— Дотторе, мать твою! Открой! Мне срочно!

Этот женский истеричный голос всегда раздражал его. Особенно, когда просил что-то сделать. Архонты, да его даже скрежет болгарки не перебьёт!

Написано же! «Не входить!»

— Или я выбью эту дверь!

Дотторе усмехается, продолжая игнорировать частое, нервное стучание, а то может уже и пинки ногами.

Старания её напрасны, а угроза бессмысленна и смешна. Металлическую дверь толщиной в десять сантиметров, закрытую на пять замков и щеколд, Леди, своими элегантными руками, не выбьет.

Да пусть хоть подохнет там.

Дабы показать, что насмехается над ней, непонятый гений на несколько секунд выключает болгарку и нежно, тихо напевает, своим охрипшим, резким голосом:

— Западный ветер уносит аромат вина

Горный ветер приносит свежесть и новизну…

Её заденет, в любом случае. Заплачь.

— Ты! Блять! Сейчас случай ох, какой серьёзный!

— Далёкий бриз тронет моё сердце

Ведь он поёт о моей тоске по тебе… Э на-на-на.

— Знаешь, я пожалуй… Пойду и напишу парочку бумаг для Её Высочества, — Но гораздо хуже, когда голос её становится самодоволен и горделив, насмешлив. Тогда видно эту отвратную, сучью натуру её, — Думаю, она заинтересуется, на что ушло пол бюджета страны и как это помогает нам. И нам тоже.

Довольство её заиграло всеми красками, когда послышались: нервный вздох; за тем, как что-то швырнули со всей силы на пол; после стучание и щелчки замков и петель.

— Что у тебя? — Со скрипом зубов мужчина открыл дверь, выпуская из помещения, отравленного химикатами и банальной вонью гнили и плесени, свежий воздух и неприятно поморщился вроде «чем у вас тут воняет? это что, кислород?»

И даже ухоженная, бледная кожа, пышные формы и соблазнительная, красивая шея её, обрамлённые кружевами кокетливого платья, не радовали и не заводили. Там, в лаборатории, есть дела поважнее.

— То-то же, — Брезгливо оглядев белый халат Дотторе, испачканный кровью, кажется, и пылью, и стараясь сдержать рвотные позывы от запаха, Синьора подвинула из-за спины, ближе к учёному виновника сея торжества, — Смотри.

На фоне долговязого, действительно очень высокого и даже где-то широкоплечего, хотя и болезненно худого, сгорбленного Дотторе, Скарамучча казался до умиления и смеха маленьким и хрупким.

Учёный посмотрел вниз на макушку и густые, тёмные волосы, и заглянул в пустой, абсолютно бессмысленный взгляд.

— Скарамучча. Ну и чё? — И обратился к женщине, всё ещё пристально глядящей на него.

— Ты что не видишь? Он какой-то… Не такой. Что с ним? Он отключился. Нормально?

— Дыа? Тц… И как?

— Я откуда знаю? Мы шли по лестнице, он остановился и упал, потом встал и сел уже «такой». Ты же с ним работал. Вот теперь и скажи, как его вернуть.

Оба были втянуты в комнату, а дверь за ними громко заперлась на замки.

Дотторе заинтересовался ситуацией.

Шестой Предвестник действительно был «ни жив, ни мёртв» — как пишут в русских сказках. Дышал, моргал, но все движения его были притуплены, словно без направления он и не мог их совершить.

Например, чтоб он поднял руку вверх, учёному пришлось самому поднять её, поддержать так и только потом отпустить.

Он не говорил и не понимал, о чём говорят другие. Речевой и слуховой аппарат словно сломались. Точно его сознание отключили.

«Кукла» — Пришло в голову обоим.

— А может и… Что с тобой?

— Ты находился здесь неделю… Архонты, какой ужас! В этой мусорке! — Пытаясь найти в помещении, напрочь засранном грязью, пылью, разбросанными колбами, инструментами и разбитым стеклом, угол почище, Синьора брезгливо осматривалась, стараясь вдыхать как можно меньше термоядерного запаха химии.

Нервно дёрнулась, прислоняясь к кафельной стене возле умывальника, тоже грязного, в котором, она была уверена, бесполезно мыть руки — из железного крана точно текла ржавая вода, стене измазанной копотью и толстым слоем жира. Поняла, что испачкала платье.

Воняло гнилой плотью, крысами, кровью.

— Да я привык, — Дотторе только пожал плечами. Для человека, чьё место отдыха — это пыточные камеры, который не раз пачкал руки и в крови, и в кишках копался, она имела странную логику и нехарактерную брезгливость. Хотя, наверное, просто притворялась, — Я говорю, может и не надо его обратно.

Женщина вопросительно вздёрнула бровь вверх.

— Ну а что, Леди? Посмотрите, какая куколка! Право, чудо!

— Ну да… Красив…

И личико, точно фарфоровое, с нежными щёчками; носик прямой, правильный; губы тонкие, но мягкие, приоткрытые, давали взглянуть на белые зубы и красный язычок; глазки в замечательном разрезе, большие, яркие; волосы причёсанные, гладкие, здоровые; кожа чистая, свежая. И правда, что самая прекрасная игрушка на полке ребёнка из графской семьи.

— Прелесть… Ещё и молчит.

— О, хаха. Верно подмечено, — Дотторе сунул в рот ему палец, как-бы осматривая полость, но на самом деле ради постыдного интереса, — Это уж лучше всего будет… Ммм, смотрите какой ротик замечательный.

Похотливые высказывания с уст учёного были непривычны.

— Приказать сшить ему платишек с рюшами, в каких ходят во дворце юные, благородные девочки и пару блядских, с кружевами, чтоб самому в зеркало было зазорно посмотреть. И будет хорошо, что скажите? Так ведь он и не поймёт, да и сказать — никому не скажет, ибо не вспомнит. Можно прям на этой кушетке его и нагнуть.

Синьора нахмурила брови, по большей части только потому, что идея ей чем-то даже и нравилась. Ну ведь такой хорошенький! Но если узнают… Ох, плохо будет. Да и не благородно как-то.

— Променять боевого товарища на секс-куклу? — Она усмехнулась, заглядывая в опустошённые, безжизненные глаза, и большим пальцем поглаживая его светлые губы.

— Зачем «променять»? Сделать из боевого товарища секс-куклу.

— Звучит неплохо. Однако, я предпочту хоть какие-то движения, да пусть и сопротивление. Даже лучше.

— Хаха, вам точно прельщает мысль о несогласии и принуждении. Хотя, соглашусь. Когда тело снизу вырывается — интересней. Чувствуете ли себя хищником, поймавшем добычу и терзающим несчастную жертву свою? — Дотторе, продолжая болтать, открыл ящик, достав перчатки и на удивление чистые, аж до блеска, медицинские инструменты.

— Определенно. А жертва умоляет остановиться? А на помощь зовёт? Жалобно так, понимая, что не помогут, но всё равно вырывается? — Её речи в любом случае заводили аморальную фантазию в больной голове. Но нужно было придерживаться профессионализма.

— Надо его раздеть.

— Что же мы и правда над ним измываться будем? — Синьора недоверчиво присела на стул около кушетки, почти тревожно смотря на доктора. Она хоть далеко не ангел, но всё равно нельзя с ним так поступать. Всё-таки это не простой человек, а союзник. Пусть бесячий и выёбистый, но союзник.

— Да хуй с ним. Я посмотрю, что случилось.

— Тогда ладно. Резать будешь?

— Если понадобится.

— По-хорошему, надо бы Её Высочеству доложить, что вот так получилось.

Дотторе махнул на неё рукой.

— Снимай с него. Можно только верх.

— Да что я прислуга ему? Аль мамка?

— Не знаю. Как вы обычно играете? Я уже надел перчатки.

Закатывая глаза, женщина цокнула недовольно и стянула с тонких, ослабленных рук перчатки.

— Где тут расстегнуть-то?.. — Тщательно она пыталась найти молнию на рубашке, облапывая его грудь и спину, но так и не нашла.

Со стороны это выглядело очень забавно, по крайней мере для Дотторе точно.

Барская избалованная девочка играет с куклой — как это мило.

— Знаете, так бесстыдно, что вы это делаете на моих глазах. Заводит. Я бы посмотрел, как вы друг с другом…

— Да тебя всё заводит, — От неприятного чувства и слов Дотторе, Синьора нахмурила брови, отвела взгляд от тела перед ней. Наконец, рубашка была снята.

— Ууу… Да тут кто-то ему хорошенько пизданул.

— Что это? — Недоверчиво и непонимающе Предвестница посмотрела на зияющую трещину на груди, казалось, невероятно пустую и глубокую. Кожа и мышечные ткани были разорваны. В этом месте собиралась кровь чёрная, густая, словно уже полусвернувшаяся, но горячая.

— Шов порвался.

— Да тут блять не только шов — он весь порвался!

— Соглашусь. Будем резать, будем шить, — Дотторе повеселел, словно ему интересно было и приятно начать такую операцию.

— Он умирает? Как это работает?

— Как он по-твоему должен умереть? — Привыкший к таким пациентам, Дотторе без колебаний подносил острый скальпель к разорванной, кровоточащей червоточине, готовясь разрезать плоть, — Его существо — не такое как наше.

— Вроде дышит… — Она нагнулась ухом к лицу Скарамуччи, щекой чувствуя тихое дыхание. Глаза его моргали. Он был в сознании, но не находил связи с миром, да и боли, похоже, не чувствовал.

— Сейчас исправим, — Доктор сунул руку в растянутый разрез и резко схватил слабо стучащее сердце. Мягкий орган истекал кровью, пульсировал в сжатой ладони. С боку был виден ровный рубец от чего-то острого и тяжёлого.

Дыхание прекратилось. Кровь, бесщадно хлынувшая из трещины, стекала на пол, пачкала кушетку и его шорты. Начался процесс сворачивания.

Наверное, будь он более приближён к человеческому созданию, то непременно захлебнулся бы чёрно-алой, густой жидкостью.

— А! Что ты делаешь?! — Синьора вскрикнула. Не от пугающей картины, а от неожиданности.

— Возможно его ударили топором или даже чем-то посерьёзней. Вот что бывает, если вовремя не ходить к врачу. Сейчас, моя милая Леди, будем пересобирать нашего товарища, — Откинув охолодевшее, уже мёртвое сердце в ведро с подобными отходами, но уже очень старыми, гнилыми, Дотторе снял перчатки, осматривая измученное тело.

То, что глаза Шестого были так же безэмоциональны и живы могло напугать незнающего человека, но точно не специализированного на лечении всяких тварей доктора. Будь то ведьма или божество.

— Я тоже буду?

— Будете моей ассистенткой… Нам повезёт, если у меня остались сердца донорские. —

Принудительное донорство тоже имеет место быть.

— А вам не кажется, что прежде чем вырывать кому-то органы, нужно для начала найти новые?!

— Халат и перчатки там.

Неохотно женщина надела на себя слишком большой для неё медицинский халат и натянула резиновые перчатки, и с интересом рассматривала блестящие инструменты и нити.

— Таак… Вот у нас, — На металлический лоток было выложено новое, чистое, а главное целое сердце, — Молимся перед операцией, дорогая.

— Нам это не поможет… Госпади, помилуй… Мы его убили. Знаешь, что с нами за такое сделают?

— А я тебе говорю — молись. Мне не в первой делать такое.

— Мда? Поверю… — Всё-таки ей было проще и надёжней положиться на опыт доктора, чем на бога.

— Ну всё. Уф, Синьорочка, ножницы. Хочешь, пушку ему вмонтируем?

— Не до шуток…

***

С на удивление спокойным, невозмутимым лицом Дотторе заканчивал последний шов, закрывая зияющую дыру.

Дело за малым. Теперь нужно только заставить новое сердце биться.

— Молнией хуйнём, — Утвердил учёный, смотря на проделанную работу.

— Молнией? Это у них в роду любят, да… — Синьора смутно вспоминала своё путешествие в Инадзуму.

— Мы его электрошоком… Пойдём, поможешь принести.

 — А есть покурить у тебя?

— Да и выпить найдётся.

Как приятно оказалось, что у этой лаборатории есть ещё комната, гораздо чище и стерильней, но уже намного меньше. В общем, решили, что заслужили пять минут отдыха.

Мокрые глаза смогли не только видеть, но и понимать, что видят.

Горячая кровь внезапно пустилась вскачь по венам, приносясь через лёгкие и позволяя вздохнуть. Теперь осознанно.

Уши смогли услышать женский смех и такой же знакомый голос. Сослуживцы, родимые… Твари последние… Конечно…

Неприятное, пока непривычное чувство щемило в груди; болела голова.

Жив ли он? Жив…

Скарамучча привстал, садясь на кушетку.

Глаза тупо устремились в один угол и на окровавленные халаты. Сморщился от неприятного запаха.

Уши закладывало, сердце бешено застучало, с непривычки, наверное, но он начинал понимать, где он, с кем и почему.

Мозг мог соображать, воспринимать окружение. Но в нём поселилось странное, навязчивое чувство.

Голод.

В один миг есть захотелось страшно, просто непреодолимо страшно…

Он был готов съесть собственный язык, но взгляд его переместился на соседнюю кушетку.

— Ну-с… Вот это надо выкатить…

Раздался страшный грохот. Похоже, что ведро или ещё какая-то массивная железка упала на кафельный пол.

Двое Предвестников поспешили выйти в основную лабораторию, где проводилась страшная операция.

Они ахнули в унисон. Вы, конечно, прочитали, как «ахуели», но поверьте мне, вы и не ошиблись. Они ахуели.

Сдерживая рвоту от мерзости вкуса мёртвой плоти или от того, что ест себе подобного, но всё равно бесщадно вгрызаясь в оторванную руку и стараясь разорвать тупыми для такой «пищи» зубами жилки, «больной» сидел на полу в луже собственной крови, сгорбленный, дрожащий.

— Фу! Что ты делаешь?! Откуда ты знаешь, что он с этим трупом делал?! Брось!

— Отстаньте! Я хочу есть!

Но Скарамучча не смог противостоять сильным рукам Дотторе, шокированного тем, что пациент сам смог встать и придти в оживление.

Неконтролируемый голод… Интересная побочка… Следует записать это.

Шестого оттянули от «обеда» и тот вцепился пальцами в кушетку, дожёвывая мясо, оставшееся во рту и с тяжким усилием проглатывая его.

Мерзость.

— Успокойся! — Синьора села рядом, стараясь оглядеть его грудь, дабы убедиться, что со швом всё хорошо.

— Сдохни! Я есть хочу…

— Как видишь, он живой, — Дотторе записывал что-то в своём блокноте.

— Да уж и то хорошо… Что за?! — Женщина дёрнулась, когда Скарамуш начал старательно облизывать её плечо, но, видимо, кусать не пытался.

Было вообще не ясно: в адыквате он или нет? Он мог себя так вести и раньше…

— Хаха! Не жадничайте. Дайте ему сиську пососать.

— Знаешь, пошёл ты, Дотторе! Вставай, мы уходим. Сходим в купальню и просто прикажем подать ужин пораньше, — Синьора рассержено встала, дёргая Шестёрку за руку, и направилась к выходу.

— Смотри, чтоб он ни на кого не кинулся!

— Что со мной?! Кто-нибудь скажет?! — Скарамучча предпочёл идти самостоятельно, одёргивая свою руку, -Что вы со мной сделали?!

Право, было лучше, когда он молчал…

— Тебе бы здесь убраться. Как свинья!

— Это мой творческий беспорядок! А вас вообще сюда не звали!

Надо же было закончить скандалом…

Тяжёлая дверь распахнулась, прилетая по носу Тартальи, подслушавшему всё произошедшее.

— И… и ты ещё! Блять! Пошли вон все! На табличке написано «Не входить»! Никакого личного пространства!