистопляска, хоть и куда более приятная: «а вы с этой девочкой встречаетесь, да?», «когда уже ты Веру с нами познакомишь?», «ну, у нас видишь, тоже все так быстро закрутилось с твоей мамкой-то!», «вы уже два месяца дружите, ты когда ее к нам приведешь?»… ну вот вчера привел. Шиз был очарован абсолютно. Верочка, в черном платье с белым воротничком и двумя тугими косами, выглядела почти целомудренно. Вела она себя тоже соответствующе, нигде не прокололась, даже имя его настоящее ни разу не перепутала с привычным – не знай он истинного ее лица, сам бы уверовал в то, что она кроткий божий агнец, который в жизни и мухи не обидит, ни к каким лесбиянкам отношения не имеет и вообще в свободное от учебы время ходит не бухать, а молиться. Правда, с цитированием Библии по памяти она слегка (на его вкус) перегнула, но эффект все равно был поражающий воображение. Мать ему аж на ухо шепнула, чтобы он такую святую девушку берег как зеницу ока и в секс ее не ввязывал. Он кивал и думал про их пьяные поцелуи под пластинку Пугачевой. Уже когда они с Верой выходили от него, Азик спросил, откуда у нее такие потрясающие навыки. Она хрипло рассмеялась, выдохнула сквозь приоткрытые багряные губы пар от клубничной ашки и сказала, загадочно сверкнув глазами:
– У меня был очень хороший учитель. Ну, ты сам скоро увидишь и поймешь, о чем я, хотя он и растерял былые навыки… а ведь когда мы познакомились, он не то что не матерился, он слово мем через «э» говорил. И вот поверь, цитирование Библии – ни разу, блять, не перегиб. Я думаю, кстати, вы подружитесь.
– Препод типа какой-то? – спросил он тогда немного озадаченно, пытаясь вспомнить хоть одного человека, который бы в две тыщи двадцать первом говорил бы слово мем через «э».
– Мальчик один… не, я понимаю, звучит так, будто он ебанутый, но он правда хорошка, ты увидишь!
Азик даже специально в метро втихую почекал в очередной раз все олимпиадные отметки в инсте Верочки, потому что она его заинтриговала, конечно, пиздец как. Помогло это мало: ни дединсайдик со шторками, ни хорошенький мальчик, хрестоматийно иллюстрирующий понятие «лайт академия», ни единственный Веркин бывший мужик (себя он не считал, потому что это было интереса ради), упаси господи, на святых не тянули. Ну разве что светленький, но Вера про него вроде рассказывала в контексте «ты не первый и не единственный друг-гей», так что он отпал, несмотря на его одухотворенный взгляд. Хотя черт его знает, может и не одухотворенный. Вера говорила, что некоторые ее знакомые оттуда с травки не слезают.
От зеркала в комнате Азик перекочевал к зеркалу в ванной и убедился, что сам он тоже за торчка сойдет. Ну что, может Вера и права, у него действительно есть шанс вписаться в коллектив. Он расковырял прыщик на виске, подержал руки под водой, сидя на краю ванной, умылся и полез под душ, выкрутив почти до кипятка синий вентиль – кран у Веры был еще той джокушкой ловушкера. Стертые ноги и старые, но чувствительные шрамы обжигало больно, но он почти не реагировал, сонно разглядывая стыки между плиткой. Было в этом что-то завораживающее, почти таинственное, плывущее и качающееся, похожее на лопасти латаний на эмалевой стене. От пахнущего сибирскими травами шампуня голова кружилась еще сильнее. Он мимолетно подумал, что будет интересный экспириенс, если он ебанется сейчас и расшибет к хуям себе голову. Любопытные ощущения, а главное новые и неизведанные. Вода текла розоватая, видимо от того, что шампунь был для натуральных волос, а у него даже волосы натуральными не были. А как так, что у Веры они натуральные? Ну может и натуральные, но и все равно не стрейт. Кудрявые.
– Котик, ты там утонул или что?
Азик встрепенулся и резко ощутил, что вроде все. Проснулся теперь уже окончательно. Мысли прояснились, плитка уплывать перестала. Он приглушил воду и крикнул:
– Нормально! Ща я выхожу уже.
– Давай быстрее, тебя ждать заебешься!
Это он насколько отлетел, что Верка с ее похуизмом его пошла вытаскивать? Мда, пиздарики, нет, он и без дури шизу ловит конкретную. И вообще, от травки не вштыривает, от травки хочется спать. Азик провел рукой по волосам и выключил воду. Его обожгло резким холодом. Застучали зубы. Он чуть не наебнулся, выпрыгнул на теплый пол и минуты две простоял в полотенце, пытаясь согреться. Он бы и дольше тупил, просто Верочка опять забарабанила в дверь, подгоняя. Он ткунл рукой в экран телефона. Ебана, а выходить-то надо было через полчаса… он нахмурился, но понять, куда все время делось, он не смог. Азик быстро оделся, понадеялся, что даже если с волос накапает, то на темной футболке оно высохнет незаметно и вообще под блейзером не видно будет, нацепил свои цацки – и вышел на кухню к уже тоже собранной Верочке.
– Ебать, я так понимаю, все в советскую богадельню учиться, а мы с тобой – на Парижскую неделю моды? – он усмехнулся, немного обнажив верхние зубы, и прищурился.
Верочка, красота его неземная, сегодня была, видимо, на восточном вайбе, потому что на смену халатику пришла атласная черная рубашка с золотистыми змеями. Он мимолетно подумал, что если ей заплести косы, то она будет похожа на того чела из комиксов, который периодически мелькал у него в тви. Верочка покрутилась вокруг себя. Побрякушки на ее шее и запястьях едва слышно зазвенели.
– Ну так епта, а какой еще смысл жить, если не выебываться? Я вот не могу не выебываться. Ты можешь? Правильно, ты тоже не можешь.
– Не могу. Есть чем ебало замазать? Я просто свое сейчас не вытащу, – кофе, конечно, уже остыл три раза, но и так сойдет, зато язык не обжигает. Азик подтянул одну коленку к груди и посмотрел на Верочку, убирающую в шкафчик тарелку. Улыбнулся, потому что ей, малявке такой, пришлось даже для этого встать на цыпочки. Цыган на цыпочках цыпленку цыкнул…
– Слушай, главное, чтобы у нас с тобой эффект автозагара не получился, это как-то неполиткорректно будет, но вроде у меня Женечка что-то оставляла, я сейчас посмотрю! – она захлопнула шкафчик и обернулась к нему. Азик невольно залюбовался тем, как свет упал на ее нетипично-красивое смуглое лицо, запутавшись немного в жгучих черных кудрях.
– Ты либо реально у людей вещи выцыганиваешь, либо тут у тебя черная дыра, - он заглянул на дно чашки, но ничего интересного там не увидел, – как у тебя что не попросишь, так кто-то что-то у тебя оставил.
– Там же гущи нет, чего ты там высматриваешь? – Верочка взяла у него чашку, – ты мне напомни, я тебе потом погадаю. А вообще просто у меня энергетика такая, притягивающая богатство. Я тебе и кроссовки найду, че ты думаешь? Не поверишь блять, но и их тоже у меня забыли, но это еще пару лет назад и Мурзилка мой, а он придурошный. И тогда помельче был, кстати, так что… так, найти чем замазать ебало. Посиди тут пока! – и Верочка ускакала хлопать дверцами и стучать ящиками.
– Да не надо мне гадать, ты мне любовь до гроба с рыцарем кубков уже второй месяц обещаешь, а у меня что-то на горизонте ни рыцаря, ни даже кубков, – он повысил голос и откинул голову назад, чтобы видеть Верку в отражении в зеркале шкафа в коридоре.
Вообще, конечно, если она правда найдет что-то, что хоть сегодня можно будет надеть вместо злоебучих мартинсов, то это будет здорово. Похуй уже что, на самом деле, хоть батины боты, хоть стрипы, лишь блять не это орудие пыток. Он задумчиво посмотрел на Верочкину спину. Почему-то возникло чувство дежавю. Вроде бы уже говорили недавно про этого, как его, Мурзилку, но когда? В каком контексте? Кого Верочка так обозвала? А черт его знает, Азик и рад был бы, да не вспомнил. Вспомнил Женечку, но это было несложно, потому что вот про нее Вера трещала примерно восемьдесят процентов времени, и он подозревал, что она и есть ее таинственная прекрасная дама. Тем более, что было в этой строгой, будто выточенной изо льда девочке-снегурке что-то такое возвышенное, близкое если не к символистскому, то к трубадруейскому идеалу. И это тоже наводило его на определенные мысли, потому что если уж Верочка кого-то зовет «прекрасной дамой», то это неспроста. Очень вряд ли, что образ с такой традицией – и стал центром дискурса о любовном переживании без веской на то причины.
Ну вот, он и сам начал думать блять как Верочка и все эти ее умные подружки с гума. Дискурс, традиция – ебаный нахуй, дожили. Блять, они ж там реально в учебу задрачиваются, на профильные пары ходят, он был один раз на профильном русском с Верой за компанию – у него волосы на голове зашевелились от страха. Он и представить, блять, себе не мог, что в языке столько бывает звуков. Нет, это пиздец кромешный. У них-то че на дизайне? У них МХК – и все. Ну еще эти, бляха, уроки истории кройки и шитья, но они не считаются, это ебань такая, что хоть вой. И вот зачем ему это надо? На самом деле, Азик был уверен, что самого главного в жизни он уже добился: он научился рисовать красивые анатомически правильные хуи на полях в тетрадке. Все остальные навыки, с его точки зрения, на фоне этого меркли и становились незначительными.
Уже позже, когда они уже сидели в такси — он с Верочкой всегда чувствовал себя каким-то альфонсом — он эту мысль пробросил, рассматривая побитые носки старых светлых кроссов. Они были ему великоваты, но все было лучше гребаных небесных колодок. На счет хуев Верочка на удивление согласилась — навык, мол, и правда полезный. Азик почти своей победе обрадовался, ему не нравилось на самом деле, что Вера его хвалит за то, чего в нем и в помине нет, но она почти сразу же опять завела свою шарманку:
— Но вообще-то не принижайся, ты многое хорошо делаешь. И моим ты понравишься!
Он закатил глаза. Вот в последнем он правда сомневался. Никто — ни Женечка, ни блондинчик, ни дединсайд не выглядели как люди, которые могли бы оценить его хоть сколько-то одобрительно. Удивительно, кстати: он только сейчас понял, что для женского филологического сообщества вокруг Верочки оказалось поразительно много мужчин. Вероятно, это были вообще все мужики сборной. Ладно. Разберётся.
Когда через секунду после выхода из такси Верочка оказалась на шее у красивого и светленького, бросив его один на один с вещами он понял что нет — не разберётся. Все хуета, и еще неизвестно, лучше ли чем с его ебнутыми.