Его альфа пах раскаленным на солнце песком.

Константин даже не помнил, как именно во время охоты получил удар по голове: все и так навалилось, эта невыносимая капризность Натки, Кристиан Бьер, который старался задержаться по дворце подольше даже после окончания течки короля и осыпал его нелепыми ухаживаниями – право, лучше бы исчез с глаз Константина сразу после их последнего секса. Ваня, который отдалялся от него все дальше и дальше, и пусть Константин еще пытался хоть немного привести друга в чувства, но тот с потрясающим упорством запирался от него в свою раковину, как в глухую сталь или под твердую корку передержанного теста. Ваня не избегал их разговоров прям откровенно, но то и дело отводил взгляд в сторону и засматривался на какой-то бесполезный кусок стены или просто на одежду Константина. Все больше отмалчивался, не поддерживая разговор, который королю в итоге приходилось вести самому – в то время, как раньше они перебрасывались словами, как спелыми фруктами из сада, еще в детстве.

Конечно, Константин знал, что отношение его друга к сексу отличается от его собственного отношения, но никогда не думал, что оно отличается настолько. Точно не думал, что от пары безумно приятных разов, Ваня исчезнет от него, пусть физически еще и присутствуя рядом, но сердцем и мыслями явно находясь где-то очень далеко. Туда, куда Константина он уже не пускал. Лучший друг в таким моменты напоминал Константину пустую оболочку от былого себя.

Разговоры об этом не помогали, Ваня каждый раз стремился уйти и от них, и в итоге королю оставалось только ловить моменты былого расположения друга и радоваться хотя бы крупицам этого тепла. Константин и не думал, что отдаление друга настолько его заденет, перевернет весь привычный мир к фаргусам, смешав всего чувства и эмоции в один невыносимо плотный, тяжелый, удушающий комок и покроет все его тело непроницаемой пеленой, через которую любой звук и запах доносится как через плотно закрытую дверь.

Хотя, скорее он не думал, что Ваня настолько отдалится от этого. Возможно, действительно не стоило тогда давить на него. Не стоило принуждать к срыву, но, Фарг, Константин действительно не представлял, чтобы его первым альфой мог бы стать кто угодно, кроме лучшего друга. Эту мысль еще можно было игнорировать во время их “тренировок”, но не тогда, когда над ним нависла реальная угроза в лице лорда Цейта.

Константин не думал, что сделает этим Ване настолько больно, что тот решит постепенно исчезнуть из его жизни совсем. Королю, готовому при необходимости поставить на колени всю знать, было страшно.

Наверняка, это стало не последней причиной, по которой он пропустил опасность на охоте и получил чем-то тяжелым по голове, а очнулся уже в сыром трюме корабля работорговцев, направляющихся в Элмор.

Его сердце сжалось от ужаса, когда он понял, что сделают с омегой, попади он в руки элморцев. В лучшем случае – заклеймят меткой и оставят украшением дворца, потрахивая в жар и заставляя рожать от себя детей без продыху. В худшем же…

К счастью, перевозили их откровенные идиоты, к тому же беты. От удара о камень правый глаз Константина долго не открывался. Король слабел с каждым днем, вокруг него умирали другие похищенные люди, корабль плыл, казалось, целую вечность. От омерзительной вони моря, которого он раньше любил, Константина рвало. Но каждый раз, когда он был близок к обмороку, то слышал рядом спокойный голос друга.

“Костя, все будет хорошо. Ты устал, отдохни, только постарайся не проспать подъем снова на два часа, я не буду тебя будить”, – подобное, сказанное ласковым голосом с привкусом яблочного пирога, он слышал перед тем, как потерять сознание.

Константину следовало быть внимательней к другу, тогда они вместе не допустили бы такого.

Когда корабль наконец-то прибыл в Элмор, короля, обессиленного, продали в боевые ямы. Повезло, что покупатель не склонился к нему ближе, чтобы обнюхать – тот, одетый в дорогие одежды наверняка был альфой, но, должно быть, не хотел вдыхать корабельной вони от свежеиспеченного раба.

Его отдали в руки рабам-бетам, закинули в каморку, больше напоминающую темницу, к другим рабам-бойцам. Альф и среди них Константин не почуял. Впрочем, сложно было сразу говорить наверняка, ведь почти неделю после этого он провалялся в полубреду. Первый шрам, пересекающий переносицу и правую щеку, полученный за дерзость еще на рынке, горел на его лице, а Ваня неосязаемой тенью сидел возле него и ласково гладил по волосам.

Кормили бойцов недурно, отправляли к ним лекаря, поэтому Константин быстро окреп. Держать оружие в руках было привычным после их дворцовых тренировок. Король с первого дня начал искать способы сбежать, но пока не видел ни одного – боевые ямы хорошо охранялись, явно принося владельцам немало дохода, и пробраться через ряды вооруженной охраны выглядело невозможным. Константин сжимал в руках меч, заносил его над очередным противником (к счастью, “хозяева” не требовали добивать проигравшего, бой шел до первой крови), восстанавливался после травм и думал, думал, думал, в тревоге ожидая первой течки здесь.

Он уже хорошо знал это чувство перед ней, когда все внутри словно сжимается в тугой, пульсирующий комок, пуская дрожь по телу. Поднимается температура, все тело начинает нестерпимо гореть, жар окутывает его с головы до ног. Воздух пропадает куда-то ко всем фаргусам, и ни один вдох не насыщает. Потом комок взрывается – и приходит ноющее желание. Чтобы хоть кто-нибудь коснулся. Кто угодно. Коснулся, помог, снял этот жар хотя бы на несколько минут, приласкал, охлаждая горящее тело прикосновениями. Спас от желания, взял. Это было так сладко чувствовать рядом с Ваней, мерзко – с Цейтом и почти равнодушно рядом с Кристианом Бьером. Впрочем, инстинктам омеги было совершенно плевать, кто принес бы ему облегчение, тело тянулось к любому альфе, заглушая любые доводы рассудка.

Среди бойцов не было альф, но никто не дал бы Константину послабление из-за течки – более того, узнай про нее хоть кто-нибудь, его тут же продали бы для других целей. Первую течку ему повезло: его не вызывали в ямы, к ним не заходили знатные люди, порой желающие купить себе бойца из рабов для личного пользования. Константин продержался в нее, как уже привык держаться во дворце. Единственное – почти не спал, понимая, что может выдать себя во сне. Он урывал только несколько часов в ночи или днем, во время боев других, когда все внимание было приковано к тому, что происходит в ямах, а не в их каморке. К тяжести течки добавился туман бессонницы, сразу по окончании течки он проспал почти сутки, но был счастлив, что удалось ее скрыть. Хоть и понимал, что долго это длиться не сможет. Один взгляд, одна догадка – и пусть другие рабы тоже часто стонали во сне от боли воспоминаний, но если хоть кто-нибудь распознал бы омежный жар в сонных метаниях короля, то здесь ему осталось бы находиться недолго.

Константин догадывался, что из знатного дома, куда продали бы омегу, было бы проще сбежать. Но если его не сделают игрушкой для альф, то наверняка пометят (хотя, пометить могли и в первом случае). И пускай он искренне всю свою жизнь считал, что метка не помешает ему ни в чем, но сама мысль получить ее от случайного альфы, от рабовладельца, когда в Релении наверняка ждет и все еще ищет его Ваня, казалась королю ужасной. На троне он уже укрепился, метка не испортит мнения лордов, только облегчит их общение в жар короля, но…

Но чужая метка навсегда забрала бы у него родной запах яблочного пирога со сталью. Плевать на все остальное и даже на возможность ложиться с альфой, как омега: Ваня же не изменит свое решение, но лишаться запаха друга Константин не желал. Этот запах был с ним с самого детства и всегда поддерживал в трудные минуты, сама мысль о том, что его можно потерять навсегда была мучительней любого удара, полученного в бою. Страной наверняка сейчас управляет Наталия, Ваня помогает ей, и, да, нужно было срочно ужесточить слежку за хищением реленитов в Элмор, но Константин позволил себе побыть эгоистом в том, чтобы не платить меткой за побег и продолжал искать способ сбежать именно из боевых ям. Шрамы на собственном теле, расцветающие после очередного боя, его не страшили.

Ваня бы наверняка его за это не осудил. Друг в целом видел в Константине омегу больше, чем тому хотелось бы.

Когда в их ямы закинули низкородного альфу, Константин вздохнул с облегчением. Теперь получится снять жар на ночь и хотя бы высыпаться, не рискуя от бессонницы попасть под удар. Альфа был элморцем, не подозревал о своем вторичном поле. Он пах какой-то странной смесью земли и цветов, названия которых Константин не знал, и сам не сразу понял, что значит чужой запах моря. Константин легко обезоружил его в первом же бою. Альфа не был воином, просто мужчиной из местных селений, разгневавшим своего эмира. Внешне он был на пару лет старше Константина, крепкий и смуглый, с коротким темным ежиком волос и выразительными элморскими глазами. Чуть ниже самого короля, не особо разговорчивым, но и не молчаливым, покорно принимающим свалившуюся на его плечи судьбу стать рабом. Константину даже подумалось, что все в Элморе живут в ожидании того дня, когда сами попадут в цепи – настолько все элморцы в их ямах спокойно принимали это. 

Маан до этого не знал, что он альфа, но легко понял это и сообразил, что значит запах Константина, когда у того пришла течка. Облизнулся, вскинул глаза.

– Боги преподнесли мне щедрый подарок! – воскликнул он, и Константин прервал его коротким:

– Боги заберут у тебя его обратно, если ты будешь слишком много болтать.

Он кивнул в сторону стражи, и Маан быстро понял. Отошел подальше к своей стене. Шумно сглотнул.

– Молодец, – спокойно похвалил Константин. – Я подойду к тебе ночью. До этого не шуми.

И, о, Релен, он почти забыл насколько приятно находить забытье в руках альф. Маан в сексе был скорее неуклюжим, но как же Константину было на это плевать. Перед тем, как окунуться в желанный океан удовольствия, он только тихо и прохладно предупредил:

– Закончишь внутрь или тронешь шею, не проснешься с утра. Обещаю.

К счастью, альфа оказался в меру пугливым и достаточно понятливым, потому что, если честно, ни фаргуса сам Константин бы во время секса за этим не проследил. Пока он дрожал от удовольствия посреди чужого цветочного поля, наконец-то отпуская всю ту боль и грязь, что пережил с момента похищения, последнее, на что хватало его сил – это на то, чтобы накрыть рот рукой, чтобы случайными стонами не перебудить остальных.

Жар спал после секса, и пускай это продолжалось только несколько часов до его возвращения, но Константин наконец-то смог выспаться и в течку.

К слову, этот элморец оказался не так уж и плох в роли нижнего, когда течка короля закончилась.

Время шло, и Константин наконец был почти готов подговорить других бойцов на побег, точно отследив время смены караула. Но, должно быть, поставки рабов стали еще больше, и в один день во время боя от него потребовали добить соперника. Если не это – то самого Константина бы отправили ко львам. Средне и тяжело раненых тоже больше не выхаживали, а отдавали на растерзание тем же животным на потеху голодной публики. Из бесед охранников Константин понял, что недавно случилась попытка побега из другой боевой ямы, на другом конце города, и всех попавшихся сразу убили, не пощадив никого. Стража усилилась и у них.

Бежать из ям больше было нельзя.

После того, как он забрал жизнь другого человека, простого реленита, по неудачной случайности попавшего в ямы, Константин ни раз подумывал о том, что подставиться или попасть к львам – не самая плохая судьба. Но тревога за свою страну и воспоминание о любимом запахе вынуждали его силой отогнать эти мысли.

Он все равно подставился, хоть и случайно. Пропустил удар, поскользнувшись, успел отбить его в самый последний момент. Длинная полоса боли рассекла его плечо. Повезло вспомнить дворцовые приемы и атаковать снизу, пронзив соперника мечом. В тот же вечер он подошел к стражнику и сказал то, что надеялся никогда не говорить в Элморе:

– Доложи наверх. Я омега.

Стражник ожидаемо хмыкнул и сплюнул на пол у ног раба, не собирающийся верить в его бредни, и Константин надавил:

– Я выкрикну это в ямах. И упомяну, кто это скрыл, Разим.

Он, конечно, получил за дерзость удар, но стражник все же отправился за владельцем ям.

И даже во время транспортировки и в самих ямах Константин не чувствовал себя вещью настолько, как когда к ним спустился одетый в богатые одежды старый альфа, бесцеремонно задравший его голову и обнюхавший его шею.

– Почему ты скрыл это? – спросил он, критично осматривая каждый шрам на теле Константина.

– Прошу меня простить, я не знал, что это важно, – специально на смеси элморского и реленийского ответил Константин. Альфа недовольно дернул бровью.

– Ты потерял товарный вид, даже милость богов не позволит мне выручить за тебя достаточно, – рассерженно пробормотал он, но все же отдал приказ забрать Константина из ям, отмыть и отправить в свой дом.

Альфа спросил у раба, когда у него период пламени (так называли жар в Элморе), и все оставшееся время до течки Константин провел в небольшой комнатке в доме “хозяина”. Его немного успокоила фраза и возраст альфы: такой вряд ли собирался оставить омегу себе, но каждый день король мерял комнатушку шагами и искал любую возможность выбраться из четырех стен.

Не нашел.

В первый же день течки альфа зашел к нему, оглушив запахом пыльного золота, довольно повел носом и велел “подготовить товар как следует”. Засуетились рабыни-беты, и через час Константина вывели из дома альфы на людную площадь, где все мелькающие вокруг запахи слились в сплошную удушающую какофонию. Он не знал, как будут продавать омегу, думал, что вторичный пол – достаточная редкость для того, чтобы альфы сами приходили в дом торговца, но недооценил Элмор. Продавать его собирались на большой площади, где каждый желающий альфа мог подойти, понюхать и потрогать течного омегу вблизи, заставляя его сходить с ума от одного за другим нового запаха.

Как бы Константин не цеплялся о воспоминания о запахе Вани, об их тренировках, о чем угодно еще, но к концу первого же дня и он не выдержал: тяжело рухнул на колени и позволил течке взять верх. Он задыхался от каждого нового запаха и дрожал от нового прикосновения, сгорая от жара, и единственным, на что еще хватало его выдержки и гордости, было не умолять купить себя уже кого-нибудь, лишь бы это все поскорее закончилось облегчением. Старый торговец заломил за него заоблачную цену, несмотря на первичное раздражение, и купили Константина только в последний день течки.

Высокий альфа с равнодушным лицом и острыми чертами, на десяток лет старше самого Константина, осмотрел его почти брезгливо, однако заплатил все, даже не попытавшись торговаться. Когда он потянул на себя цепи, поднимая раба, Константин попытался было прильнуть к альфе, но получил звонкую пощечину и короткий приказ:

– Не смей.

Конечно, с ним собирались общаться только приказами, он понял это по реакции тела. Такое не было в новинку даже в родовитых семьях Релении, где знатные альфы приказывали знатным омегам за дверями их домов. Будучи бесправным рабом король не мог и рассчитывать на что-либо другое. Но все тело его сладко задрожало от властного голоса, и Константин послушно отошел от альфы на расстояние вытянутой цепи.

– Иди за мной.

Каждый мерный шаг давался омеге с трудом. Измученному долгой торговлей ему хотелось броситься вперед, прижаться к альфе, но приказ сдерживал, не позволяя телу шевелиться без разрешения. Кажется, купивший его альфа пах чем-то связанным с камнями и солнцем, но среди других запахов разобрать этот Константин уже не мог. Возле своего дома альфа передал его в руки других рабов, а сам отправился дальше, унося с собой то облегчение, которое мог бы дать.

Вернулся в дом альфа ближе к ночи, когда течка Константина успела закончиться.

В доме этого альфы, “хозяина” Рамедзина, было, кроме Константина, еще шесть рабов-омег. Рамедзин игнорировал мужчин вне их течки, вызывая в свои покои только рабынь-женщин. Его дом был богатым, полным слуг и рабов, полным его детей от жен из знатных семей. Рабов, как быстро понял Константин, “хозяин” заставлял выпить элморскую вариацию Лунного настоя, не желая делиться своей кровью с “чернью”. Сам хозяин много отсутствовал дома, под его контролем было несколько ювелирных, товары из которых заполняли дорогие прилавки не только Элмора, но и отправлялись в другие страны. Константин бы не удивился, узнай он, что сам однажды дал добро на покупку изделий Рамедзина для Натки.

Рабы-омеги в этом доме были во многом предоставлены сами себе. Они имели возможность свободно перемещаться по части его территории и саду, но не имели возможности покидать их пределы. Конечно, у ворот всегда стояло достаточно охраны, но после боевых ям эта свобода пьянила настолько, что Константину пришлось силой напоминать себе, что просто сбежать не выйдет даже отсюда. Тем более, что он был единственным, кому пока не дозволено было покидать их крыло, потому что у него не было метки.

Зато у него было почти три с половиной месяца, чтобы избежать ее получения.

Ему снился Ваня. После пяти с небольшим дней среди буйства запахов и прикосновений разных альф, когда Константин без памяти уснул в доме новоявленного “хозяина”, во сне он увидел лучшего друга. Ваня пах не резко, сладость пирога не пленила разум, но мягко наполняла собой запах вокруг. Ваня улыбался и держал его руку в своей, неспешно поглаживая и мило краснея. Он тихо пошутил про то, что Константин наконец принес в засушливый Элмор воду, и Константин рассмеялся, откидывая голову ему на плечо.

– Костя… – прошептал Ваня, осторожно, едва ощутимо проводя по его шее самыми кончиками пальцев.

– Что, оставить ее для тебя? – смешливо уточнил Константин, и Ваня фыркнул:

– Наесться соли я могу и в другом месте, твое Величество.

Они рассмеялись оба, а потом Константин тыкнул друга в бок, а по пробуждению впервые задумался о том, что получать метку в Элморе не хочет не только потому, что не готов расставаться с запахом стали и яблочного пирога. Нет, понял Константин, куда больше ужаса и отвращения вызывала в нем сама мысль о том, что метка на его теле могла быть не от Вани. 

Он поспешил тогда.

У Константина было только три с половиной месяца на то, чтобы сбежать. Каждый раз, когда он смотрел на других омег из дома Рамедзина, метка первой бросалась ему в глаза – высоко на шее, как никто не ставит на знатных омегах в Релении. Отчаянная мысль “Если я не успею, то получу такую же” билась в его голове, смешивая мысли и отвлекая от плана. Константин гнал ее прочь, не показывал волнения внешне, учтиво общаясь с остальными в доме, но каждый раз, когда он не мог сразу найти подходящую деталь для построения плана, эта мысль снова захватывала его целиком и полностью.

“Ваня, если я выберусь отсюда без метки, то я прикажу тебя укусить меня, хочешь ты того или нет, – думал Константин и тут же исправлял себя: – Когда я выберусь.”

Он собирался бежать за неделю до течки: незаметно собрал драгоценности, в которых местные омеги не были ограничены, в наволочку подушки, узнал все о смене стражи, о том, по каким коридорам большого дома можно безопасно пройти ночью. Константин рассчитывал добраться до порта за эту ночь, оплатить отдельную каюту, избавиться в дороге от клейма раба и прибыть в Релению через пару недель после окончания течки. Так он смог бы добраться до дворца без труда. 

“Хозяин” в дни побега как раз будет увлечен одним из своих омег: Константин осторожно вызнал у них их циклы, вроде как сверяя со своим. Как никогда раньше сердце короля заходилось от тревоги, когда он беседовал с другими омегами и осознавал, что не чувствует их запаха даже вблизи. Свой отдавать элморскому рабовладельцу он не собирался.

Он просчитался. Поторопился, упустил вероятность, не узнал вовремя про прибытие важных гостей. За день до того, как он должен был бежать, их, омег, заперли в комнате. Выбираться через окно было полным безумием, но гости не уезжали, а когда собирались – не знал даже раб-бета, приносивший им еду. В предпоследний день перед течкой Константин решил рискнуть.

Он дождался момента, когда все уснут. Выждал еще немного. А затем – сумел спуститься, перебраться через высокий забор вокруг дома, но не успел отбежать от него на достаточное расстояние, как услышал шум погони.

Константин не знал города, поэтому достаточно быстро его загнали в тупик. Попытался отбиться, но пятеро охранников в итоге все равно повалили его на землю, больно скрутили руки за спиной и приволокли обратно.

– Почему ты бежал? – Рамедзин, казалось, был больше поражен, чем зол. Хотя наверняка не без этого. – Отвечай правду.

Он не касался Константина, закованного в цепи по рукам и ногам, брошенного в угол подвала дома, поэтому король (после их тренировок с Ваней) смог соврать:

– Прошу меня простить, хозяин. Я хотел купить себе свободу за ваше золото, – ответил он.

– Как ты планировал купить ее? – ухмыльнулся Рамедзин, и снова закончил вопрос приказом: – Отвечай правду.

– Я не знаю. Простите меня, я планировал узнать уже в городе.

– Тебе плохо здесь? Отвечай правду.

– Вовсе нет, великий хозяин, я лишь хотел быть свободен.

Рамедзин криво усмехнулся и приблизился к рабу.

– Омега бежал от меня однажды давно, и тогда у него был другой альфа, – задумчиво сказал он, и резко дернул Константина за подбородок. – У тебя есть другой альфа? Отвечай правду.

Он спросил это так быстро после прикосновения, что Константин не успел ни за что зацепиться, чтобы не поддаться прямому приказу.

– Да, – сказал он против своей воли и тут же закусил губу. Пустынный песок его “хозяина” довольно зашумел, радуясь отгадке.

Рамедзин выпрямился и отстранился.

– Когда у тебя пламя, омега? Отвечай правду.

Он все равно почуял бы это уже через день. Сбежать из цепей Константин так быстро не смог бы. А узнай элморец, что раб его обманул, не факт, что оставил бы его в живых, омегой был раб или нет.

Константин ответил честно:

– Послезавтра, хозяин.

Рамедзин улыбнулся.

– Я понял.

С Константином он больше не разговаривал, только велел охраняющим его слугам не допускать в подвал никого, несколько раз в день проверять цепи, кормить и поить омегу, а послезавтра "подготовить" его и привести в свои покои так сразу, как только тот неровно задышит.

Когда он ушел, внутри Константина что-то болезненно оборвалось.

Наверное, самым бесполезным, что он делал было оттягивание момента встречи с “хозяином” в жар. Все тело Константина горело огнем с самого утра, жар пришел почти сразу после пробуждения. Тяжелые браслеты на руках и ногах, уже успевшие натереть кожу, невыносимо жглись. Ровное дыхание давалось с трудом, от скрываемой дрожи у него крутило живот. Ему было плохо, ему хотелось альфу, хотелось, чтобы все тело перестало так ныть и требовать. А еще ему было страшно, как редко бывало до этого.

“Ваня…”

Один укус – и он больше никогда не почует друга, даже когда вырвется из Элмора. Убивать за попытку побега Константина, судя по всему, не собирались, поэтому в том, что в итоге вырвется, он был уверен.

С меткой.

Он плотно прикрыл глаза, воскрешая в памяти осколки запаха яблочного пирога и стали. Их учитель не рассказывал о метке ничего, кроме как то, что она ставится укусом в течку и после нее омега не чует других альф, а они – его. Константин догадывался, что такой рубец, какой он видел у матери, не получится безболезненно, но как же ему было плевать. Лучше бы все его тело покрыли болезненными укусами, но только так, чтобы каждый из них потом сошел без следа.

Он пару раз даже думал попытаться убежать по дороге к покоям “хозяина”, но быстро отгонял эту мысль, понимая, что от первого же приказа остановится еще посреди коридора.

– Фарг…

“Ваня, был бы ты здесь. Был бы я возле тебя.”

Ваня наверняка вспыхнет тяжелым металлом, когда узнает. Когда он сильно злился, Константин почти слышал, как рассекает воздух меч и как звенят стальные доспехи. Тогда от каждого слова обычно мягкого друга вздрагивало все внутри короля: пусть удары меча были не настоящими ударами, а лишь влиянием плотного запаха альфы, но омега не мог не реагировать на них. Когда Ваня был таким, у Константина подгибались колени от желания успокоить альфу любыми способами. Его альфу.

Увидев метку, Ваня наверняка разозлится настолько, что звенящая сталь погребет под собой весь дворец, только вот Константин этого больше не почует. Как не почует и сладкого пирога, когда друг отойдет и бросится тревожиться за него, Константина.

Из мыслей его вырвал лязг посуды: принесли еду.

– Хозяин приказал высечь тебя за вранье, если твое пламя не начнется сегодня, – предупредила Константина служанка-бета.

Есть он не стал.

“Прощай, мой любимый запах”, – подумал Константин и рвано вздохнул, отпуская контроль.

– Доложи хозяину… что оно началось…

Его песок почти обжигал, даже с другого конца комнаты.

Едва рабы-беты закрыли за ним дверь, Константин, тяжело дыша, вжался в нее спиной.

К тяготам жара добавилось то, что пересохло во рту от осязаемого запаха пустыни. И все равно в эту пустыню хотелось податься, окунуться с головой, позволить ей завладеть собой целиком и полностью. Даже в ее жаре чувствовалось успокоение. А Константину очень нужно было успокоение.

– Подойди, – приказал альфа, и Константин подошел.

Он слышал собственное тяжелое дыхание через гул в ушах. И, да, он мог бы взять внешние проявления течки под контроль, но “хозяин” бы только разозлился на это, а сбежать Константин уже не мог.

– Снимай одежду, – приказал альфа, и Константин скинул легкую накидку раба и свободные, сужающиеся книзу штаны.

Перед глазами мутилось, как оно всегда было в жар. Ему хотелось к альфе, ближе, хотелось. Песок? Пускай песок, ему хотелось почувствовать, как этот песок завладеет им.

Рамедзин сам шагнул ближе к Константину и сразу же притянул его к себе, уткнулся носом в шею. Его тело было ровно таким прохладным, каким и нужно было. Константин простонал.

– Твой запах подходит к моему, омега, – довольно сказал ему в шею Рамедзин, и Константин невольно выгнулся в его руках.

Горячий песок оседал на его теле, но прикосновения альфы дарили желанную прохладу. Константин вздрогнул всем телом и с наслаждением откинул голову, когда руки альфы, так правильно, по-хозяйски, спустились между его бедер. Прижали ближе к себе, и Константин простонал от досады, когда почувствовал касание пальцев, но не смог насадиться на них сам.

Дрожь оплела все его тело в такт движению пальцев альфы. Мерно шумел вокруг него зыбкий песок, затягивая все глубже.

– На постель, – приказал альфа, и, слава Релену, это был приказ. Простых слов омега бы уже не разобрал.

На дрожащих ногах он дошел до кровати и надрывно проскулил от того, что альфа не пошел за ним сразу. Он нужен был ему, сейчас. Константин не готов был ждать больше ни минуты.

Где-то глубоко в себе он помнил, что сейчас, когда близкое прикосновение разорвалось, он смог бы взять себя в руки. Но также понимал, что осознание происходящего будет слишком болезненным. Поэтому он даже не пытался, дав себе полноценно поплыть.

Альфа неспешно избавился от одежды и накрыл его тело своим. Без оттягиваний, без ласк – сразу вошел, заполняя так правильно и желанно, что Константину захотелось кричать. Его тело уже не напрягалось от удовольствия так, как в первые разы, но…

– М-м-м, – тихо простонал Константин, и услышал тихий смех, похожий на переливы песка в треугольных элморских часах.

Он не чувствовал ничего, кроме тяжелых волн удовольствия, пробегающих по его телу с каждым движением альфы. Как-то смутно, невнятно, коснулся себя. Не то, чтобы в течке прикосновения к члену вообще были нужны – скорее по привычке. В голове омеги мелькнула запоздалая мысль, что “хозяин” может быть против такого, но тот не остановил, и Константин вскоре снова утонул в его толчках.

Они были по-хозяйски равнодушные, нацеленные только на удовольствие альфы, но, видит Релен, омеге хватало их сполна. Константин глухо прорычал, откидывая голову от оргазма, и почувствовал прохладное дыхание на своей шее.

Он понял, что сейчас произойдет, еще до того, как его ослепила боль. Коротко проведя по ней языком, высоко на его шее альфа сжал зубы.

Учитель не рассказывал им ничего о том, насколько болезненным было для омег получать метку, и пусть сам Константин предполагал боль, но не думал, что она будет такой. Она заглушила для омеги даже его собственный вскрик. Любое наваждение спало, он не выдержал и уперся в плечи альфы ладонями. Попытался отпихнуть его, заставить прекратить, но в руках совершенно не было силы. Боль тонкими иголками расходилась от его шеи вниз, по всему телу, но сам укус горел сильнее всего. Больше всего это напоминало боль от клейма.

Когда альфа отстранился, омега смог только опустить дрожащие руки и накрыть одной лицо.

– Убери руку, – приказал альфа, довольно любуясь результатом своего труда. Сквозь влажную пелену Константин с трудом мог разглядеть его лицо, но чуял все в запахе.

Последним, который он почует.

Рамедзин наклонился к метке и тихо сказал, обдавая ее дыханием:

– Обычно так снимают боль омег, – он провел языком по метке, и, да, объятый пламенем укус на шее Константина на короткое время успокоился. Омега наконец вдохнул ровнее.

Только альфа отстранился – укус постепенно снова запылал. Константин длинно прошипел, постарался выровнять дыхание, чтобы продышать боль.

– Но ты не заслужил, сраэ, – продолжил Рамедзин, выпрямляясь над ним на кровати.

Толкнулся, еще раз, еще – и постепенно взял прежний темп. Все попытки Константина совладать с дыханием провалились ко всем фаргусам. Метка горела.

Удовольствие еще было, но оно не отвлекало от боли. Под конец Константин заметил, что “хозяин” замедляется, словно решая, что сделать дальше.

“Только не сцепку”, – взмолился про себя Константин, и ему повезло. Еще несколько раз сильно толкнувшись, альфа резко вышел и кончил ему на живот.

– Одевайся и прочь. – приказал он, тут же поднимаясь с кровати сам.

– Хозяин, чем я могу убрать семя?.. – тихо спросил Константин, и его голос был на удивление сорванным и хриплым. Но тело поднялось с кровати само собой, повинуясь приказу.

Метка горела. И кружилась голова.

Рамедзин хмыкнул, надев штаны и только в одних них возвращаясь за свой стол.

– Тебя отведут в купальню, сраэ. Прочь.

Он вызывал его дважды в день первые четыре дня течки. После этого Константина каждый раз отводили в купальню и мыли, словно “хозяин” понимал, что омега может не справиться с этим сам. Секс с альфой отвлекал, боль в метке унималась постепенно, зато нарастало ощущение неправильности происходящего: Константин понимал, что его еще не наказали на попытку побега. Он сам не был рабовладельцем, но прекрасно знал, что такое нельзя спускать с рук даже омегам. 

Мысль о том, что он больше никогда не учует Ваню, казалась ему даже странной. Каждый раз, когда Константин переступал порог покоев Рамедзина, его охватывал чужой запах, как оно всегда было со всеми альфами. Головой король понимал, что отныне так будет только с одним, но поверить в это сразу было сложно.

Наказание все же обрушилось на него в пятый, последний, день течки, когда с утра его не пригласили в покои “хозяина”, а привели в подвал, где снова заковали в цепи. Наверняка его собирались высечь, и к этому Константин был готов – несколько плетей перепадало ему еще в ямах, когда охранникам становилось скучно. Ни разу до этого его не секли в течку, но он был полон холодной решимости справиться и с этим.

Беззвучно вытерпев удар за ударом, болезненно рассекающих кожу спины, он обессилено повис на цепях. Теперь горела и спина, по ней текла прохладная кровь, щипал свежие раны воздух. Константин понимал, что умереть ему не дадут: омеги слишком ценны, но сознание упорно пыталось покинуть его, одурев от боли.

Тихие шаги он пропустил, но в нос ударил обволакивающий запах горячего песка. Константин услышал голос “хозяина” с другого конца подвала.

– Омега, подойди ко мне, – приказал альфа: все тело Константина затряслось.

Он был изнеможден после ударов плетью настолько, что не смог бы подняться на ноги, сейчас повиснув на цепях. Кроме этого, эти самые цепи вытягивались над потолком, не давая свободы рукам даже когда Константин еще стоял. Он физически не смог бы сделать и пары шагов.

– Х… хозяин, я… – с трудом прохрипел Константин. – Я не… смогу…

– Подойди ко мне, – повторил Рамедзин, даже не сменив тон голоса, и Константина затрясло сильнее.

Омегам не под силу противиться приказам альфы в течку, король уяснил это еще во дворце. Даже если это был не прямой приказ, а скрытый, как делал Ваня.

“Ваня…” – в голове Константина снова всплыл образ друга. Он постарался зацепиться за него, но тот тут же пропал от того, что альфа напротив повторил еще раз:

– Подойди ко мне.

Это было невыносимо. Все его тело рвалось исполнить приказ, напрягались изможденные мышцы, руки натягивали цепи. Против своей воли Константин попытался встать на ноги, чтобы сделать хоть шаг, но ноги не удержали его, и он снова повис на цепях. Невозможность подчиниться альфе рвала его изнутри.

– Подойди ко мне, омега, – снова приказал Рамедзин с другого конца комнаты.

Приказ, который он не мог исполнить, был намного мучительнее, чем все, что ему когда-либо доводилось вынести. Он скручивал все внутри Константина, бился изнутри о его тело, сжимал его голову в огненных тисках.

“– Мне перебить его приказы, если они будут?.. 

– Только если услышишь, как он предлагает мне уединиться с ним. Лишний раз не рискуй”, – он вспомнил их разговор с Ваней, и, о, Релен, как же он хотел бы, чтобы Ваня сейчас был здесь. Константин бы отдал за это все. Ваня смог бы отменить чужой приказ, рассечь его цепи. Казалось, что он смог бы даже подхватить его на руки и донести до дворца на них, ни разу с них не спустив.

И он пах бы сталью и яблочным пирогом, и плевать Константину на метку, его Ваня пах бы для него.

К фаргусам рамки дружбы, в фаргусам все, ему нужен был Ваня, его улыбка, его подколы, его краснеющие от малейшей пошлости щеки, он сам, его тепло, его ласковые, осторожные руки, его глаза, его…

– Подойди ко мне, – повторил Рамедзин, и Константин, откинув голову, надрывно закричал.

Он не знал, сколько это продолжалось. Может, только долю часа, а может, целую вечность. Но когда Рамедзин ушел, забрав с собой свой запах, Константин потерял сознание прямо в цепях.

Очнулся он уже у лекаря, зашивавшего его рассеченную спину. Эта боль была мелочью по сравнению с тем, что он испытал от приказов альфы, Константин ощущал ее сквозь плотную пелену. Течка отпустила, но всего его еще трясло изнутри. Он не думал, что приказы можно использовать так. Для пыток.

– Что мне приказано делать?.. – хрипло спросил он у лекаря, на что тот только пожал плечами.

– Полагаю, эмиру Рамедзину не будет дела до вас еще несколько месяцев.

Судя по обращению, этот лекарь был свободным человеком, не из штаба рабов “хозяина”.

“Позвал лично для меня?” – невесело усмехнулся про себя Константин.

Лекарь выдал ему короткие рекомендации: не ложиться на спину, несколько дней не вставать вовсе, не отказывать себе в пище, чтобы помочь организму скорее восстановиться.

Так Константин к фаргусам сбил себе любое подобие режима дня, просыпаясь только когда ему приходили менять перевязку. Спину горела, еще теплела на шее метка, но он лишь старался продышать эту боль.

Раньше, во дворце, он никогда не боялся приказов. Король твердо знал, что за приказ сможет снять с голову с плеч приказавшего. Подчиниться любому действию на пятнадцать минут, а потом справедливо покарать – звучало почти безопасно. Лорды не заставили бы его выброситься из окна, никто не рискнул бы даже заставить его изменить свои политические решения. Максимум, чего Константин ожидал – это короткого “Замолчите” или “Подите прочь” от взбешенного лорда вроде Цейта. Такое бессилие, как сейчас, он испытал впервые.

Самым сложным было то, что он уже прекрасно знал и по их с Ваней тренировкам, то в течке ему будет не за что зацепиться, чтобы проигнорировать приказ. Если Рамедзин захочет повторить пытку, то Константину придется только перетерпеть это. Он никогда не боялся приказов раньше, но теперь чувствовал, как страх морской тиной опутывает его внутренности.

Не то, чтобы он собирался сдаваться.

Способ не испытать повторения этого был точно такой же, как и способ сбежать: нужно было сперва втереться в доверие, притвориться покорным рабом, по возможности изучить город. Остудить свою голову – он уже дорого заплатил за поспешность – и бежать только тогда, когда все точно будет готово и проверено на сотню раз. Рамедзин не хочет детей от рабов, Константин лично видел, как сгибаются от боли омеги, выпившие Лунный настой, чтобы не понести. Это облегчит ему задачу. К самому сексу с альфой Константин относился спокойно: всю его сущность так тянуло к его запаху в течку, что это не казалось чем-то, происходящим против его желания, даже для него самого. Тем более, что это помогало снять жар.

Роль покорного раба он и начал играть, постепенно прилаживаясь и силой заставляя себя давить мешающие эмоции. Вне течки “хозяин” не обращал на него ни малейшего желания, вызвав к себе только через пару дней после того, как Константин встал на ноги.

– Ты еще думаешь сбежать, омега? Отвечай правду, – сказал он, и Константин легко распознал приказ.

Такому, без течки, цепляясь в воспоминаниях о запах Вани, он без труда сопротивлялся.

– Нет, хозяин, – Константин опустился перед хозяином в низком поклоне. – Я больше не смею и думать о подобном. Нижайше прошу меня простить за то, что я совершил.

Рамедзин довольно кивнул.

– Почему? Отвечай правду.

И как бы мерзко ему не было говорить следующее, но Константин подавил свой гнев и ответил без запинок, положив руку на шею.

– Отныне на мне ваша метка, отныне я принадлежу вам и душой и телом. Я больше не смею думать о подобии того, что посмел совершить.

Должно быть, элморец не знал о том, что омеги могут врать на прямой приказ. Этого ответа ему хватило.

– Уйди, – сказал он, и Константин покинул его кабинет. В тот день с его ног наконец сняли надетые после попытки побега цепи.

Все прочие омеги вокруг него так же имели метку, к альфам, кроме как к “хозяину” их не допускали, Рамедзин – пах, поэтому о последствии собственной метки Константин попросту забывал, больше внимания уделяя поиску пути выхода из сложившейся ситуации. Да, головой он осознавал, что больше не будет пахнуть для Вани и не учует Ваню самого, но в это было так сложно поверить, что оно казалось вымыслом. Нелепой сказкой, рассказанной специально для того, чтобы напугать тех, кто слаб сердцем.

Константин уже заметил, что Рамедзин дает много свободы своим женам (одна из трех была, к слову, высокородной, но бетой). Им дозволялось покидать пределы дома в сопровождении слуг без согласования этого с мужем, но отчитываясь по возвращению. В целом, насколько он знал про Элмор, для рабов даже омеги-рабы в этом доме имели много прав: большинство из них смели попросить у хозяина ту или иную вещь и редко встречали отказы, а также помыкали рабама-бетами и требовали от них обращения на “вы”. Даже о судьбе сбежавшего омеги Константин не услышал ничего ужасного: да, за него была назначена награда, но вернуть его хозяин требовал целым. Рамедзин был не склонен к излишней жестокости, живя лишь так, как ему было удобно: сам он проводил целые дни в своем кабинете или вне дома, налаживая дела семьи. Он не был мягким настолько, чтобы его можно было продавить, особенно с позиции раба, но к нему можно было найти подход, чтобы и Константин получил больше свобод.

После прошлого провала ему нужно было изучить город. “Хозяин” не интересовался мужчинами никак, кроме как омегами в их течку, поэтому подобраться через постель к нему бы не вышло. Обсуждать с рабом свои рабочие дела он также бы не стал.

Однако, ему явно нравился запах Константина. Не раз Рамедзин повторял, что их запахи хорошо сочетаются. Константин решил зайти с этого.

Он пришел без вызова, своевольно, спустя несколько недель после еще одного жара (слава Релену, альфа поверил в его ложь про побег еще в прошлый раз и не стал повторять вопрос в течку). Постучал в дверь с подносом в руке и опустился на одно колено в ожидании того, как откроется дверь.

– Зачем ты пришел? – без особого интереса, но и не строго спросил у него “хозяин”.

– Прошу меня простить, – поспешил ответить Константин. – Но на дворе стоит пугающая жара, и я позволил себе дерзость принести вам охлаждающего вина из ваших погребов.

– Ты взял его без моего разрешения? 

– Я не посмел открывать бутыль, хозяин. Если вам будет неугодно, я верну ее обратно. Я лишь узнал от других рабов, какое вино вы предпочитаете, и хотел доставить вам удовольствие. 

Рамедзин недоверчиво нахмурился.

– Зачем тебе это? Отвечай правду.

Чем чаще король слышал прямой приказ, тем проще было сопротивляться ему. Константин продолжал тренироваться в этом и здесь. Он легко сорвал:

– Я хотел порадовать вас. Я осознал, как много вы даете нам, омегам.

“Я хочу втереться в тебе в доверие, друг. Мне нужно, чтобы ты отпустил меня изучить город. Начну с вина, ты же не будешь против?”

Рамедзин так же недоверчиво усмехнулся.

– Проходи. Налей в бокал на тумбе и уходи.

Константин специально помедлил, открывая бутыль. Со спины его обдало раскаленным песком, за своей спиной он услышал глубокий вдох.

– Бескрайнее море… – негромко сказал элморец, и Константин повернулся, чтобы, чуть опустившись, протянуть ему бокал. При этом он сделал шаг назад, чтобы учуять его было сложнее.

– Для меня счастье, что я могу доставить вам удовольствие своим запахом, – учтиво соврал Константин, и альфа взял бокал из его рук.

– Ты неудачно рожден мужчиной, омега, – задумчиво проговорил Рамедзин, разглядывая вино.

– Прошу меня за это простить.

Рамедзин тихо усмехнулся, мягко.

– Полно. Уйди.

Тело Константина не попыталось сдвинуться само по себе – значит, это был не приказ. Он низко поклонился “хозяину”. 

– Стоит ли мне забрать бутыль? – учтиво спросил он.

– Сколько ты держал ее в своих руках, омега? – спросил Рамедзин.

– Только пока открывал, хозяин.

– Тогда забери.

Константин забрал бутыль и с низким поклоном покинул кабинет до того, как “хозяин” повторил бы, что ему следует уйти.

Он искал любой возможности дать элморцу учуять свой запах, но при этом оставляя себе пространство, чтобы уважительно отступить при лжи – чтобы "хозяин" не прочел ее. Константин не знал, все ли альфы способны распознать ложь по запаху вне течки, как это делал Ваня, но больше не собирался рисковать. Когда он говорил учтивые, но обманные фразы, то или опускался перед Рамедзином на колени или отступал, чтобы низко поклониться ему. Все внутри гордого короля пылало от подобного унижения, но Константин раз за разом запихивал эти эмоции куда поглубже, чтобы достать их только потом, вернувшись в покои омег. Со временем он избавился от необходимости их доставать вовсе.

Рамедзин оказался еще мягче, как король предполагал. Он чем-то напоминал несуществующего персонажа из сказок, который все силы тратил на то, чтобы его семье жилось хорошо и комфортно, находя в этом свое удовольствие. Конечно, он был элморцем и рабовладельцем, что накладывало определенные изменения на его взгляды, но если отбросить всю шелуху и оставить голую сердцевину, то "хозяин" был той самой редкостью, что можно назвать "хорошим человеком". Разбираясь в том, как он мог бы подобраться к нему, Константин попробовал поставить себя на место рабовладельца-альфы и без удовольствия понял, что сам бы наказал раба-омегу за попытку побега намного суровее. Точно – так, чтобы это стало примером для других.

Король не испытывал неприязни, ровно как и приязни к своему "хозяину", скорее изучал его, как изучают детали мозаики перед тем, как ее собрать. Детали Рамедзина не было неприятно держать в руке, только и всего.

Константин не рисковал напирать слишком сильно. Он заранее вызнавал у слуг-бет расположение "хозяина" перед тем, как под любым предлогом войти в его кабинет. Делал это Константин тоже не очень часто, но с удовлетворением понимал, что слышит все меньше приказов и все дольше времени занимают их короткие беседы. Рамедзин не давал рабам забыть их положение в иерархии: бесправные вещи, но слепо не гнал, предпочитая сперва выслушать. Возможно, поэтому он так удивился попытке Константина бежать: даже те рабы, кто подставляли спину под плеть за провинность в доме Рамедзина, точно знали, за что их наказывают. И знали, что наказания не последуют, выполняй они указания хозяина исправно.

– Я интересую тебя, – отметил Рамедзин, когда Константин зашел для того, чтобы передать ему пустые бумаги от торговца лично.

– Это сущая правда, хозяин, – ответил Константин, стоя возле него. И сделал шаг назад для поклона, уже зная, что за этим последует приказ.

– Почему? Отвечай правду.

Честным было сказать, что не прошло и года, как Константин жил в его доме, а подобный прямой приказ воспринимался для него простым вопросом: чтобы соврать на него достаточно было вспомнить широкие коридоры Рилиандила и светлую макушку с нежным запахом рядом, в них. 

– Метка значит для меня многое, хозяин, – ответил Константин. – Я был бы счастлив, если бы вы позволили быть полезным вам до конца моей жизни.

Рамедзин усмехнулся, откладывая бумаги на стол.

– Подойди.

Константин подошел, и альфа подался чуть ближе, повел носом, вдыхая чужой запах. Сейчас важно не соврать, сразу понял Константин, важно перестраховаться. Нужно сформулировать так, чтобы неточный ответ звучал правдой.

– Ты волнуешься, – сказал Рамедзин, и омега ответил:

– Меня охватывает волнение, когда я рядом с вами.

– Почему?

– Я опасаюсь сказать неверное слово и тем испортить ваше настроение.

– Ты любишь мужчин?

– Раньше… я любил и женщин и мужчин, хозяин.

– Сейчас?

– Сейчас мои мысли занимаете вы.

– Почему?

Этот вопрос оказался сложным. Да, альфа мог бы не почуять именно ложь, но наверняка чуял волнение Константина. Тот только рвано вздохнул и попросил, не отвечая:

– Хозяин…

Рамедзин удовлетворенно ухмыльнулся.

– Когда твое пламя, омега? – спросил он.

– Через две недели, хозяин, – ответил Константин, про себя довольный тем, что "хозяин" все больше и больше доверяет ему – король чуял это в легком шуме песка.

– Иди, – сказал ему Рамедзин.

Повезло, что не приказал. Константин отступил и поклонился. 

– Если вы позволите, – учтиво сказал он. – Я умею читать и писать, как по-реленийски, так и по-элморски. Моя семья была из приграничных районов, отец научил меня. Надеюсь, вы не сочтете это дерзостью, я лишь хотел, чтобы вы знали это и могли использовать, если только вам будет это угодно.

– Покажи, – приказал Рамедзин и кивнул на свиток на своем столе.

Константин прочел вслух первую строчку из него, стараясь, чтобы это звучало не так, словно он вырос с книгой в руках, но и не так, словно увидел впервые.

Рамедзин кивнул.

– Теперь иди.

Константин поклонился вновь и покинул его кабинет.

Спустя две недели Константин снова нашел успокоение в обволакивающем запахе горячего песка. Ему даже показалось, что Рамедзин был к нему более внимательным: хотя, честно сказать, в течке подобное не имело никакого значения. Согласно жестокой природе, омег вело в этот период буквально от всего.

В последний день “хозяин” впервые не вышел под конец. Константин, позволивший себе поплыть, как и всегда в доме Рамедзина, не сразу сообразил. Не то, чтобы он смог бы воспротивиться, даже знай заранее.

– Дыши, омега, – услышал он голос Рамедзина.

Это был приказ: тело повиновалось ему само. Самый странный приказ, который ему доводилось получать, мельком подумал Константин, еще не отойдя от оргазма, но вскоре понял его причины.

Внизу, внутри, у входа член альфы увеличился, набух – и Константин невольно, рефлекторно сжал его собой сильнее. По всему телу омеги прошла острая пульсация удовольствия. Константин подавился бы воздухом, если бы не приказ дышать.

– М-м! – он выгнулся всем телом и громко простонал.

Рамедзин выпрямился над ним на постели и, кажется, довольно смотрел. Впрочем, что именно бы он ни делал, омега уже не мог понять… Новая волна, такая же оглушающе острая, прошлась по его телу, погребая под собой. Кажется, Константину отбило даже нюх. Вокруг него был песок, но омега не чуял его, только знал, что он есть, не чуял, только чувствовал, не мог уловить настрой, только…

От новой волны он с силой вцепился в простынь и выгнулся сильнее. Дышал он согласно приказу, но в его рту скопилась слюна, и омега никак не мог вспомнить, как ее сглотнуть. Он мотнул головой вбок, пытаясь вспомнить это, но не смог – и вскоре приглушенно почувствовал, как его щека прижимается к чему-то мокрому. А еще он почувствовал сильную пульсацию внутри себя, неспешную, и, кажется, это она пускала волны, но…

– М-м-м!! – как же ему было плевать, что именно делает ему так хорошо.

Теплые ладони прошлись по его груди, с нее – на плечи, но омега не потянулся за прикосновением, только жадно принял его, выгибаясь от очередной острой волны. Кажется, все его тело тряслось.

– А-а… м-м-м!.. Ха-а-а… – он слышал даже это приглушенно.

Такого никогда не было даже в течку. То, что происходило с ним сейчас, было чистым животным безумием, лавиной удовольствия, пронизывающего все его тело, пока снизу член альфы растягивал его так, что сложно было даже …

“Сцепка, – сквозь туман понял Константин. – Это сцепка…”

Мысли быстро рассеялись, вытесняемые удовольствием ко всем фаргусам. С новой волной омега непроизвольно вцепился зубами в простынь, чтобы не кричать.

Теплые ладони скользили по его телу все то время, что омегу трясло. Дыхание в итоге все-таки сбилось, и он сквозь пелену услышал новый приказ дышать. Как же он был за него благодарен.

Когда его тело, внизу, наконец расслабилось, омега почувствовал, как альфа влажно выходит из него. 

– Ха… ха-а…

– Первое слияние? – услышал Константин вопрос, и постарался кивнуть.

– Д… д-да… х-хозя… ин…

Какая-то короткая мысль, какое-то болезненное ощущение неправильности, словно его первая сцепка должна была пройти не так – мелькнули меньше, чем на секунду и тут же потонули в дрожи его собственного тела.

“Хозяин” не прогнал его сразу, как это обычно бывало после секса. Не велел даже подняться с кровати и одеться. Рамедзин надел штаны, прошел к своему столу. Открыл один из верхних ящиков и достал оттуда бутылек.

Константин легко понял, что в нем было.

– Пей, – приказал альфа, и Константин с трудом приподнялся на локтях и осушил Лунный настой в пару глотков.

– Благодарю… вас…. – ответил он так, как было принято отвечать всегда, когда “хозяин” даровал что-то рабам.

Губы Рамедзина исказила короткая усмешка.

– Покинь мои покои сразу, как сможешь встать, – сказал он и сел за стол, потеряв к омеге любой интерес внешне.

Но Константин чуял, как запах альфы внимательно наблюдает за ним до тех самых пор, пока омега не покинул покои. Уже в купальне у него скрутило живот, но это было намного лучше, чем понести от элморца. Боль он уже умел хорошо терпеть.

Ту мелькнувшую короткую мысль Константин легко разобрал, только оказавшись вдали от Рамедзина. Как и все остальное, свою первую сцепку король предпочел бы отдать Ване. 

Пожалуй, Константин слишком поздно понял, что хотел бы отдать ему и свое сердце.

Не прошло и недели, как “хозяин” вновь вызвал его к себе.

– Переведи на элморский, – сказал он, кивнув на листок бумаги, лежащий на краю его стола.

Константин поспешил учтиво поклониться и взял листок. Зачитал, переводя в процессе чтения. Это была переписка с владельцем ювелирного магазина из Сьявика, сам листок был уже немного помят: Константину показалось, что он пролежал у Рамедзина не один год. Речь в переписке шла уже о согласовании способа транспортировки изделий так, чтобы за мелкую партию не пришлось платить слишком дорого. Закончив, Константин поклонился и вернул листок на стол.

– Хорошо. Запиши это теперь, – сказал Рамедзин и подвинул к нему пустой листок и чернила.

– Велите мне записать это по-элморски, хозяин? – уточнил Константин и получил кивок.

“Хозяин” был деловым человеком во всем. Если раб-реленит умел читать и писать, то Рамедзин собирался это использовать.

Константин неспешно записал, и “хозяин” вытянул из стопки на столе третий листок. Сравнил написанное на нем с тем, что написал его раб.

“Проверяешь меня по старым письмам?” – догадался Константин.

Наконец Рамедзин удовлетворенно кивнул.

– Завтра тебе принесут другие. Ты сделаешь то же, – сказал он.

– Хозяин… – Константин учтиво поклонился. – Прошу меня простить, но делать это в комнате для омег… Боюсь, вас может не устроить результат.

Ему давно нужен был повод покидать покои омег надолго и без подозрения. В библиотеке, которая располагалась вне территории, по которой омеги имели право свободно передвигаться, наверняка была карта города. Ему нужны была эта карта, как и несколько книг по устройству местных городов. Константин уже пожалел о том, что недостаточно изучал Элмор раньше.

– Поясни, – выгнул бровь Рамедзин, и его раб снова поклонился.

– Если вы позволите, – ответил он. – Там всегда царят разговоры, и часто вызывают рабов-бет. А также движения других могут помешать записывать что-либо… Буквально.

Рамедзин задумчиво нахмурился.

– Ты просишь меня о покоях для тебя, раб?

“Я требую от тебя играть по моим правилам. Ничего сложного, просто просто продолжай мне верить.”

Константин наигранно пораженно взмахнул руками.

– Я не посмел бы! – хотя отдельные покои, побег из которых никто не отследит (Константин уже знал, что в прошлый раз хай подняли сами остальные омеги. Даже знал, кто именно) тоже звучали хорошим вариантом. – Я лишь имел дерзость понадеяться, что вы позволили бы мне заниматься этим в библиотеке. Она расположена прямо возле сада, который вы дозволяете нам посещать, и я посмел надеяться…

Рамедзин задумчиво покачал головой.

– Ты желаешь общения с кем-то из той части дома? – спросил он. – Отвечай правду.

Проигнорировать коротко сжавшее горло желание сказать правду было для Константина сущим пустяком.

– Только с вами, если вы изволили бы навестить библиотеку в одно время со мной, – он сделал вид, что ответил это поспешно, словно слова вырвались сами. Зажал рот рукой. – Прошу меня простить… – пробормотал он в ладонь. – Надеюсь, мой ответ не оскорбил вас… Я готов понести наказание, хозяин…

К слову, Рамедзин выглядел достаточно недурно, и король не отказался бы рассмотреть его в качестве своего нижнего однажды на разок-другой. Ощутимо старше, конечно, но… Хотя, возможно, это просто говорило в нем желание показать элморцу настоящую разницу в их статусах. Константин проглотил эту мысль, чтобы не отвлекаться на нее.

Рамедзин усмехнулся.

– Можешь использовать библиотеку. Уходи.

Константин вновь низко поклонился и покорно ушел.

Спокойно прошерстить книги было сложно: в библиотеке большого дома часто кто-нибудь был. Карту Константин нашел и теперь жадно впивался в нее глазами каждый раз, когда оставался один. Он не мог срисовать даже ее клочок, чтобы проще запомнить, полагаться приходилось только на глаза. Быстро нашел боевые ямы и торговую площадь, понял, по какому пути его вели. Сложнее было с домом Рамедзина: вся дорога от площади до него была в памяти Константина покрыта запахами, а не картинками. Он помнил, куда бежал ночью, но элморские улицы были похожи одна на другую для реленита: они выстраивались кругами вокруг главной площади. Потратив на это больше времени, чем ему хотелось бы, Константин наконец нашел нужный дом.

В остальное время он переводил деловые письма “хозяина”. Чаще это было общение с лордами портовых и приграничных городов о стоимости провоза товара, а также переписка непосредственно с владельцами торговых кораблей. Писем было немного, но Константин переводил их специально неспешно: пусть “хозяин” считает, что подобная работа занимает у него больше времени, чем могла бы занять на самом деле.

Он заметил, что Натка сместила часть лордов. Это было странно: его королеве наверняка хватило бы на это глупости, но в отсутствие Константина ей без сомнений помогал Ваня, а вот он выступил бы против такого. К мягкому голосу друга детства Наталия бы прислушалась, если только они не разругались по ее вздору. Тогда Ваня не смел бы спорить с королевой.

Или они оба сделали это осознанно, подумалось Константину. Его самого не было в своей стране уже немногим больше двух лет, и если жена могла бы с радостью отбросить поиски, заняв трон сама, то Ваня наверняка бы искал Константина до последнего вдоха.

“Мог ли ты догадаться, что я в Элморе?” – подумал Константин.

Если Ваня что-то подозревал про Элмор, то мог внимательно изучить все, что связано с приграничными территориями. Ему не хватило бы характера на то, чтобы смещать лордов за одно предположение, но если он нашел бы доказательства…

Константин хмыкнул. Здесь рабы с “жемчужиной” ценились дороже простых, но по факту никому не было дела до того, почему у того или иного реленита разные глаза. Пока на нем клеймо – никто не стал бы и слушать, что говорит раб. Элморцы не задумывались об этом, попросту не интересовались. Даже своих свободных женщин они могли закутать в плотные одежды, а интересоваться чужой внешностью считалось здесь почти оскорблением. Даже крупный торговец Рамедзин наверняка не слышал про гетерохромию пропавшего омеги-короля Релении, а если и слышал, то не пытался связывать факты. Его раб был для него его собственностью, а что там касается свободных людей другой страны – уже не его интерес.

Иногда Константину попадались письма с заказами напрямую от реленийских лордов, но из них нельзя было узнать ничего, кроме стоимости тех или иных изделий и ожидаемых сроков их доставки.

Во дворце король не следил за тратами каждого лорда, знал только размер отчисления каждого региона в казну столицы. Но подозрительным показалось ему то, насколько много мог отдать за пару сережек новый лорд Сьявика: их стоимость была почти равна почти трети того, сколько из этого региона поступало в Сьявик. Да, белое золото и лучшие драгоценные камни, но откуда у него было столько средств? Регион был богат, но не настолько. Ната спонсировала смененных лордов сама? Нет, подумал Константин, на такую глупость не способна даже она.

Что-то не сходилось.

Чем больше писем он переводил, тем яснее видел, что что-то было не так. Изменилось слишком много имен. Почти четверть приграничных лордов и лордов побережья, через которое тоже шла торговля. Это было перебором, остальные подняли бы раж против королевы. И было неясно, какого фаргуса Ваня ее не остановил. Константин начинал всерьез опасаться, что жена развалит его страну. Он рассуждал над этим, все больше вглядываясь в карту элморского города, стараясь запомнить сплетение улиц и опознавательные знаки на них как можно скорей. 

Еще странным казалось королю, что несмотря на такие затраты от приграничных лордов, сама Ната не выписывала ничего себе лично. Когда он был во дворце, она то и дело требовала безделушек то с одного конца света, то с другого. Не могла его королева ни разу за пару месяцев не купить ничего от элморского ювелира. Да, она не ориентировалась на то, что носят жены лордов, но сама задавала моду и была увлечена этим. Она взяла бы что-нибудь хотя бы из интереса и выписала бы это лично во дворец. Она, конечно, могла бы уже сделать это, до того, как Константин добрался до писем, но почему тогда мода в приграничных районах жила, если королеве не понравилось?

Константина успокаивала мысль о том, что в столице наверняка остался Ваня. Но факты не сходились с его ожиданиями даже от жены. Он видел в буквах и цифрах на бумаге, что в его стране что-то не так. Ната не справлялась.

Ему приходилось силой остужать свою голову, когда он находил очередное подтверждение этого. Один раз Константин уже поторопился. Больше подобной оплошности он допустить не может: тем более, что мягкость Рамедзина далеко не бесконечна. Если Константина поймают еще хоть раз, то, может и не убьют, но публичного дома он не избежит. А там придется выстраивать все с нуля, и это займет намного больше времени, чем построить точный план тут.

Первым он запомнил путь к порту и к аптеке. После сцепки Рамедзин дал ему Лунный настой, как всегда давал после нее рабам-омегам и любым рабыням-женщинам после секса, но рисковать Константин не собирался даже здесь. Спокойней будет иметь такой под рукой. Потратив на это несколько дней, Константин решил, что оптимальным вариантом будет заплатить за покупку какому-нибудь мелкому торговцу из города, заплатить драгоценностями “хозяина”, которых тот не жалел для омег и жен. Константин соврет ему, что потерял. Треть браслета до покупки и остальное – как только получит бутылек в свои руки. В комнате омег настой хранить было бы опасно: Константин хорошо чувствовал возрастающую неприязнь к нему остальных (его она только забавляла, их было бы легко поставить на место). Поэтому он изучал доступную ему часть дома. Место не должно было быть заметным и не должно было навлекать подозрения лично на него. Константин проверял на прочность камни стен и почву в саду, осмотрел каждое дерево и его кору. В итоге он решил остановиться на постаменте одной из глубоких ваз, стоящих в коридоре: слуги исправно протирали их поверхность, но никогда не перемещали. Бутылек должен быть небольшим, трещины по задней части постамента хватило бы, чтобы спрятать его там.

Интересно, наказали бы его, если бы он приласкал милую молодую рабыню-бету из тех, кто приносил им еду?.. Она сама явно была бы не против.

Оставалось подобраться к Рамедзину достаточно близко, чтобы с первой (и единственной, на которую у него будет шанс) просьбы получить разрешение выйти в город. Одного омегу “хозяин” наверняка не отпустит, но за день Константин сумеет утомить сопровождающего достаточно, чтобы тот ослабил бдительность. Тем более, что делать ничего в первые вылазки он и не собирался, сперва нужно будет разобраться в городе.

Мысли о плане вытесняли из головы Константина мысли о Ване. С Ваней он обязательно увидится, жаль только, что увидится в платке на шее. Константин явственно представлял, как будет выглядеть лицо его любимого, когда тот поймет. А еще он заранее знал, каким будет его запах, хоть и понимал, что больше его не почувствует. Ване будет тяжело, и Константин сделает все, чтобы помочь ему проще отойти от новости, но, честно сказать, сейчас королю больше всего хотелось просто увидеть любимого и услышать его голос. Пусть и без запаха. Главное, чтобы Ваня был рядом.

– Ты затянул, – недовольно прокомментировал Рамедзин, принимая из рук Константина переведенные письма.

Сам элморец по-реленийски понимал очень мало. Константин извиняюще опустился на колени.

– Прошу меня простить, хозяин, – заискивающе (мерзко заискивающе) сказал он. – Я… я знаю магазин, про который идет речь. Я посмел вспомнить и… меня захлестнули воспоминания. Простите.

Рамедзин нахмурился.

– Тебе следовало уже забыть о них, раб. Ты принадлежишь мне.

– Для меня счастье принадлежать вам, хозяин, – Константин на долю секунды задержал дыхание, собираясь. Другой попытки у него не будет. – Если бы вы позволили… – и он замолчал, словно подбирая слова, но на самом деле создавая интригу. Старая уловка хорошо работала и здесь.

– Продолжай.

Константин “благодарно” кивнул.

– …я мечтал бы увидеть город, в котором стоит ваш великий дом. Я виноват в том, что недостаточно знаю о вашей стране, и поэтому мои мысли невольно иногда тянут меня в ту, что раньше была моим домом.

Он все еще стоял на коленях, и услышал тихий смешок.

– Зачем тебе это? – спросил Рамедзин, и, как всегда, бесполезно приказал: – Отвечай правду.

– Потому что это ваша страна и ваш город, великий хозяин, – легко соврал Константин, не поднимая головы. – Я мечтал бы узнать о них больше, если вы позволите мне это.

“Чтобы я мог сбежать от тебя, прихватив столько золота, сколько смогу унести. Ты же не будешь против?”

Рамедзин бесцветно хмыкнул.

– Что именно ты хочешь увидеть? – спросил он, и Константин ответил:

– Я… хозяин, если вы позволите. Я мечтал бы увидеть большие улицы и площади, а также все, что вы считаете, что мне стоит увидеть, чтобы я мог отныне думать только об Элморе.

Рамедзин помолчал, точно прикидывал что-то в голове. Константин едва сдержался от того, чтобы сделать шаг ближе: так он смог бы почуять ответ в запахе альфы.

– Я позволю тебе это, – наконец ответил “хозяин”, и королю впервые за долгое время даже не пришлось играть перед ним эмоции.

Он радостно вздохнул.

Опуститься еще ниже на колени – уже пришлось через себя, но это была мелочь по сравнению с тем, что его план продвигается, как нужно. Константин подавил ухмылку.

– Покорно благодарю вас, хозяин! – поблагодарил он. И памятуя о том, насколько Рамедзин человек дела, “покорно” предложил: – Позволите ли вы сделать мне что-то для вас, чтобы продемонстрировать свою благодарность?

Рамедзин не интересовался мужчинами, Константин ожидал что тот максимум потребует подойти, чтобы вдохнуть его запах. Так и вышло.

– Встань, омега. Подойди, – приказал “хозяин”, и Константин подошел.

Почтительно опустил глаза и прикрыл их, когда почувствовал теплый вздох возле своей шеи. Он был доволен полученным по плану разрешением настолько, что не волновался за то, что его море может его выдать: запах всегда разделяет настрой носителя. Песок альфы удовлетворенно качнулся в элморских часах.

“Несколько переворотов – и меня не будет в твоем доме, друг. Вдыхай, пока можешь.”

– Твой запах чистый на редкость, – сказал Рамедзин, и такое Константин слышал впервые. Он переспросил:

– Хозяин?..

Ответа, конечно же, не последовало. Рамедзин отстранился.

– Уйди.

Для похода в город ему выделили сопровождающего: крепкого раба из бет. Кроме того, Константину было приказано скрыть тело под одеждой цвета темного дерева. Это было королю даже на руку: когда он будет бежать, даже случайный встречный ночью не сможет узнать его, как раба Рамедзина. 

Сопровождающего он утомил, как и планировал. Сперва они дошли до главных улиц под “контролем” беты, затем Константин обошел часть из них на несколько раз, вроде как любуясь, но по факту сверяя карту из библиотеки с тем, что видел собственными глазами. Он задавал много вопросов, на которые бета так же утомился отвечать. Поэтому когда в оставшееся время Константин пожелал осмотреть другой путь от главной площади к дому “хозяина”, бета только негромко попросил:

– Если хозяин спросит про это, молю вас, промолчите, – и Константин кивнул.

Все шло слишком точно по плану, который он долго выстраивал (неприятным было только заново взглянуть на торговую площадь издалека, но в городе было достаточно мест, чтобы не заходить на нее сегодня), и ему пришлось с усилием напомнить себе, что расслабляться рано. Он прикинул, где находится порт, где боевые ямы, в окрестностях которых его могли бы узнать, где должна быть аптека, но первый выход в город не должен был вскружить ему голову. Константин не имел право этого допустить. К слову, сам подплан с аптекой облегчился, когда король-раб увидел, насколько на улицах много нищих, которых он мог бы туда отправить.

Он призвал себя к холодному спокойствию. Как морские глубины всегда спокойны, что бы не происходило на поверхности воды, так и он сам должен был быть собран. Это даже приносило ему удовольствие.

Рамедзин вызвал его вечером и спросил о городе. Выслушал осторожно наигранные восторги и сожаления по поводу тому, что такой большой город не осмотреть одним днем, и велел уйти прочь. Не то, чтобы Константин рассчитывал на что-то другое, хоть вызова он и не ожидал. 

Через неделю его отпустили снова, а на третий раз раб “осмелился” попросить выдать ему средств для того, чтобы купить фруктов в пути. Не получил, но уже вечером такие фрукты подали в покои омег.

Все шло, как и предполагалось, и, казалось, никаких потрясений в устаканившейся действительности не будет до самого побега.

Константину повезло, что он тогда был в библиотеке один.

Среди пары новых писем, которые ему передали, было одно с упоминанием округа Думетрума. Король на несколько раз перечитал неестественную строчку:

“...а также в Думетрум, по согласованию с лордом Веррат, которому принадлежат его земли…”

Константин шумно выдохнул, когда убедился, что точно не ошибся в прочтении – а ведь сперва он даже допустил мысль, что два года в Элморе и один-другой неудачный удар по голове в боевых ямах могли пошатнуть его знание родного языка. Но нет. На листке было четко и без исправлений написано именно это: “лорд Веррат, которому принадлежат земли Думетрума”. Поверить, однако, все равно было сложно.

“Бред”, – подумал король, снова впиваясь в письмо глазами.

Это звучало как бред. 

Весь Думетрум не мог принадлежать мелкому лорду из поместей, граничащих с Иленией. 

Думетрум был дарован Канардам еще за сотни лет до рождения самого Константина. Он принадлежал Ване. Да, у правления регионом после возвращения из королевского дворца еще был его отец, но после смерти того все земли перешли бы к Ване и больше ни к кому.

Константин вдохнул. Выдохнул.

Натка же не могла сместить Канардов. Это было бы перебором даже для нее, подумал Константин.

Это звучало как полный бред.

Король прикрыл глаза, стараясь обдумать все спокойно.

Даже если бы, подумал он, отец Вани умер, а сам Ваня так и остался бы во дворце (а в этом Константин не сомневался), то управление землями Думетрума перешло бы к кому-то из родственных семей Канардов, как оно было во времена правления отца Константина, когда отца Вани с семьей вызвали во дворец, назначив его советником короля. Но это было лишь управление. Принадлежали земли бы все равно главной знатной семье региона. Константин еще раз пробежал глазами все письмо от начала и до конца.

Все остальное в письме было сформулировано четко и верно, без искажения терминов. 

“Фарг.”

Значит, с единственным неверным словом: именем лордов-владельцев Думетрума, отправитель (мелкий лорд Дайии) тоже не ошибся.

Константин шумно сглотнул.

Значит, Наталия действительно сместила Канардов.

Ярость резко поднялась в короле – как всегда, пылкая и несдержанная, затмевающая все вокруг. Он с трудом не порвал листок, но призвал себя к спокойствию (внешнему, внутри он все равно пылал). Элморская одежда на нем, метка на его шее, необходимость играть роль послушного раба ради побега – все это разом перестало для него существовать. Рискни хоть кто-нибудь сейчас тронуть Константина – на своей шкуре бы испытал, каков гнев короля Релении. Раб, хозяин, альфа, омега – плевать, король готов был покарать любого, кто причастен к тому, что он сейчас здесь.

Он понимал, что нужно было успокоиться. Самым действенным способом это сделать для Константина всегда было вдохнуть запах Вани. Податься ближе, положить его руку себе на плечо – пусть примитивно, на одних инстинктах, но раз прикосновение альфы помогает, это можно было использовать. Тем более, когда речь о Ване: его успокоения хотелось.

“Больше это не поможет”, – клацнул зубами Константин. Вани не было рядом. Брать себя в руки он должен был сам.

Он глубоко вдохнул и выдохнул.

Повторил.

Медленно, осторожно, вслушиваясь в каждый звук своего дыхания, он старался унять пламя, обжигавшее его руки и грудную клетку. Ему нужно было собраться и подумать. Он ни раз давил гнев и ярость, затыкая свою гордость для того, чтобы опуститься в низком поклоне или даже встать на колени перед Рамедзином. Фальшивил тоном с другими омегами его дома. Даже в боевых ямах он сдерживался от того, чтобы выкрутить руку стражнику, посмевшему отвесить королю удар. Он должен был собраться и сейчас. Силой напомнить себе, почему это нужно, и собраться.

Только когда Константин понял, что он успокоился достаточно, то вернулся к письму.

Письмо было свежим. Наверняка Рамедзин сломал печать, пробежал письмо глазами и сразу велел унести к “рабу” для перевода. Раньше Константину не попадалось упоминание Думетрума, но была возможность того, что сместили Канардов недавно. Если это было так, то нужно было понять причины, по которым Наталия могла так поступить. 

Константин прикрыл глаза, воскрешая в голове образ жены до мельчайших подробностей. 

Ната вполне могла попасть под чужое влияние, но не настолько, чтобы рискнуть так поступить с Ваней. Даже если Константина спустя почти три года отсутствия официально похоронили, ей было бы невыгодно выходить замуж еще раз: муж тут же забрал бы себе власть. Молча прогибаться под других она не умела: шипела и кололась, как розовый куст, и жглась, как горячий чай. Нет, Натке было бы выгодно править самой.

Возможно ли было, что Ваня так сильно упорствовал в поисках пропавшего короля, что это стало бы причиной их ссоры?

Нет, даже честному и открытому Ване хватило бы хитрости для того, чтобы после запрета королевы (с Наталии сталось бы его наложить) продолжать искать Константина уже тайно. 

Король глубоко вдохнул и выдохнул, вспоминая, как много лордов сместила его жена. В прошлый раз он откинул эту мысль как почти невозможную, но теперь, после того, земель лишились и Канарды, она приобрела вес. Константин отпустил листок, чтобы не смять его – и сжал ладони в кулаки на столе.

Сместить лордов могла не Ната.

Константин уже предполагал, еще на корабле, что покушение могло быть неслучайным. Позже, в ямах, от реленитов он услышал то, что на троне королева, а что там до короля, никто из бойцов не знал. Король, мол, то ли сгиб, то ли пропал. Ната не спланировала бы такое, не смогла бы. А если планировала не она, то ее бы тоже свергли. Или взяли бы в жены. Константин допускал, что до деревенских и мелких горожан, какими были новоприбывшие рабы, информация доходит с задержкой, но свадьба в дворце – большое событие, а о ней он не услышал. Наталия точно пробыла у власти, одна, королева-регент, как минимум год после его похищения. 

А вот после этого года против королевы-омеги могли поднять переворот.

Король резко поднялся из-за стола, опрокинув ко всем фаргусам стул. С силой вцепился в стол, низко склонившись над ним. 

Ваня бы не оставил Наталию. Он был бы с королевой до конца, сражаясь до последней капли крови, как и все из семьи Канардов.

И, Фарг, это все было самым возможным вариантом из всех, которые Константин мог увидеть. Переворот.

Константина затошнило.

Переворот означал, что Ваня мертв, как и весь род Канардов – Канарды бы не продались. Ната, скорее всего, тоже мертва – ей хватило бы гордости не лечь под захватчика. Власть в Релении в чужих руках. Трон захвачен. Константину некуда будет возвращаться: скорее всего, в родной стране его убьют сразу как только увидят его глаза.

Король накрыл рот ладонью, чтобы не вырвать на стол. Его живот резало так, будто в него вонзили раскаленный клинок и проворачивали в нем раз за разом.

Ваня мертв. Реления захвачена. Константину нужно было как-то взять себя в руки.

Приглушенно он услышал шаги – и раскаленный песок обдал его со спины.

– Омега, тебе плохо?

Только не фаргусово заражающее эмоциями прикосновение альфы, успел подумать Константин до того, как на его спину опустилась тяжелая рука – но все равно сдержался от того, чтобы отшатнуться.

Затапливающее искреннее волнение без примеси брезгливости.

– Простите… меня тошнит, хозяин… – выдавил из себя Константин.

А вот теперь – брезгливость. Рамедзин резко убрал руку.

– Если ты понес от меня, то будешь наказан, – процедил он, и Константин сжато прошептал:

– Прошу меня простить, я пил… – он и не мог бы не пить Лунный настой: каждый раз о таком, подавая бутылек после сцепки, альфа приказывал ему в течку. Кроме того, что он и не собирался бы его не пить, сама мысль о…

– Молчать, – прервал его Рамедзин.

Он брезгливо, быстро покинул библиотеку, даже не взяв ничего, за чем наверняка пришел. Константин услышал, как “хозяин” велит другим рабам увести омегу в отдельные покои и вызвать свободного лекаря.

Жестокий, но действенный и крайне полезный урок: цепляться за все, за что получится, чтобы добиться цели – Константин получил его сполна. Прикосновение Рамедзина помогло ему прийти в себя.

Конечно, лекарь не нашел ни одного признака беременности или болезни, но в отдельных покоях Константина продержали еще несколько дней. От рабыни-беты, приносивший ему еду, король узнал, что “хозяин” велел высечь рабов-поваров, а свободных людей, заведующих кухней сменил на других.

Каждую ночь Константину снился Ваня, а днями в одиночестве у него было время примириться с мыслью о вероятной потере. Не до конца, конечно, до конца и не вышло бы, но Константин силой запрещал себе падать в отчаянную боль потери, переключаясь на мысли о судьбе своей страны.

Поэтому в боевых ямах стало больше людей, реленитов. Поэтому столько имений сменили своих лордов. Поэтому он ни разу не встречал в письмах Рамедзина упоминание дворца.

Ему нужно было собраться перед побегом, и он сделал это.

Опасения по поводу того, что могли бы сделать с ним в его собственной стране, король отбросил. Он будет скрывать себя столько, сколько потребуется. Бывшая раньше его болью метка стала хорошим подспорьем: она скроет его запах от случайно встреченных альф и омег. На шею Константин наденет платок, гетерохромию скроет повязкой. Даже если он потерял Ваню и Наталию, свою страну захватчику король Релении не отдаст. Тот уже допустил, если не одобрил, продажу людей Константина в Элмор. Что бы он ни планировал делать дальше, законный король ему этого не позволит.

Чем быстрее, тем лучше, но только на холодную голову, он должен вырваться из Элмора. Путь к порту Константин уже знал.

Тогда, при прикосновении, сильной эмоцией Рамедзина было волнение. Конечно, понимал король, это вряд ли было волнением за раба, как за человека. Скорее как за захворавшую зверюшку (пожалуй, рабы-омеги не были откровенно вещью для “хозяина”, в отличие от рабов-бет), которая обладала вполне себе человеческим телом, и вот внимательным к телам своих “питомцев” Рамедзин был. Константин давно понял, почему “хозяин” проводит сцепку только в последний день течки своих рабов-омег: от Лунного настоя так болезненно крутило живот, что терпеть это в жаре было бы кошмарно. Также "хозяин" отправлял других рабов в помощь для омег в купальнях после секса и нанимал свободных лекарей для слежки за их здоровьем. Капризы “питомцам” дозволялись просто потому что у Рамедзина была возможность исполнить их, не отвлекаясь от дел. Если твоя лошадь чахнет в стойле, а для тебя подобные траты лишь горсть песка в пустыне, то найми человека, который мог бы обкатать ее по ближайшим дорогам – тем более, что для сопровождения Константина Рамедзин отправлял своих же рабов.

Видит Релен, из этого отношения к омегам-рабам “хозяина” король планировал выжать все.

Несмотря на брезгливость, которую он почувствовал от прикосновения элморца после, Лунный настой для себя Константин все же достал: так, как планировал. Отныне он будет держать под контролем все. Сперва после того, как ему разрешили покидать отдельные покои, он осторожно пришел к “хозяину” и убедился, что отношение этого делового человека к “рабу” не изменилось. Рамедзин посчитал, что причиной тошноты омеги была плохая еда, сменил поваров и закрыл для себя этот вопрос. Константину он снова поручил перевод писем, а перед тем, как прогнать его из своего кабинета, приказал подойти.

– Откинь голову.

Константин откинул, и Рамедзин внимательно обнюхал его шею, видимо, убеждаясь лично, что лекарь не соврал и запах моря такой же чистый, как и раньше. Убеждаясь и наслаждаясь им. Константину это было на руку. "Чистоту" своего запаха он мысленно связал с чистотой своей крови.

Бежать он планировал сразу после следующей течки. Планировал прикинуться, что болезненность после Лунного настоя, который даст ему “хозяин”, не прошла за день. Так его снова отведут в отдельные покои. Те драгоценности, которые он сможет собрать, король оставит днем перед жалобой в глубокой вазе возле входа в них. Ночью – заберет в сами покои, которые не сторожат: омеги наверняка не покидают их, зная, что за этим последует наказание. Если все будет идти тихо, то последующей ночью сбежит. Если нет, то вернет “награбленное” обратно в вазу и потом достанет. Он больше не допустит себе никакого лишнего риска, любое приятно будоражащее кровь волнение должно остаться в прошлом. Вернет себе трон – может, вспомнит о нем.

Как ему действовать по возвращению в Релению, Константин пока представлял себе смутно. Главным сейчас было вернуться в нее. Он точно будет скрывать глаз и шею, возьмет себе другое имя, как это было еще в ямах. Сперва – разберется в ситуации там, а потом решит, как лучше поступать. На первое время золота Рамедзина у него хватит даже после покупки себе каюты в ближайшем же корабле. От капитана корабля придется избавиться на случай если элморец поднимет погоню (хотя, вспоминая побег от “хозяина” прошлого омеги, этого можно было почти не ждать: Рамедзин искал его только в Элморе, несколько лет. Но так Константину будет спокойнее.) Еще одна жертва в копилку тех, чьи жизни он забрал в ямах. Король Релении не имеет права позволить остановить себя ничему до тех пор, пока не наведет порядок в своей стране. Как бы больно от этого ни было ему самому – потерпит.

Последний жар в Элморе, последний жар, в котором он почует запах альфы, он все равно ожидал с волнением. Растворившись в чужом песке, чувствуя, как тот ласкает все его тело, Константин позволил себе насладиться этим сполна – и тут же освободил свои мысли от этого, как только покинул покои Рамедзина вечером пятого дня течки. Эти воспоминания больше не имели для него пользы.

Наволочка (что было) на шею – и большой шелковый плед с собой, в другой наволочке, которая играла роль сумки. Ночью, когда весь дом спал, он дождался пересменки у охранников и выбрался из окна. Тихо прошел к порту по мелким улочкам, не привлекая внимания. Почти половину того, что он смог унести – отдал за отдельную каюту на ближайшем корабле. И, о, Релен, как же ему повезло, что это капитан корабля был ослеплен золотом и слишком жесток к своей команде. На другом берегу рука короля даже не попыталась дрогнуть.

До этого – несколько недель в воде. Пьянящая свобода, блаженству которой король силой не давал взять верх, сохраняя свою голову холодной. Купленный у того же капитана темный плащ и повязка на один глаз – у матроса. Потом Константин заменит их на более удобные: как только поймет, как не привлекая к себе внимания продать драгоценности Рамедзина и получить за это монеты его страны.

Отложенный в дальний угол страх того, что он может встретить случайного альфу в жар и не подчиниться приказу, если тот увидит метку и попробует приказать. На корабле Константин еще не знал, что теперь, с этой меткой, сможет сопротивляться и в жар, только цепляться в мыслях придется не за запах яблочного пирога и стали, а за запах раскаленного песка, которой он предпочел бы забыть навсегда. В общем и целом заметят его метку только дважды, в первый раз – во время стычки с имперцами в маленькой деревушке в центре страны. Во второй – когда он наткнется в лесу на пару бандитов. "Да это же омега! Эй, бросай оружие и вставай на колени, детка!" – ухмылка и спокойное: "Прости, дружище. В другой раз" – в ответ. Только для них другого раза после этой встречи не наступит больше никогда и ни с кем.

Клеймо раба Константин срезал еще на корабле, когда услышал, что они скоро прибудут. Сперва хотел оставить себе напоминанием о том, что расслабляться нельзя ни на минуту – пусть спрятанное его под одеждой, но то останется на его теле. Потом все же решил, что метки для этого будет достаточно. Ее, с шеи, все равно не убрать, а клеймо может привлечь лишнее внимание, если в бою ему рассекут рубашку на плече.

Наконец, Реления. 

К сожалению, король правильно понял про переворот, только ошибся сроком: оказывается, после его “гибели”, Ната оставалась на троне всего семь месяцев.