лилим забавные, думает каору. вечно суетятся, живут свои маленькие жизни, пытаясь в то же время найти себе место в бескрайней пустоте вселенной, мыслят чувствами, эмоциями и какой-то своей, странной логикой. смеются, любят и плачут.
каору нравится наблюдать за лилим со стороны: следить, как за полетом птиц, за траекториями их судеб, которые раз за разом кончаются одинаковыми тупиками, разглядывать их, словно в увеличительное стекло, распутывать хитросплетения их конфликтов и интриг. лилим мыслят себя царями своей планеты и высшим звеном жизни, горделиво несут за собой это знамя каждый раз, когда им удается обмануть природу или постигнуть очередную ее тайну. они пытаются уложить свои эмоции в стройную, как решетка кристалла, рациональную систему, стараются отдалиться и посмотреть на бытие незамыленным, справедливым взглядом, расписывают свои чувства в строгие коды и схемы. и все равно — так или иначе предательски проваливаются в свои абстракции.
лилим вообще такое любят: абстрактные понятия — их движущая сила.
каору трудно их понять, но он старается.
ему особенно нравится музыка — хорошее воплощение сущности этих нелепых, занятных созданий. сначала каору было невдомек, что в ней такого: всего лишь распространения звука, механические колебания разных частот и не более. но лилим и в них умудрились вплести тоску, или радость, или страсть, или нежность, или восхищение, или скорбь; окрасили каждую ноту в свой уникальный цвет, научились расставлять звуки и тональности в бесконечные комбинации, словно бы созвездия на небе.
сама речь лилим, по сути, недалеко ушла от музыки. все такие же звуковые колебания, черты и линии алфавитов, нервные импульсы — и сколько всего в человеческих словах может быть сокрыто. одной фразой можно вершить судьбы, другой — клясться в верности, третьей — оттолкнуть.
это, кажется каору, красиво. пускай и красота — тоже абстрактное понятие.
он наблюдает за людьми с умиротворенным любопытством любителя-натуралиста, которому довелось отыскать артефакт, принадлежащий иной цивилизации. сложный, со множеством тонких деталей, хрупкий, такой, что каору ничего не стоит его разрушить, сжав в ладони, но он выбирает этого не делать.
синдзи кажется каору воплощением человечности. он отгораживается от других музыкой, словно ширмой, вечно тонет в пучине своих эмоций, часто противоречащих, душащих, как они видятся ему самому, и сковывающих. он сочувствующий, уязвимый, мечущийся между двумя полюсами — «я» и «другие» — и никак не способный понять, какой из них ему важнее.
наблюдая за ним, каору не знает, что за абстракция начинает вырисовываться в его собственном разуме, но не останавливает ее. наоборот, замедляется, ставит на паузу все глубокие планы, замирает, как будто забывая о возложенном на него как на последнего ангела предназначении.
позволяет себе это прожить. сыграть, пожалуй, в человека.
общение с синдзи почему-то заставляет каору ощущать тепло, медленно разливающееся по телу и сосредотачивающееся где-то в груди, уколы иголок в кончиках пальцев. то, что заменяет каору сердце, как будто парадоксально разгоняется, и пульс превращается в отчетливое аллегро. разговаривая с ним, каору то и дело складывает губы в легкой полуулыбке — не от сознавания своей высшей позиции, не от уверенности в силах, не от кажущейся беспечности даже. от нежности и спокойствия.
это не ощущается для каору неправильно. напротив — манифестация его величия, того, что он способен выбрать для себя иной путь.
и то — в моменты, когда они с синдзи наедине, соприкасаются руками или делят одну пару наушников на двоих, каору об этом не хочется думать.
любовь — абстрактное понятие. и тоже красивое. каору, может, и не знает, что именно в него вкладывают лилим, но в своем желании видеть на чужом лице радостную улыбку угадывает это чувство. оно новое и отчего-то совсем не пугающее.
каору хочется проигрывать его еще и еще. он знает, что его жизнь отмерена, знает, что не остановит полосу несчастий, знает, что в их мире царят определенные порядки и правила, которые неподвластны даже ему, знает, что ради мимолетных улыбок — его и своей — каору не против раз за разом гибнуть. если цена за то, чтобы на короткий промежуток времени синдзи ощутил себя счастливее, чем за все свои годы, — жизнь каору, то ему ничего не стоит испытать возведенную в бесконечность боль, которая из абстрактной превращается в нечто ужасно знакомое, выгравированное в самом его существе.
в конечном счете, смерть для него становится ощутимым, но недолговечным препятствием. всего лишь переходное состояние между одной попыткой и другой — третьей, десятой, сотой, тысячной.