Время в особняке течет как-то странно, мелькает в голове Мелли.
Свое приглашение она получила в июле и вскоре прибыла в особняк, как только разобралась с остававшимися тогда делами. По ее подсчетам — календари здесь почему-то невзлюбили, — сейчас уже перевалило за середину августа, и разница должна была быть вполне ощутимой хотя бы в погоде. Температуры должны были бы постепенно идти на спад, пусть и оставаясь довольно комфортными, растения — начинать отцветать, давая последнее пышное представление перед осенью, а пчелы — готовиться к зимовке, прежде продемонстрировав результаты своего труда за этот год.
Только почему-то пчелы не спешат этого делать, как будто сейчас все еще самый разгар июля: они увлеченно копошатся в ульях, отстраивают новые соты, деловито обхаживают цветы и, кажется, совсем не собираются прекращать работу.
Все выглядит так, будто бы все в особняке каждый день проживают заново, просыпаясь и засыпая в одних и тех же декорациях, в которых ничего практически не меняется, как если бы кто-то раз за разом проигрывал один и тот же диафильм.
Это интересная мысль, решает Мелли, присаживаясь перед одним из ульев и разглядывая стройные ряды шестиугольных лунок. Она практически уверена, что даже погодные условия сменяют друг друга с определенной периодичностью, и, возможно, стоило бы добавить в свой дневник заметки и об этом. Кто знает, может быть, гроза с дождем действительно приходит каждую неделю или полторы, солнечных дней всегда четыре и не более, а остальное время на небе плотная завеса облаков — просто никто никогда об этом не задумывался.
Размышления Мелли прерывает хруст веток, перемежаемый шелестом кустов, и само по себе это уже кажется ей необычным. Другие игроки не особенно любили выходить в лес, быстро поняв, что он будто бы бескрайний, и тем более не делали это так неаккуратно; к тому же, Плини никогда не слышала о том, чтобы вблизи особняка водились крупные звери.
Поднявшись с земли и не заботясь о том, чтобы отряхнуть наверняка запачкавшийся подол шифоновой юбки, женщина направляется в ту сторону, откуда минутой ранее доносился уже затихший хруст. Ему на смену приходят сдавленные всхлипы, которые Мелли легко различает, подойдя к лесной опушке.
Кого-кого, а Луку Бальсу, несчастно скорчившегося у старого, пожухлого пня, она совсем не ожидала увидеть.
В любой другой ситуации Мелли, должно быть, просто развернулась бы и ушла, даже не выдавая себя. Сочувствие и поддержка давались ей с трудом, и она попросту не понимала, как их выразить так, чтобы человеку действительно стало легче, — так, чтобы не сделать невольно только хуже. Она предпочитала держать свои волнения под семью замками и переживать их наедине с собой, холодно скрывая под бледной вуалью эмоции, жужжащие, словно пчелиный рой.
В любой другой ситуации — но не сейчас.
Лука сидит, сгорбившись, возле пенька, пряча лицо между коленей и хватаясь за голову так, будто его череп грозит взорваться от мыслей и боли, что они с собой приносят. Он что-то тихо бормочет себе под нос, то и дело мучительно всхлипывая и вздрагивая, и между его пальцами бегло мерцают тусклые искры, которые Мелли сначала принимает за отблески солнечного света. Опушка в целом выглядит так, будто Бальса прорывался сквозь лес сломя голову и бегом, будто норовя спрятаться в самой чаще, как какое-нибудь чудовище, и это вполне объясняет шум, который женщине удалось услышать ранее.
Мелли набирает полную грудь воздуха, собираясь с духом, и делает несколько шагов вперед. Подумав еще немного, она намеренно опускает ногу на лежащую поблизости ветку, чтобы так сообщить о своем присутствии. Ей не хочется еще больше пугать Бальсу, забившегося в угол, как раненный зверь, попавший в капкан, своим неожиданным появлением.
Это сработало: Лука сначала замирает, прислушиваясь, потом поднимает взгляд в ее сторону и опускает руки, закрывая лицо и прекращая всхлипывать.
Плини, честно говоря, чувствует себя невероятно неловко и неуклюже, уже сомневаясь в том, что сделала разумный шаг; наверное, думает она, в подобной ситуации стоило бы подойти ближе, обнять, погладить по голове и успокоить. По крайней мере, так пишут в романах. Однако это кажется неправильным, неестественным и даже попросту невозможным физически — так что она остается стоять на небольшом отдалении, а Лука принимается стыдливо и не менее неловко утирать лицо рукавом.
Кажется, он бормочет короткое неразборчивое извинение.
Окинув взглядом его болезненно дрожащие плечи, сжатые в тугую нить губы и заплаканные глаза, Мелли с трудом может подобрать достойные утешающие слова — хотя с того самого момента, как она увидела Луку, у нее на языке сама собой вертелась одна фраза.
Мелли бы улыбнулась и хмыкнула себе под нос из-за иронии сложившейся ситуации, если бы не ее контекст; пусть за вуалью ее выражение лица тяжело угадать, она бы не хотела этого делать даже тайком.
— Энтропия замкнутой системы всегда стремится к возрастанию, м? — спрашивает она и замирает, ловя себя на мысли о том, что, если ей не повезет, эта фраза может показаться не более чем издевкой.
Но Лука понимает — на его лице мелькает узнавание, и он опускает руки и хмурит брови, явно пытаясь понять, где он мог раньше это слышать, если отбросить учебники по физике.
Плини не знает, стоит ли ей давать ему подсказку: напомнить, что ровно эту фразу он однажды сказал ей, тогда еще совсем не энтомологине, в то время, когда весь Лондон знал Луку Бальсу только как подающего надежды юного физика.
Плини не знает, хочет ли она, чтобы что-то связывало ее с прошлой жизнью так очевидно, — а потому никогда до этого не смела подавать вид, что они с Лукой когда-то были знакомы.
///
В то время Мелли было вовсе не до пчел и не до размышлений о загадочном течении времени — по нормам, принятым в обществе, она должна была волноваться разве что за длину своей юбки, за аккуратность кудрей, за достаточно покорное выражение лица и за то, чтобы муж всегда был сыт и доволен.
Ей не хотелось ограничивать свой круг интересов только лишь этим.
Биология покорила сердце Мелли еще в юности, когда она, не зная даже этого слова, целыми днями, когда не помогала взрослым, проводила на улице, в полях, отыскивая колорадских жуков и стрекоз и рассматривая их с жадным усердием, а мать после этого ругала ее за испорченные землей и травой платья. Едва только выучившись читать, Плини увлеченно впитывала заумные названия и факты из барских книг, которые таскала тайком в свободное время.
Когда ее удачно выдали замуж, родственники со стороны мужа называли ее любовь к природе очень милым и романтичным увлечением. Биология для них была простым хобби, сродни вышивке или походам по театрам, чем-то, что легко можно было бы отбросить в любой момент, поставив на первое место семью. Если составлять гербарии, засушивая меж листов толстых томов цветы, было еще вполне приемлемо и симпатично, то об исследовательских походах по лесам и болотам с сачком наперевес не было и речи.
Однако Мелли не оставляла надежды.
В какой-то момент она уговорила мужа посетить с ней одну из междисциплинарных конференций, проходивших в городе, в надежде этим модным собранием убедить его, что в науке в целом нет ничего страшного, и заодно взглянуть хотя бы одним глазком на людей, имевших достаточно свободы, чтобы посвятить исследованиям свою жизнь. Мелли понимала, конечно, что, даже если он вдруг убедится и не будет препятствовать такому ее увлечению, публиковаться ей придется, скорее всего, под его фамилией, прикрываясь безличными инициалами (своими или, вероятнее, даже его) — и это еще не говоря о том, что ее работы и вовсе могли попросту не воспринимать всерьез.
Мелли понимала, конечно, все эти превратности и старалась себя убедить, что даже так она совсем не против: главное, что смогла прийти к своей мечте. Ну и что, что ее имя, наверное, будет вытеснено из истории просто потому, что так сложилось, — было бы куда обиднее, если бы она даже не попыталась добиться своего.
В тот вечер они с мужем посетили несколько лекций — благо, не слишком заумных и углубленных в предмет; раз мероприятие было именно модным, выступающие ставили главной целью просвещение местной буржуазии и, к тому же, поиск потенциальных инвесторов. Это в то же время было вполне на руку Мелли; по какой-то причине она даже не чувствовала себя не в своей тарелке, как обычно бывало на балах и деловых встречах. В ее глазах загорался живой, почти что детский интерес, и она с трудом заставляла себя сохранять достаточно нейтральное выражение лица, чтобы не показаться окружающим неопытной и наивной.
Свет крупных кристальных люстр и канделябров грел девушку, а не ослеплял пышностью и помпезностью, и даже гомон, стоявший вокруг, не оглушал ее и не сбивал с толку, совсем не вызывая желания уйти, скрыться от людей и остаться одной. Она кружила сквозь толпу, ненадолго оторвавшись от своего спутника, в тонких кружевных перчатках, с золотыми заколками, вплетенными в медные волосы, и в шелковом зеленом платье, отражавшемся в бокалах шампанского яркой летней поляной. Она останавливалась у разных секций, слушала с вниманием и прятала радостную улыбку за расписным веером, не рискуя, правда, поддерживать разговоры.
Выступление какого-то биолога, с энтузиазмом представлявшего свои наработки и демонстрировавшего трофеи, собранные в полях, оставило Мелли в совершеннейшем восторге — чего не скажешь о ее супруге. Вывешенная на стену энтомологическая коллекция с аккуратно прикованными булавками пестрыми бабочками и переливающимися перламутром жуками не вызвала у него никаких теплых эмоций — только заставила фыркнуть и, развернувшись, стремительно уйти прочь посреди одной из новых походных небылиц ученого.
Мелли не оставалось ничего, кроме как обеспокоенно последовать за ним. В конце концов, для нее это его недовольство, пусть даже оно было бы вызвано послеобеденной изжогой или духотой залы, казалось куда критичнее недослушанной лекции.
— Я полагаю, — начал мужчина, когда они отошли к стене, и тон его голоса, низкий и едкий, заставил Мелли поежиться, — ты решила всю жизнь положить на то, чтобы бесполезно копаться в земле в поисках червяков?
— Черви — это не насеко...
— Неважно, — перебил он, цокнув языком, и Мелли тут же забыла про весь эфемерный комфорт, в который посмела окунуться за вечер. — Я не хочу, чтобы ты выставляла себя на посмешище среди таких же безрассудных оболтусов. Это, прежде всего, навредит моей репутации.
Мелли робко опустила голову — вдруг захотелось свернуться в кокон, отрастить крылья и улететь, лишь бы не выдерживать сейчас на себе его тяжелый взгляд.
— Мне необязательно выступать перед кем-то, и, может быть, есть возможность подавать свои результаты анонимно или под псевдонимом — в таком случае это никак не будет касаться тебя.
Мужчина ненадолго замолчал, и Мелли, не смея даже думать о том, что он всерьез задумался над этим вариантом, поджала губы, пряча глаза. Атмосфера вдруг стала чересчур гнетущей, громоздкой, давящей со всех сторон; звон бокалов, чужая речь и заливистый смех закружились вокруг калейдоскопом стыда и осуждения.
— Ты хочешь потерять все, что у тебя есть? — медленно произнес он, так, что каждое слово казалось девушке пощечиной. — Ради каких-то сиюминутных, нелепых глупостей?
Мелли боязливо промолчала, не решаясь даже поднять взгляда и чувствуя себя невыносимой дурой, которой снесло голову из-за детских мечтаний. Должно быть, вся эта идея и вовсе была ошибкой — и ошибкой бы было продолжать спорить и дальше, привлекая внимание и устраивая скандальную сцену.
Так что Мелли просто молчала, потупив глаза, пока ее муж бросил еще пару презрительных комментариев о всем мероприятии. Она молчала, перебиваясь прерывистым дыханием, когда он отправился к выходу, не желая даже подождать супругу. Она молчала, вжимаясь спиной в расписанную узорами стену, и надеялась, что кружевное полотно веера, как щит, надежно скроет ее дрожащие губы и потускневшие глаза.
Ее отвлекло чье-то присутствие — любопытный, неагрессивный, сочувственный и почти что робкий взгляд, как будто пытавшийся хотя бы и на мгновение, но преодолеть ее напряженную преграду.
— Знаете, миледи, как говорят у нас в физике, — задорно начал незнакомый юноша, возникший вдруг перед Мелли, — в любой замкнутой системе энтропия стремится к возрастанию.
Второе начало термодинамики, узнала она.
Юноша перед ней был облачен в темно-красный костюм с обшитыми золотом лацканами пиджака и манжетами; его каштановые волосы выглядели так, будто причесывать их было совершенно бесполезно, пусть незнакомец и явно пытался. Он склонил перед Мелли голову в смешливом поклоне и, сверкнув глазами, заговорщически улыбнулся:
— Любой ваш вклад будет ценен, — заверил он, заглядывая в чужие глаза. — Никого не слушайте — и не вздумайте скрывать свое имя!
Мелли, опешив, не нашлась сходу даже с ответом, чувствуя жгучее смущение из-за того, что кто-то все-таки сумел услышать их с мужем перепалку, которая, по-хорошему, должна была остаться между ними. Юноша между тем оглянулся и, явно не желая создавать ей проблем своим присутствием, выхватил у проходившего мимо официанта бокал с шампанским, а затем, напоследок ободряюще улыбнувшись еще раз, проследовал в другой угол зала, где его ждал хмурый спутник в красном берете.
///
Одна из формулировок второго начала термодинамики гласит: в любой замкнутой системе энтропия не может убывать, то есть всегда стремится к монотонному возрастанию. Значит, любой процесс в такой системе сопровождается снижением упорядоченности и ростом хаоса, мерой которого энтропия и является, — и никогда не может пойти в обратную сторону.
Мелли полжизни стремилась к стабильности — потому что так безопаснее, хотя то и дело приходилось жертвовать своим комфортом в угоду чужому. Потому что она боялась рисковать и принимать опрометчивые решения. Потому что всю жизнь ее этому и учили, и она плохо понимала, как можно жить иначе, а поэтому каждый раз урезала собственное благополучие в пользу чужого самолюбия, боясь, что в противном случае равновесие опасно накренится — и тогда она потеряет все.
Может быть, это того и не стоило вовсе — может быть, ей правда нужно было хотя бы раз рискнуть, и тогда кокон сам собой обратился бы в куколку, которая затем дала бы жизнь яркой бабочке.
Нужно было только подтолкнуть.
///
Только вот энтропия Бальсы ошпарила его резонансом, едва не лишив жизни, думает Мелли, наблюдая за тем, как юноша ошарашенно смотрит на нее и старательно вытирает лицо.
Тогда она узнала его имя из газет: сначала из статей об изобретениях, затем — из новостей об убийстве. Честно говоря, видеть того солнечного и уверенного юношу сейчас таким было... как минимум странно.
Лука комично хлопает глазами, шмыгает носом и открывает уже было рот, чтобы что-то наконец ответить, а затем резко замирает. Кажется, у него едва ли не начинает снова дрожать нижняя губа.
— А... Мелли... — опасливо зовет он, понизив тон голоса, будто боясь что-то спугнуть.
Плини машинально поднимает брови в недоумении и все же делает пару шагов ближе: кто его знает, может, пока продирался сквозь заросли, умудрился пораниться. Однако проблема оказывается совсем не в этом.
На носу у Луки устроилась заблудшая пчела, которая, видимо, отличалась особым любопытством, раз последовала от улья за Мелли. Она поначалу даже не обратила на насекомое внимание, скорее всего, потому что ей это происшествие не казалось чем-то серьезным и выходящим из ряда вон. В конце концов, разве одна-единственная пчела способна на что-то очень плохое? Тем более если обойтись без провокаций.
А потом Мелли все-таки отбрасывает снобизм и смотрит на ситуацию со стороны человека, который не привык к тому, чтобы сталкиваться с насекомыми лицом к лицу. Она едва сдерживает понимающий вздох и делает пару шагов ближе.
— Не дергайся. Пчелы ненавидят человеческое дыхание.
Кажется, это не особо утешающе.
Лука замирает как вкопанный и действительно, кажется, даже старается дышать более редко и поверхностно, чтобы не разгневать случайно пчелу-проказницу. Он, скорее всего, уже надумал себе всякого: как в ответ на какое-нибудь легкое движение пчела вдруг взбесится и ужалит его прямо в нос, тот распухнет, а яд окажется неожиданно сильнодействующим.
Мелли вдруг вспоминает, что насекомые, тем более в таком близком контакте, еще и могут быть людям противны или хотя бы неприятны.
Она подходит ближе, вытягивает руку и легким движением кисти сгоняет пчелу с чужого носа — та тут же взлетает, низко жужжит, делает круг почета вокруг самой Плини и куда-то исчезает.
— Это нежалящий вид, — после неловкой паузы участливо поясняет Мелли, думая, что это Луку успокоит, убирает руку и вновь делает шаг назад.
Вместе с тем Бальса делает очень глубокий вдох, и она понимает, что он, следуя ее совету, задерживал дыхание.
Мелли сдерживается от того, чтобы покачать головой, и окидывает парня взглядом еще раз. Оставлять его в нестабильном состоянии у какого-то старого пенька, да еще и по соседству с пасекой, раз он боится пчел, — скорее всего, не вариант. Так что Плини решает отвести его в сад: снова подходит (зачем отходила?), подает Луке руку и помогает подняться. Тот не заботится о том, чтобы отряхнуть свою одежду, и вместо этого принимается вглядываться в плотную светлую вуаль, как будто надеясь заглянуть за нее.
Мелли разворачивается.
— Пойдем, — говорит она, ловя себя на мысли о том, что это звучит скорее как указание, а не предложение, и, чтобы исправиться, добавляет: — Тебе нужно попить воды. И умыть лицо.
///
Мелли разбила свою небольшую пасеку совсем недалеко от застекленного сада, примыкавшего к особняку. Впрочем, сад тоже ей был нужен для энтомологических нужд, ведь, в конце концов, работала она со всеми крылатыми насекомыми, включая бабочек, стрекоз, палочников и сверчков. А им нужно было где-то жить.
Делить сад вместе с мисс Вудс было весьма приятно, не может не признать Мелли: Эмма очень гостеприимно отнеслась к ней, когда она, появившись в особняке, только озвучила свою необходимость. Эмма души не чаяла в этом саду и была совершенно рада тому, что теперь в нем появилась гостья, добавившая ему цвета.
В нем цвели крупные коралловые бегонии, всходили голубые гиацинты, снопами салютов ютились сиреневые рододендроны, весело мелькали желтые лютики, а в одной из посадок можно было даже узнать ядовитую белладонну. С приходом Мелли в саду значительно прибавилось жизни: между бутонами и всходами порхали крапивницы и голубянки, траурницы и стрекозы.
Пока Мелли вела в этот сад Бальсу, ей пришлось крепко задуматься о том, что вообще принято делать в подобных ситуациях, если исключить физический контакт. Панику, чем бы она ни была вызвана, можно было приглушить, отвлекшись на какое-то другое занятие — вероятно, тогда бы просто сменился фокус мыслей. И пусть Мелли не особо любила пускать в свои занятия других...
— Можешь отойти умыться, — бросает она через плечо, когда они с Лукой входят в оранжерею, и, еще раз отругав себя за непонятную интонацию, со вздохом предлагает: — Если ты свободен... мне бы не помешала твоя помощь.
Лука неловко смеется и вопросительно указывает пальцем на себя: мол, неужели из всех людей не нашлось помощника получше.
Когда он возвращается, Мелли отходит от стройного кипариса, оборачивается к Бальсе и с удовлетворением отмечает, что его лицо теперь выглядит менее розовым и заплаканным. Ну, и грязных следов на щеках как не бывало.
— Так! А с чем помочь-то нужно? — оживленно интересуется Лука, натягивая на губы полуулыбку.
Мелли кажется, что в нем мелькает тот ее старый знакомый.
— Мне нужно покормить бабочек, — говорит она так, как будто это самая обыденная вещь на свете.
По лицу Луки очевидно, что он в этом совсем не уверен.
— А... это как? — он с сомнением поджимает губы и подносит руку к лицу в задумчивом жесте. — Я точно справлюсь?
— Мозг пчел размером с маковое зернышко, и, тем не менее, они способны ежедневно решать сложные оптимизационные задачи, так что справишься и ты.
Лука молча моргает, и Мелли запоздало понимает, что, наверное, эта фраза смахивает на оскорбление.
— Ладно, — Бальса быстро кивает, не давая Мелли времени на то, чтобы слишком сильно об этом задуматься, и задает другой, не менее важный вопрос: — А я им понравлюсь?
Она улыбается.
— Вполне вероятно, — женщина кивает. — В таком случае не мог бы ты принести теплую кипяченую воду и сахар-песок?
Лука показывает два больших пальца и вновь скрывается за дверью. Возвращается он на удивление быстро — с графином воды, сахарницей и предусмотрительно взятыми стаканом, ложкой и глубоким блюдцем. Юноша спешит поставить свою ношу на низкий столик, стоящий посреди сада (пока не уронил ее по фатальной случайности), и вопросительно смотрит на Мелли.
— Спасибо, — она вновь сопровождает свои слова кивком, а затем делится следующей инструкцией: — Будь добр, налей в стакан воды и добавь три ложки сахара, а затем хорошенько размешай.
— Ну, звучит и правда не так уж трудно! — посмеиваясь, радуется Бальса, после чего приступает к выполнению указаний собеседницы.
Мелли, наблюдая за ним, невольно задумывается о том, что, кажется, метод, каким бы простецким он ни казался, и правда помог: Луку больше не трясет и не тянет в слезы. Поразительно, заключает она.
Когда Лука с энтузиазмом оповещает о том, что он завершил свою невероятную миссию, Плини вновь не может сдержать легкой улыбки и просит налить получившийся раствор в блюдце.
Она отходит в сторону, к зарослям яркого портулака: розовые, белые, красные и оранжевые цветы сплетаются в красочное полотно. Мелли присаживается рядом на корточки и осторожно протягивает руку к одному из бутонов, снимая с него небольшую светло-зеленую бабочку. Она подходит с ней к столу, двигаясь плавно, как стелющийся туман, и осторожно, чтобы не спугнуть, пересаживает насекомое на кромку блюдца.
Бабочка недолго мнется, а потом робко вытягивает хоботок и принимается пить. Она кажется совсем простой на вид: тонкие, желто-зеленые крылья без витиеватых узоров, если не считать черной каймы и точек, отдаленно напоминающих следы чернил.
Лука все равно, затаив дыхание, любуется этой простотой, вновь воспользовавшись прежним советом Мелли, который он точно воспринял чересчур серьезно, а потом шепотом у нее интересуется:
— А как ее зовут? Она очень красивая...
— Обыкновенная капустница, — ведет плечом Мелли.
Бальса завороженно наблюдает за кормлением бабочки еще некоторое время молча, и у него даже глаза сияют от детского восхищения. Судя по всему, он определенно успокоился, и Плини мысленно поздравляет себя с удачным социальным взаимодействием.
В какой-то момент, когда бабочка, видимо, наевшись, предпочитает упорхнуть, Лука, провожая ее взглядом, разрывает наступившую тишину.
— Мелли, — зовет вдруг он, и женщина, уже было собиравшаяся отойти к одному из кустарников, чтобы поискать других бабочек, останавливается, — а что ты имела в виду тогда, говоря об энтропии? Ну, я понял, что второе начало термодинамики, но...
Он задумчиво чешет висок — как будто опять испытывает непонятное чувство дежавю, думая о той фразе.
Мелли смотрит на него с сочувствием.
— Однажды, когда я была в тяжелой ситуации, на перепутье, мне сказал это... — она запинается, не решаясь упоминать имя Луки и тем более называть его другом, — ...один старый знакомый. Мол, не стоит держаться за периоды стагнации: лучше оказать сопротивление и пустить в свою жизнь немного хаоса.
Лука осторожно и вдумчиво кивает, а затем криво улыбается.
— Только этот хаос иногда может разрушить все, если переборщить, м?
Мелли молчит — а про себя думает, что они оба в какой-то момент с головой окунулись в пучину хаоса и познали эту энтропию сполна.
Оба — с разрушительными последствиями. Мелли хорошо помнит каждый раз, когда она сокрушалась по равновесию и стабильности прошлого и мучалась совестью за то, что сделала с мужем своими руками. У Луки все, кажется, почти что так же: только ему еще и пришлось лицом к лицу столкнуться со взрывной волной последствий.
Но, должно быть, все это когда-то пройдет.
Пусть теперь они оба и заперты в картонном домике, в котором время суток и даже погода сменяются чьей-то рукой, как по расписанию, все, должно быть, когда-то пройдет, и они все получат новый шанс.
А пока Мелли может заниматься любимым делом, ухаживать за пасекой и садом и даже знакомить других с ее не-таким-уж-и-хобби, она готова в это верить.