Это началось так давно, что никто, даже самый дряхлый старейшина, не помнил, что послужило началом конца и кто принёс эту странную заразу в племена. Одни говорили, будто бы первым заболевшим был бродяга или одиночка, другие считали болезнь наказанием Звёздного племени — или запоздалой местью Сумрачного Леса. Но мало кого интересовало истинное происхождение хвори, большинство было озадачено поиском лекарства. Многие поколения целителей и даже простых воинов потратили свои жизни на поиски того чудесного средства, но всё было тщетно.
Болезнь невозможно было победить.
— Помоги ему, — тусклым, едва слышным голосом просила Маковница, так и не смирившаяся с тем, что ничего нельзя сделать. — Ты же целитель.
«Тыжецелитель» неприятно резануло уши, едва ли не больнее, нежели когти, когда-то давно лишившие его правого глаза. Потому что от этого словосочетания, слипшегося в одно слово, веяло бессильной злостью и отчаянием, таким сильным, что вытерпеть его было сложно даже посторонним. Одноглазый ненавидел всё это больше, чем ему было положено по статусу, потому как оно означало очередную его неудачу.
Снова не справился.
Проиграл очередную свою битву.
«Ну и какой ты теперь целитель?»
Он сглотнул вязкую слюну и нехотя, заставляя себя, взглянул на «неудачу», трёхлунного чёрного котёнка, дремавшего у лап медно-рыжей с серебряной редкой проседью кошки. То есть, со стороны казалось, будто бы он дремал, но на самом деле Темнушка тоже проиграл — перестал бороться с болезнью, отступил и уже умирал, хотя ещё вчера извивался на своей подстилке от непереносимого жара, плакал и умолял сделать хоть что-то. О том же молила его мать. Но всё, что Одноглазый мог сделать — это дать малышу макового молока, а Маковнице сказать слова утешения и посоветовать выкопать глубокую могилу за пределами территории племени, чтобы он ни за что не вылез. Или скинуть трупик в быструю реку, чтоб течение унесло его. Маковница тогда едва не выцарапала ему ещё и левый глаз.
Она ведь была уже старой, когда один из воинов обратил на неё внимание. Её зрение и когти притупились, а прежде похожая на маков цвет шерсть потускнела и уже местами засеребрилась к тому времени, но Черногриву было решительно всё равно на это и на то, что Маковница ещё с его матерью дружила и ему самому в матери годилась, если не в бабки. Они были счастливы, но он умер в одной из стычек, оставив свою подругу вынашивать их общих котят — первых в жизнях обоих. Горе и возраст сыграли свою злую роль, из четверых выжил лишь один, самый похожий на отца. Да и тот умирал на глазах Маковницы, как будто ей остальных потерь было мало.
Одноглаз понимал её лучше, чем хотел бы. И желал помочь всем сердцем, да только одного желания мало, им не вылечить и не вернуть к жизни. Уж он-то знает, много раз пытался.
— Пожалуйста, — жалобно попросила Маковница. Раньше она никогда так не говорила, вообще ни разу.
«Я уже сделал всё, что мог.»
«Темнушка обречён. Пойми ты это уже.»
— Я постараюсь, — сказал он вместо этого, и тут же прикусил язык.
Маковница от брошенной им ложной надежды улыбнулась и будто бы помолодела на десяток лун. Отрадное зрелище, вот только долго не продлится. Не слушая благодарностей, Одноглазый вытолкал её из своей палатки и перенёс Темнушку на подстилку для больных. Нечего котятам на холодном полу лежать. Даже умирающим. Тем более умирающим.
Более ни на что не способный, Одноглазый всю ночь вслушивался в слабое дыхание Темнушки и молился. Молил Звёздное племя сохранить котёнку жизнь и не дать матери потерять последнего, кто был дорог ей. Потом, совершенно отчаявшись, умолял обитателей Сумрачного Леса сжалиться над проклятым, а взамен забрать его душу.
Но и те, и другие небеса были глухи к его молитвам. На рассвете, в час исполнения надежд или беспросветного отчаяния, Темнушка умер. Маковница пережила его ненадолго: её сердце, измученное горем и постоянными потерями, не выдержало и разорвалось.
И тогда, готовя тело мёртвой королевы для похорон, он, впервые за много-много лун после того, как ещё оруженосцем очнулся в палатке целителя и понял, что в последней битве потерял глаз, подумал, что лучше бы умер тогда, в тот злой и жестокий сезон. Случись так, ему не пришлось бы чувствовать себя таким бесполезным снова.
В какой-то степени его желание сбылось. Через несколько лун после смерти Маковницы и её сына, Одноглазый обнаружил у себя признаки той самой болезни.
Болезнь всегда возникала внезапно, ей было всё равно на текущий Сезон, племя и жертву, будь это малый котёнок, дряхлый старейшина или даже предводитель. Заразиться ею могли далеко не всё, здоровый кот, независимо от возраста, никогда не становился больным, даже если постоянно и тесно контактировал с обречённым. Но если его здоровье было слабо всегда или хотя бы слегка подорвано на данный момент, шансов на спасение почти не оставалось.
И не было ничего, что могло бы его спасти.
Резец был зол. Он, успевший сделать так много и мало одновременно, умирал. Причём совершенно невовремя.
За всю свою долгую жизнь он почти ничем не болел, даже пресловутая простуда его миновала — спасибо отцу из племени Ветра за великолепное здоровье, временами казавшееся неуязвимостью и даже бессмертием. Есть всё-таки свои плюсы в смешанной крови… хотя минусов, конечно, намного больше. Да и эти самые плюсы, как оказалось, работают очень избирательно. И подводят в самый важный и неудобный для обладателя момент.
Несколько дней назад их прекраснейшая предводительница, древняя, как сами племена, подхватила самую смертельную из всех зараз, какие только были известны целителям. Ещё немного, и Звёздную Водоросль не спасло бы ничего, и её последняя жизнь отлетела бы в угодья Звёздного племени. А Резец, выбранный ею глашатай и преемник, занял бы желанный ему пост. Он этого заслуживал больше всех остальных соплеменников вместе взятых! Столько всего сделал ради заметной цели! И теперь все его планы и мечты полетят к самому Звездоцапу в пасть или под хвост, куда им заблагорассудиться. Это ведь уже не его забота.
А всё из-за глупой, но всё равно трагичной случайности. За несколько дней до того, как внучка Звёздной Водоросли, от которой и заразилась предводительница, изволила невесть где подцепить заразу и благополучно заболеть, Резец умудрился вместе с товарищем поужинать рыбой, к тому моменту уже несколько раз стухшей. Что она вообще делала в лагере и как ни он сам, ни Угорь ничего не заметили — великолепные вопросы, ответов на которые не было и не будет. Вот только если Угорь остался жив-здоров, то Резцу пришлось провести около полутора суток в обществе насмешливой и никогда не питавшей к нему симпатии целительницы. А в итоге ещё и заболеть из-за мышеголового оруженосца и его бабки.
Жизнь его определённо ненавидела.
Резец мог бы стать превосходным предводителем, лучшим, чем большинство предыдущих. При нём полукровок никто не осмелился бы дразнить, даже Грозовые коты, самые нетерпимые к нечистокровным. Возможно, даже закон, запрещающий межплеменные союзы, оказался бы отменён раз и навсегда. Всё равно от него никакого толка, один вред. А польза есть, хотя бы та самая «свежая кровь», о которой неохотно говорят старейшины. Без неё никак нельзя, иначе узы между соплеменниками окрепнут слишком сильно и неизбежно приведут к вырождению. Говорят, такое уже когда-то случалось.
Он бы сделал всё, чтобы не допустить ничего подобного. Сосновник, по-прежнему соперничавший с ним за пост глашатая, терпеть ненавидел полукровок «и прочий сброд». При нём племя сварилось бы заживо в собственном соку, не иначе. Сейчас Резец особенно остро сожалел о том, что не смог убрать его, как в своё время устранил Рассветницу и Омута. Первая была такой же принципиальной, как Сосновник, и потому так рано слегла в могилу, утонула на рыбалке… Так считало племя, не знавшее всей правды. Рассветница и в самом деле утонула, но во время прогулки в компании Резца. Не было ни дня, чтобы он не сожалел о её смерти, бывшая глашатая была прекрасной воительницей и просто хорошей кошкой. Зато Омут, пришедший после неё, оказался слабаком и трусом, уступил пост без боя и долгих уговоров. Поклялся хранить молчание — и молчал до сих пор, никоим образом не давал окружающим ни малейшего повода усомниться в добровольности его отставки. Разве что начинал нервничать, заметив Резца в компании своей семьи, но это уже ничего не значащие мелочи. Кто из них станет следующим глашатаем? Он молил Звёздное племя подсказать Звёздной Водоросли более достойную кандидатуру, нежели эти двое. Кого-то, кто не погубит племя. Кого-то, кем Резец сможет гордиться.
Действие макового молока, которым его милостиво напоила целительница, постепенно сходило на нет. Возвращалась ноющая боль в суставах, а невыносимое ощущение кипящей крови стало особенно острым, и Резец со стоном уткнулся носом в свою мягкую подстилку из лебединых перьев. Держать шею сил не было. Во рту чувствовался неприятный привкус, предшествующий рвоте. Надо было бы как-то выбраться из палатки, чтобы не заблевать своё гнёздышко и всё вокруг. Надо было бы… Но сил хватило лишь повернуть голову, положив её на самый краешек.
Перед ним, обвив хвостом лапы и с любопытством глядя на него, сидела Рассветница. Такая же, как перед смертью, разве что в рыже-белой шерсти сверкали звёзды. И запах неуловимо изменился. Если каким-то образом проигнорировать всё это, можно подумать, будто Рассветница по-прежнему живая и вот-вот начнёт выговаривать за то, что Резец снова проспал рассветный патруль.
Она улыбнулась — светло и одновременно с неуловимой, но чётко ощущаемой угрозой.
— Как видишь, то была далеко не последняя наша встреча, — сказала самым своим будничным и бодрым тоном. — Разве ты не рад мне?
Смысл её слов ускользал от него, как особо хитрая и неуловимая рыба, а голос звучал, как раскат грома. Резец скривился и закрыл глаза, будто это могло заглушить Рассветницу.
— Тем не менее, ты умрёшь к вечеру, — продолжила она, склонившись над своим умирающим убийцей. — Ты умрёшь, а утром, ещё до первых солнечных лучей, твоё тело восстанет и захочет свежей тёплой кошачьей крови. Твоя душа останется в нём, как в клетке. Достойный итог, не правда ли?
Она рассмеялась звонко и громко, и от её смеха голова будто рвалась на части изнутри. Резец едва не взвыл, а потом его вырвало желчью на пол палатки и отчасти на подстилку. Рассветницы, конечно же, рядом не было. Это был лишь бред, горячечный сон. Болезнь перешла на последнюю стадию, осталось совсем немного…
«Твоя душа останется в нём, как в клетке.»
Глупость, конечно. Мёртвые всегда попадают или в Сумрачный Лес, или в Звёздное племя. Никаких промежуточных стоянок. Так говорили целители, а им Резец верил. Да и есть ли вера горячечным снам?..
Почти сразу же он заснул, погрузился в беспамятство, как в глубокое чёрное озеро. В это же время осиротевшее племя на главной поляне прощалось со Звёздной Водорослью, умершей несколькими часами ранее. Её глашатая в последний путь не провожал никто, и он умирал один, сам того не подозревая.
А потом он проснулся, барахтаясь в кромешном мраке, ничего не видя, не понимая и не слыша. Это не было ни Местом-без-Звёзд, ни Звёздными угодьями. Исключительно Ничем, пустым и холодным.
«…и твоя душа останется в нём, как в клетке.»
Его тело — это не могло быть ничем иным — проснулось за пределами территории, его выбросили в речку, а течение прибило к берегу. Неспеша отряхнулось и, пошатываясь, направилось обратно в племя, где было много-много теплокровных живых котов. Резец проклинал их всех за неосторожность. Тела заражённых следовало или хоронить как можно глубже, или путать лапы, набивать камнями и перегрызать глотку, а затем или зарывать в землю, или сбрасывать в реки с быстрым течением.
Резец попытался остановиться или хотя бы замедлить шаг. Но тело перестало принадлежать ему и делало, что хотело.
«…и твоя душа останется в нём, как в клетке.»
Резец заорал. И его, конечно же, никто не услышал, даже он сам.
Поражённые болезнью, умершие и восставшие, больше не были собой. Гонимые жаждой, они едва ли осознавали, кто такие и что делают. Известны случаи, когда матери загрызали своих детей, а один возлюбленный убивал другого. Долг целителей запрещает им убивать больных, поэтому тела несчастных должны быть изувечены посмертно — или же брошено в реку с быстрым течением, скинуто с обрыва, или уничтожено каким-либо другим способом. Заражённые опасны, и даже если каким-то образом после смерти им удаётся сохранить рассудок и адекватность, оставлять их в живых нельзя. Неутоляемая жажда терзает их, как и неразумных, и когда они перестанут сопротивляться — лишь вопрос времени. Воин, оруженосец или любой другой член племени, по какой-либо причине не посмевший упокоить восставшего, должен быть наказан по всей строгости.
— Я не хочу умирать, — вдруг сказала Изморозь.
В полумраке их убежища её изжелта-зелёные глаза блестели страшно и завораживающе. Смотреть бы в них, не отрываясь больше ни на что, да только ситуация отнюдь не благоволит. Ну ничего, потом, когда они сбегут как можно дальше… Уж распушил полосатую серую шерсть, погрузившись в приятные мечты об их совместном будущем вдали от племён с их глупыми запретами — что с того, что Изморозь восстала? она ведь почти ни капельки не изменилась, зачем и за что её убивать? — и предрассудками. Мол, почувствовавший жажду уже никогда не будет прежним, а потому должен быть убит окончательно. Глупость же.
— Я не хочу умирать, слышишь? — повторила она, прищурившись. Голос её был твёрд, ни намёка на жалобность или дрожь.
— Слышу, — сразу же вынырнул из своих мыслей Уж и прижался к её пушистому белому боку ещё теснее, хотя раньше казалось, что ближе уже некуда. Их убежище, тесная пещерка в корнях сосны, оказалась совсем маленькой и узкой, вдвоём тут было, мягко говоря, неудобно. Но Ужу нравилось, а Изморозь не возражала. Но, что куда важнее, эта пещерка была безопасной. Не зная заранее, как проникнуть в неё, можно было плутать вокруг дерева сколько угодно, да и нападать на спрятавшихся было по меньшей мере неудобно. В их племени никто об этом убежище не знал, кроме Изморози. Тут-то им повезло, если в этой ситуации вообще можно говорить о везении. — Ты не умрёшь. Я тебе обещаю.
Она усмехнулась в усы и положила голову на лапы, как будто собиралась спать. Бред, конечно. Изморозь больше не нуждалась ни во сне, ни в отдыхе, ни в пище. Идеальный воин, если позабыть о том, что ей постоянно хотелось свежей крови, причём исключительно кошачьей, другая надолго в желудке не задерживалась. И ладно бы только хотелось, но ведь хотя бы раз в три дня Изморози требовалось сделать несколько глотков, без подпитки она слабела быстрее, чем обычный кот без еды и воды. Несколько раз Уж давал ей свою кровь, и теперь на его шее красовались незаживающие ранки от клыков. Иногда они начинали болеть, и тогда он почти терял рассудок от острой боли. Уж боялся даже представить, что будет, когда ранки начнут гноиться, и его кровь окажется непригодна в пищу. Во всём лесу больше не найдётся идиота, готового пожертвовать собой ради потенциальной опасности всему сущему. А с домашними слишком много возни. Да и Изморозь не сможет причинить вред какой-нибудь домашней киске, они уже пытались — и это не закончилось ничем хорошим для них.
— Мы с тобой не умрём, — заявил Уж громче, чем ему хотелось бы, и получил заслуженный тычок в бок от Изморози. — Ещё немного — и преследовать нас будет попросту глупо, какое им всем дело до того, что где-то далеко ошивается восставший? Не собирается их посетить — и ладно, и Звездоцап с ним, пусть гуляет… Разве нет?
Изморозь неопределённо пожала плечами и отвернулась. Её категоричное «конечно, нет» буквально повисло в воздухе, протяни лапу — и дотронешься. Она, конечно же, снова была права, как почти во всех случаях их общей племенной жизни… целую вечность назад. Уж без особого труда задвинул все переживания назад, в самый тёмный угол подсознания, если таковой вообще существовал, а потом зевнул широко и устало. Очень скоро он заснул, прижав Изморозь к стене. Та не особенно возражала и нежно укрыла его пушистым белым хвостом, прислушалась к тому, что происходило за пределами убежища. Во время вынужденных остановок она всегда брала на себя роль стража — отчасти из чувства вины перед другом, вынужденным сбежать с ней в полную неизвестность, отчасти из необходимости отвлечься. Ей постоянно хотелось пить, хотелось крови, и недоступность этого сводило Изморозь с ума. А тут рядом живой, здоровый и полнокровный кот, чья кровь была вкуснее всей дичи вместе взятой. Сдерживаться становилось с каждой минутой всё сложнее, и она боялась, что однажды не выдержит и выпьет досуха того, кто её так сильно любит. И кого сама любила, тогда, до болезни.
Чтобы не сойти с ума, приходилось постоянно занимать себя чем-нибудь, будь то охота или просто охрана. Первое удавалось сложнее — дичь ощущала приближение чего-то непонятного и страшного, а потому убегала сразу же. Но Изморозь любила трудности, на почве этой любви они с Ужом и сошлись когда-то давно, ещё в ученичестве…
Но новая трудность казалась непреодолимой, хуже всех предыдущих вместе взятых. От этой болезни не излечиться. От погони не убежать, Тёмная Звезда ни за что не позволит угрозе разгуливать на свободе. День-другой — их настигнут. Насчёт своей судьбы у Изморози не было никаких сомнений — убьют, несмотря на все заслуги и личную симпатию. А Уж… Его или изгонят из племени, или убьют, потому как слишком тяжело совершённое им преступление. Сам Уж наверняка сделает всё, чтобы погибнуть, вдали от племени ему свет не мил, как бы он ни пытался доказать обратное. Наверняка и сейчас лелеет надежду на счастливую концовку и возвращение. Вдвоём, потому что иначе и быть не может. Изморозь вздохнула, глядя на спящего друга с плохо скрытой нежностью. Он, конечно, тот ещё дурачок, но зато искренний оптимист, каких поискать. За одно это в него можно было влюбиться.
Уж забавно скривился во сне и дёрнул ушами. Изморозь фыркнула и вернулась к своим обязанностям. У неё ещё будет достаточно времени, чтобы насмотреться на него спящего…
…А следующим утром она уже смеялась про себя над собой вчерашней. Потому что ясно же было, что не будет никакого «потом», как не будет никаких «счастливых концовок» и «достаточно времени». У таких, как они, было лишь неуловимое «сейчас». И Уж посмеивался, глядя на неё тревожно и печально, потеряв уже последнюю надежду. Изморозь улыбалась ему, когда шла навстречу восьмерым бывшим соплеменникам, среди которых были её брат, наставник и ученик. Каждый — с пугающей решимостью в глазах и с веточкой остролиста, который лишал восставших сил, делал их беспомощными и беззащитными, как малые котята. Никто не проронил ни слова, это было ни к чему. Каждый знал, что будет дальше.
Разумеется, его не простят и не забудут. Разумеется, её убьют.
Следующим утром их нашёл пущенный по следу патруль, и всё было кончено.