С праздниками у Рампо ситуация обстояла странно. Двойственно даже.
Ему нравилась сама атмосфера. Праздничные огни, салюты и гирлянды. Мишура, бенгальские огни и венки из хвойных веток на Новый год, тыквы и игрушечные пауки на Хэллоуин, забавные сердечки и ангелки на День святого Валентина. Нарядные кимоно, амулеты в храмах, бумажные фонарики и громкая музыка.
Ему нравилось то, как преображалась Йокогама, обрастая декорациями и украшениями. Так она становилась похожей на миниатюрный игрушечный макет, подобный тем, что в других странах обязательно превращается в достопримечательность. Взглянешь на город откуда-нибудь с высоты — и увидишь россыпь крошечных пряничных домиков, да и только.
Ему нравились цветение сакуры, сливы и глицинии, сезонные фрукты и сладости в лимитированной упаковке.
Когда Рампо был младше, праздники всегда представлялись ему какой-то особой порой. Родители отвлекались от работы и полушутливых-полусерьезных споров (в которых, конечно, мама всегда одолевала папу) и уделяли наконец внимание друг другу. Они всякий раз устраивали праздничный ужин, во время которого семья собиралась за общим столом. Иногда Рампо с родителями смотрел вместе кино и мультфильмы, иногда играл в настольные игры, иногда пытался разгадать какую-нибудь чудную загадку, которую отец принес с работы. Каждый раз это время ощущалось особенно ценным… Даже не только потому, что наступление праздников всенепременно означало, что Рампо получит подарки. Они неизменно были роскошными — Рампо всегда получал от родителей то, что хотел, если, конечно, его хотелка казалась им достаточно полезной и достойной его уровня.
Возможно, ценность этим семейным праздникам Рампо придал уже потом, когда родителей не стало. В конце концов, когда проживаешь момент, не задумываешься даже о его значимости. Теперь же воспоминания в его сознании хранились, застывшие и окрашенные в утопический-ностальгический флер: этакий снежный шар, в котором он с родителями разворачивает подарки под елкой.
Этот снежный шар служил приятным глазу украшением, годным только на то, чтобы смотреть на него, когда вдруг нахлынет волна тоски по прошлому. Отдаленное, ушедшее детство, которое уже не вернешь и в котором Рампо совершенно не хотелось копаться. Эти образы и воспоминания ему хотелось, нет, нужно было оставить, как есть, стилизованными под детскую сказку, и не пытаться ничего из этого понять.
В агентстве праздники ощущались иначе. Фукудзава был человеком, достаточно сдержанным на эмоции (по крайней мере, внешне и в минуты, когда Рампо его на них не выводил). Был, правда, ряд вещей, которые он искренне любил и ценил: кошки, хороший чай, традиционные сладости, местные обычаи и природа. Праздновать что-либо с ним было немного неловко. Фукудзаве нравилось сидеть на татами или подле котацу, мерно пить свой зеленый чай, наблюдать за дождем на улице или наслаждаться видом цветущей вишни. У Рампо от таких празднований вечно затекали ноги, вагаси ему казались недостаточно сладкими, а от созерцания природы он уставал: мозг почти физически ныл от недостатка стимулов.
Фукудзава оставался для Рампо единственным надежным взрослым в этом новом мире, в который его выкинуло течением, хотя бы потому, что он единственный пытался его слушать и понимать. Рампо стал в меньшей мере чувствовать себя лишним, обрел цель — просвещать глупых людишек, потому что куда они без него, — и прекратил искать в себе намеки на брак. Что-то все равно ощущалось неправильным: как если бы поломанные детали игрушки соединили клейкой лентой, без которой они неизбежно развалятся, бесполезные, снова. На эту странную аллюзию Рампо предпочитал закрывать глаза своей дедукции.
Когда появились Йосано, а за ней — Куникида, стало чуточку легче и менее одиноко. Они оба, правда, восторга Рампо перед праздниками не разделяли: Йосано, пытавшаяся снова отыскать себя, первое время была молчалива, а Куникиде, по привычке взвалившему на себя тонну ответственности, было отчего-то неуютно расслабляться. В какой-то момент Рампо поинтересовался у Акико, когда ее день рождения, вместо того, чтобы попытаться выяснить эту информацию самостоятельно. Она одарила его настолько недоуменным взглядом, что становилось жалко даже ему; взглядом человека, отвыкшего от признания и заботы и позабывшего, как это — просто жить. Куникиду Рампо, добродушно подтрунивая, всякий раз поздравлял с днем учителя, но не устраивал из этого ни сюрпризы, ни кавардак. Тот не совсем разделял энтузиазм детектива, но и не злился тоже: прекрасно мог понять, что так Эдогава пытается выразить свое к нему расположение.
В конце концов, Йосано расцвела, как бабочка, выбравшаяся из куколки, Куникида остепенился, хоть и все еще цеплялся за свои принципы, правила и идеалы, а Рампо… Рампо практически не изменился.
Взрослея, он все еще любил праздники, как ребенок. Любил подарки, которые ему всегда преподносили коллеги, любил фигурные гирлянды, которые развешивали по окнам и стенам в агентстве, любил дайфуку и моти. Рампо любил беззаботно прогуливаться вечерами по магазинчикам, смотреть на фейерверки и вдыхать благовония в храмах.
Взрослея, он вдруг обнаружил, что у праздников есть и оборотная сторона.
Он не любил, например, предпраздничную суету. Люди постоянно, хотя бы за неделю или полторы до заветной даты, начинали сновать по рынкам и торговым центрам, создавая бесполезный гомон и устраивая ажиотаж на радость продавцам. Они сновали туда-сюда, толкались, болтали наперебой и откровенно давили на нервы. Они обсуждали свои волнения, попытки уместить в оставшиеся пару дней все приготовления и планы на выходные дни повсюду — и на улицах, и в кофейнях, и даже в приемной агентства. Они создавали стойкий шум, который Рампо откровенно раздражал.
В какой-то момент — возможно, в тот переходный, когда люди стали от Рампо как от старшего ожидать ответственности и инициативы, — он вдруг обнаружил, что с праздниками у него не вяжется, а подарки он не так уж и любит. Дарить, по крайней мере. Получать их ему все еще нравилось. Даты и цифры с легкостью вылетали у Рампо из головы, если он не прикладывал дополнительных усилий для того, чтобы их запомнить. Это было странно и не особенно приятно. Не совсем из-за того, что некоторые люди обижались такому невниманию, сколько из-за того, что память его подводила, хотя обычно работала исправно — и вполне могла запомнить гигантские пласты информации. Подбор подарков и поздравительных слов казался Рампо отдельной пыткой; он мог, конечно, догадаться, чего другие люди хотят (и не всегда его мнение совпадало с их), но испытывал совершенное раздражение от необходимости куда-то идти и что-то выбирать.
Это взросление, которое Рампо встречал совершенно без удовольствия, наложило отпечаток даже на его собственный день рождения.
Обычно Рампо ждал этого дня с нетерпением: если ему доводилось заглянуть в календарь и осознать, что скоро близится конец октября, в нем растекалось приятное тепло предвкушения. В дни рождения его хвалили раз в десять больше, чем обычно, обязательно заказывали для него небольшой, но очень вкусный торт, и каждый член агентства, включая даже секретарей, подносил ему какой-нибудь значимый презент. Однако чем дальше шло время, тем больше дни рождения стали ощущаться неправильными и не совсем уютными. Может быть, из-за цифр, которые нет-нет, да кем-нибудь и где-нибудь упоминались. С каждым годом цифры становились больше и давили на Рампо все отчетливее.
Рампо не любил, когда на его возрасте делали акцент. Это всегда звучало как упрек и напоминало о том, какие ожидания на него возлагаются. От кого-то в возрасте 26 лет не ожидалось, что он будет сидеть на столе, скрестив ноги, играть в приставку, надувать пузыри из жвачки и коллекционировать наклейки из упаковок от чипсов. Кто-то в возрасте 26 лет должен быть вполне серьезным и деятельным, не слишком к тому же эмоциональным и громким — таким, чтобы один вид и поведение вселяли уважение. Стоило кому-нибудь напомнить Рампо о том, сколько ему лет, это ощущалось болезненным уколом со стороны: мол, взгляни на себя, возьмись за голову и растряси застоявшийся кавардак, на который обычно отказываешься смотреть. Это возвращало его назад, в то время, когда агентства еще не было и в помине — когда Рампо метался по свету и никак не мог отыскать себе место.
Поэтому от собственных дней рождений Рампо неожиданно для себя стал получать меньше радости и удовольствия: чем дальше — тем гуще и горче оставался осадок.
Рампо любил праздники, но не тогда, когда они напоминали ему о том, что он сам теперь — один из этих взрослых, сложных, серьезных и ни капельки не понятных. Должен им быть, но не хочет.