После своего первого обращения Инид изменилась — незаметно для окружающих, но отчетливо для Уэнсдей, которая волей-неволей прониклась к оборотню чувствами, до конца не понимая, дружескими или какими-то другими.
Ночью Синклер совершенно неслышно — даже в ночной тишине — забралась в постель к Аддамс, которая поняла это только тогда, когда кровать неожиданно заскрипела и начала прогибаться под весом ещё одного тела. Инид робко, боясь напугать, обняла свою подругу со спины, оборачивая сильные руки вокруг её талии, прижимаясь носом к архаичной ночной рубашке Уэнсдей немного ниже шеи. Её едва заметно потряхивало.
Уэнсдей не вздрогнула, не попыталась высвободиться; вряд ли дочь семьи Аддамс можно было напугать обнимашками посреди ночи. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы представить, как блондинка в своей аляповатой пижаме, сочащейся всеми цветами радуги, жмется к её спине. Но она всё же перевернулась — аккуратно, чтобы не задавить подругу.
Синклер лежала, смотря снизу на Уэнсдей голубыми глазами, в которых проступала влага, напуганная тем, что её сейчас выгонят, но Аддамс не прогнала: не смогла. Взгляд оборотня оборвал желание сказать что-то колкое.
Блондинка слегка подтянулась вверх и уткнулась своим носиком между тонкими ключицами Уэнсдей, вдыхая аромат её тела. Аддамс не пользовалась духами — она пахла мылом и шампунем с ромашкой. Едва заметно проступал аромат чернил, свежей бумаги, шоколада.
Почти невесомо, совсем неуверенно, Уэнсдей обняла подругу в ответ, укрывая её вместе с собой простыней; в это время года никто уже не использовал одеяла. Оборотень — как печка, температура тела девушки ощутимо выше обычной, но для её вида это являлось нормой, Уэнсдей же напротив — была гораздо холоднее, чем положено человеку.
Инид едва заметно прикоснулась губами к ложбинке между ключицами, надеясь, что Уэнсдей ничего не заметит, а затем потерлась о место поцелуя носом, убирая любые следы. Аддамс не отреагировала. Ведомая инстинктами и капелькой возбуждения, Синклер чуть приподняла голову и уже гораздо уверенней поцеловала подругу в шею; её руки надавили на спину Уэнсдей, заставляя приблизиться. Такого уж точно не заметить было невозможно, но Аддамс снова никак не отреагировала.
Синклер, пару минут назад являвшаяся совершенно робким и стеснительным цветком… разъярилась. Всё дозволяющая Уэнсдей манила хищника внутри блондинки, как окровавленная жертва манит волка. Инид сильным, влажным, собственническим поцелуем впилась в место, где проходила яремная вена, которая четко пульсировала, гоняя кровь. Не рассчитав, девушка слегка прикусила тоненькую кожу Аддамс, вызвав недовольно-возбужденный стон. Оборотень замер на секунду, ожидая расправы, но её не последовало, и девушка вновь поцеловала кожу над веной, пытаясь совсем по-собачьи зализать место укуса. Руки Инид, до этого просто державшие Уэнсдей, не позволяя ей отстраниться, уже несколько минут гуляли у той по всей спине; сильные пальцы норовили найти, как добраться до вожделенной прохладной кожи, но длинная ночная рубашка не оставляла и шанса этим попыткам.
Аддамс неконтролируемо дёрнула ногами, и Синклер быстро обвила одну её ногу своей, не позволяя никуда сдвинуться, чуть задирая подол ночной рубашки. Трение горячей кожи о прохладную заставило Уэнсдей тихо, рвано, почти жалобно выдохнуть. Инид отстранилась, приподнялась на локтях и положила голову на подушку напротив головы подруги. Их глаза встретились: кристально чистые, голубые, с одной стороны, затуманенные, чёрные — с другой. Прорицательница тяжело дышала, её грудь вздымалась быстро-быстро, а хриплое дыхание обдувало раскрасневшуюся Синклер.
Инид никогда не видела, чтобы Уэнсдей краснела, но сегодня благодаря острому зрению, при лунном свете, отчетливо были видны красные пятна на щеках Аддамс.
Синклер больше не спешила, хотя и очень хотела. Узкие губы Уэнсдей манили её, как мотылька манит свет. Блондинка приблизилась ещё ближе, оставляя лишь сантиметры между их носами. Голубые глаза цепко глядели на лицо Аддамс, запоминая каждую черточку: темные, без всяких теней, глаза, обрамленные пушистыми ресницами; небольшой носик; четкие, узкие губы.
Наконец, именно Уэнсдей проявила инициативу: она сократила дистанцию и неумело поцеловала. Инид почти моментально поняла, что её подруга до этого, наверняка, никогда не делала ничего подобного, потому что Аддамс тыкалась в её губы, сжав свои и напрягшись всем телом.
Синклер высвободила правую руку, провела пальцами по оголенной руке Уэнсдей, вызвав у той мурашки, и положила ладонь на щеку подруге, подушечками пальцев поглаживая теплую кожу.
Глаза они так и не закрыли, сейчас — при первом поцелуе, неумелом, влажном, чувственном — зрительный контакт был как никогда важен. Только через полминуты Уэнсдей слегка расслабилась, позволяя более умелой Инид перехватить инициативу. Блондинка не сплоховала — она тут же перехватила передними зубами нижнюю губу Аддамс и чуть-чуть оттянув назад отпустила. Уэнсдей сопротивлялась, не позволяя влажному языку Синклер забраться ей в рот, упрямо сжав зубы. Инид недовольно заворчала, надавливая сильнее, но прорицательница была непоколебима.
Синклер, недовольная и запыхавшаяся, оторвалась от девушки, в порыве чувств неконтролируемо выпустив когти на правой руке. Они моментально распороли подушку и кожу Уэнсдей на носу — чуть ниже переносицы, совсем немного, но кровь всё равно выступила. Едва заметный для Аддамс, но отчетливый для Инид, стальной запах крови выбрался наружу, заставляя сердце оборотня застучать с удвоенной силой.
Синклер зарычала, обнажая зубы с заостренными клыками; она моментально опрокинула Уэнсдей на спину, залезая на неё сверху. Розовая пижама натянулась на груди, очерчивая небольшие груди, задираясь на сосках. Аддамс же была почти беззащитной, покрасневшей, с припухшими от поцелуев губами и тонким порезом на носу. Она заставила сердце оборотня совершить кульбит, рухнув куда-то вниз, проламывая рёбра.
Почти без раздумий, постанывая от напряжения и возбуждения, Инид прильнула к царапине на носу Уэнсдей, целуя и параллельно слизывая кровь. Её голос — высокий в стонах и низкий в рыке — смешивался в симфонию звуков, наполняющих комнату.
Аддамс ворочалась, а сидевшая сверху Синклер крепко прижимала её к кровати, не позволяя двинуться куда-то в сторону; царапина от когтей неприятно пощипывала, а язык оборотня ещё больше растревожил порез, доставляя ощутимую боль каждый раз, когда снова и снова проходился по нему. Это саднящее удовольствие — то самое, к которому она так привыкла с детства, ощущалось совсем по-новому, вызывая тянущее чувство внизу живота, отчего ноги не прекращали тереться друг об друга, неприлично задирая ночную рубашку всё выше и выше.
Наконец, Инид оторвалась от лица Уэнсдей; царапина больше не кровоточила, а стальной запах в воздухе притупился.
Синклер фыркнула и принялась аккуратно вытирать краешком пижамы свои слюни с лица Аддамс.
Эта неожиданная пауза слегка отрезвила двух подруг, заставив сомневаться — а следует ли продолжать, совершать нечто такое, за что завтра им определенно будет стыдно.
Они не говорили, но Инид было стыдно за всё произошедшее ранее, и она более не смотрела в черные глаза, боясь, что снова утонет в них, но уже не сможет выбраться на берег.
Утром следующего дня Уэнсдей не обнаружила никого лишнего в своей постели. Вероятно, Синклер сбежала ещё до того, как Аддамс проснулась. Прорицательница до конца не понимала, что чувствует от этого: удовлетворение, что больше никого постороннего в её зоне комфорта нет или всё-таки разочарование, что именно её нет рядом. Обычные человеческие чувства всегда были для Уэнсдей непонятны.
Всё произошедшее ночью казалось сном, но тоненькие дырки на подушке, огненные следы на шее и болевшие губы доказывали, что всё это было реальностью.
Аддамс глянула в зеркало, стоявшее на столе, но никакой царапины на носу уже не было, и это заставило задуматься, нет ли в слюне оборотней каких-то заживляющих свойств.
День последних экзаменов проходил как обычный денек в Неверморе, но без эксцессов. Инид была всё такой же бодрой, как и всегда: болтала с ребятами без умолку, смеялась с глупых шуток Аякса и веселилась, наслаждаясь предпоследним днём в Академии.
Уэнсдей тоже ничем не выдавала своё необычное состояние и не показывала чувств, что так сильно растревожили её ночью. Лишь надела небольшой легкий шарфик, закрывая красные отметины на шее, которые ей оставил один слишком наглый оборотень. На все вопросы об этом шарфе девушка отмахивалась, ничего не объясняя. Кажется, Синклер откровенно наслаждалась подобным зрелищем, но застать её рассматривающую Аддамс было практически невозможно: блондинка легко уклонялась от взглядов своей подруги.
Они не говорили. Ни днём на уроках, ни вечером, когда остались одни в своей комнате. Чемоданы были уже собраны, Уэнсдей оставляла свою часть комнаты практически голой — такой, словно никто тут не жил. Инид, как казалось Аддамс, оставляла здесь всё. По крайней мере тонну своих мягких игрушек и дурацких цветастых плакатов — уж точно.
Единственное, что прорицательница ещё не убрала, так это свою печатную машинку: как и каждый день до этого она обязана была уделить своему любимому делу час времени. Однако слова упрямо не шли в голову, скомканные листы продолжения летели куда-то в другую сторону, где их на лету перехватывал Вещь, отправляя в мусорную корзину за столом. Когда же Уэнсдей казалось, что она ухватила вдохновение за ногу — по итогу написанное на листе ей совершенно не нравилось, и она, тихо вздохнув, снова комкала лист, пачкая свои руки свежими чернилами.
Вещь, видя состояние Аддамс, постучал по столу, привлекая внимание, и брюнетка повернулась, приподняв бровь. Одним пальцем Вещь указал на кровать, а затем за спину Уэнсдей, прямо на Синклер. Писательница украдкой бросила взгляд назад: Инид лежала на своей кровати в позе морской звезды, её левая нога свисала над полом, покачиваясь в такт музыке, играющей в наушниках.
Аддамс резко отвернулась и шикнула на Вещь, а затем, подумав несколько секунд, и вовсе указала на дверь. Медленно, но неотвратимо, он спрыгнул со стола и поплелся на выход, всё время оборачиваясь на пальцах, надеясь этим способом разжалобить Уэнсдей, но такое на ту не действовало. Девушка же медленно и почти незаметно краснела. Она даже подумать не могла, что Вещь видел, чем они с Инид занимались прошлой ночью. Аддамс была уверена, что и этот вечер будет непростым.
Когда Вещь вышел и закрыл за собой дверь, девушка принялась массировать виски, прогоняя смущение. Она встала, выключила настольный светильник и скрылась в ванной, проведя там намного больше времени, чем обычно, с ужасом осознавая, что готовится к чему-то.
Это «что-то» не заставило себя ждать: надо было переодеться и улечься. Прорицательница не отворачивалась от Инид, наблюдая как та, даже не подходя к своей кровати, в полной тишине, освещаемая лишь лунным светом, идет к ней. Снова в своей глупой, розово-цветастой пижаме.
На этот раз Синклер уже не смущалась: она понимала, что её никто не погонит, а ещё знала то, чего не знала сама Уэнсдей — Аддамс ждала её, хотела этого. В глубине души брюнетка робко мечтала о счастливом конце, конечно, с совместным распитием яда, но это ведь Уэнсдей.
Инид замерла перед самой кроватью. Её одежда, казалось, светилась, наполняясь лунным светом; светлые волосы, с окрашенными в разные цвета кончиками прядей, немного растрепались, когда та переодевалась, но придавали ей какой-то особый, немного неряшливый, шарм.
Первый шаг сделала Аддамс: узкая ладошка перехватила руку оборотня и заставила ту склониться, а после — забраться на кровать, нависая над Уэнсдей. Брюнетка распустила свои волосы, черным шлейфом укрыв подушку под собой, и на этом фоне её кожа выглядела слишком белой, практически мраморной. Как когда-то выразился Аякс, Уэнсдей была будто оживший инстаграмный чёрно-белый фильтр, но Инид она напоминала героя мрачного детектива в жанре нуар.
Может, Синклер хотела начать всё медленно, бережно оберегая момент, но Аддамс приняла решение за них обеих. Брюнетка вцепилась руками в плечи подруги, сжимая так, что больно было несмотря на пижаму, и вынудила ту склониться, чтобы впиться губами в её губы. Целовала она всё так же неумело, но всё-таки чуть лучше, чем прошлой ночью. И точно так же как и тогда, на лице Уэнсдей появилась царапина, правда уже под правым глазом, очень близко и слишком глубоко.
Инид не умела сдерживаться. При любом виде возбуждения её когти, как и её эмоции, старались вырваться на свободу. Когда она была наедине с Аяксом, несколько раз Синклер едва не лишила того глаз. Но с Уэнсдей всё было по другому: она никогда не боялась поранить её, даже когда кровь побежала вниз, очерчивая губы, срываясь с подбородка, то это не отпугнуло, а заставило что-то внутри сжаться как пружина. Голубые и чёрные глаза встретились; Аддамс смеялась, выражая это взглядом, хотя даже уголок её губ не дрогнул в подобии улыбки, и Инид не выдержала, как и в первый раз.
Девушка рванула вперед, сгребая Уэнсдей своими руками. С тихим поскуливанием и гортанным рыком, оборотень вцепился в губы своей подруги, постанывая от напряжения и целуя. Бешено. Страстно. Желая подчинить и привязать. Волчий инстинкт заставлял Синклер давить. Пропитать партнера своим запахом. Оставить на его теле свои метки, чтобы все вокруг знали, что этот человек занят.
Руки Уэнсдей — холодные, тонкие, но необъяснимо сильные, надавили на плечи Инид, заставляя ту отстраниться, прервать их затянувшийся поцелуй. Кровь на лице Аддамс была размазана, словно та какой-то вампир, а несколько капель успели сорваться с подбородка, расцветая на подушке алыми бутонами.
Они не говорили, как и тогда — после битвы с воскрешенным пилигримом. Но глаза были красноречивей любых слов, обжигающие прикосновения отчетливей любых мыслей. Невероятно холодная Аддамс буквально причиняла Синклер физическую боль каждым своим прикосновением; слишком ледяная для вечно горящей Инид. Это садистское, практически ненормальное чувство причастности, когда на слегка розовой коже оборотня оставались отчетливые следы пальцев, безумно возбуждало.
Уэнсдей наслаждалась, доставляя дискомфорт, ей было приятно видеть легкую гримасу боли. Каждый раз, когда Синклер разрывала поцелуй, чтобы поморщиться, её глупое выражение лица с почти детским недоумением что-то ломало внутри Аддамс. Прорывало плотину её совсем не скрытых желаний и фетишей. И в этот момент уже Уэнсдей притягивала Инид к себе, зарываясь цепкой рукой в светлые волосы, больно стягивая их своими пальцами, и оборотень поскуливал каждый раз, отчего едва бьющееся ледяное сердце прорицательницы пропускало очередной удар.
Они не говорили, не успевали даже обдумать свои мысли, растворяясь в вихре эмоций.
Инид — молочный шоколад, сладкий, вкусный, нежный.
Уэнсдей — чёрный кофе, беспощадный и терпкий.
Инид тихо заскулила, отрываясь от припухлых губ, а после лизнула их и повела язык вверх, по следу крови, обводя маленький носик, уходя в сторону теплой щеки, вновь потревожив ранку.
Уэнсдей шипит, когда Синклер вновь и вновь целует и облизывает царапину, впивается ей в кожу пальцами, оставляя небольшие гематомы. Инид отстраняется, чтобы спуститься ниже — к шее, проявляя нездоровый интерес к бьющейся вене под тонкой кожей. Аддамс держит её крепко, стискивая светлые волосы одной рукой, выгибаясь навстречу ласке и оттягивая голову назад, чтобы дать губам оборотня больше места.
Инид оставляет умопомрачительно горячий след своими руками, проходясь по гладкой коже, и Уэнсдей стонет, её ноги дергаются. Ночная рубашка задирается, открывая вид на стройные ножки, по которым вверх шли руки с разноцветным маникюром на ногтях. Инид улыбается, когда её руки натыкаются на узкую полоску ткани трусиков и идут дальше — всё выше, огибая тонкую талию.
Разгоряченная, едва понимающая хоть что-то, Уэнсдей рвано дышит, прижимая одной рукой голову Синклер к своей шее, а после срывается и до боли сжимает второй рукой талию Инид, выгибаясь всем телом, когда руки блондинки находят небольшие, упругие холмики. Она стонет, срываясь на обрывистый крик, когда Синклер впервые касается набухших сосков и уже не в силах держаться, толкает свой таз вверх, уперевшись ногами в кровать.
Инид прижимает её вниз, не давая выгибаться. Она легонько щиплет, а затем быстро разглаживает возбужденные розовые комочки, на каждое действие слыша глухой стон. Уэнсдей ёрзает не в силах приподняться, трется тазом вверх-вниз, и она стонет все быстрее, ощущая, как сильные руки сжимают её груди, а рот затыкают поцелуем, оставив в покое раскрасневшуюся шею. Их языки соприкасаются, вступая в короткий танец и борьбу, но Аддамс прерывает поцелуй, срывает руки, и сильно — насколько может, обнимает Инид. Уэнсдей вскрикивает, моментально прерывает свой порыв, кусая подругу за шею, сжимая зубами кожу почти до крови и мычит, замирая на несколько секунд, вжимаясь в Синклер всем телом.
Аддамс медленно отпускает руки, кладет голову на подушку; её тело мелко дрожит, а пальцы живут своей жизнью, пытаясь выбить чечетку. Инид ложится рядом, замечая на лбу у подруги капельки пота; туман в чёрных глазах пропадает, а на лице снова появляется маска безэмоциональности, но Синклер это больше не смущает: она теперь знает, что мрачная Уэнсдей тоже может чувствовать.
Они не говорят, лишь смотрят друг на друга — зачем им говорить, если и так всё понятно?
***
Аякс уехал одним из первых, за ним и Бьянка. Инид очень тепло прощалась с друзьями, обещая встретиться в новом учебном году. На улице стояла замечательная погода, светило солнце, а легкий ветерок прогонял жару, играясь с волосами.
Но кое-кто был недоволен такой погодой, и наблюдая за этим человеком, Инид едва могла сдерживать улыбку. Сегодня они обе носили шарфы: розовый и черный.
За Уэнсдей приехали, когда они вдвоем стояли на выходе, как и всегда в последние дни — молча. Синклер очень хотела спросить, приедет ли Аддамс в следующем году, но молчала, а сама прорицательница, казалось, совсем на неё не обращала внимание.
Уэнсдей сделала шаг вперед — по направлению к машине своей семьи, но всё-таки развернулась, всё с таким же холодным взглядом как и всегда. Девушка протянула подруге какую-то бумажку, Инид её взяла, чуть-чуть задержав свои пальцы на чужой руке, а затем наклонила голову, читая, что там написано. Это был номер телефона, записанный от руки, явно почерком Уэнсдей, с закорючками, но писалось в спешке, так что некоторые цифры были не такие четкие и красивые как обычно. Когда же Инид подняла голову, Уэнсдей уже усаживалась в машину. Слуга её семьи — высокий и нездорово выглядевший мужчина — закрыл дверь, сел на водительское сидение, и они уехали. Уэнсдей так и не посмотрела назад, иначе была бы ослеплена широкой улыбкой Инид, которая выглядела так, словно исполнилась её заветная мечта.
Синклер достала телефон и отправила по полученному номеру улыбающийся смайлик, два красных сердечка, плётку и, почему-то, двух коней.
Ответ пришел через десять минут, когда Инид провожала Ксавьера. Её же семья уже скоро должна была подъехать. В сообщении было три эмодзи: веревка, лопата, яма. Синклер это заставило улыбнуться, когда она представила, как целых десять минут Уэнсдей искала эти эмодзи среди кучи других.
Они не говорили, возможно, слова тут действительно были не нужны.