можешь дать мне слово?

море открывается с новой стороны в эту зиму.

пейзаж — ломается. а вслед ему — горизонт.

она следит за тихим схождением мира с оси, следит за реакцией прохожих, следит.

ребенок запнулся об укрощенные дюны морского песка. споткнулся — и упал, и совсем не плачет.

по берегу гуляют пары, смеются. сегодня воскресенье, выходной. может быть, они гуляют впервые за долгое время. может, они влюблены.

они улыбаются волнам, хотя волны отражают их чувства, как через кривое зеркало.

и волны поднимаются, волны шумные, как эти люди. волны сами себе на уме, волны путают твои мысли в какой-то клубок, обволакивают их солью, продлевают твой жизненный срок, не спрашивают тебя, как дела, трогают тебя бархатом воды и иглами холода правильно, без сочувствия, без каких-то вообще слов — не строят участие из песчаных замков.

а прохожие все равно улыбаются. волны ответом скалятся — километрами берегов.

так долго за миром следить почти утомительно, у нее болят глаза. она трет их сухими ладонями, — ветер, кажется, хочет, чтобы глаза она выцарапала, разорвала, превратила в кровавое месиво. ветер милосердный — хочет подарить ей такую боль, которая отвлечет ее от страшного излома где-то внутри.

она не понимает, почему никто не замечает, как мир сходит с оси, а горизонт, который они ловили бесконечностью, молчанием, трепетом на кончиках пальцев, — этот горизонт ломается.

они были — хрупкие ростки. юношеские кости.

кейске не понимала этого.

они обе — не понимали ничего.

почему она дала поставить в своей жизни точку. она так любила жизнь.

так безвозмездно, бесконечно любила, что готова была растрачивать ее на пустяки. чифую, кажется, была этого не достойна. не достойна ее абсолютной любви. иначе бы кейске — не ушла, не заставила смотреть на чужие траурные лица, не оставила прокручивать в голове жизнь, которую они могли прожить. иначе бы

это тоже было бы ее частью глупого, глупого плана. по лишению чифую — всего.

кейске бы так поступила?

кейске ведь никогда бы ее не предала?

это же – она.

под чифую все рассыпалось, засасывало, но холодный песок не может быть зыбучим, она знает. асфальт и земля рассыпаются под ней даже в городе, где бетон и окна хранят отражения кейске, хранят ее смех и привычки, делают материальными воспоминания о ней и вспоминают о том пространстве, которое она занимала собой абсолютно — эхом прожитых дней и улыбок, и эхом этим — прямо в солнечное сплетение людей. так, что дух захватывало.

она

она, похоже, была слишком велика для пространства, которое жизнь ей позволила занять. она была таким человеком, который не мог не раствориться в воздухе.

она, похоже, никогда не умела подчинять свою силу.

даже — ради нее.

может, она наконец-то вырвалась.

чифую никогда не узнает. ничего.

о кейске перестали говорить спустя сорок дней после похорон. спустя сорок дней после похорон до чифую сочувственным шепотом долетает, чей прах лежит под могильной плитой.

она слишком долго плачет. волны смеются, говорят соль твоих слез не продлит ее жизнь, ее тело. эта соль только смоет воспоминания о ней.

ты, девчонка, пресная вода. печаль в тебе просто растворяется,

ничего не значащая. ты?

печаль в тебе не станет кристаллом, не станет ядом, не станет ничем.

ты слабая маленькая девчонка, и тебе никогда не достичь ее силы. тебе ее никогда — не спасти.

волны скалятся не хуже, чем окна, — эхом пространства и твердой материи, которую морская вода играючи точит.

кейске скалилась так же.

волны смогут притупить эту глупую боль?

прошло столько времени.

(и – жизней). прости, мое божество.

отец ушел от них с мамой, когда чифую была маленькой девочкой. мама так много рассказывала, как он любил на ней рюши и кружева, и как он любил ее на роликах и велосипеде, как он делал для нее все, любил ее — всю, единственную и драгоценную, лучшую в мире дочь. мама так много об этом рассказывала, что чифую почти поверила — и поверила в чью-то кроме ее, мамы, любовь.

чифую почти стыдно за эту веру. в них. в себя. в свое место.

пространство занято — призраками времени и любви.

горизонт приводит к берегу шторм. воздух звенит-резонирует, завывает голосом членов их команды, всех этих детей, которые смотрят на нее, как на мираж, как на человека, сквозь которого можно пройти, и силуэт ее не изменится, силуэт ее, конечно, не тронет тоска, а чифую надежность, чифую якорь, даже если не чифую утянула кейске на дно, привязала к сильной шее упрямство вместе с тонной долга перед теми, кого ее бесконечное и глупое сердце могло уместить.

и

все хорошо, чифую?

а она так устала все это прощать.

так устала.

а мир снова — ломается.

взрослей. никто не ждет тебя, чифую. расти.

лучше бы отец ее бил. тогда разговоры бы не утихали, тогда перешептывание за спиной превратилось в гомон, но он был бы далеко-далеко и таким громким, что она бы могла прогнать всех их прочь. она бы могла стать такой большой, что сошла бы за тень кейске, что зависела бы от ее присутствия, что растворилась бы, когда она растворилась, что могла бы быть такой же великолепной и красивой, уничтожающей все вокруг. даже — собственную печаль.

чифую касается ее губ.

они обветренные, ей дыхание спирает, и

это никогда не случится.

чифую больше — никогда не вдохнуть.

никто так и не дал чифую научиться не замечать этот шепот. он проходит сквозь нее вибрацией байка, вибрацией ломающихся мальчишеских голосов — напоминаем собственной ничтожности, и ничтожности всего мира

перед ней одной.

ты оставила меня, кейске.

кейске.

мне так, так тебя не хватает.

море не издает никаких вибраций. море шепчет забвением, колосящейся между ребер любовью. море — ее не растраченных чувств, и слов, и жестов, море ошеломляющей тоски по чему-то такому, что пытается тело разорвать изнутри. но тело пытается, дышит:

море, умой меня солью и успокой.

ветер, закрой глаза песком.

как будто припорошило

снегом.

чифую уверена, что жизнь так не чувствуется, что жизнь оседает влагой на языке, сопливит нос, ерошит волосы, морозит руки, искажает силуэт, прогоняет с побережья, стирает в бурю любой звук.

буря сейчас — только пена.

чифую сейчас — воспоминание о старой жажде.

а кейске восхищали потоки воды.

побережье за городом к зиме становится грязнее. она помнит, как они искали здесь уголок, чтобы смотреть друг на друга разливающимся светом, чтобы чифую лежала на ней в эти минуты нежности, чтобы чувствовала, как для нее одной эти минуты перерастали в часы, и здесь никогда не совершалось таинство поцелуев, и здесь сейчас — единственное место, где возможно дыхание.

влага оседает на языке.

чувствуешь? ты еще дышишь?

не прячься, не беги.

у кейске было желание:

развейте меня над морем, когда я умру, чтобы волны несли меня, и я увидела мир. моему праху не нужен будет чужой язык и хороший характер, мой прах будет нестись на гребнях волн, как всегда очарованный шепотом морских раковин и пузырьков, — мой прах бы точно понимал их, да.

она сказала: о чем еще можно мечтать?

чифую тогда перебирала слова, чтобы ее понять.

грубые, в мозолях, пальцы кейске перебирали ее волосы.

она спросила: можешь дать мне слово. что мы вырастем вместе.

люди такой невероятной силы никогда не сомневались, они двигались к цели через стены, покоряя пространство. они вдыхали в мир свой дух так же, как их матери вдыхали в них жизнь — неаккуратно, нечаянно, не зная, что порождают юных богов.

боги могут быть юными и только юными. матери не знают об этом, а потом некрасиво плачут на похоронах, не выполняя своих обещаний.

прах кейске не развеян над морем. он не стал частью побережья, а стал частью общей человеческой скорби — пародией, вписанной, втоптанной в этот мир из районов и улиц города, пространство которого больше не подчиняется ее голосу, ее запаху, ее волосам.

чифую больше — не подчиняется ее сущности.

города рушатся, съедая богов, —

ослабленные, не способные подчинить затвердевшее пространство, ими проигранное —

им,

богам.

чифую, можешь дать мне слово? — за неделю до смерти.

а ей четырнадцать, она думает, что в силах сопротивляться

богам.

мне четырнадцать, говорит она, любуется ее волосами. ты сама еще столько раз от меня убежишь.

а море способно отпускать многое

богам, покоряющим пространства, монолитным, прочным таким, твердым, что рвут своим именем грудь человеческую, если оставляют в ней след.

а чифую — не способна.

чифую просто. простой человек.

чифую слишком долго по ней плачет.

кейске упрямится:

станем старше — дай мне слово. мы вырастем. всегда будем вместе.

боги могут быть юными и только, кейске. ей четырнадцать, когда она обещает:

мы вырастем и будем вместе.

море скалится волнами и побережьем. море скалится, оскаливая жизнь.

море богов успокаивает, превращает их упрямство в пену

дней?

недель?

месяцев?

двенадцать лет назад, кейске,

я узнала о твоей смерти.

город рушится.

я знаю, ты их любила. эти дети теперь — без лиц. пожалуйста, не смотри на них, нас. не оборачивайся.

кейске? ты все еще мертва.

море отпускает богам все — и даже жизнь.

я дала тебе слово. мы будем вместе.

но сейчас на меня, обезображенную жизнью, людьми, разрушенным городом, кассетным ударом — из побережья, волн, песка, моря, ветра, домов и стен, пожалуйста,

не смотри.

кейске?

мне так сложно, кейске.

пожалуйста. пока — не смотри.