Ромашка

— Эх, пельменей бы сейчас... Горячих, да со сметанкой...

Лейтенант Журавлев мечтательно вздохнул, ковырнул вилкой тушенку, больше напоминающую пареную резину и с толикой грусти принялся доедать свой обед. Выбирать особо не приходилось — это там, на большой земле, можно было подрядить духа сгонять до ближайшего ларька или круглосутки. А здесь куда сгоняешь? Разве что сталкерские схроны потрясти — да кто их возле точки военных делать будет? Дураков нет, хабар по-тупому просрать. Да и жрут они все то же самое, если не хуже.

Вилка шкрябнула по дну банки, и мужчина отставил ее в сторону. Поднявшись, взял с подоконника как раз подогревшийся чайник и плеснул в слегка облупившуюся железную кружку кипятка. Кинул туда пакетик. Поболтал, наблюдая, как прозрачная вода окрашивается в красновато-коричневый цвет. Потыкал на клавиши магнитофона, в надежде найти песню по душе. Не найдя, выключил. Вздохнул снова.

Тоскливо...

Что ни говори — а уныло в Зоне порой бывало до одури. Воякам так точно. У сталкатни-то свои разборки — монстры там всякие, рамсы какие-то междуусобные, залазы, исследования... А твое дело малое, сиди да бугор сторожи. И кому он нахрен нужен? Хоть бы на перекресток поставили, всяко веселее бы было. А то сюда даже слепые псы не забегают — а жаль, хоть какое-то развлечение могло б присутствовать!

С другой стороны, грех, конечно, жаловаться. Спокойствие, смертность нулевая, из потерь — один ботинок прапорский, грязью засосанный. Не то что ближе к центру Зоны. Да и дома тоже все не слава богу — кризисы всякие, перемены, волнения... Одним словом, везде сплошной раздор. Ну а здесь все тишь, гладь, да божья благодать. Так что если так посмотреть...

— Товарищ лейтенант, разрешите доложить!

— Разрешаю.

— Поймали сталкера, пытался за периметр пролезть. Зачем — говорить отказался, сказал только, чтоб сразу к вам вели!

Догадка пришла в голову сразу же, заставив Журавлева скривиться в страдальческом выражении.

— Свободовец?

— Похож... Вроде.

— Вроде, вроде! У Мавроди. Веди давай.

Ну вот, Петруша, ты и договорился...

Светлые волосы цвета цыплячьего пуха, глаза озорного мальчишки, улыбка, заломанным рукам вопреки... Что-то екнуло внутри, да так, что и не поймешь — по хорошему или не очень. Одно только Журавлев осознал сразу — скучать ему сегодня точно больше не придется.

— Куда его, товарищ лейтенант?

— Ну а ты много вариантов видишь, парень? За решетку, куда еще! — Спасибо хоть в этом плане пост им оформили как надо. Не ментовка, конечно, но закос вышел нелохой. По крайней мере, хоть было куда нарушителей девать. А то ведь долетали до него, порой, всякие слухи... — Все, молодец. А теперь брысь отсюда, нам с товарищем сталкером пообщаться надо.

— Так точно!

Видя, что начальство не в духе, рядовой скрылся, оставив Журавлева наедине с нарушителем. Который тут же пододвинулся ближе к решетке и, положив на нее локти, устроил на ладонях острый подбородок, не переставая улыбаться при этом.

— Привет. Ну че, как дела у нашей доблестной армии?

— Коваленко... — Фамилия была произнесена в унисон с тяжелым вздохом. — Ну что на этот раз-то!? Опять косяки толкать пришел!?

— Обижаешь, начальник! — Укор в голосе звучал почти правдоподобно, только вот во взгляде по-прежнему плясали бесы. — Ну какие косяки? Курить — здоровью вредить, не знаете сами что ли? Вот то ли дело грибы...

— Уж извини, не разбираюсь, под чем вы там своих гномиков ловить начинаете!

— Не гномиков, а бюреров. И зря вы так — вполне себе они реальные существа. Но вам-то везет так думать, здесь вы с ними конечно не столкнетесь.

— И слава богу. — Лейтенант фыркнул. — Но вообще, давай-ка ты не будешь тему переводить. Говори, зачем через траншею полез? Еще и не скрываясь даже. Уж не настолько, знаешь ли, мои ребята ворон считают!

— Не настолько. — Согласился свободовец. — Потому и полез. Соскучился я по вам, Петр Андреич, увидеться хотел. А вы все не вылезаете, не вылезаете — даже в бинокль на вас не полюбуешься. Загвоздка, однако! Так что пришлось вот так... Решительные меры предпринять, как говорится!

И ведь не шутит, самодур! Лыбится — а не шутит. Каким-то образом, Журавлев умудрялся различать, когда тот говорит от чистого сердца — жаль не со всеми так работало, а то б можно было сразу в допросники идти. Брови лейтенанта сошлись на переносице — на пойманного он глянул хмуро, исподлобья. Нашелся, тоже, бессмертный дохрена! Соскучился он, чтоб его...

— Нарвешься ты когда-нибудь, Валерка, как пить дать нарвешься. Решат еще что ты шпион — да пристрелят к чертям!

Белобрысый засмеялся.

— Чей шпион-то? Американский? Так накой им к нам шпионов подсылать, если наши светлые умы сами им все итак продадут, со всеми данными, документами и впридачу ключом от квартиры, где деньги лежат?

— Вот не болтал бы ты такого, Коваленко! — Журавлев начинал откровенно злиться. — Язык у тебя что помело — вечно всякую херню молотишь!

— Ладно, ладно, как скажете, Петр Андреич. Вы, главное, не беситесь так — для здоровья вредно, а у нас тут итак не курорт. Посидите, чаю попейте — вон, у вас, вижу, уже на столе стынет. Можете еще ромашку туда добавить — говорят, хорошо помогает успокоиться. Тем более, у меня как раз есть, и как раз для вас!

Лейтенант уже было напрягся всем телом, ожидая, что сейчас свободовец достанет откуда-то не обнаруженный при обыске пакетик с сомнительной "заваркой". Но худшие предположения не оправдались. Коротким движением Валера откинул капюшон и вытащил из-за слегка оттопыренного уха самый обычный белый цветочек. Осмотрел на предмет целостности. Протянул Журавлеву. Тот принял его прежде, чем осознал, как двояко это выглядит...

— Действительно ромашка... — Спохватившись, военный сделал вид, что заинтересовался растительностью Зоны. Повертел ее в пальцах. Понюхал. На зуб только пробовать не стал — мало ли чего. — Вроде обычная самая.

— Семилепестковая.

Свободовец улыбнулся лукаво, а лейтенант наморщил лоб. Зачем-то пересчитал лепестки. Действительно, семь. Ну и что с того? Чем она хуже пяти, или, там, восьмилепестковой? Непонятно. Разве что опять шутки какие-то Валеркины. Ну оно и не удивительно, если так — Свобода их в целом тот еще цирк имени Ганджубаса, а этот у них главный клоун. По крайней мере в личном Журавлевском рейтинге.

Тем обиднее было осознавать, что такой вот человек умудрился стать причиной его бессонных ночей, тихих печалей и потаенных страхов. И взглядов за горизонт с гонимой, неосознанной надеждой. Мыслей о том, как он там... Попался лейтенант как рыба на крючок, и сам даже не понял каким образом. Общались-то вроде всего ничего, и в основном через решетку. Ну может ещё выброс вместе разок пережили – ну разве ж повод это вот так с ума сходить? Ведь не подросток уже, и уж тем более, не девчонка влюбленная, чтоб западать на волосы пуховые да глаза синие! Однако ж запал – и пропал, сам не зная, что делать теперь с этим. Позорище абсолютное...

Ромашка отправилась в банку из под тушёнки, а военный тяжело вздохнул. Такая заметная перемена настроения не могла укрыться от взгляда того, кто был ее причиной.

– Петр Андреич, вы чего это так приуныли? Хотите я вам песню спою, чтоб не грустно было? – Не дожидаясь ответа, свободовец прочистил горло и затянул: – Па-а приютам я с детства скита-а-ался не имея родного угла...

– Коваленко, ты сейчас у меня на пятнадцать суток угол получишь!

– Во! Совсем другое дело!

Лейтенантская злость, заставлявшая рядовых обычно магическим образом исчезать из поля зрения и выполнять приказы по первому свистку, у Валеры вызвала лишь довольную ухмылку. И вот правда – засадить бы его на подольше! Или хоть подзатыльника дать, чтоб неповадно было. Сколько уже обещал себе, что терпеть больше не будет – а все равно терпел. Ну не поднималась рука наказать, хоть ты тресни!

Вот как всегда – сидит он, злится, а сделать ничего не может! Эх, сердце, глупое, ну куда ж тебя занесло. И к кому...

– Издеваешься ты надо мной, Валера, как хочешь. Совести у тебя – ни на грош!

– Про совесть – факт. А вот про издевку вы не правы. Я ж как лучше пытаюсь! Так сказать, причиняю всем добро и позитив. Хочу чтобы вы улыбнулись — а вы не хотите. А ведь, говорят, от этого мир светлей становится!

Военный фыркнул. Ну да, много тут, конечно, поводов улыбаться... И ведь, как пить дать — чует же, стервец! По глазам видно, догадывается, что не просто так лейтенант ему его выходки спускает. И пользуется этим нахально — плевать ему, что территория эта неприкосновенна, что правила... А, да на все плевать, включая самого Журавлева. Ну а с другой стороны — а с чего б быть иному? Его душа — его проблемы. Для Валерки-то он очередной солдафон, про которых травят анекдоты и которых хорошо бы вообще выгнать из Зоны поганой метлой. Ничего нового.

Эх, ну вот о чем он опять думает? Тьфу! Совсем уже расклеился к чертям. Такими темпами поди еще расплачется позорно. Нет уж!

— Знаешь что, дружок... — Журавлев медленно поднялся из-за стола, сняв с гвоздя ключ от двери клетки. — Шел бы ты... На Свободу!

— Уже? — Огорчение в голосе звучало невероятно искренним. — Ну чего вы так, Петр Андреич? Вам так песня моя не понравилась? Ну я могу другую спеть, повеселее!

— Не надо мне тут этого! Иди-иди. Певун, тоже, нашелся!

Подхватив свободовца за петлю на бронежилете, лейтенант почти силой потащил его к выходу. Ну вот расскажи кому поди, чтоб сталкер, блин, освобождению сопротивлялся, да еще после добровольной сдачи... Послал ему бог шутника, а черт дернул на него заглядеться!

Рука в серой перчатке внезапно легла на его плечо. У самой двери, Валера встал как вкопанный, заставив Журавлева едва ли не упасть, запнувшись. Готовые вырваться наружу слова застряли в горле — пальцы свободовца прошлись по колючей шее, скользнули вдоль челюсти, заправили выбившуюся прядь за ухо. Чужое лицо неожиданно оказалось слишком близко. Настолько, что можно было почувствовать теплое дыхание на щеке...

— А к ромашке все же приглядитесь. — С этими словами Коваленко отстранился резко, засмеявшись, легко выпутался из чужой хватки и проворно выскочил за дверь, оставив лейтенанта краснеть в одиночестве, и материться сквозь зубы на свою реакцию.

Банка слегка хрустнула, проминаясь. Журавлев снова злился. С такого прощания он вовеки не отмоется! Еще и ромашка эта гребаная, с семью сраными лепестками... Выкинуть бы ее к чертям, да не ломать себе мозг. А все ж хотелось понять, что Валерка имел ввиду. Если вообще имел хоть что-то помимо желания посмеяться над тупым воякой.

— ...Пять, шесть, семь. Ну вот и что с того!?

Пять, шесть, семь... С досадой лейтенант оторвал один лепесток и откинул его в сторону.

И замер. Что-то щелкнуло в голове. Завертелось словно шестерни включенного механизма. Взгляд упал на белеющий обрывок. Вернулся к цветку. Губы зашевелились робко. Раздался шепот — он считал снова, уже по-другому. Полетел вниз еще один лепесток. Затем другой, третий... Седьмой.

— Вот чертов ты клоун, Валерка. Ничего не можешь сделать без шуточки и издевки...

И все-таки добился ведь, паршивец, своего.

На лице Журавлева медленно расползлась глупая радостная улыбка.