У Чонина грандиозные планы на этот вечер: как только его одногруппник закончит мямлить ответ на свой элементарный билет, Чонин подскочит с места, быстро расскажет про уравнение Ван-дер-Ваальса, нарисует схему цепи и вырвется из этого душного, спекшегося под жаркими лучами здания в свое свободное лето. Он даже в общежитие заходить не будет, прямо так, с рюкзаком наперевес запрыгнет в поезд и уедет домой.

      За границами расплавившегося города его ждет мама, уже наверняка замесившая тесто для любимого вишневого пирога, и папа, как раз сейчас поливающий цветы в саду, чтобы их не убила эта проклятая жара.

      — Ян Чонин? — голос профессора тоже уставший, он будто мысли Яна читает и так же грустно смотрит в окно, где ветер качает кроны деревьев. Сейчас бы к берегу реки, с холодным кофе. Но вместо этого всем приходится делать свою работу, поэтому преподаватель протирает очки и возвращает их себе на нос, пока Чонин садится перед ним, раскладывая свои листочки с планом ответа, схемой. — Готовы?

      — Да, профессор Чхве, — Чонин отвечает уверенно. Он эту тему обожает. Готов разговаривать про термодинамику до скончания веков. Но мамин домашний пирог он обожает куда больше, из-за чего быстро отвечает на все вопросы и нетерпеливо ерзает на месте в ожидании, когда профессор наконец-то распишется в зачетке, занесет сведения в электронную ведомость и отпустит его. Как только он слышит заветные слова, то тут же вскакивает, с трудом сдерживаясь, чтобы не выбежать из аудитории, но все же останавливает себя, вежливо кланяется и прощается с профессором, аккуратно закрывает за собой дверь и тут же срывается с места.

      Чонин бежит по кампусу, на лестнице перепрыгивает через ступеньки и резко распахивает двери, впуская в помещение порывы теплого ветра, из-за чего выкрашенные в блонд пряди взмывают вверх, открывая высокий лоб. Ян в наслаждении прикрывает глаза, вдыхая свежий воздух с ароматами травы и тепла. Лицо тут же нагревается под жаркими лучами солнца, а дыхание спирает — вот оно, лето, свобода, свобода, свобода!

      Ян продолжает бежать до самой автобусной остановки, на которой он нетерпеливо ждет автобус. Стоит, ногой постукивает, как беспокойный кролик из "Алисы в стране чудес", на него даже старушки оборачиваются. Но он буквально ничего с собой поделать не может — так хочется, чтобы автобус приехал поскорее и отвез его уже на вокзал. А там поезд, несколько часов с наушниками в ушах, а потом дорога вдоль бескрайних полей с ромашками. Дорога к дому. Так что автобусу лучше поторопиться!

      Чем дальше от города — тем дышать легче. Тем больше он оказывается в своей стихии. Чонин всю жизнь рос за городом, у родителей загородный дом, чуть ли не в сельской местности. Совсем небольшой город, в паре часов езды от Пусана. Так что Чонин все детство провел рядом с цветущими садами и морем. Природа — его безопасное место, а к большому и шумному, душному Сеулу он так и не привык. Хотя учиться ему очень нравилось, он и в городе быстро освоился (но не прижился), и друзей нашел. Его хены и по совместительству соседи по общаге были замечательными, но иногда такими громкими. Телефон жужжит в руках, оповещая, что пришло сообщение. И не одно.

      Минхо-хен

      Ты поел?

      16:17

      Минхо-хен

      Я вот поел. И ты поешь!

      16:18

      Джинни-хен

      Ты сдал?

      16:18

      Джинни-хен

      Наверняка сдал! Ты молодец, Чонин-и! Ты уже в поезде? Наверное, в поезде. Хорошей дороги! Напиши, как доедешь!

      16:19

      Чонин качает головой, но отвечает обоим. Будто уехал от одних родителей к другим. Только эти двое еще пререкаются похлеще старой женатой парочки. Он дома такого никогда не видел, а в общаге... Вечер, когда Хенджин верещит на весь корпус, залезает Чонину чуть ли не на голову, спасаясь от Минхо, грозящегося его запихнуть в уже разогретую духовку... Типичный вечер в их общаге. Но все же Чонин их любит, даже таких дурных, вроде бы взрослых, старше него, но всё же дурных. Иногда кажется, что хен тут Ян, а не эти закадычные подружки. Усмехаясь, Чонин желает им хорошей танцевальной практики и блокирует телефон. У танцевальной группы Минхо и Хенджина скоро отчетное выступление, плюс другие экзамены на их кафедре. Но они все равно не переставая строчат младшему наставления и задают миллионы вопросов, всё ли с ним в порядке. Очень заботливые, очень любвеобильные (даже если по Минхо-хену этого и не скажешь сразу). И как угораздило совершенно нетактильного Яна вляпаться в этих кинестетиков?

      Музыка в наушниках становится громче, Чонин открывает фотогалерею и погружается в воспоминания, пока поезд уезжает от Сеула все дальше, дальше и дальше. Он просматривает фотографии за весь год: вот они с Хенджином и Минхо гуляют по вечернему Сеулу прошлой осенью, потому что Минхо решил устроить тур по закусочным, а все в итоге закончилось Макдональдсом и фотками в париках из фотобудки; вот группа Яна отмечает экватор (Чонин морщится из-за того, насколько мощной была тогда попойка, а еще смеется, потому что Минхо и Хенджин все равно приползли туда, даже не к своей группе (потому что как отпустить младшенького одного пить!), и все равно они напились первыми так, что Чонину уже было не до соджу и он тащил долговязое тело Хвана до кровати); а вот рождество и Новый год сначала в общаге, потом с родителями — очень хорошие воспоминания, теплые и уютные. Хочется запомнить и сегодняшний день — сессия закрыта, за окном лето, а он едет к дорогим людям и готовится подставлять щеки под мамины поцелуи. Чонин снимает кепку и треплет волосы, рассыпающиеся во все стороны, наводит камеру и делает несколько снимков, не забывает улыбаться, из-за чего глаза становятся полумесяцами. Выбирает понравившиеся и грузит в инстаграм, не забывая похвастаться закрытой сессией и поставить хэштег #лукдня. По приезде он обязательно сегодня сфотографирует родителей, а еще любимый сад. Ян безумно рад, что уговорил отца пустить его работать в их цветочную лавку на эти два месяца. Он уже готов с утра до ночи смотреть на цветы и составлять букеты — маленькое хобби, которое появилось еще в детстве. По-другому ведь и быть не могло, когда сколько себя помнишь, видишь, как взрослые ухаживают за садом, как отец заботливо разговаривает с каждым цветком и просит его вырасти еще чуть-чуть, чтобы сделать будущего покупателя очень счастливым своей красотой и силой.

      То, с какой любовью его родители относились к окружающему миру, не могло не передаться Чонину. Конечно, сам он про себя никогда не думал в подобном ключе. Просто старался всегда жить по совести, поступать честно и уважать других. Но если попросить всё тех же его соседей описать Чонина, то в их глазах тут же вспыхнут сердечки и они с особым трепетом начнут рассказывать, насколько младший нежный, добрый, отзывчивый и милый человек. Только слепой не заметит то благоговение, с которым Минхо и Хенджин говорят о Яне, о том, какой он одновременно сильный и чувствительный, взрослый, но такой ребенок в некоторые моменты. Чонин для них — ромашковое поле, которое всегда дарит покой и свет. Родители Чонина были бы очень тронуты и горды тем, как друзья отзываются об их сыне. А сам бы Ян скривился и покраснел, но в какой-то момент крепко бы обнял обоих. Ничего не сказал, но в сердце каждое слово отозвалось бы теплом.

      Воспоминания и мысли затаскивают Чонина все дальше и дальше от реальности, а любимые балладные песни размеренно убаюкивают, поэтому сморенный долгими днями подготовки к экзаменам, учебным утром и мерным шумом поезда Ян прикрывает глаза, засыпая почти до самого Пусана. Когда он выходит на вокзале, солнце уже склоняется к закату, а ему еще ехать немного больше часа на автобусе. Но Чонин не может отказать себе в удовольствии вдохнуть любимый морской воздух. Он студент бедный, поэтому такси до пляжа себе не позволит, отчего ему остается только немного увеличить путь до автобуса и сделать лишний круг, чтобы как можно дольше дышать воздухом, пропитанным морской солью. Такой родной и дарящий столько воспоминаний из детства.

      С оранжевыми лучами солнца Ян забирается в автобус и вновь отключается от мира. Родители его очень ждут, поэтому он пишет им, что будет примерно часа через полтора. Вторым своим беспокойным родителям он, конечно, тоже пишет, что почти добрался. Искренне надеется, что завтра они уже успокоятся и поверят, что Чонин в надежных родительских руках и с ним уж точно ничего не случится. Знал бы он, как за сотню километров Хенджин каждый раз тыкает в лицо Минхо каждым сообщением и чуть ли не пищит от умиления. Минхо отмахивается, но тоже мягко улыбается, успокаиваясь, что у всех всё хорошо. Осталось только им с Хенджином дожить до их каникул.

      Оставшаяся часть пути до дома пролетает почти незаметно. Автобус уезжает, оставляя Чонина на пустой остановке. Уже смеркается, воздух стал немного прохладнее из-за отсутствия солнца, пахнет деревенскими сумерками, а вокруг звенящая тишина, что слышно каждый собственный шаг по щебенке. Блондин идет медленно, с жадностью делая каждый вдох, слегка пританцовывает под мелодию в наушниках, но тут же замирает, когда между домами разливается знакомое старое ромашковое поле. До щемящего сердца хочется в него окунуться и принести домой букет любимых ромашек, как он делал в детстве. Сдерживаться просто невозможно, поэтому Чонин перепрыгивает через небольшую канавку и тут же оказывается окружен цветами. Он быстро набирает букет, пропуская сквозь пальцы покрывшиеся вечерней влагой стебли. Ян настолько увлекается, что приходит в себя только тогда, когда букет уже с трудом помещается в одной руке. Он хихикает, но все равно тащит его по пустой улице в сторону дома. Темно. Ночь вступает в свои права, и становится немного страшно, как в детстве. Вокруг все так же тихо, а единственные источники света — редкие фонари и окна чужих домов. Чонин дыхание задерживает, когда доходит до своих окон. Он наконец-то дома!

      Перехватив букет покрепче, он стучится в железную дверь и ждет, пока ему откроют.

      — Кто там? — раздается дорогой женский голос.

      — Это я. Ваш сын! — Чонина всегда немного злил этот домашний досмотр, но сейчас он улыбается во весь рот.

      — Макнэ? — мама издевается, это Чонин уже понимает.

      — Нет, мам. Ваш второй сын... Чонин... — мама прекрасно знает, что макнэ у себя в комнате, а старший еще недели две будет сдавать экзамены. Чонин тяжко вздыхает, но выдохнуть не успевает, потому что дверь резко распахивается и его крепко обнимают, заставляя согнуться и чуть не уронить ромашки.

      — Нин-и! — звонкий поцелуй в щеку, кажется, слышно на другом конце улицы. Мама затаскивает Чонина в дом и забирает у него букет ромашек. Без лишних слов целует его еще раз в щеку и уходит ставить цветы в воду, чтобы потом отнести их в комнату Чонина. Ему всегда нравилось, чтобы летом на столе стояли ромашки.

      Чонин стягивает куртку и кроссовки и идет в сторону кухни, из которой ему навстречу уже выходит отец.

      — Привет! — они крепко обнимаются, и Чонин не может сдержать улыбки. Какое же потрясающее чувство — быть дома.

      Пока мама накрывает на стол, Чонин здоровается с младшим братом, треплет его по волосам и еще ярче улыбается, слыша мягкое "хе-е-ен". Как приятно вновь побыть хеном после того, как столько времени был макнэ (об обещании успокоить беспокойные сердца старших он не забывает и как прилежный донсэн пишет им сразу же).

      До глубокой ночи они все вместе пьют чай с великолепным вишневым пирогом, который взрывается во рту сначала кислинкой, а потом сладостью. Ароматный чай с домашними травами мягко течет по телу, из-за чего глаза слипаются. Они успевают обсудить сессию Чонина, разузнать, как дела у Минхо и Хенджина, поговорить о будущей работе в цветочном салоне, распланировать визиты в гости к родственникам и соседям, а затем родители замечают, как дети по очереди начинают клевать носом, Чонин и так вовсю трет глаза, как в детстве. Из-за этого миссис Ян почти плачет: совсем маленький Чонин вырос в такого красивого юношу, с острыми чертами лица и невероятно выразительными глазами, но вот этот вот жест выдает в нем все того же малыша, который ярко улыбался и прятался от нее за занавеской. Они отправляют сыновей спать, а миссис Ян еще раз заглядывает в комнату к Чонину и шепчет ему, как она рада, что он дома. Снова целует и гладит по голове.

      Даже спустя пять минут после ухода матери Чонин продолжает улыбаться и чувствовать ее нежные прикосновения. Как же хорошо вернуться домой. И какое же замечательное, светлое и хорошее лето ждет его впереди! Он, семья, цветы и солнечный свет! Чонин с нетерпением ждет следующий день, поэтому старается как можно скорее заснуть. Благо, он все же настолько вымотался, что ему это удается почти сразу, как он закрывает глаза. Чонину снятся ромашки и чьи-то теплые объятия.

***

      Первые две недели пролетают как один день. Чонин всегда встает рано, с самого детства, поэтому с удовольствием по утрам помогает отцу в саду ухаживать за цветами. В их оранжерее они выращивают пионы и еще несколько видов растений на продажу. Но пионы у Чонина любимые. Пока он дома, только он ими и занимается. Любовно обхаживает каждый куст, аккуратно срезая каждое утро по несколько букетов, чтобы сразу после завтрака отнести в магазин. Иногда он по пути набирает охапку ромашек и добавляет их к пионам, что делает букет невероятно нежным и свежим. Чонину даже обидно: такие первыми и раскупаются, поэтому он не успевает ими налюбоваться.

      Работа в магазине идет замечательно: Чонин сам справляется, поэтому у отца больше времени на отдых. Младший Ян с удовольствием вторую неделю подряд бережно собирает букеты, пока на столешнице остывает утренний кофе, затем открывает магазин и обслуживает посетителей. Наплыв всегда разный, но пустых дней никогда не бывает. Есть даже несколько постоянных клиентов. Каждому Чонин лучезарно улыбается, из-за чего по небольшому городку начинает ползти слушок о привлекательном новеньком флористе с очаровательной улыбкой. Кажется, за эти две недели в их магазин зашли чуть ли не все девушки района. Чонин, конечно, о своей популярности ничего не знает: у него в голове одни ромашки, новые комбинации букетов и выбор фильма на вечер для семейного просмотра. Он одинаково рад каждому посетителю, и самое главное — подобрать цветы так, чтобы клиент остался доволен. А кто этот клиент — милая старушка или хихикающая школьница — Чонина не столь волнует.

      Эти две недели, наполненные приятной рутиной, — его полный релакс, изоляция от всего шумного мира. Он телефон почти не берет в руки: настолько сильно устал от вечных дедлайнов, срочных сдач и миллионов сообщений от паникующих одногруппников, что использует айфон лишь для того, чтобы перед сном позависать в тиктоке и рассказать хенам, как прошел день.

      Всё, абсолютно всё идет хорошо до момента, пока в город не возвращается его друг детства — Хан Джисон, чьи родители имеют дом на одной с Янами улице, из-за чего дети почти все детство были неразлучны. Поначалу это была вынужденная дружба, которая возникает лишь потому, что ваши родители дружат, вы примерно одного возраста (Джисон на год старше) и вас постоянно оставляют вместе со словами "Чонин-и, покажи Джисон-и свои новые машинки и поделись конструктором". Чонин не то чтобы был в восторге от этого: первое время он даже прятал любимый конструктор под кроватью, чтобы старший не нашел. Джисон производил впечатление не самого аккуратного ребенка, вырос он таким же. Но со временем, спустя много разговоров по душам, споров, иногда даже драк Чонин проникся к нему теплой привязанностью. Конечно, временами Хан был слишком громкий, особенно когда нервничал, слишком активный и неугомонный, а еще генерирующий дурацкие идеи, но он умел слушать, умел проживать твои переживания вместе с тобой, а вот сидеть на месте, когда в светлую, выкрашенную в пшеничный цвет головушку приходит очередная гениальная идея, не умел. К сожалению. К огромному сожалению Яна, потому что как только он слышит звон колокольчика над входной дверью магазина и знакомый вопль, то понимает — спокойная жизнь кончилась.

      — Йе-е-ен-а-а-а! — раздается на весь магазин. "Айен" — по нику Чонина в инстаграме, Хан как на него подписался, так и забыл, что есть какой-то там Чонин. Только "I. N.". Очень уж ему понравилось "I.N.stagram". Как увидел, так еще три дня восхищался языковой игрой... Вообще одно время Хан пробовал звать его, как миссис Ян, "Нин-и", но не прижилось. А вот "Айен", сокращающееся до растянутых гласных "Й-ее-н-ааа" — это вот Джисону подходит, это пожалуйста. Наверное, потому что орать удобно — гласных много, все звенит, как только произносишь буквы рядом.

      Дверь захлопывается, впуская этот ураган внутрь и отрезая какие-либо пути отступления. Джисон несется к Чонину, только с божьей помощью не сбивая ни одной вазы, и тут же запрыгивает на него, крепко обвивая всеми конечностями. Звонко целует в щеку и вновь орет "Йена". Чонин лишь кривится, спихивая этого неугомонного с себя. И за что ему все это? Почему вокруг него все время вот такие хены? Липнут ведь... Хорошо, что Джисон никогда не встречался с Минхо и Хенджином... Этой смеси хватило бы, чтобы заставить Чонина попрощаться с родителями, образованием, сменить личность и уйти под любой свободный мост, но только не в Корее. Иначе эти хены его найдут и затискают.

      К счастью или нет, но экзистенциальный кризис не успевает в полной мере свалиться на Яна — Джисон не дает никому лишней минутки. Он уже вальяжно сидит на столе, ест чонинов шоколад (между прочим это заначка на черный день!) и болтает ногами, посвящая Чонина в их дальнейшие планы и вываливая расписание на вечер пятницы и выходные. Чонин с трудом поспевает за потоком слов, не сразу вылавливая слова "суббота", "девять вечера", "вечеринка", "всю ночь", "клуб" и "я уже отпросил тебя у миссис Ян". Джисон поступил очень мудро: завлек обещаниями устроить в пятницу марафон фильмов Marvel и под шумок выкатил информацию о вечеринке и уже поставил перед фактом, поймал на слове, когда заставил Чонина сказать "да". А ведь Ян просто сконцентрировался на составлении программы киномарафона и думал, начать ли в хронологическом порядке или же смотреть просто самые любимые части. Потерял бдительность и механически ответил "да" на вопрос "согласен ли он". А Хану большего и не надо. Этот теперь не отстанет. Как только Чонин замечает слишком бурную восторженную реакцию друга, участившиеся слова "мега-туса" и "отпадный вечер" и осознает свою фатальную ошибку, то еще пытается воззвать к милосердию старшего или же его благоразумию — Чонин и странные вечеринки — сочетание ужасное, Ян там всех только распугает своей кислой миной. Но Джисон непреклонен, отказы не принимает, а сверху припечатывает коронное:

      — Первое слово дороже второго, Йен-и! Ты согласился и уже никуда не денешься. В пятницу смотрим фильмы, а в субботу зажигаем танцпол! — Хан подмигивает ему, спрыгивает со стола и шлепает все еще рыдающего внутри Чонина по заднице. Очередной сумасшедший кинестетик в жизни Чонина.

      — Ты в курсе, что звучишь, как малолетний придурок, хен? — огрызаться, Чонину остается только огрызаться и надеяться, что до пятницы в него ударит молния. Может быть, хоть так его никуда не потащат в субботу.

      — А ты в курсе, что звучишь, как сморщенный член? Ничего ведь, живешь же, — Джисон заливисто смеется. Только он один. Чувство юмора у него тоже такое, своеобразное. — Ян Чонин, тебе почти двадцать два, а знакомы мы двадцать лет. Даже неприлично, что за все это время мы ни разу не ходили вместе в местный клуб. Ты непростительно оторван от местной культуры! Как ты можешь говорить, что вырос здесь, если ты не прочувствовал местный колорит?

      Хан все надрывается, а Чонин закатывает глаза, надеясь, что они все же закатятся так глубоко, что вместо довольной физиономии Джисона, услышавшего "ладно, только отвали", он увидит содержание своей черепной коробки: надо убедиться, осталось там хоть немного мозгов, а то сомнения появились, раз он опять примет участие в очередной авантюре Хана. Каждый раз одно и то же. Каждый раз!

      Остаток дня Джисон проводит в магазине вместе с Яном. Чонин обслуживает покупателей, даже учит Джисона делать простые букеты. Тот очень увлекается и обещает завтра прийти, чтобы попробовать что-нибудь посложнее. Чонин опять глаза закатывает, но улыбается. Хан тоже дурной. Но Ян таких вот и любит, чтобы с открытым сердцем и яркой душой, чтобы без соплежуйства и обиняков. С такими людьми ему комфортнее всего. И веселее, даже если он никогда не признается хену, что бунтарство и дух авантюризма течет и по его венам. Просто в меньшем количестве.

      Неделя пролетает удивительно быстро, хотя каждый день Чонин молится всем богам, чтобы в июле пошел снег, чтобы небольшой ураган точечным нападением унес из города один конкретный клуб с мерзким названием "Сладкое наваждение", чтобы в конце концов субботу можно было пропустить. Почему нельзя попросить маму написать записку и передать учительнице, что он заболел и не придет сегодня?

      Вместо всего это Чонина предают даже самые близкие: отец просит закрыть лавку на два часа раньше в пятницу, а мама выпинывает его к Джисону с ночевкой, разрешая завтра вернуться домой только для того, чтобы переодеться перед вечеринкой. Она обещает проконтролировать. В другой ситуации было бы смешно с той напускной строгости родителей, которые с трудом выгоняют из дома свое чадо развеяться. Но Чонину ни разу не до смеха: его отправляют в логово зверя, пусть и пухлощекого, с виду милого. Но Чонин знает: зверь-бурундук, когда ему что-то надо, — самое опасное животное в этом городе. А нужно ему, чтобы Чонин пошел на вечеринку.

      Но Чонин пока что спасается цитатами великих и решает "подумать об этом завтра", а сегодня насладиться просмотром любимых фильмов (он решил просто пройтись по топу) с другом. Злодеем друг станет завтра. Сегодня Джисон не радиоактивное облако, а просто облачко. На удивление спокойное и тихое по сравнению с тем, какой он обычно. Смеется только громко и хлопает Яна по коленке больно. Но Джисон всегда такой.

      Со стороны может показаться, что Джисон орет все время. Но на самом деле это не так: когда он чем-то увлечен, то полностью уходит в себя, будто маяк выключают — свет моментально пропадает в ночной тьме. Становится темно-темно. Вот и сейчас так: Джисон весь погружен в просмотр любимых мстителей, полностью сосредоточен на происходящем, даже чипсы остаются нетронуты. Чонин в какой-то момент выпадает из реальности и забывает, что кто-то рядом. Поэтому когда сбоку начинают раздаваться шебуршания и кто-то очевидно шмыгает носом, Чонин чуть не подпрыгивает от неожиданности, а потом шмыг повторяется... На экране Ванда разрушает камень бесконечности Вижна. Все прекрасно знают, что будет дальше. У Чонина тоже уже слезы на глазах — страшная ситуация: убить любимого человека, чтобы потом осознать, что это всё было зря. Боль невыносимая, от которой наверняка можно сойти с ума. Хан ревет в голос. Чонин кулаком смахивает несколько выступивших слезинок и волосами старается лицо прикрыть.

      — Хочу так же, — Джисон глотает слезы, но слова отчетливо доходят до Чонина. Хотя смысл их остается непонятен.

      — Так же? Хочешь, чтобы тебя убили, воскресили, а потом снова убили? Ты мазохист, хен? — Чонин пытается ухмыльнуться, но слезы все еще текут по щекам.

      — Дурак! — Джисон сморкается в салфетки и кидает одну из них в Чонина, который не успевает увернуться и брезгливо отпихивает от себя испачканную бумажку на пол. — Хочу влюбиться. Чтобы мной так же дорожили и боялись потерять. И сам хочу... любить вот так. Только с хорошим концом, понимаешь?

      Последние слова Джисон произносит сокровенным шепотом, не оставляет места для шуток. Чонин ставит фильм на паузу и аккуратно смотрит на хена. Единственный источник света — экран ноутбука, в который Хан вперивает взгляд. Глаза у него блестят от слез и эмоций. И Ян со стопроцентной уверенностью может сказать, что никогда не видел Джисона настолько серьезным. Чонин никогда не лезет в личные дела, если чувствует, что собеседнику некомфортно. Но это же тот самый хен, с которым они один горшок делили. Он видит, что тот хочет что-то сказать — губу жует и кожицу сдирает. Поэтому Чонин старается деликатно завести разговор:

      — А ты, хен, влюблен? — звучит до мурашек неловко, кринж пробирает до самых костей, и Чонин готов зашипеть, чувствуя, как уши краснеют.

      —Й-а-а-а! Йена!!! — Джисон переходит с нулевой громкости сразу на сотый уровень. — Ребенок, что ты такое говоришь?! Господи, как смущает!

      Хан пихается и верещит, но затем тише добавляет:

      — Нет, я не влюблен. Но очень бы хотел. Очень.

      Чонин видит следы грусти на чужом лице, и ему становится интересно понять. Сам он не влюблялся никогда-никогда, и даже не думал, кто ему нравится, и не хотел об этом думать. Ему и не надо было. Всего в его жизни было достаточно и без гормональных сбоев, подростковых влюбленностей и всяких прочих кризисов. А Джисон, кажется, переживал это иначе. Они редко, очень редко обсуждали что-то подобное. Один раз только Хан позвонил ему почти ночью, это было через несколько дней после выпускного Джисона, и позвал его прогуляться. Чонин тогда незаметно прошмыгнул мимо родителей и до глубокой ночи ходил с Ханом по разным улицам, почти молча, лишь изредка они перекидывались незначительными словами. Чонин боялся спросить, что случилось, а Хан упорно молчал. Когда они забрели на пустую детскую площадку и Хан уселся на качели, то он поднял взгляд и долго-долго смотрел на звезды, будто пытался разрешить самую серьезную дилемму в своей жизни. В ту ночь Хан сказал Чонину, что он гей, а еще рассказал, что пытался на выпускном поцеловать какого-то парня, но вместо ответных лобызаний получил удар в живот. Джисон смеялся, но за ушибленное место все же схватился. А еще очень напряженно наблюдал за реакцией Чонина: боялся, что тот отвернется от него и уйдет навсегда. Хан прекрасно знал, что он не самый легкий и простой человек. Но у Чонина удивительным образом всегда хватало терпения и доброты, чтобы оставаться рядом. Он остался и в тот день. Крепко обнял и обещал всегда быть на стороне хена. Кажется, это был первый раз, когда они ревели навзрыд из-за чувств к друг другу, очень нежных, братских, которые не пропадут никогда. Оба очень смущаются вспоминать тот момент, но оба знают, что он наложил весомый отпечаток на их дружбу, сделал ее куда серьезнее. Поэтому Чонин не боится зайти чуть-чуть дальше с вопросами.

      — Хен, а ты был влюблен? — Ян ноги под себя подбирает и обхватывает колени длинными пальцами. Они сидят на кровати Джисона в его комнате, очень уютной, хоть и местами заваленной самыми важными вещами, которые были интересны Хану целых тридцать минут. Но он, как маленькая белочка, все равно продолжал их хранить, надеясь когда-нибудь вновь продолжить. Единственной постоянной любовью Джисона была музыка, поэтому угол, где были аккуратно сложены две гитары и стоял синтезатор, считался чуть ли не священным.

      — О, да вы из Англии?! Дай угадаю: а следующий твой вопрос будет "буду ли я влюблен"? Презент, паст и фьюче? — Джисон был бы не Джисоном, если бы не пытался громко отшутиться. Когда нервничает, особенно усердствует. Сейчас он очень старается. — Нет, Чонин-и. Старый, мудрый хен никогда не был влюблен. Но очень надеется, что будет. Осталось дождаться принца на белом коне и с красивым членом. Есть у тебя свободные красивые члены на примете? Свой чур не предлагать! Я тебя люблю, но как брата! Прости, детка, и не грусти!

      Хан вновь смеется, стирая с лица любые остатки мимолетной грусти. А вот Чонин краснеет еще гуще. Хотя казалось, что это просто невозможно. Пищит "хен" и прячет лицо в сложенных на коленях руках. Этот хен просто невыносим со своими шуточками про члены. Собственно почему всегда об этом?

      — Когда ты уже перестанешь в каждое предложение вставлять слово "член"?

      — Когда у тебя свой появится? — Хан передразнивает, забавляется. Но треплет по волосам младшего. — Не занудствуй, Йена! Просто все мы мечтаем о большой и светлой любви.

      Чонин яростно мотает головой. Он вот не мечтает. Ему однозначно и так хорошо. Без всяких там розовых воздыханий о второй половинке. Чонин и так целым родился. Он уверен.

      — Да, прости, — Хан замечает чужое стремительное отрицательное мотание головой. — Кроме тебя, снежная королева. Но ничего, настанет тот день, когда и из твоего сердца достанут этот злополучный ледяной осколок! Кто знает, может быть, на его место засадят что поинтереснее? Да так, что по самые яйца, а?

      Чонин по-настоящему воет и наваливается на Джисона всем телом, стараясь придушить его подушкой. К несчастью, план проваливается. Этот оказывается слишком живучим и продолжает говорить.

      — Ладно, ладно. Не злись, котенок. Каждому свое и в свое время. Мне вот просто сейчас очень захотелось. Так, что в груди аж ноет. Да и кто знает, может это ты у нас будешь засаживать... Жизнь она такая, загадочная.

      На вторую попытку убить одного Хан Джисона уходят все силы Чонина. Этот хен просто невыносим. Но все попытки заканчиваются, когда верещащий Джисон задевает ногой миску с чипсами и часть оказывается на его кровати. Большая часть. А остатки где-то на полу. Вместо конца фильма они убирают всю комнату.

      Следующий фильм проходит более спокойно. Без разговоров по душам.

***

      Минхо-хен

      (^人^).Ты поел?

      18:01

      Минхо-хен

      Обязательно поешь! На пустой желудок пить нельзя!

      18:01

      Минхо-хен

      Чонин?

      18:14

      Минхо-хен

      Поешь. (^人^).

      18:16

      Телефон зудит на столе, заставляя Чонина отвлечься от разглядывания себя в зеркале. Этот хен... Минхо иногда слишком беспокойный. А еще откуда-то достал эти дурацкие кото-смайлики и сует их почти в каждое сообщение.

      Кому: Минхо-хен

      Я поем, хен

Не беспокойся. И пить я не собираюсь. Напишу вечером

      18:22

      Конечно, Чонин не поест. Его сейчас от всего тошнит. Он как-то очень нервничает или недоволен тем, что его куда-то тащат. Он не совсем разобрался в собственных эмоциях. Но все же ему как-то не так. Он вновь тянется к телефону.

      Кому: Джинни-хен

      Хенджин? Я не отвлекаю?

      18:27

      Джинни-хен

      Чонин-а! Нет, все хорошо. Мы недавно вернулись с репетиции. Что-то случилось? Нервничаешь из-за клуба? Я могу помочь?

      18:28

      Губы немного приподнимаются в улыбке. Его хены такие разные, но любят его одинаково, конечно. Как и он их. Но почему-то вот в таких ситуациях, когда он просто тревожится, ему комфортнее рядом с Хенджином. У Минхо-хена более радикальные способы решения проблем. А Хенджину вроде как можно просто поныть.

      Кому: Джинни-хен

      Прости, хен. Ты устал, наверное. Все в порядке.

      18:28

      Джинни-хен

      Чонин-а? Что случилось?

      18:29

      Кому: Джинни-хен

      Нет, все, правда, в порядке. Просто я, наверное, немного нервничаю. Не знаю, зачем я туда иду...

      18:29

      Джинни-хен

      Потому что даже таким старикам, как ты, нужно стряхнуть налет нафталина. И немного повеселиться. Я помню, что ты говорил, что Джисон — хороший парень. Думаю, вам будет вместе весело. К тому же, пожалуйста, помни о том, что ты всегда можешь уйти, если тебе станет некомфортно. Просто попытайся немного повеселиться. Иногда это полезно, малыш

      18:30

      Джинни-хен

      Если что, сразу звони нам с Минхо. И постарайся много не пить, чтобы не было, как во время вечеринки в честь экватора

      18:31

      Кому: Джинни-хен

      Но, хен!!! Это ты тогда на ногах стоять не мог, а не я!

      18:31

      Джинни-хен

      Вот именно. Не повторяй моих ошибок, Чонин-а. Всё будет хорошо!

      18:31

      Кому: Джинни-хен

      Ладно... Спасибо, хен

      18:31

      Чонин откидывает телефон на кровать и со вздохом возвращается к прожиганию дыры в шкафу со своей одеждой... Как же хочется просто надеть любимую клетчатую рубашку с белой футболкой навыпуск и голубые джинсы... Но господин Хан велел выбрать что-то приличное и даже специально уточнил: "никаких твоих мешков". Чонин открывает и закрывает шкаф, надеясь, что что-то "приличное" на него оттуда вывалится. Хотя что может быть лучше худи и джинсов... Ян думает, что ничего. Поэтому опять закрывает дверцу и берет полотенце, направляясь в душ. Когда не знаешь, что делать, всегда можно сходить в душ. Вода расслабляет. Если так подумать, то Хенджин прав: он всегда может уйти, если ему будет некомфортно. У него есть ноги, есть голова и всё это, к счастью, работает. Поэтому он может попытаться туда сходить, а если что, то вернется домой. Тревога понемногу отступает, уступая место разливающемуся по каждой клеточке теплу. Горячая вода разогревает тело, из-за чего вообще клонит в сон. Джисон должен прийти через час с небольшим, а у Чонина глаза слипаются. Он готов зарыться под одеяло и проспать до утра... Но как только он представляет, что сделает с ним Хан, то сразу подрывается сушить волосы. Блондинистые пряди распадаются во все стороны, иногда смешно топорщатся, поэтому у Чонина уходит добрых полчаса, чтобы уложить их.

      Вроде как все начинает налаживаться, потому что, когда Чонин залезает вглубь шкафа, то на него действительно сваливается его спасение — нет, не коробка с камнями с верхней полки, чтобы проваляться в отключке и пропустить эту злосчастную субботу, а штаны еще со времен выпускного класса. Но хорошие вроде бы штаны. В клеточку. Реквием по любимой рубашечке будет — хоть что-то в клетку. Чонин натягивает штаны, выбирает черную футболку, которую заправляет в брюки, и с прищуром окидывает себя взглядом. В принципе, с джинсовой курткой должно быть нормально. Но! Все еще. Нет ничего лучше худи и огромных джинсов. А не вот эта вот хрень в облипочку. Хочется хоть футболку пониже натянуть, но лучше он сам все сделает аккуратно и оставит так, чем Джисон в дизайнерском порыве полезет ему в штаны, чтобы сделать "по красоте".

      Чонин еще раз крутится перед зеркалом. Фигура у него, конечно, что надо. Ему нравится: подтянутое тело, длинные ноги, на которых, надо признать, хорошо сидят эти брюки, крепкие руки даже с выступающими бицепсами. Пусть и небольшими, потому что он сам по себе худощавый, тонкий. И выбранный наряд смотрится здорово — Чонин остается доволен. Хотя все же непривычно по сравнению с обычными вещами-оверсайз. У него и задница, оказывается, есть...

      Дальнейшее разглядывание себя прерывает тихий стук в дверь, вслед за которым она приоткрывается, и просовывается голова миссис Ян.

      — Нин-и, там Джисон-и жде... Батюшки, Нин-и! — женщина открывает дверь полностью и восторженно окидывает Чонина взглядом. — Какой же ты у меня красивый!

      Она улыбается, как и Чонин, с прищуром, собирая взгляд в маленькие щелочки. Но очень ярко. Чонин краснеет и отводит глаза, но миссис Ян не перестает ахать. Она не удерживается и просит Чонина повернуться, чтобы получше его рассмотреть.

      — Какие же мы с твоим отцом молодцы! — миссис Ян все продолжает улыбаться и хлопает в ладоши. Чонин изгибает бровь и смотрит на нее вопросительно, ожидая пояснения. — Такого красивого мальчика сделали! С ума сойти! Только глянь!

      С протяжным стоном Чонин закатывает глаза. Но миссис Ян лишь снова улыбается и смеется, а еще немножко треплет его по волосам, нарушая композицию укладки. Чонин отскакивает от нее, а она лишь громче смеется и быстро целует его в лоб, уходя из комнаты и кидая через плечо:

      — Спускайся, Нин-и. Джисон тебя ждет.

      Время так незаметно перебежало порог восьми часов... Им действительно пора бы выходить. Чонин спускается на первый этаж и понимает, что миссис Ян немного преувеличила... Кого и заждался Джисон, так это новой порции домашнего печенья. Первую он умял за обе щеки, когда, очевидно, томился в ожидании. Когда перед ним опускается новая тарелка, Хан немного виновато смотрит на миссис Ян, стряхивает крошки с черной ткани кардигана, надетого поверх белой рубашки, а затем переводит влюбленный взгляд на дымящиеся печенья. Он их просто обожает. Любимое, с кедровыми орешками...

      — Сон-и, кушай. Не стесняйся, пожалуйста. Я очень рада, что тебе нравится, — женщина мягко улыбается ему и возвращается к готовке.

      — Спасибо, госпожа Ян! — Джисон говорит с набитым ртом, из-за чего спасибо превращается в "пфасиво", и довольно продолжает жевать.

      — Хен, может быть, тебе налить чаю? — Чонин заботливо кладет руку на чужое плечо, а второй выхватывает с тарелки ароматное печенье. У него созрел план. Он уже намеревается обойти столешницу и достать Хану гостевую кружку.

      — Нет, Йен-а! Спасибо, но я уже. И у тебя не получится меня обдурить. Нам пора. Давай собирайся! — Хан старательно прожевывает последние кусочки и вскакивает со стула. — Огромное спасибо, госпожа!

      У Чонина на лице вся грусть мира — он надеялся, что получится отвлечь Джисона чаем и печеньем, и тот забудет обо всех вечеринках на свете. Но хен оказывается очень упертым. Поэтому Чонин самой печальной походкой плетется к входной двери, чтобы надеть куртку и кроссовки. Джисон уже ждет его, а мама толкает в спину к выходу.

      — Не за что, Джисон-и. И, пожалуйста, проследи, чтобы он, — миссис Ян указывает на завязывающего шнурки Чонина. — Даже не думал сегодня возвращаться домой раньше рассвета! Повеселитесь как следует! На тебя вся надежда, Джисон.

      Она обнимает их обоих и вновь толкает за дверь, хлопок которой отрезает Чонину все пути отступления. Впереди только летняя ночь и "Сладкое наваждение". Чонин морщится, но вспоминает слова Хенджина — пути отступления есть. Родители ж не изверги, пустят домой, правда? А этот сумасбродный пусть веселится. Хотя в глубине души Ян понимает, что просто так, без веской причины он Джисона не оставит.

      До клуба они доходят в сопровождении шуточек Хана и его беспрерывной болтовни. Чонину становится намного комфортнее, он не переставая смеется с университетских историй хена. В голове мелькает мысль, что Хенджин снова прав: он идет вместе с Джисоном, и это куда важнее. Им хорошо вдвоем, а в клубе и не обязательно лезть в гущу событий. Можно же просто посидеть за столиком, на людей посмотреть.

      Именно с такими размышлениями они входят в местный клуб. Выглядит это... Специфично... Чонин не ходок по таким местам, он один разочек был с хенами в сеульском клубе. Но и там ему не особо понравилось — выпивки много, но та, что по карману, — невкусная, а вкусная — дорогая, людей много и очень шумно. А еще слишком много неона — кошмар эпилептика просто. Чонин тогда попросил хенов, которые притащили его на вечеринку их танцевальной группы, уйти домой. И в итоге половину ночи они просто прогуляли рядом с рекой Хан. Такое окончание вечера ему больше понравилось. И хены были только рады сбежать в куда-то более тихое место после месяцев беспрерывных репетиций — они тогда готовились к крупному батлу и как раз праздновали победу в тот вечер. Но ребята уж слишком устали, поэтому очень обрадовались, что есть предлог уйти пораньше и просто провести время в мягкой домашней атмосфере друг с другом.

       Но "Сладкое наваждение" это что-то на другом уровне. Здесь нет неона или приторно-сладкого запаха кальяна. Здесь всё, конечно, намного проще и вместе с тем развязнее. И музыка грохочет, а люди тесно жмутся друг к другу на танцполе. Точнее в зоне в центре клуба. Сцены как таковой тут, кажется, нет. Все отведено под толпу и одну диджейскую стойку, и, кажется, в одном уголке немножко жалко поблескивает диско-шар. Диско-шар...

      Нет, в целом сносно, конечно, по экспертному мнению Яна. Главное, что он видит свободные столики и даже диванчики. Это уже хорошо. Но первым делом они с Ханом направляются в сторону бара. Чонин редко пьет, поэтому просит какой-то ядерно-зеленый коктейль. Так-то он вообще не хотел пить, но Джисон чуть ли не хныкал и умолял, чтобы Чонин немного отпустил ситуацию. И в принципе Ян согласен: он себя в руках держит, а от одного коктейля ничего особенно не будет. И главное, что в составе этого зеленого месива мартини и много сока — Чонин не должен запьянеть быстро. Все под контролем.

      То, что не все под контролем, Чонин понимает, как только они опускаются на диванчики и оглядывают толпу. А Хан же громкий... Такого даже за грохотом музыки трудно не заметить, особенно когда ему хорошо. Джисон громко смеется, слушая ворчания Чонина, его рассказы про экваторскую попойку и Минхо с Хенджином. Джисон любит говорить, но и истории любит слушать. Особенно от Яна, который не очень часто бывает в настроении что-то вот такое рассказывать. Особенно когда видитесь вы только тогда, когда оба оказываетесь в родительских домах. Джисон очень скучает по Чонину, поэтому слушает-слушает и очень проникается историями, а оттого от эмоций смеется и говорит еще громче. Ему с Чонином очень хорошо. Как дома. И он рад, что всё же удалось вытащить мелкого куда-то. Пусть и в такое место со своеобразным деревенским вайбом. Но Чонину вроде как неплохо — он заметно расслабляется, а щеки немного розовеют. Возможно, виноват подходящий к концу зеленый коктейль, но Хану хочется верить, что это и из-за того, что Чонин привык к обстановке и ему стало комфортнее.

      К удивлению Джисона, да и самого Чонина, Ян вызывается забрать из бара еще по одному коктейлю, а возвращается не только с выпивкой, но и с Ли Генхи — их общей хорошей знакомой еще со школьных времен.

      Ян восторженно сообщает хену, что Генхи тоже приехала на несколько недель домой после университета, что она здесь со своим парнем Минджу, знакомит его с родителями, и что они столкнулись у бара, потому что она как раз направлялась к ним. Услышала Джисона.

      Джисон радостно подскакивает и приобнимает Генхи, крепко жмет руку Минджу и приглашает их за столик к ним. Чонин довольно кивает и мягко проваливается в диван. Он же не крыса и не затворник. Ему не улыбалась идея прийти сюда, когда он думал, что это будет просто непонятное толкание по танцполу в душном помещении. А если это возможность провести время с людьми, которые долгое время были очень большой частью твоей жизни, то он очень даже не против. Единственное, о чем он забывает, — то, что Генхи не уступает Джисону в любви поболтать, громко поболтать. Поэтому они активно заводят разговор, умело вовлекая в него и Чонина, и Минджу, который так же, как и Ян, просто улыбается, глядя на эту говорливую парочку. Генхи вскользь упоминает, что они ждут еще нескольких друзей, Чонин из-за этого немного напрягается, но тут же успокаивается, когда слышит сплошь знакомые имена. Это все люди, которые учились с ними в школе, со всеми они хоть иногда, но пересекались, даже общались. Поэтому Чонин вновь не против, что подтверждает уверенным кивком, адресованным Джисону.

      Пока они ждут остальных, Генхи рассказывает их историю знакомства с Минджу, а заодно предлагает заказать еще по напитку. Возражающих не находится. Другие участники спонтанной "встречи выпускников" подтягиваются ближе к двенадцати, к тому времени в Чонине уже точно не один ядерно-зеленый коктейль (и даже не два). Но он все еще довольно уверенно и ясно мыслит, поэтому вполне успешно отличает близняшек Ким друг от друга — у Сохён волосы выкрашены в розовый, а у Сонён милая родинка под глазом, с ними приходит и Барым, они с Чонином как-то вместе сбежали с уроков, чтобы уехать на фестиваль в Пусан, объелись яблок в карамели, а потом вместе ходили на отработки к учителю физики. Чонин расплывается в широчайшей улыбке и вслед за Джисоном лезет обнимать всех пришедших — удивительная для него тактильность, но он расчувствовался под нахлынувшими воспоминаниями. Наверное, именно это имел в виду Джисон, когда говорил, что они должны прочувствовать местный колорит. Вот так вот, попивая коктейли в захолустном клубе под уже устаревшую музыку, встретиться с друзьями из прошлого, вспомнить то, что было три-четыре-пять лет назад, посмеяться от души и окунуться в водоворот моментов из прошлого. Они все еще молоды, очень молоды, но они взрослеют, меняются и идут вперед, раскрывая перед собой жизнь. Приятно и интересно обменяться впечатлениями, посмотреть и обсудить, как всё складывается у людей, с которыми ты раньше был постоянно рядом, а теперь вот видишься в первый раз за много лет. Здесь нет соревнования в достижениях — только искренний интерес к другому человеку и радость за его успехи. В своем душевном порыве и застилающей глаза пелене от эмоций и все-таки алкоголя Чонин лезет обниматься ко всем, в том числе и к невысокому, но очень крепкому парню, который стоит немного поодаль, но очень светло улыбается, смотрит на всех открыто и даже отвечает на объятия Чонина.

      Ян глаза вверх поднимает, пока за спиной Джисон заливается смехом, и смотрит на человека снизу вверх. Он у него почти на груди распластался. У Чонина глаза расширяются, и он то ли ойкает, то ли булькает от испуга и отпрыгивает на добрых полметра от парня. Стоит и хлопает глазами, шепчет "извините". К сожалению, не трезвеет. Поэтому без стеснения еще зачем-то пробегается глазами по незнакомцу: от зачесанных назад черных волос, вдоль белой рубашки, заправленной в черные приталенные брюки, до тяжелых черных ботинок, зашнурованных по самые щиколотки. Отдельно проходится по открытым благодаря закатанным рукавам рубашки рукам. Что-то внутри отдает горячей волной и стучит в висках. Наверное, алкоголь? Шум настолько сильный, что он не слышит, как Барым называет незнакомого парня по имени. Отрывистое "Бан" пролезает сквозь пелену в сознание, но что это — имя, фамилия — Чонин даже не представляет. Он просто еще раз шепчет "извините" и прячет покрасневшее лицо за спиной Джисона.

      Никто, кроме Джисона, заботливо сжимающего чужую ладонь, не замечает его смятения, поэтому Барым продолжает представлять "Бана", рассказывая, что тот был его куратором в университете, очень помог с курсовой работой и вообще потрясающий парень, в информатике — бог, а коды щелкает как орешки. Сонён и Сохён тоже с интересом поглядывают на новенького, который явно старше всех здесь присутствующих, но улыбается всё же так открыто, что и не скажешь, что это какой-то серьезный взрослый парень за двадцать пять. Чонин и возраст его прослушал. Просто сидит, жует трубочку от коктейля и непонятно почему краснеет. А еще изредка взгляд по сторонам бросает. Рассказ сестер Ким о жизни он, к своему стыду, пропускает, включаясь лишь на рассказе Барыма про годовую стажировку в австралийской IT-компании, что там они с "этим кенгуру" и познакомились. Опять переводит все внимание на неловко улыбающегося "Бана", и вот опять Чонин смотрит, но как только сталкивается глазами с чужими карими, смотрящими то ли со строгостью, то ли с беспокойством, вновь возвращается к коктейлю, от которого на дне остались лишь почти растаявшие кусочки льда.

      Кто-то предлагает выпить за встречу. Кажется, Генхи, а Чонин ко всеобщему удивлению ей громко поддакивает и первый срывается с места в сторону бара. Бармен уже не спрашивает документы — запомнил. В этот раз отделаться зеленой, но относительно безопасной дрянью Чонину не удается, потому что Генхи говорит, что нужно взять шоты, большой сет. Объясняет это тем, что на компанию дешевле выйдет, так еще и не придется ходить по сто раз за новыми напитками. Для Чонина это становится каким-то аргументным аргументом. Хотя он и шоты-то толком не пил никогда. С крепким алкоголем они не то, что не друзья, они почти и не знакомы. Но предыдущие коктейли, непонятное тепло внутри и отчего-то смущающий чужой взгляд, который Чонин чувствует всем телом, а еще оставшееся на щеке прикосновение к крепкой мужской груди заставляют по-новому посмотреть на мир и расширить границы — в данном случае границы употребляемого алкоголя.

      По возвращении к остальным с двумя огромными подносами шотов мозг Чонина любезно предлагает ему забить. В принципе забить на всё: на неловкое знакомство с незнакомцем, на стеснение, на отсутствие особого опыта в употреблении алкоголя, на любые сдерживающие мысли. Почему Чонин с этим соглашается — загадка. Но он резво тянет руку к подносу и выбирает приглянувшуюся зеленую стопочку. Его на зеленый цвет тянет. Он дожидается, пока все за столом тоже возьмут по напитку, а затем они чокаются, громко проорав "за встречу". Чонин тоже орет, не тише Джисона. Зеленая стопочка оказывается абсентом. Яна передергивает, он шипит и морщится. Джисон сначала громко ржет, а потом всё же сует ему в рот дольку лайма. Вкус трав и спирта сменяет кислый сок. Мурашки бегут по всему телу, а в животе сначала горит, а потом просто теплом накрывает каждую клеточку. Забавные ощущения, очень контрастные. Чонину прикольно. Лучшего описания он своим ощущениям выдать не может.

      Генхи врёт — "большой" сет разбирается довольно быстро. Чонин не то чтобы следит, но пьют, кажется, все. За "Бана" он не ручается, потому что боится посмотреть в его сторону. Да и после еще одного найденного шота с абсентом он вообще забывает про новенького: тот сидит тихо, посмеивается, о чем-то иногда лишь негромко говорит с Барымом (из-за музыки только вот не слышно о чем), а так больше слушает и смеется. Смеётся, кстати, однозначно очень мило. Чонин вот это вот смог осознать. Ну и то, что алкоголь — отличное лекарство от стеснения. Каких-то десять часов назад он бы дал себе по лицу, если бы ему сказали, что он будет танцевать в сельском клубе прямо в гуще толпы. Но вот он, смеется, руками и ногами смешно дрыгает под какую-то сумасшедшую песню и пытается поспевать за Джисоном. Кажется, пошли песни с их школьных времен, которые вот те самые, постыдные, въедливые, но орать их во весь голос — самое то. Поэтому они и орут. Сознание немного путается, но основные моменты Чонин в состоянии поймать за хвост — ему весело, Джисону весело и всем вокруг весело. "Сладкое наваждение" — тоже прикольно. Потрясающий вердикт, сформулировать который Чонин уже не в состоянии. Алкоголь все сильнее растекается по телу, захватывая в свой плен вроде бы и медленно, но верно.

      Музыка гремит, во рту пересохло от жажды и сладкого послевкусия алкоголя, пот по спине бежит ручьем, из-за чего футболка совсем прилипла к телу. От духоты, спертого воздуха и активных танцев сбивается дыхание, поэтому мозг посылает Чонину сигналы, что нужен перерыв. Местом для перерыва предсказуемо становится туалет.

      Чонин жадно наклоняется к крану и включает холодную воду, омывая лицо. Вода струится за шиворот футболки, из-за чего мурашки бегут по разгоряченной коже, реагируя на контраст. Отстраняясь, Ян выключает воду и проводит рукой по лицу, стирая капли, а затем зачесывает светлые пряди назад, делая их еще более мокрыми. Из зеркала на него смотрит раскрасневшийся Ян Чонин, слегка покачивающийся и нетвердо стоящий на ногах, с огромными зрачками и сухими губами. Но ослепительно ярко улыбающийся. Будто ребенок, объевшийся сахаром. В глазах блеск шальной и назад хочется, к остальным, к танцполу и душной тесноте. И Чонин возвращается, совершенно не обращая внимание на стучащие виски и периодически появляющееся головокружение. Походка, может быть, и не стройная, но рабочая. Поэтому вот он вновь отплясывает вместе с Джисоном, которому только дайте волю выплеснуть накопившуюся энергию, и горланит песни. Но в какой-то момент горло начинает саднить от жажды, поэтому он возвращается к их столику и с жадностью опрокидывает в себя первый же попавшийся стакан. Это, конечно, оказывается что-то алкогольное, которое херит все попытки организма мистера Яна протрезветь. Провалено.

      И Чонин чувствует это, когда начинает качаться сильнее, когда музыка шумит в ушах, а голова кружится. Он плюхается на сиденье дивана, прикрывает глаза, пытаясь прогнать противные жужжащие в голове вертолеты. А они все кружатся и кружатся... И грохочут. Неприятно. Чонин хнычет, но глаза не разлепляет. Вдруг его лба касается чья-то рука, и он слышит откуда-то издалека смутно знакомый голос:

      — Эй, ты как? В порядке? — в голосе столько беспокойства и заботы, что они патокой растекаются по всему телу. Приятно. А еще рука у человека холодная, на разогретой коже ощущается потрясающе.

      — М-м-м-м... — Чонин недовольно мычит и подается вперед, вслед за прикосновением, когда рука вдруг резко исчезает. Отсутствие такой необходимой прохлады заставляет его раскрыть глаза. И он тут же сталкивается опять с этими ужасно встревоженными, напряженными карими глазами. "Бан" смотрит на него с явным беспокойством. Но Чонин не понимает, чем оно вызвано. Всё же в порядке. Ему же нужно всего лишь чуть-чуть посидеть.

      — Всё-ё-ё мм... нормально-о-о-о — гласные сами тянутся, потому что говорить вдруг становится самой тяжелой и обременяющей вещью в мире, поэтому Чонин сдается и опять прикрывает глаза. — М-м-м...

      "Бан" тяжко вздыхает и смотрит вокруг, надеясь найти хоть кого-то знакомого... Этот парень явно еще чуть-чуть и отключится... Ему домой надо и проспаться... Как будто в первый раз дорвался до алкоголя... К сожалению, вокруг никого из их компании. Они все как сквозь землю провалились, а парню, Чонину, кажется, явно надо хотя бы на воздух, чтобы сознание не потерять и хотя бы немного протрезветь. Делать нечего — приходится стащить это тело под его недовольные мычания с дивана, забрать его куртку и направиться к выходу.

      Дверь с грохотом захлопывается, отрезая их от оглушающих битов. Сладкий летний воздух ерошит волосы и обдувает раскрасневшуюся кожу приятной и легкой прохладой. Самая темная и угнетающая часть ночи уже отступила, время перевалило за три часа, поэтому природа начинает просыпаться и готовиться к новому дню — то и дело с разных сторон раздается щебет птиц. Вокруг никого на пустых улицах, в дальних домах света тоже нет. Если природа и готовится к пробуждению вместе с бодрствующими посетителями клуба, то жители еще спят. Судя по всему, парень на его руках активно пытается к ним присоединиться, уже почти клюет носом. Мило щурит прикрытые глаза и жмется под бок, словно котенок.

      "Бан" решает что-то с этим сделать, поэтому пытается поставить горе-пьяницу перед собой, держит обеими руками за плечи и легонько трясет, но опять не получает ничего, кроме "м-м-м-м".

      — Э-э-й, — произносит мягко, еще раз слегка встряхивая мальчика. — Ты как?

      Тут, кажется, у парня в голове что-то щелкает и он широко открывает глаза и тычет в себя пальцем, выговаривая всё еще заплетающимся языком:

       — Чонин, — всё пальцем в себя тычет и особо не пытается осмотреть обстановку вокруг, но кое-как фокусируется на лице напротив. — Айен Чонин. Ян Чонин.

      Сам себе кивает и вроде как внимательно, выжидающе смотрит и смотрит, а затем тыкает пальцем в "Бана". Молчит и ждет.

      Чонин бы сгорел со стыда, если бы увидел себя со стороны. Хенджин на экваторе — цветочки по сравнению с этим. Какой позор! Был бы он в состоянии — от счастья бы расплакался, что ни одного его хена нет поблизости.

      — Забыл, как меня зовут? Бан, — Чонин морщится на это и еще от шершавого голоса, отрицательно мотает головой. Про "Бан" он уже слышал. — Бан Кристофер Чан. Чан. Можешь звать меня так, как тебе угодно. Можешь "хеном". Сколько тебе лет-то, горе луковое? Двадцать один хоть есть?

      — Чан. Бан... Чан, — ответов на свой вопрос Чан не получит сегодня, это очевидно, потому что Чонин тихо лопочет его имя, будто мяукает, и снова покачивается, а затем начинает оседать, тем самым вынуждая Кристофера перехватить его покрепче и снова прижать к себе. Чонин этому оказывается как-то слишком рад. Он все жмется ближе, тыкается щекой в плечо и руками обхватывает чужую талию, крепко вцепляется в ткань белой рубашки. Чан вздыхает глубоко и желваками на щеках поигрывает — надо придумать, что с этим чудом делать. Обратно вести его нельзя — опять напьется, еще хуже будет. Сам Бан сегодня старался не пить, поскольку в незнакомом месте, в чужом городе, хоть и рядом с близким другом, но в окружении вчерашних детей ужираться — безответственно. Поэтому сейчас, на свежем воздухе и с утяжелителем на плечах, он очень даже быстро трезвеет. Пишет Барыму, что Чонину не очень хорошо, поэтому он отведет его домой, а затем вернется либо к клубу, либо уже домой к Барыму, где он и остановился на это время.

      — Хе-е-е-н... — очень сладкое, но на самом деле алкогольное и пьяное мычание раздается где-то под ухом, и Чан не уверен, кого зовет это недоразумение. Кажется, ему вообще все в этой компании хенами приходятся.

      — Что, Айен Чонин? — смеется, наблюдая за тем, как Чонин брови сводит и нос недовольно морщит. Но глаза все так же не открывает. — Где ты хоть живешь?

      Чонин на удивление (и к огромнейшему счастью Чана) быстро выдает, где он живет. Видимо, родители с детства заставили вызубрить адрес, чтобы добрые дяди сразу могли довести до дома. Поэтому он вбивает в телефон адрес и ждет, пока прогрузится маршрут. Кажется, идти около получаса, но тут взгляд падает но задремавшего у него на плече Чонина...

      Дорога будет долгой...

      Добрых десять минут уходит на то, чтобы растолкать Яна, заставить вспомнить, как переставлять ноги, а затем выработать стратегию ходьбы. Чан сначала пытался его за плечи держать, поменьше на себя взваливать, чтобы тот опять не заснул, но это ни разу не делало походку Чонина устойчивой, на одном из поворотов он из-за этого (из-за себя) споткнулся и чуть не поцеловался с асфальтом, но Бан успел вовремя притянуть к себе. Пришлось схватить за талию и прижать к себе. Так хотя бы нос не разобьет.

      Всё шло неплохо следующие десять минут, но тут Ян начал дрожать, а на тонких руках, абсолютно не скрытых футболкой, появились крупные мурашки, из-за чего волоски встали дыбом. Пришлось остановиться и натягивать на это горе-чудо куртку. Чонин сонно моргает, но довольно улыбается, из-за чего становится похож на маленького, фырчащего лисенка. Сердце Кристофера пропускает удар от милоты этого по-детски открытого лица. Но путь продолжать надо, поэтому он покрепче сжимает пальцы на тонкой талии и пытается вести их вперед, в то время как Чонин опять расслабляется, оказываясь в тепле, и уже носом тычется в чужую шею, зачем-то жадно вдыхая аромат. Пахнет сладко, будто вишней, но с привкусом алкоголя. Знал бы Чонин, что единственный тут с привкусом алкоголя — это он сам, поэтому и пахнет ему вишней в коньяке. Но Чонин не знает, из-за этого и продолжает горячо дышать в чужую шею. Хочется прижаться покрепче и дышать вот так, а еще глаза прикрыть и заснуть, но его куда-то упорно тащат. Непонятно зачем...

      — Хе-е-е-н, а куда мы идем? — от шеи не отрывается, водит по ней носом, поэтому не видит, как Бан Чан стискивает челюсть, заставляя скулы и линию подбородка стать острее. Тяжело идти, когда к тебе жмутся, в шею дышат, а у тебя это место очень чувствительное. Мурашки носятся по всему телу и отнюдь не от холода. Чану вообще жарко. С трудом делает голос тверже и пытается спокойно выговорить:

      — Домой тебя веду, горе луковое. Тебе спать пора, — Бан усмехается, показывая ямочки на щеках, и делает самое неосторожное движение в своей жизни — поворачивается к Яну, который как раз вверх по шее носом ведет. Из-за этого движения все траектории Чонина сбиваются и он губами касается чужой линии челюсти. Тут же глаза в страхе распахивает и с невероятной для пьяного подростка прытью пытается вырваться из объятий. Чан думает, что от смущения, потому что кожа в месте поцелуя горит, а щеки топит жгучий румянец, но Чонин чуть ли не плакать начинает:

      — Как домой? Нет-нет-нет-нет-нет! Мне нельзя домой! — Чонин начинает руками махать и головой вертеть. Бан Чан боится, что начался какой-то припадок. Наверное, надо скорую вызвать? — Нет-нет-нет-нет! Бан-хен, пожалуйста, нет! Мне нельзя домой! Еще не рассвело, хен! Еще темно! Хен, мне нельзя домой! Не веди меня туда, пожалуйста!

      Опять руками обхватывает талию Бана, крепко сжимая их в замок на поясе. Продолжает шептать, что ему нельзя домой и умоляет этого не делать. Почти рыдает. Бан уже думает, что парень, наверное, из неблагополучной семьи или у него строгие родители, которые, увидев, как их чадо нажралось в хлам, изобьют до полусмерти. Как надо запугать собственного ребенка, чтобы он так боялся идти домой... Хочется помочь такому беззащитному мальчишке, поэтому Крис пытается аккуратно выведать, что такого страшного дома, что Чонин так боится туда возвращаться. Вроде бы Барым ни о чем таком не говорил, пока они обсуждали его школьных друзей в клубе. Про Чонина он просто сказал, что самый младший здесь, лучший друг Джисона и в принципе очень милый парень, немного робкий. Но вдруг эта робость вызвана страхом? Домашнее насилие вследствие чего сильная замкнутость. Но сейчас-то Чонин разомлел от алкоголя, может быть, выскажется, душу отведет. Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке...

      — Чонин, почему тебе нельзя домой? Что-то случилось? Тебе можно как-то помочь? — Чан останавливается и поворачивается к Чонину, пытается поймать его поплывший взгляд, в котором так много страха и отчаяния.

      — Моя мама, хен, — Ян говорит тихо, начиная подрагивать, боязливо крутит головой, кажется, пытаясь что-то найти. Все признаки домашнего насилия. Очевидно. — Она... Хен, она меня курам скормит! И петуху! Они знаешь как мясо любят! Она меня точно скормит... Она ведь сказала, не приходить раньше рассвета! Что если я домой вернусь, не повеселившись с Джисоном-хеном, она меня домой не пустит! Я пропал, Бан-хен... Курицы больно щиплются! И гуси тоже... Я их боюсь! Мне нельзя домой, хен! Не надо! Пожалуйста! Точно скормит! А как же ромашки, хен? А пионы? Кто их без меня будет собирать? Хен, они умрут! Умрут никому не нужные!

      Чонин с силой впивается в предплечья и смотрит на Бана так, будто он ответит на все его вопросы и решит все проблемы. Самые страшные проблемы — столько отчаяния и ужаса отражается на лице Яна. Губы дрожат, а в уголках глаз скапливаются слезы. А Бан тем временем пытается сосчитать от десяти до нуля — на пьяного ругаться все равно бесполезно. Гусям его скормят... Курам... Домой ему нельзя возвращаться, потому что он мало в клубе пробыл... Может быть, еще и мало выпил? Что за родители такие, которые сами ребенка в ночной клуб отправили?! Что не так с этим парнем и его семейством? И вот ради этого он тащится хер пойми куда, тащит это горе на себе и еще и беспокоится за него? Домашнее насилие... Да тут сплошная аморальщина какая-то... Но Чонин всё еще смотрит огромными от страха глазами и губу жует. Будто по-настоящему очень боится.

      — Чонин... — Чан одной рукой его держит, а второй переносицу свою трет. Надо как-то дозваться до этого алкоголика. Приходится рыкнуть, отчего Ян замирает. — Чонин! Посмотри вот туда, пожалуйста!

      Сам поворачивает чужой подбородок, показывая пробивающиеся сквозь дома оранжевые солнечные стрелы. Рассвет совсем близко.

      Чонин смотрит, но все равно жмурится и продолжает умолять:

      — Хен, пожалуйста, не отпускай меня раньше рассвета, — Чонин тихонечко всхлипывает от разом навалившихся эмоций и опять крепко обнимает, в шею тыкается, но вести себя дальше позволяет. Первый лучик солнца как раз рассыпается о кудрявые волосы Бана. Красиво. Чонин оставшуюся дорогу смотрит завороженно и дышит вишней в коньяке.

      Конец пути вроде бы проходит спокойно. Особенно когда темнота совсем отступает, то Чонин явно расслабляется и немного приходит в себя. Он все еще ужасно пьян, но хотя бы начинает идти относительно самостоятельно и перестает рассказывать, как его ненавидят домашние куры... Но про какие-то волшебные ромашки вспоминать продолжает. Добравшись до нужной двери, Чонин еще раз окидывает небо взглядом — убеждается, что рассвело. А потом смотрит на слегка побелевшего Бана, под глазами у которого залегли темные круги от такого вечера. Выбрался с другом в местный клуб... Ага... Вместо легкого времяпрепровождения получил таскание тяжестей (т. е. одной вполне взрослой детины), десятка три убитых нервных клеток и одну очаровательную улыбку с прищуром в самое сердце, когда Чонин отлепляется и выпутывается из его и своих же рук и поворачивается к своему дому. Встает в позу "вуаля" и обеими руками, как на цирковом шоу, показывает, что вот он, его дом. Улыбается широко, но на ногах твердо не стоит. Все еще пошатывается, пока стоит и молча смотрит на Бана. Зачем — самому непонятно. Но смотрит и улыбается.

      — Чонин, ты сам зайдешь? — Чан устал, но должен убедиться, что этот потеряшка точно зайдет домой, не подерется с курами, решив сыграть на опережение, и все же доберется до безопасного места.

      — Зайду, хен! — Чонин головой кивает в подтверждение своих слов. А улыбается всё шире. — Я нормально. Вот видишь!

      На этих словах он пытается вставить ключи в замочную скважину. Нет, он, конечно, нормально, потому что получается. С шестого раза. Но ведь главное, что получается. Поэтому с победной физиономией он поворачивается к Кристоферу и брови вверх поднимает — "я же говорил!". Бан глаза закатывает, но утвердительно кивает. И ждет продолжения. Ведь далее Чонину предстоит сделать первые самостоятельные шаги и зайти в дом.

      Чонин не прощается. Пьяному, конечно, простительно, да и Ян, если честно, видимо думает, что Бан Чан пойдет за ним. Но Чан-то знает, что не пойдет, потому что его никто не звал. Где-то внутри скребется какое-то чувство неудовлетворения из-за того, что Чонин даже не обернулся в его сторону, а просто дверь закрыл. Кстати, дорога до двери в дом проходит на удивление успешно. Чан наблюдает из-за забора и довольно сам себе кивает. Но как только за Чонином захлопывается дверь в дом, он слышит грохот... Такой, что просыпаются даже соседские собаки. А потом вновь наступает тишина. Утренняя, летняя, когда воздух прохладно-свежий и день только занялся.

      Чан еще несколько минут стоит зачем-то под чужими окнами и пристально смотрит на темные квадратики дома. Уйти он себе разрешает только тогда, когда в одном из квадратиков загорается свет. Горе-чудо добралось до комнаты и, возможно, даже шею не сломало.

      Чонин же действительно после громкого падения из-за длинных ног в развязанных кроссовках безопасно добирается до своей комнаты, стягивает куртку и падает на кровать. Голова тяжелая-тяжелая и в ней все какие-то события мелькают: музыка грохочет, люди улыбаются, они с Джисоном танцуют, а еще пахнет сладко-горькой вишней. Глаза будто свинцом налились, но в кармане что-то неприятно вибрирует. Очень настойчиво.

      Ян тянется к источнику вибрации и достает телефон. Смотрит на него до следующего "бзззынь", как будто впервые видит. На экране: "Хан Джисон: 12 новых сообщений". Последнее из них — непереводимый крик вперемешку с матами, суть которого, если Чонин правильно считывает информацию, в вопросе "куда Чонин запропастился". Сознание плывет все дальше и дальше, поэтому Чонина хватает только на сообщение из четырех букв:

      Кому: Хан Джисон

      я дом

      4:09

      После этого телефон выключается — разрядился, а Чонин следует его примеру, как только голова касается подушки, а глаза разочек закрываются.

      Гневные сообщения от Джисона он увидит уже утром и узнает о себе много нового. Но это уже утром.

      Хан Джисон

      Я блять рад, что у тебя нет кризиса самоопределения, Чонин. Но я тут чуть не обосрался, пока тебя искал

      4:09

      Хан Джисон

      Рад, что ты дом. Мозги мне выебал знатно. Молодец. Сабом быть тоже неплохо. Попробуй как-нибудь

      4:10

      Хан Джисон

      Ладно, Йена. Утром поговорим

      4:13