Врачи проводят нехитрые манипуляции и быстро осматривают Чона. Чонгук пытается пробурчать, что руки-ноги целы и у него все в порядке. Но, к счастью, сотрудники скорой помощи не верят ему на слово и все же проводят осмотр. Руки-ноги действительно оказываются целы, но несколько ссадин на руках и маленькие царапины на лице всё же необходимо обработать.

      Пока ему задают дежурные вопросы, на которые он отвечает абсолютно механически, и проверяют, нет ли признаков сотрясения мозга, Чонгук тупо осматривается вокруг, с трудом переваривая реальность. Цветовое разнообразие наваливается на него со всех сторон, и мозг просто не успевает за всем происходящим. Чонгук будто попал в другой мир: всё вокруг совсем другое, неизвестное и пугающее своей новизной... Кожа, например, совсем не сероватая, она... Даже слов не подобрать, какая она. Она другая, и цвет такой... Мягкий... В машине скорой помощи не так много всего, но через маленькие окна пробивается косой лучик солнца и падает на волосы фельдшера. Они казались немного светлее черного, но как только их касается свет, они вспыхивают оттенками: чернота отступает и цвета начинают переливаться, будто сверкая и выступая из темноты. Сердце Чонгука бешено стучит под ребрами, пульс ощущается даже в висках, потому что это удивительно: в маленькой черной капле цвета, оказывается, может быть столько оттенков. Чонгук сам не замечает, как тянет руку к чужим волосам, пропуская пряди сквозь пальцы. Эти переливающиеся оттенки и непонятный солнечный свет соединяются вместе. Солнечный свет, кстати, тоже не белый. Так волшебно. Это что-то за пределами его понимания, и Чонгук настолько погружен в осознание того, что цветной мир настолько другой, что не понимает и не замечает того, что фельдшер, молодой и серьезный мужчина, поджимающий тонкие губы в одну линию и старающийся привлечь внимание пациента, смотрит на него странно и отстраняется, из-за чего пряди выскальзывают из пальцев Чона.

      Врачи хмурятся на подозрительное поведение парня и на всякий случай еще раз проверяют его зрачки на реакцию и спрашивают, не слышит ли он звона в ушах или не тошнит ли его. Чонгук на слова реагирует, хотя и не с первого раза, но подтверждает, что чувствует себя нормально. Он уже готов спросить, можно ли ему идти, как взгляд падает на руки и на вновь выступившие маленькие капли крови, которые врачи спешно стирают и заклеивают пластырем.

      В этот момент Чонгук действительно чувствует тошноту, схватившую за горло. Перед глазами опять проносятся люди с пятнами на лице, сейчас Чон понимает, что эти пятна были такого же цвета, как и капли на его коже, ведь это была кровь, а еще тут же вырисовывается хрупкий образ юноши, смотрящего на него с таким отчаянием и страхом в глазах. Его истинный. Пальцы до сих пор покалывает от прикосновения, а кожей чувствуется тепло от чужого тела, в страхе вжимающегося в чонов бок. Зачем вселенная распорядилась так, что они встретились именно в этот день и в этот момент? Лучше бы этого всего не было...

      Коктейль из страха, сожаления, отчаяния и осознания не успевает обрушиться на него и потопить в своих волнах, потому что врач снова хлопает его по плечу и просит проверить данные в амбулаторной карте, подтвердить, что все записано верно, и еще раз обращает внимание Чонгука, что сведения будут переданы в полицию и с ним могут связаться в дальнейшем. Но сейчас ему нужно домой и отдохнуть. Чонгук, застрявший в своем вихре эмоций, на все эти слова кивает болванчиком и позволяет вывести себя из машины.

      Врач оказывается очень понимающим и внимательным, поэтому отмечает, что с физическими показателями парня все в порядке, а вот ментально Чонгук действительно пострадал. Но здесь врач скорой помощи бессилен, хотя и отпустить совсем молодого парня, явно столкнувшегося с тем, что никому не пожелаешь пережить, он просто так не может. Мужчина крепко держит Чонгука за локоть и проводит мимо полицейских, других машин скорой помощи, накрытых тел и толпы зевак и журналистов, размеренно повторяя, что при возникновении сильной головной боли необходимо будет сразу поехать в больницу. Чонгук оказывается все дальше и дальше от места взрыва. Бешеный гул сирен остается где-то позади, хотя заставляет съежиться. Внутри так холодно и пусто, что Чонгук даже не реагирует на то, что под белыми простынями и в черных мешках были реальные люди, которые, как и он, стояли на станции и ехали куда-то по делам. Чонгук просто позволяет провести себя мимо всего этого, невидящим взглядом пробегая по всему окружающему миру: шок топит в себе и блокирует анализ происходящего вокруг. События, цвета, звуки — все детали сливаются в одно расплывчатое пятно, черно-белое. Видимо, так привычнее.

      Чужие пальцы сильнее сжимают его плечо, а врач повышает голос, стараясь привлечь внимание совсем растерявшегося паренька, который, кажется, потонул в своих мыслях. Но это ложь. Мыслей у Чонгука нет никаких. Вообще ничего. Его будто выключили.

      Но врачу все же удается привлечь его внимание и достучаться до него, потому что Чон реагирует на слова:

      — Мистер Чон, Вы сможете добраться до дома, если я сейчас вызову Вам такси? У Вас есть деньги? — врач терпеливо ждет ответ и крепче сжимает руку Чонгука, пытаясь заставить его среагировать на внешнее воздействие.

      Чонгук слова слышит, понимает, что от него ждут ответа и тянется руками к карману штанов, доставая оттуда кредитку и показывая ее врачу. Тот удовлетворенно кивает и заказывает такси, предварительно попросив Чона продиктовать адрес.

      Несмотря на сложившуюся ситуацию, машина приезжает быстро и уже через десять минут Чонгук хотя и на автомате, но низко кланяется врачу и сухим голосом произносит слова благодарности, а затем опускается на мягкое заднее сидение. Чонгук и не заметил, как облегченно выдохнул, когда подъехал автомобиль черного цвета. От еще одного яркого пятна, кажется, взорвалось бы его сознание.

      Медик еще раз проговаривает таксисту адрес и захлопывает дверь за молодым человеком. К своей бригаде он возвращается только после того, как машина с Чонгуком скрывается за поворотом. Да, он не должен был так скакать вокруг одного из десятка пострадавших. Да, он задержал и себя, и своих коллег, но парень был таким растерянным и напуганным, кажется, настолько, что даже сам этого еще не до конца понял. Отпустить его на все четыре стороны просто не позволила бы совесть. Мальчик хоть и выглядит очень крепким, но тоже нуждается в защите. В конце концов, врач клялся надлежащим образом заботиться о своем пациенте.

      Всю дорогу до дома Чонгук сидит не шелохнувшись и крепко зажмурив глаза. Он даже не следит за движениями таксиста, дорогой, как делает это обычно, а к виду вечернего города он совершенно равнодушен. Абсолютно его не видит, хотя это ведь для него первый шанс увидеть в полной мере ночную подсветку. Но перед глазами только серый дым, ноги, топчущие листы бумаги и пара глаз, впившихся в сознание. И ранки на чужих щеках. А еще ток от прикосновения пальцев. Чонгук вновь и вновь прокручивает в голове его прикосновения, его последний взгляд. Чонгук даже не подумал найти этого парня, когда доктора его отпустили. С ним все в порядке? Да и кто он вообще такой? Хочет ли Чонгук знать ответы на эти вопросы?

      Пока что он не может ответить на них даже сам себе, даже краешком души он не знает, что чувствует. Всё разбито и раскрошено на мельчайшие песчинки, и мысли точно так же проскальзывают сквозь пальцы. Невозможно ни за одну из них ухватиться. Хочется просто домой. Спрятаться, закрыться. Удивительно, но коллапса на дорогах почти нет. Или Чонгук его не заметил, потому что он не может сказать, сколько точно заняла дорога до дома — двадцать минут или два часа. Он просто расплачивается с таксистом и поднимается на свой этаж, безразлично захлопывая входную дверь.

      Дома... Как-то как всегда... Да, занавески теперь цветные, а не какие-то светло-черные. Отличаются от стен. Ну и диван тоже. А вот большая часть одежды Чонгука, как он и предполагал, черная. Стены серые. Цвет приятный, насыщенный и благородный. Но Чонгуку совсем не до этого — он падает на кровать, зарываясь лицом в подушку. Ноги совсем не держат. По телу проходит волна за волной, из-за чего он весь начинает трястись. Вихрь чувств разрывает его изнутри. Страх. Боль. Отчаяние. И еще раз страх. Страх за себя, за всё произошедшее, за то, что он мог не вернуться домой. Страх за то, что всё вокруг такое хрупкое. Он одновременно ощущает и понимает все эти оттенки страха, но, с другой стороны, он тонет в нем, захлебывается, как и в рыданиях, которые вырываются из груди, отчего рябь лишь сильнее расходится по телу. Чонгука страшно трясет, а слезы катятся крупными каплями по щекам, прячась в подушке. Все эмоции, которые были в нем последние часы, внезапно включились и обрушились на него неуправляемой лавиной, а вместе с ними и пришло осознание: это был теракт, он мог погибнуть, он видел кровь и трупы. Он мог погибнуть. Страх смерти перекрывает даже дыхание и парализует всё тело. Слезы продолжают течь, но Чонгук ничего не замечает, а вместо вдохов раздаются хриплые всхлипы, которые все никак не могут прекратиться.

      Истерика настолько сильная, что маленькие всхлипы всё еще слышатся даже тогда, когда слезы заканчиваются, а вымотанное сознание предпочитает отключиться от реальности и погрузить Чонгука в сон. Но и он беспокойный: Чонгуку снится вновь та станция метро, вновь этот серый дым и взрывы, только вместо толпы людей — Чонгук один на станции, а череда взрывов всё ближе и ближе, и убежать не получается: ноги не слушаются, а спина упирается в холодную стену. Вдруг правую руку охватывает что-то теплое и Чон тут же поворачивается в сторону прикосновения. Перед ним тот самый парень, чье лицо искажено ужасом, а еще вновь испещрено царапинами с выступающими каплями крови. Чонгук отчего-то всматривается в него. Им бы бежать, но он не может глаз отвести. Всё смотрит и смотрит. Но через секунды жалеет об этом — царапины на лице юноши становятся все больше и больше, превращаясь в огромные раны, скрывающие лицо и заставляющие кровь вытекать тугими толчками. Крови становится так много, что она уже на пальцах Чонгука, все еще сомкнутых на чужом тонком запястье. Чонгук пытается стереть кровь, закрыть раны, но ничего не выходит. Раздается страшный крик, и Чонгук не знает, кому он принадлежит — ему или парню. Взрывы все ближе, дым всё гуще, и вдруг он окутывает молодого человека, скрывая его от Чонгука и вырывая его руку. Окровавленное лицо и глаза, вновь пропитанные грустью, страхом и отчаянием, — снова то, что врезается в сознание Чона. Он кричит и делает шаг вперед, но вместо своего истинного он видит перед собой полутемную комнату, подушку с пятном от слез и слышит отскакивающий от стен крик. Очевидно, кричал все же он.

      Чонгук пытается отдышаться и с трудом садится на кровати. Все тело болит, тяжелое и будто чужое. Голова гудит, и во рту сухо. Он с трудом пытается сползти с кровати и на дрожащих ногах доходит до кухни. Свет не включает, потому что чувствует, что иначе голова просто взорвется. Солнце уже давно спряталось, поэтому он в полутьме достает себе кружку и наливает воду. Пьет с жадностью, опустошая кружку за кружкой. Из-за больших и быстрых глотков грудь сводит спазмом, но Чонгук не останавливается, выпивая практически целый кувшин. Кажется, со слезами вышел весь запас жидкости в его организме.

      Он все так же почти наощупь включает воду и подставляет под холодные струи лицо, пытаясь смыть стягивающие кожу слезы. Когда он отстраняется, капли стекают за шиворот футболки, заставляя крупно вздрогнуть. Но вновь кроме механического движения Чонгук не ощущает ничего. Он будто выпал из реальности. Ему даже неизвестно, сколько сейчас времени. Руки тянутся к карманам уличных штанов (он ведь даже не переоделся) и достают телефон. Разряжен. Очевидно, что давно. Его телефон уже довольно старый и постоянно так делает. Всё время выключается в неподходящий момент. Да вообще в любой момент. А новый покупать... Было жалко, откладывал на потом, наверное. Чонгук уже не вспомнит свои причины, хотя и немного пытается это сделать, пока уходит с кухни в сторону комнаты.

      Чонгук ставит телефон на зарядку и вновь забирается на кровать, поджимая под себя ноги и обхватывая подрагивающими пальцами колени. В голове ни одной мысли — пустота. Как и вокруг. Чонгук вперивается в стену напротив и просто считает свои вдохи и выдохи. Зачем — ему и самому хотелось бы знать. Или не хотелось. Чонгук даже этого не знает. Он только реагирует на оживший телефон и тянет к нему руки.

      23.37 — высвечивается на экране, а затем всплывают уведомления. Одно из них заставляет сердце сжаться: Мама — 26 пропущенных звонков.

      Чонгук не думает — он дрожащими пальцами нажимает на иконку вызова и ждет, долго ждет тягучие гудки.

      Кажется, что проходит вечность, пока на другом конце не прерывается молчание и поломанным шепотом раздается:

      — Чонгук...? — то ли вопрос, то ли утверждение. Но Чонгук не выдерживает того, с какой силой сжимается его сердце, и заходится рыданиями вновь. Его хватает только на короткий всхлип, сквозь который женщине удается услышать одно слово:

      — Мама, — после чего очередной поток рыданий разрывает Чонгука на части.

      — Чонгук! — его мама кричит так громко, что, кажется, соседи должны пожаловаться на шум. Но им обоим все равно. — Чонгук! Ты в порядке? Где ты? Милый, я... я дозвонилась. Это Чонгук...

      На последних словах ее голос дрожит, из-за чего Чонгук начинает плакать лишь сильнее, улавливая чужие всхлипы на другом конце. Миссис Чон тоже заходится рыданиями, что делает только хуже Чонгуку. Он и не подумал ведь о родителях... Он был так разбит, что просто позабыл обо всем. Хорошо, что они улетели на Чеджу на эту неделю в честь годовщины, и хорошо, что брат уехал с ними. Чонгук не поехал как раз из-за срочного проекта. Но как хорошо, что их не было в городе. От одной мысли, что с ними могло что-то случиться, рыдания нахлынули с новой силой.

      — Гуки... — в трубке раздается новый голос, низкий, тоже хриплый. Отец... Чонгук забывает, как дышать. Плакать в трубку папе совсем не хочется, но он сдается, когда голос отца тоже трескается и вместо слов слышится шмыганье носом. Рыдания матери приглушены. Наверное, она отдала телефон, потому что была не в силах говорить. — Ты... Ты цел? Мы так волновались...

      Чонгуку очень хочется заплакать в голос, чтобы вместо слов — одни рыдания и слезы. Но родителей надо успокоить. Сколько они не знали, что с ним? Час? Три? Пять часов? От подобных мыслей все внутри холодеет.

      — Я... Я в порядке, пап, — Чонгук старается придать голосу хотя бы капли твердости. — Ты на громкой? Мама нас услышит? Прости, что вы не могли со мной связаться.

      — Нет. Она отошла за водой. Ты? Что случилось, Чонгук? — голос все еще хриплый. Чонгук представляет, как отец покусывает губу и тревожно чешет затылок, как он всегда делает, когда слишком сильно переживает.

      — Пап, я был там, — слова даются с трудом. Но он должен им сказать, чтобы они понимали, почему он не отвечал, чтобы они знали, что с ним происходит. Доверие и честность — то, чему его учили с детства. — Я... я поехал за бумагой, я был на станции и тут... Оно... Пап... Но я цел. Пап, я цел. Я дома. Я цел.

      Слова перекрываются очередным удушающим всхлипом, и несколько слез снова сбегают по щекам.

      — Гуки...— Чонгук никогда не слышал такого голоса отца — глухой, бесцветный. — Чонгук...

      — Гуки? Дорогой? Что с ним? Чонгук! — слова матери все громче и громче. Скорее всего, она не выдержала и подошла к отцу, чтобы отобрать у него телефон. Она все еще дрожит, это чувствуется в каждом звуке, вибрации настолько сильные, что Чонгук не может им не поддаться, но маму он обязан успокоить.

      — Мам, я в порядке. Я дома, все в порядке. Я цел, — откуда-то даже появляется уверенность и слова получается сложить в длинные предложения, не прерывающиеся всхлипами. — Мам, я сказал уже папе. Я... Пожалуйста, поверь, что все со мной в порядке. Но я был на той станции. Мам, мамочка, я цел. Все нормально. Только не переживай. Меня осмотрели врачи. Пожалуйста, поверь!

      Удалось ли миссис Чон услышать его слова, он не знает, потому что раздается полустон-полукрик, когда женщина понимает, что ее ребенок был там. Чонгук только продолжает шептать в трубку, что он в порядке и умоляет ему поверить, хотя сам глотает слезы, даже не зная, чем они вызваны: страхом, усталостью, обидой... Просто он плачет. Плачет вместе с родителями.

      Сколько проходит времени, прежде чем им троим удается успокоиться, прежде чем миссис Чон точно верит, что Чонгук не пострадал, никто точно сказать не может. Чонгук на секунду даже задумался позвонить им по видеозвонку, но понял, что третья волна слез обязательно начнется, если он увидит их лица. Поэтому аккуратно отклонил это предложение, сославшись на низкий процент зарядки. Миссис Чон продолжала плакать и настаивать, чтобы они немедленно выезжали в аэропорт, но у Чонгука как-то получилось их убедить переждать эту ночь, а уже утром решать вопросы с отъездом. Он, конечно, пытался заверить их, что возвращаться не нужно, но мать была непреклонна, да и отец был с ней согласен. Против этого Чонгук ничего возразить не мог.

      Ближе к часу ночи голоса у всех уже охрипли, слова даются с большим трудом, поэтому Чонгук просит родителей отключиться и пойти спать. О встрече с истинным он им так и не говорит. Им нужно отдохнуть после всего того, что они пережили. Он еще раз клянется, что он абсолютно в порядке, и обещает позвонить утром, как только проснется.

      Чонгук отключает нагревшийся телефон и откидывает его в сторону, а сам валится на постель. Голова гудит, глаза закрываются. Он в абсолютном порядке? Именно это он сказал матери. Но за прикрытыми веками проносятся обрывки сна, смешиваясь с реальностью. Чонгук в порядке?

      Он все еще не знает. Он ничего не знает. Но организм не дает ему разобраться с этим, забирая вновь в пелену сна.

      В этот раз Чонгуку ничего не снится. Он спит, свернувшись калачиком на краю постели, и тихонько поскуливает во сне. Остатки истерики никуда не делись, как и боль от пережитого. Но Чонгук пока что лишь чувствует усталость. Даже во сне.

***

      В первый раз Чонгук просыпается под утро. Тело крупно дрожит из-за нараспашку открытого окна, впускающего порывы холодного воздуха, заставляющего мокрую от пота кожу покрыться мурашками, а футболку плотнее прилипнуть к спине. Неприятно. И страшно шумит в голове. Настолько сильно вопит сирена внутри черепной коробки, что Чон не сразу понимает, что источник звука не внутри, а снаружи — у кого-то сработала сигнализация и машина орет на весь двор. Нахмурившись, Чонгук нащупывает вторую подушку и накрывает ею голову. Может быть получится снова заснуть?

      Во второй раз его будит нетерпеливо трезвонящий телефон. Чонгук щурится, когда экран вспыхивает прямо в лицо и мелодия опять разносится по всей комнате. Часы пытаются убедить, что время уже давным-давно перешагнуло полдень, но, по ощущениям, он и часа не проспал. Все тело ломит, а страшная тяжесть в голове никуда не делась.

      Чонгук фокусирует взгляд на экране — десятки уведомлений из разных соцсетей и три сообщения от мамы: одно пожелание доброго утра, вопрос про его самочувствие и последнее — они прилетят завтра, потому что на сегодня нет билетов. Как только прилетят, она обещает сразу же приехать к нему. Чонгук закусывает губу и пишет, что все в порядке и что он их ждет. О правдивости этих слов думать нет сил. Эмоций внутри, собственно, тоже. Наверное, он в порядке. Только вот глаза опять закрываются, а сознание уплывает куда-то, где слышится скрежет, грохот и топот тысячи ног.

      Очередной беспокойный сон глушит все вокруг.

***

      Человеком слабым или бесхребетным Чонгук себя никогда не считал: упал — поднимайся, как хочешь, но поднимайся. Именно так он сам себя всегда воспитывал. Что бы ни происходило, сдаваться нельзя. Поэтому под вечер ему удается даже встать с кровати и заварить себе рамен. В животе предательски урчит, намекая на суточную голодовку, а руки сильно дрожат — то ли от стресса (что Чонгук отрицает), то ли от голода и усталости. Потому он с жадностью вдыхает запах, нетерпеливо переминается с ноги на ногу, пока ждет, когда уже всё будет готово.

      Довольно всасывая остатки лапши, Чонгук скорллит ленту, почти не видя ничего — просто механически пролистывает, сосредотачиваясь на тепле в животе. Но тут ему попадается новостной канал, и снова все тело парализует, потому что в заголовках — та самая станция метро, заблюренные тела и пятна крови. Именно в этот момент Чонгук вновь вспоминает, что видит цвета. Опять этот густой цвет крови...

      Телефон улетает куда-то в диванные подушки, когда Чонгук со злостью блокирует экран и отшвыривает от себя нагревшееся устройство. Руку печет, но то ли от телефона, то ли от увиденного. Работа вроде как всегда спасала, поэтому он отставляет тарелку в сторону и направляется к рабочему столу в надежде забыться и заодно все же доделать проект.

      Ирония в том, что в столе находится забытая полупустая пачка бумаги. Получается, что и ехать вчера никуда не нужно было... Волна злости накрывает с новой силой, отчего Чон крепко сжимает карандаш, выпуская воздух сквозь стиснутые зубы. Его вновь начинает потряхивать. А ведь нужно хотя бы попытаться начать работу.

      Чонгук дорисовывает последнюю сцену спустя два часа. Но ему всё время что-то не нравится, поэтому он раз за разом перерисовывает лицо персонажа, все надеясь добиться нужного результата. Но всё не то. Чонгук злится и снова убирает лишний карандаш и стряхивает появившиеся бумажные катышки. Бесит. Бесит, что не получается, что не сосредоточиться, что вместо нужного образа выходит какой-то олень в свете автомобильных фар. Глаза только у получившегося героя что-то смутно напоминают. В них слишком много то ли грусти, то ли страха. А ведь эмоции в финальном эпизоде совсем другие. Чонгук старается исправить вновь и вновь, пока не сдается и не убирает рисунок как можно дальше.

      В попытке зарыть неудавшийся эскиз как можно дальше, он нащупывает пальцами знакомую пластиковую коробку. По коже мурашки идут. Меньше секунды уходит на то, чтобы вспомнить, что это. Акварель. Чонгук руку одергивает, как от огня. Но вновь возвращает и вытаскивает покрывшуюся пылью вещь. Аккуратно проводит пальцами, стряхивая серую массу, и открывает крышку, жадно вдыхая запах. Густой, шероховатый, из-за чего в горле першит, а дыхание в принципе перехватывает, потому что теперь он может открыть все кюветы... Эта мысль заставляет его крупно вздрогнуть и вернуть крышку на место.

      Он ставит коробку на стол и пытается выровнять дыхание. Глаза щиплет то ли от пыли, то ли от концентрированного запаха, то ли от того, каким путем он пришел к тому, что видит цвета... Вчерашние воспоминания опять всплывают перед глазами — хочется от них отмахнуться, избавиться и выплеснуть их. С большим трудом Чонгук заставляет себя встать и набрать воды. Он подносит влажную кисточку к единственному открытому кювету и замирает над бумагой.

      Сейчас он впервые может попробовать создать что-то цветное. А он ведь даже названия цвета, которым собирается рисовать, не знает. Чонгук зажмуривается и вновь сильно кусает губу, надеясь, что боль отрезвит и позволит сделать первый мазок. Но гравитация оказывается куда расторопнее, поэтому с кисточки на бумагу скатывается первая капля и растекается по немного шершавой поверхности цветным взрывом.

      — Блять! — кисточка летит куда-то под стол, а голова Чонгука откидывается на спинку кресла. Его опять потряхивает, а по щеке скатывается слеза. Сил уже нет бороться со всем происходящим.

      Невероятным усилием воли Чон заставляет себя вновь посмотреть на растекающееся по бумаге пятно — оно цвета крови. Чонгук не знает названия, но это опять кровь. Тот же цвет, что и на земле, в новостной ленте и на щеке его соулмейта. Сколько можно? Почему единственный из всех открытых кюветов оказался кровавым? Чонгук устал от этого. Почему в его мире теперь все постоянно в цвете крови? А он ведь все еще без понятия, что за цвет это.

      Руки сами тянутся к телефону и вводят поисковой запрос.

      "Какого цвета кровь?"

      Отзывчивый гугл тут же отвечает, что "у позвоночных кровь имеет красный цвет".

      Красный.

      То есть теперь черно-белый мир Чонгука превратился в красный... Он вбивает в поисковик новый запрос — "красный" и с жадностью просматривает картинки. Красной же бывает не только кровь, верно? Может быть, удастся это уродливое красное пятно на бумаге преобразовать во что-то хорошее?

      Среди разнообразных оттенков красного, красных губ и ногтей Чонгук натыкается на красный цветок — роза. Роза это ведь что-то красивое. Черно-белые розы Чонгуку нравились. Нежные и мягкие лепестки, изящная форма и парадоксальность самого цветка — мягкость бутона и острота шипов. Чонгук впитывает в себя изображения и возвращается к бумаге, выводя лепесток за лепестком. Он все еще рисует только одним цветом, привыкая к новой технике и экспериментируя с интенсивностью оттенков и количеством воды. Выходит странно, но с каждым движением цветок распускается всё больше и больше. Но в какой-то момент Чонгук запинается и мысленно оступается, из-за чего вновь всплывает, что красный — цвет крови. Поэтому быстрее осознания на невероятно пышном и красивом цветке появляются кровавые капли, стекающие с лепестков и скрывающиеся за краями бумаги. Сердце болезненно сжимается. Опять у него не вышло отвлечься.

      Остаток вечера Чонгук меряет шагами квартиру, усердно сдерживая новую истерику и поглядывая на лежащий на столе рисунок. Шаги не стихают до самой ночи, пока он не выбивается из сил окончательно и не падает на кровать. Вновь засыпает, даже не переодевшись.

***

      Чужая теплая рука в волосах заставляет резко распахнуть глаза. Чонгук часто-часто моргает, щурится от яркого дневного света и старается сфокусироваться на расплывчатом силуэте перед собой.

      — Чонгуки? — голос настолько родной, что заставляет подскочить с постели и зарыться в чужие объятия, наслаждаясь самыми мягкими поглаживаниям по спине.

      — Мам? Прости, я, кажется, проспал, — Чонгук крепко обнимает в ответ и прикрывает глаза, сдерживаясь, чтобы не заплакать. Он сам не ожидал, что так соскучился по маминым прикосновениям. Голос всё-таки немного подрагивает, но Чонгук старается держаться. — А где папа?

      — Он поехал домой с чемоданами, милый. А я сразу к тебе. Очень переживала. Ты как, Гуки? — она отлепляет его от своего плеча, заставляя посмотреть глаза в глаза. У миссис Чон тоже в уголках глаз несколько слезинок, но они оба стараются их сморгнуть. Все же в порядке, да? Они оба рядом. Всё хорошо.

      — Нормально, мам. Честно. Я очень рад тебя видеть, — Чонгук опять обнимает ее, крепко-крепко, пытаясь через объятия донести, что все в порядке. Со словами он плох, но вот прикосновения — его способ показать привязанность. Поэтому он с детства маму обнимает крепче всех.

      Миссис Чон немного расслабляется и тонет в широких объятиях сына. А затем морщится и посмеивается, пытаясь освободиться из медвежьих лап.

      — Чонгуки... Тебе в душ надо. И футболку в стирку, а еще комнату проветрить. Давай ты пока сходишь в ванную, а я тебе завтрак приготовлю и приберусь тут.

      — Ма-а-а-м... Я сам. Не надо, — Чонгук недовольно морщит нос, но на него смотрят так, что сразу становится понятно: возражения не принимаются.

      — Я сказала: в душ и завтрак. Сколько ты не ел нормально? Иди давай! — миссис Чон за руку стаскивает его с постели и чуть ли не пинками заталкивает в ванную. Напоследок вновь треплет волосы и целует в щеку. Ее язык любви тоже прикосновения.

      Чонгук закрывает дверь и стягивает с себя черную футболку, принюхиваясь к ткани. Мама права — он немного (много) протух и завонялся. Сколько он не мылся? Двое суток? Даже и не заметил этого. Штаны отправляются за футболкой в машинку, а сам Чонгук залезает под горячие струи воды. Тело постепенно расслабляется, а спина распрямляется, будто вся тяжесть последних дней скатывается с кожи вслед за каплями. Становится вроде как даже хорошо.

      После душа Чонгук выходит более спокойным. Мысли улеглись и не кружатся назойливым роем в голове, как это было вчера. С кухни приятно пахнет кофе и, кажется, сырными вафлями. Его любимыми. Откуда только мама в его пустом холодильнике нашла нужные ингредиенты? Чонгук никогда не перестанет ею восхищаться.

      Он с наслаждением делает еще один глубокий вдох и направляется в сторону комнаты, чтобы переодеться в свежую одежду. Но тут же замирает на пороге, крепко вцепившись в полотенце. Его мама стоит рядом со столом (наверное, потянулась открыть окно) и дрожащими руками трогает рисунок, оставленный со вчерашнего вечера на столе. Миссис Чон реагирует на шаги сына и поворачивается к нему лицом. Чонгук даже отсюда видит, как она дрожит и как слезы готовы сорваться по щекам.

      — Чонгук? — ее голос странный — смесь страха, неверия и, возможно, надежды.

      Чонгуку хочется убежать, хочется спрятаться, хочется все рассказать, а затем все же не делать этого. Его разрывает на части, его вновь трясет. Но это же мама, да? Кому он еще расскажет, если не ей?

      — Я вижу цвета, мам, — голос сел, как будто он кричал сутки напролет. Так странно говорить об этом и вспоминать тоже — то, что он видит цвета, Чонгук осознает только вот в такие моменты: когда нужно задуматься, сказать, как называется цвет или объяснить, каким он видит мир. Он на удивление быстро к этому привык. Если не думать, конечно. Как только он вспоминает, почему и как его мир стал цветным, он хочет все отменить и откатить назад.

      — Ты..? Ты встретил истинного? — женщина продолжает смотреть то на Чонгука, то на рисунок. Капли крови на бумаге не ускользают от ее внимание. Страшная мысль пронзает, будто разряд тока. — В том метро?

      Чонгук морщится и хмурится. Как бы он хотел, чтобы всего этого не было. Как бы он хотел и дальше рисовать черно-белые комиксы, ненавидеть цветущую черно-белую вишню и никогда не видеть столько ужаса и боли в мамином лице.

      — Да, — но деваться некуда. Хотя отменить это всё очень хочется. Очень. — Только не говори никому, пожалуйста.

      Чонгук и сам не знает, зачем об этом просит. Просто он не хочет, чтобы кто-то знал. Он и сам об этом знать не хочет. Может быть, со временем все сгладится и он снова перестанет видеть цвета? Может быть, перестанет быть так мучительно больно?

      — Чонгук, милый... — последнее миссис Чон произносит, уже притягивая к себе Чонгука, который выше нее на целую голову, из-за чего Чон смешно сгибается. Он бы посмеялся, правда! Если бы не старался спрятать слезы в воротнике маминой кофты.