эзоп привык действовать по правилам.
иначе и быть не могло.
правила — они ведь придуманы не просто так. если бы их не было, мир бы давно окунулся в хаос и превратился бы в абсолютно не стройное нагромождение человеческой алчности и божественных утех. это было бы... по меньшей мере проблемно. эзопу куда проще и понятнее та картина мира, в которой все подчиняется своим порядкам.
правила — они ведь совершенно обязательны в такой тонкой сфере, как смерть. если бы кто угодно мог упросить богов вернуть кого-то к жизни, обернуть время вспять или изменить судьбу какого-нибудь смертного, это было бы... совсем недопустимо.
правила — они ведь на то и нужны, чтобы нарушившие их получали наказание. если бы никто не отвечал за свои проступки, правила были бы совсем бессмысленны и не было бы никакого резона им следовать. поэтому наказания — это справедливо.
это так, как и должно быть.
но когда он смотрит на илая — на текучее золото, застилающее его глаза, на шрам на его лопатке, который он старательно закрывает тканью одежд, на его тонкую, извиняющуюся улыбку — эзоп уже не так уверен. это пугает.
когда они остаются наедине, эзоп не говорит ни слова. он только думает, что илай в тусклом свете его залов теперь не сияет так же ярко, как раньше. его золото померкло и омрачилось, словно подернутое мутной дымкой, и единственное оставшееся крыло илай поджимает как-то болезненно, будто желая спрятать за спиной.
илай тоже долго молчит — точно чувствует вину и не может подобрать слов.
— мне жаль, — говорит он наконец, — что так вышло.
эзоп прекрасно знает, что во всем этом нет ничьей больше вины, кроме самого илая.
в конце концов, если ты нарушаешь правила, сближаясь с кем-то из смертных, предсказывая его будущее и стараясь отвратить его судьбу, — ты заслуживаешь наказания.
это так, как и должно быть.
но когда речь об илае — эзопу кажется, что это уже чересчур.
— мне жаль, — говорит эзоп, пересиливая себя, — что с тобой так поступили.
илай... что-то в нем есть такое, что эзоп не может держать себя рядом с ним так же, как с остальными.
он подходит к нему ближе, заглядывает в его лицо — и ловит себя на мысли о том, что скучает по его голубым глазам.
эзоп осторожно вытягивает руку и даже не касается чужой кожи, как будто боясь спугнуть, и илай действительно неловко замирает. он, кажется, все ждет, что от него отвернутся или на худой конец хотя бы отчитают, сказав в очередной раз и без того ему понятное — что он сам виноват и сам себя обесчестил.
— это было больно? — тихо спрашивает эзоп, мягко дотрагиваясь до чужой щеки.
кончики его пальцев проходятся по застывшим золотым каплям-слезам.
илай улыбается и нерешительно мотает головой — как будто сначала хочет сказать лживое «нет», а потом все-таки останавливается на «да».
— они хотя бы не забрали мой взор, — так же тихо отвечает он, но в его голосе читается слабое торжество, как если бы илай говорил о самой ценной для него вещи.
эзоп с горечью приподнимает уголки губ.
правила — это, конечно, невероятно важно, и без их точного соблюдения эзопу бы приходилось совершенно трудно, но... ради некоторых людей он бы мог с ними поспорить.
это, безусловно, пугает — и вместе с тем кажется само собой разумеющимся, когда речь о том, кого любишь.