Глупое сердце оглушающе стучит. Мешает сосредоточиться. Кажется, что сейчас с улицы сбегутся на этот стук — подумают, что тут в барабаны бьют и ритуальные танцы устраивают. Чонин ничего не может с этим грохотом поделать: стоит на месте и удары считает. Только вот сбивается, потому что так быстро, что не поспеть. Вся мыслительная активность закончилась в секунду, когда за две минуты до закрытия раздался противный звон колокольчика над входной дверью. Самый мерзкий звук на рабочем месте — звук входящего за секунды до конца рабочего дня клиента. Молодец, успел в последний вагон. Мысленно Чонин уже подбирает эпитеты покрепче для этого гения, ворчит себе под нос, но голову поднимает, пытаясь заставить губы принять форму вежливой улыбки, а лицо поправиться до приличного состояния. Но вместо этого Ян ощущает, как сердце пытается прорвать грудную клетку и сбежать на свободу.

      Причина его тахикардии стоит прямо перед ним, улыбается до появившихся ямочек и протягивает ему стаканчик с чем-то. А еще что-то говорит, но проблема в том, что все звуки перекрывает это дурацкое "бум-бум-бум" в груди.

      У Чонина с утра было предчувствие, что что-то да пойдет не так. Вот он как путает левую тапку с правой утром, так оно и тянется всё весь день. Всё не так! Вот и сейчас он что должен был сделать? Проверить цветы, подготовиться к закрытию, непосредственно закрыть эту самую лавку и направиться в сторону дома. А что происходит на самом деле? Стоит и глазами хлопает, пытаясь звук подключить в отключившихся ушах. Но если совсем уж начистоту, то виноваты не только коварные тапки, но и Бан Кристофер Чан, который решил зачем-то прийти в их магазин под самое закрытие и протянуть Чонину руку со стаканом. Кристофер справедливо может подумать, что Чонин немного того, с кукухой не дружит. Потому что у него уже рука затекла в ожидании, пока Ян заберет предложенный ему кофе, а лицо у Чана свело от улыбки. Тяжко однако.

      В какой-то момент Чонин отмирает и всё же слышит повторное (на самом деле третье) предложение взять напиток. От неловкости Чонин аж подпрыгивает и выскакивает из-за прилавка, чуть не скидывая оставшуюся оберточную бумагу на пол.

      — Ой, спасибо, хен, — Ян берет наконец-то стакан и делает глубокий глоток. Горячий кофе — не то, к чему он привык, но сейчас жидкость приятно проскальзывает внутрь, рассылая теплые волны по всему телу. — Привет.

      Чонин улыбается, как только может, стараясь ответить на улыбку Чана. Они не виделись с того дня, как Бан купил букет, да и не переписывались. Но Чонин будет ужасным и бесстыдным лжецом, если скажет, что не он был тем, кто пару раз за эти дни набирал простое "Привет, хен! Как дела?" и тут же стирал его, постыдно убирая телефон в карман и алея даже лбом. Хотелось почему-то написать, но о чем спрашивать, зачем писать и что вообще в голове происходит — непонятно. Поэтому Чонин принял мудрое и взрослое решение отложить до лучших времен, на потом.

      "Потом" настало как-то внезапно, стоит тут, улыбается, а склоняющееся к закату солнце очень мило играется в волосах Чана, то прячась в кудрях, то выскакивая из них. Чонин на секунду зависает вновь: Бан стоит и разглядывает пионы, он в обычной черной футболке и черных шортах. Вообще ничего особенного. Но Чонин пялится, подвисает на ярком профиле — прямой нос, острый подбородок и полные губы, которые Чан то и дело покусывает. Да, Ян однозначно пялится. Опять немножко попискивая, потому что Бан делает довольный вдох и снова улыбается до этих ямочек, в которые хочется тыкнуть пальцем. Поведение, конечно, совсем не для взрослого человека, а еще так нельзя с людьми, которых видишь в четвертый раз в жизни. Но Ян все равно с трудом успевает одернуть руку и вместо тыканья сильнее сжимает стаканчик. Чан, кажется, никуда не торопится, ходит, рассматривая цветы, как будто в музей зашел, и довольно хмыкает.

      — Хен, прости, а ты чего... — Яну, конечно, мама говорила, что сначала нужно подумать, а потом сказать, но иногда система дает сбой. И маму он не всегда слушал. А вот почему Чан здесь и что он хочет — это вот Чонину очень хочется услышать. Но как вопрос задать поприличнее, чтобы не свелось к невежливому "нахера пришел", Чонин не знает. К счастью, Чан оказывается немного сообразительнее и гуманнее, поэтому приходит на помощь и отвечает, избавляя блондина от необходимости придумывать конец фразы:

      — Чего я пришел? — Чан смеется громко, когда Чонин смущенно кивает и слегка улыбается. — Просто работал в кофейне недалеко отсюда. Иногда мне хочется поработать в немного шумной обстановке, вот и заработался, а потом понял, что ты тут рядом и скоро заканчиваешь. Я видел, что лавка до семи. Вот и решил взять кофе и зайти поздороваться. Привет. Ну и еще раз попытаться извиниться. Мне все еще стыдно за свое поведение. Примирительный кофе?

      Чан ловит чонинов взгляд и улыбается ему, настолько ярко и обезоруживающе, что у Чонина и выхода другого нет, кроме как смущенно приподнять уголки губ в ответ. Наверное, это мило. Хотя Чонин думал, что они уже всё решили и во всем разобрались. Какой-то сладкий голос в голове тут же начинает нашептывать, что, может быть, это только предлог? Но предлог для чего — голос утаивает, пропадая за очередным подвисанием Чонина над необходимостью ответить.

      — Примирительный кофе, хен. Хотя и не стоило, я же сказал, что все в порядке. Но спасибо, — Чонин салютует ему стаканом и делает большой глоток, прикрывая глаза. Под вечер особенно ощущается, что в магазине есть холодильник для цветов, да и в принципе температура немного ниже комфортной для постоянного нахождения в помещении. Но это необходимо для того, чтобы цветы дольше оставались свежими, поэтому жаловаться нечего. Тепло от напитка вновь окутывает тело, и Чонин даже вздрагивает от контраста, чем напоминает маленького взъерошенного воробушка. Чан смеется от этого, за что получает насупившийся и оценивающий взгляд. Чонин сканирует его с ног до головы. — Но где твой примирительный кофе, хен? Ты настолько несерьезен в своих намерениях?

      — Мой? — Чан легко пожимает плечами и вытаскивает из сумки полупустую пластиковую бутылку с водой. — Я не особо люблю кофе, слишком горький для меня. Я больше по сладостям и всему такому. Поэтому сегодня уже выпил за время работы литр чая, ну и чизкейков съел соответствующее количество. Теперь только водичка и питаться воздухом. До утра.

      — Да? А я вот без кофе не могу... — Ян плечами жмет, делая большой глоток. Горечь приятно перекатывается по языку. — Жить не могу без айс-американо.

      — Ой, а я тебе горячий принес. Прости, — Чан громко хлопает себя по шее, потирая ушибленное место. Кажется, Чонин видит румянец на чужих щеках. — В следующий раз учту!

      От обещания того, что будет какой-то "следующий раз" в груди у Яна опять бухает. Хорошо, конечно, что сердце кровь перегоняет и исправно работает, но Чонин за ним не успевает.

      — Всё хорошо, Чан-хен. Еще раз спасибо. Тут иногда бывает холодно, так что горячий кофе очень кстати, — улыбка, маленькая улыбка, проскользнувшая перед тем, как лицо Яна спряталось за стаканом, — то, что приковывает взгляд Бана. Так и стоят они друг напротив друга, глаза отводят, а Чонин лишь для приличия убирает оберточную бумагу с рабочей поверхности. Он ведь уже подготовил магазин к закрытию, поэтому как бы можно и нужно идти. Но останавливает мысль, куда денется Чан, если они выйдут из магазина. Уйдет?

      — Чонин, а тебе долго еще? Домой не собираешься? — Чан вновь прохаживается между цветами, но на Яна не смотрит.

      — Да я вроде как всё. Думаю, что можно закрывать и идти. Спасибо, что зашёл, хен.

      Взгляд Яна еще раз скользит по магазину, проверяя, всё ли на своих местах, и он начинает выключать свет, ставит сигнализацию, хватает телефон и ключи со стола и направляется к выходу. Спиной чувствует серьезный взгляд Чана на себе, но совсем не понимает, что это значит. Просто открывает дверь, придерживая ее для Бана, и вставляет ключ в скважину. Один поворот, второй...

      — Не хочешь прогуляться? — На третьем повороте рука Чонина соскальзывает с ключа и он чуть не бьется носом о стеклянную дверь. — Погода сегодня отличная.

      У Чонина в голове мигает огромная кнопка "паника". И непонятно, что будет, если ее нажать: паника начнется или отменится... Но, видимо, кнопка активируется автоматически и без какого-либо участия Яна, потому что паника предсказуемо наступает. А зачем им гулять?

      Нет, Чонин гуляет. И один, и с родителями, и с Джисоном, и с хенами. Он знает, как это делается. Но почему-то с Чаном оно как-то по-другому. Для Яна даже мысль, что Чан его куда-то зовет, проявляет к нему интерес — странная, но не сказать, что неприятная. Скорее неожиданная и заставляющая ощущать что-то новое. Всё тело покалывает, но из-за чего — загадка.

      — Эм, ну да, наверное... — Чонин плечами жмет, всё-таки поворачивая ключ в замочной скважине до конца. Дергает ручку для надежности, а еще чтобы оставить себе чуть-чуть времени для глубокого вдоха. — Куда пойдем?

      — Не знаю, давай для начала просто прямо, — Чан смеется и смотрит прямо в глаза, очень долго смотрит. Он бы хотел сам понять, почему оказался здесь, как так вышло, что вот он работает, дописывает код, а через минуты уже покупает кофе и чуть ли не бежит по еще горячим улицам, чтобы успеть поймать Яна до закрытия лавки и встретить после работы. Знать — не знает, но сердце привело. И уходить не хочется. Чонин немного теряется, но взгляд не отводит и улыбается, кивая в одобрении маршрута. Прямо так прямо. Город настолько небольшой, что они его обойдут за вечер. Но от этого прогулка не станет хуже, пожалуй. К тому же, у Чонина есть несколько вопросов, которые он очень постарается не постесняться задать.

      Они, действительно, просто идут прямо, иногда, даже не сговариваясь, поворачивают то на одну улицу, то на другую. А еще иногда Чонина немножко шатает и он путается в ногах, поэтому чувствует маленькие удары о чужую руку: его будто примагничивает к Чану, а он упорно сопротивляется.

      Первые минуты проходят в довольно тяжелой тишине, потому что Яну не переключиться сразу, да и Чану, кажется, тоже. В голове еще звенит рабочий день, а мысли проскальзывают с одного рабочего момента на другой. У Чонина всё еще перед глазами список дел и букетов на завтра, а у Бана — коды и заявки с ТЗ от заказчиков. Но с каждым шагом в легкие забирается понемногу остывающий вечерний воздух. Солнце уже медленно начинает опускаться вниз, а асфальт отдает весь жар, собранный за очередной летний день. Чувствуется, что лето по-настоящему жаркое, но чем ниже солнце, тем больше прохлады приносит каждое дуновение ветра. Кожа у обоих немного блестит от пота, и в голове приятная пустота в размякающем от остатков жары мозге. Единственное, за что цепляется взгляд Яна, это то, что Чан во всем черном, даже волосы смоляные. Ему на секунду становится интересно, как они выглядят со стороны? Как инь и ян? Сам же Чонин в светлых шортах до колена и в мягкой кремовой рубашке.

      Чан тоже украдкой посматривает на сосредоточенный профиль своего попутчика. Чонин совсем не улыбается и даже лицо не подставляет под мягкие прикосновения ветра, который заставляет раздуваться светлую ткань рубашки на худом теле. В сочетании с блондинистыми волосами Кристоферу кажется, что рядом с ним идёт облачко, немного молчаливое и неловкое, потому что то и дело задевает его своими острыми локтями, выглядывающими из-под широких рукавов, но всё равно облачко. Он усмехается этой мысли и неуклюжему тихому "ой", когда в его бок опять врезается горе-чудо. Кажется, количество выпитого алкоголя вообще не влияет на способности Чонина к прямой ходьбе: у него это просто не получается. Но то, с каким упорством Ян сопротивляется и пытается идти ровно, восхищает. Иногда Чонину это даже удается, но вот из-за того, что он внимательно следит за своими носками кед, он упускает из виду приближающийся столб, поэтому Чану приходится дернуть его за руку на себя. Чана тут же поражает этот контраст: Чонин выглядит тонким и худым, но как только он обхватывает чужое предплечье, то чувствует, как перекатываются крепкие мускулы под кожей. Облачко оказывается не таким мягким, как представлялось, но эта противоречивость лишь вызывает восхищение. Тем временем Чонин опять ойкает и вжимается в бок Чана, растерянно хлопая ресницами. Он оборачивается назад и рот вытягивается в понимающем "о": Чан спас его от поцелуя с асфальтом.

      — Спасибо, хен, — Чонин усмехается, но поднимает взгляд на Чана. Улица широкая, а они стоят совсем близко, Бан вжал Яна в себя и не отпускает, крепко сжимая локоть. — Ты меня снова спасаешь.

      Нервный смех выводит Чана из оцепенения. Он залюбовался красивыми глазами с хитрым прищуром и острыми скулами, а еще ямочками, появляющимися при улыбке. Красивое облачко.

      — Не за что, малыш, — Чан бросает это "малыш" совсем не подумав. Потому что Ян действительно выглядит маленьким, когда хлопает ресницами, смотрит так невинно и открыто, что другого слова и не подобрать. А особенно сейчас, когда впечатлительный Чонин краснеет от этого самого "малыш". Чан и сам краснеет, осознавая, что сказал такое, поэтому спешит исправиться. — Ой, прости, Чонин. У тебя всегда так? Обе ноги левые?

      — Извини, я не самый "уклюжий" человек, скорее очень даже "не", — руки сами ложатся на чужие плечи. Поза довольно странная, конечно, будто обнимаются, но Чонин просто опять действует не подумав. Нужно в чем-то найти опору, а тут Чан очень удачно оказался рядом. Вот он и опирается. Но, в конце концов, Ян отлепляется от Кристофера и возвращается к твердому стоянию на ногах, чтобы они могли продолжить бесцельный путь.

      Кофе давно закончился, но оба парня никуда не делись. Оба как будто забыли про время. Чонину по-настоящему хорошо и легко, будто они знакомы давно, очень давно, даже несмотря на то, что успели обменяться всего лишь несколькими незначительными фразами, типа небольших комментариев Яна о том или ином месте вперемешку с забавными школьными историями, а еще рассказом Чонина о цветочной лавке. Бана очень удивило, что юный физик предпочитает проводить лето в цветочной компании. Он бы и не подумал, что этот мальчик, который так и выглядит, как один из тех прекрасных букетов, что заманивают покупателей в магазин, на самом деле взахлеб рассказывает про то, как он увлекается физикой и как с удовольствием сдает экзамены, отвечая на любимые билеты. Брошенное о самом себе вскользь чониново "зануда", "зубрила" и "ботаник" заставляет Чана скривиться — он бы оторвал любому голову и язык вырвал за то, что сказали о Яне такие слова. Наверняка, парень лишь транслирует вбитые другими в голову въедливые обзывательства. Увлечение наукой явно не то, за что можно оскорблять, а уж до зануды Чонину далеко. С его мягким и аккуратным смехом, такими полярными увлечениями и безумными историями из школы. Судя по рассказам о побеге в Пусан с Барымом, таких зануд надо еще поискать. Чан думает, что он немного очарован. Хотя в их первую встречу он вообще ни о чем не думал: Чонин просто остался маленьким пьяным подростком, который совсем чуть-чуть выбил весь воздух из легких, потрепал нервы и полез целоваться, во вторую — Бан очень сердился, сейчас же он удивлен, потому что и предположить не мог, что это горе-чудо может быть будущим профессором и экспертом в термодинамике. У Чонина глаза горят и он совсем отпускает себя, рассказывая и про магазин, и про учебу, а потому даже не замечает, как просит Чана рассказать и о своей жизни хотя бы немножко. Неподдельный интерес отражается на его лице, когда Бан соглашается. Не то что была вероятность, что он откажется: Чонин так смотрит, что за этот взгляд всю душу можно выложить и отдать последний кусок пиццы, — такому не откажешь, да Кристофер и не собирался даже пытаться.

      — Если обо мне рассказывать, то тут ничего такого примечательного нет. Я из Австралии, родители — корейцы. Отсюда и имя такое, но у меня мурашки по всему телу, когда меня называют полным именем. Будто я натворил что-то. Еще мы много переезжали, когда я жил в Австралии, но пока что вроде как остановились в Сиднее. У меня есть младшие брат с сестрой, они милые, хотя иногда те еще занозы. Наверное, очень выросли, я не видел их уже давно. Как ты знаешь, я программист. Мы с Барымом познакомились как раз в Сиднее, я заканчивал магистратуру, а мне подсунули этого лоботряса, которого ветром по обмену занесло, и сказали помогать с курсовой. Пришлось помогать, да он так нахваливал Корею, что мне интересно стало, захотелось посмотреть. И вот я здесь, второй курс аспирантуры, удаленная работа и не был в Австралии почти год. Скучаю безумно, но улететь на каникулы как-то не получилось. У мелкого там какие-то суперважные поездки в летний лагерь, у Ханны так вообще экзамены и поступление, поэтому есть вероятность, что они сами приедут в Сеул на пару недель. Но ближе к концу лета. Так что вот он я, двадцати пяти лет и с кучей работы, свободный и умирающий от рутины в своей комнате. Спасибо Барыму, что вытащил меня сюда, а то я как приехал, так дальше Сеула почти ничего не видел. Вот так познакомился с родиной, конечно, ничего не скажешь. Но это всё из-за работы и учебы — времени вообще нет. Хотя не сказать, что тут что-то изменилось. Но я из окна поезда видел море в Пусане. Это уже хоть что-то, хочу тебе сказать! — Чан смеется, немного нервно хихикая. А вот Чонин только и делает, что математикой занимается: разницу в возрасте считает. Двадцать пять звучит немного солидно, но даже несмотря на рассказы про работу, Бан не выглядит как серьезный и зрелый мужчина. Не такие уж они инь и ян внутренне. Кажется, у него скорее больше общего с Яном, чем с офисным клерком или начальником отдела, который к двадцати семи годам уже с семьей, детишками и идеально выполненным планом-пятилеткой. Чонин головой трясет, пытаясь выкинуть мысли о необходимости обязательно состояться в жизни и стать взрослым, и возвращается к рассказу Чана.

      — Так ты, хен, трудоголик? Только работа и работа? — будто у самого Чонина не так: пятерки достаются не только благодаря пушистым ресницам. Он работает как не в себя, выполняя все задания и запоминая материалы. Но хочется узнать, есть ли у Чана что-то еще в жизни.

      — Только работа, Чонин, — Чан улыбается и вновь тянет Яна за рукав ближе к себе, чтобы он обошел, конечно, появившийся из ниоткуда мусорный бак. Чонин послушно делает шаг ближе, позволяя снова спасти себя от падения и позора. Солнце уже село, и на улице хорошо от прохлады. Чана совсем не напрягают эти вопросы: ему не стыдно признать, что да, трудоголик. Всего себя отдает тому, что нравится. — Ну почти только работа. Но трудоголик, это верно. Днем пишу коды, а ночью музыку. Как-то с детства меня тянуло ко всему: и в плавании хотелось себя попробовать, и музыкой заниматься, а когда компьютер появился, то и там захотелось разобраться. Так что я как Ханна Монтана, только на минималках. И без парика. Пытаюсь все совместить.

      Лицо Чонина удивленно вытягивается, пока Чан нервно поправляет лямку от сумки на плече. Он не всем говорит об этом, и от этого слегка переживает, но с Яном хочется говорить обо всем. Он так внимательно слушает, впитывая каждое слово, пусть и не комментирует всё подряд, но видно, что ему важно и интересно всё, что собеседник говорит. Приятно, когда твои слова важны и когда тебя по-настоящему слушают, а не просто ждут своей очереди, чтобы сказать своё слово. Чан таких людей много раз встречал, и со всеми ними ему было не по пути. А с Чонином они удивительным образом идут на второй заход по округе и совсем не замечают этого. На улицах никого, потихоньку свет загорается то в одном доме, то в другом и магазины начинают закрываться. А Чонин всё слушает про любимые жанры Бана в музыке, про его со-продюсера и единственного члена команды Чанбина, а потом робко вставляет про свою любовь к балладам и небольшое увлечение инди-попом. А совсем осмелев, просит Чана спеть что-то из своих треков. Сердце ухает, когда он озвучивает свою просьбу, но очень уж хочется услышать, поэтому он переступает через нерешительность и стеснение.

      Чан смущается, много и долго, отнекивается, но в итоге поет всего несколько строк. Чонин слышит совмещение корейского и английского, прикрывает глаза, наслаждаясь красотой чужого голоса, улетающего в уже почти ночное небо к звездам. Он тоже не ожидал, что тот парень, перед которым он только и делает, что позорится, будет петь ему в ночной тишине. Чан излучает тепло и силу, способную защитить и уберечь. Даже несмотря на то, что знакомы они всего ничего, Чонин это чувствует, поэтому те слова в лирике, что он слышит, заставляют его почувствовать боль и отчаяние.

      How could I forget

      The day you lied to me

      Последние строчки звенят в тишине, заставляя горло сжаться от грусти. Чан открывает глаза и смотрит на Чонина в ожидании его реакции. Но тот всё смотрит на небо и даже не моргает, будто пытается разглядеть там оставшиеся буквы от печальных слов.

      — Очень грустно, хен, — Чонин сглатывает этот ком. — Но очень красиво. У тебя приятный голос. Мне понравилось. И текст тоже.

      — Спасибо, Чонин-а, — лицо Бана расплывается в улыбке, которую даже пытаться скрыть бесполезно. — Я очень редко пою перед кем-то за пределами студии. Мы с Чанбином записываем треки, но особо пока что не крутимся нигде, в основном продюсируем. Поэтому редко получаем какой-то отклик. Правда, спасибо.

      Бан продолжает идти неспеша, дыхание размеренное, а у Чонина внутри вихрь. Строчки песни покоя не дают.

      — А ты... — опять, как часами ранее в магазине, мама говорила ведь: сначала думай, потом говори. Но... — А ты сам написал текст? Он основан на личной истории?

      Конечно, Чонин заходит дальше позволенного. Он прекрасно это понимает, и это против его принципов. Но здесь почему-то сдержаться не получается. Ему интересно всё про Бана и всё в нем. Он даже сам не замечает, как приходит к этой мысли. Но от этого любой вопрос и ответ на него становятся самой существенной вещью во вселенной. Чонин ждет с придыханием и преданно заглядывает в глаза.

      — Текст? Ха... — Чан щурится и губы покусывает, как будто усиленно думает. — Как бы так сказать... Понимаешь, я не особо люблю и умею объяснять лирику... Мне всегда хочется сказать "посмотрите текст и сами скажите мне, о чем песня". Я не знаю, я просто соединил слова. Но это грубо, да? Конечно, я тебе так не скажу. Но я правда просто соединил слова. Мне нравится брать проблему, в данном случае это болезненное расставание, возможно, предательство. Я честно не знаю. Уверен, каждый видит в этом что-то свое. Ну так вот, я беру проблему и стараюсь ее раскрыть, изучить, вжиться в нее. Так песня и появляется. А я просто тот, кто ее записал? Думаю, что так.

      — Это... Вау, хен, это... Непросто, но я понимаю. Думаю, что понимаю, что ты хочешь сказать. В творчестве, наверное, всегда должно быть место для домысливания, — Чонин говорит, не глядя на Бана, поэтому не знает, как тот удивленно-счастливо улыбается. Приятно, что не нужно объясняться. Им обоим приятно, потому что без лишних вопросов, пояснений...

      Чонину уже больше не странно, что он так хорошо понимает почти незнакомого человека. Бан уже где-то под кожей, на кончиках пальцев осталось тепло его рук. Чонина аж передергивает от таких розовых мыслей, но пальцы от этого гореть не перестают, фантомные прикосновения не уходят. А приближающаяся ночь лишь делает момент интимнее, сокровеннее. Они ведь одни на этой улице, вокруг тихо и только два дыхания в унисон, шаги в ногу и вновь легкие соприкосновения рук, кончиков пальцев, мягкие столкновения локтей. Чонин сейчас совсем не уверен, от неуклюжести ли это. Он лишь вслушивается в чужое дыхание, в шелест травы по бокам и в дальние звуки от дороги. Момент очень хрупкий, очень ценный и очень внезапно разрушенный громким урчанием в животе одного Ян Чонина. Они ведь одни на улице, вокруг ни звука, кроме привычных шелестов летней ночи, поэтому протяжное завывание китов разносится по всему переулку, до самого конца дороги. Не спрятаться и не скрыться. Однозначно понятно, кто это и что. А это всё забытый обед и пропущенный из-за прогулки ужин. Чонин аж чувствует, как всё внутри скручивает от голода. А когда замечает на себе удивленный взгляд Чана, то густо краснеет. Естественная реакция, конечно, но так разрушить момент...

      — Чонин, все хорошо? — Ян ощущает прикосновение чужой руки к плечу и пытается выпрямиться, чтобы кивнуть. Но звук повторяется, и он снова обхватывает живот руками. — Ты в порядке?

      — Боже... Агх... Ну за что...— Чонин всё выпрямиться пытается, но киты продолжают отчаянно выть, не давая даже вздохнуть. — Я... Я просто, кажется, очень голоден. Черт... Да что ж такое!

      — О-о-о, — Чан пытается схватить его под локоть, чтобы помочь встать ровно. — Какой же я дурак! Прости, Чонин-а! Сам позвал гулять и не подумал, что тебе поесть надо после работы. Вот же я придурок! Я тут недалеко живу, пойдем скорее.

      Чонин от таких слов резко принимает прямое положение. Это что сейчас произошло?

      — Куда пойти? К тебе? Я думал, ты у Барыма живешь, — Ян всем телом сопротивляется, когда Чан тянет его за рукав на себя. Киты в животе тоже заинтересованно замолкают — ответ ждут все.

      — А, ну да, ко мне. Я съехал от него неделю назад или около того. Мне тут захотелось задержаться, потому что вроде как смена обстановки. Вот и нашел квартиру небольшую. Мне хватает, вай-фай есть, кровать тоже, а больше и не надо. Всё равно я не привязан к месту, раз учебы нет, а работа удаленная. Но не об этом сейчас. Не хочешь поесть рамена у меня?

      Чан нетерпеливо переминается с ноги на ногу: переживает, что Ян сейчас от голода в обморок хлопнется. А Чонин вместо этого аж ушами краснеет и немного закашливается. Кивая на любезно предоставленное похлопывание по спине от Чана.

      — Ты имеешь в виду рамен? — Чонин обязан уточнить. Они же всё-таки не так хорошо друг друга знают.

      — Ну да, рамен. Хочешь, с яйцом, можно с луком. Возможно, даже сыр найдем. Хотя вот в сыре я не уверен... — Чан продолжает перечислять содержимое своих продовольственных запасов и параллельно тянет Чонина по улице в сторону своей квартиры. Ян же ногами перебирает, даже не слушая предлагаемое ему меню. Он вдруг вспоминает все шутки про "поесть рамен" и "посмотреть на моего кота". Часть из них между прочим любезно предоставлена Хан Джисоном и только за прошлую неделю. Но Чан же не такой, верно? Да и Ян тоже. Кажется? Зачем ему думать о чем-то таком, тем более в отношении Бана?! Рамен это просто рамен. И точка. Еще одно (но более тихое) урчание в животе служит подтверждением его мыслям. Рамен — это просто рамен, но жизненно необходимый сейчас. Поэтому Чонин немного прибавляет шаг, а заодно пытается сделать парочку глубоких вдохов в надежде, что краснота с лица спадёт.

      В попытках придать коже нормальный цвет Чонин и не замечает, как Чан подводит их к невысокому дому. Таких домов тут много: двух- или трехэтажные дома, которые расположены ближе к центру города. По сравнению с так называемым "частным сектором", где один дом принадлежит одной семье, этот район создает впечатление города, а не деревни. Хотя налет сельской местности никуда не делся, поэтому Чонин довольно всматривается в окно третьего этажа и подмечает, что отсюда видно их дом и даже ромашковое поле. В ночной темноте, конечно, не видно, но очертания различить можно.

      Чан любезно пропускает его в квартиру и закрывает за ними дверь. Щелчок разносится по прихожей, заставляя немного поежиться. Чонин в тупике: а дальше что делать?

      — Можешь оставить обувь здесь, проходи на кухню. Не ошибешься. Ванная — первая дверь справа, если тебе нужно, — Чан стягивает кроссовки и бросает ключи на тумбочку, а затем слегка толкает Чонина в спину. Хорошо, что Ян закончил уже снимать обувь, иначе бы точно грохнулся от неожиданности. Ладони у Бана горячие и большие, ложатся ровно на лопатки. Чонин сам не замечает, как прижимается к ним, усиливая давление на свою спину. Это приятно: тепло, мягко и непривычно, а еще немного неожиданно, потому что Чан продолжает его толкать в сторону кухни, не давая и шанса сбежать. Чонин буквально приезжает на пятках по скользкому полу на кухню под таким напором. Во время поездки он успевает окинуть взглядом квартиру: небольшая гостиная с диваном совмещена с кухней, заставленной всякими бытовыми вещами для готовки, стол, два стула и две двери. Очевидно, что одна ведет в спальню, а вторая — в ванную. Всё очень просто, как Чан и сказал. А еще при первом же взгляде бросается в глаза то, насколько необжитой выглядит квартира: всё на своих местах, будто никто никогда и не пользовался ни обеденным столом, ни кухней. Единственное, что выдает присутствие человека в квартире, — гора проводов на диване и ноутбук на кофейном столике. Видно, что Чан тут действительно только работает и спит. То, что Чан и вопросами питания не заморачивается, подтверждается, когда Чонина всё же доставляют на кухню и предлагают сесть за стол. И Ян, как послушный мальчик, занимает предложенное место и с интересом наблюдает за хозяином. Который достает три упаковки рамена, аргументируя тем, что одной точно будет мало. Живот у Яна выл на целых полторы порции, не меньше. А затем Бан открывает холодильник, где печально в лотках дребезжит десяток яиц и выглядывают несколько банок энергетиков. А больше там ничего нет. Чонин видит что-то, завернутое в пакет, но узнавать его происхождение не спешит. От греха подальше.

      Чан виновато смотрит через плечо, пошире раскрывая дверь холодильника, чтобы Чонин точно увидел пустоту. Хорошо, что мышей-суицидников тут нет.

      — Извини, Чонин-а, рамен только с яйцом. Пойдет? Есть еще газировка — будешь? — Чан смущенно улыбается и показывает баночку с колой zero.

      Улыбка, которую посылает ему Чонин, ярче лампочек от холодильника. И греет куда лучше. Довольный Чан отдает ему газировку, а сам ставит воду для рамена и достает миски. Бан что-то мурлычет себе под нос, полностью поглощенный готовкой. Чонин его не отвлекает: он делает первые, самые сладкие глотки шипящей жидкости, но что-то опять идет не так, из-за чего мурлыкание Чана сменяется на смешок, когда Чонин громко икает из-за ударивших в нос газов и бормочет "извини", поспешно доставая телефон — нужно куда-то спрятаться. Он пишет родителям, что задержится у Хана, но обещает вернуться сегодня домой. На часах чуть больше девяти вечера, Джисон его в жизни не сдаст, но ни ему, ни родителям не хочется говорить, с кем Чонин проводит свой вечер. Бана хочется сохранить для себя пока что, придержать в секрете. Точную причину Ян не назовет, но ему нравится думать, что есть в их встречах что-то неуловимо хрупкое, что-то только для них двоих. Конечно, если исключить алкоголь и пьяный бред про агрессивных курей матушки...

      Чонин бегло просматривает ленту и оповещения, отвечает на сообщения от хенов, которые в последние дни даже и не пишут особо, потому что заняты репетициями и тренировками. К чему готовятся, Чонин немного пропустил, да и не вспомнит сейчас: соседний стул поскрипывает и проезжается металлическими ножками по полу, позволяя Бану сесть рядом и поставить под нос Яну ароматно пахнущий и дымящийся рамен. Яйцо аппетитно тонет в плавающей лапше, а запах специй пробирает до самого желудка.

      Ян судорожно сглатывает океан слюны и хватает предложенные палочки, быстро и нервно перемешивая лапшу. В животе так все сводит и урчит, что он абсолютно не имеет ни одной мысли в голове, когда поддевает половину тарелки палочками и с шумным хлюпом запихивает всё это в широко открытый рот. Он всегда так ест, когда голодный. Правда, дома или в компании друзей... А тут... Чонин довольно жует и наконец-то отрывает взгляд от тарелки, чтобы всё же поблагодарить за еду, но впечатывается в округлившиеся глаза Чана, которые бегают с него на тарелку и обратно. Только в эту секунду Ян понимает, какой он тут мастер-класс по заглатыванию устроил. Ну и когда он перестанет позориться? Кажется, ответ очевиден...

      — Черт, прости, Чан-хен, — Чонин пытается, пытается не покраснеть. А еще удержаться, чтобы не сожрать так же стремительно вторую половину. В животе все еще урчит. — Очень вкусно, спасибо.

      Чонин пытается выдавить подобие улыбки, но он уверен, что ничего не выходит. Потому что, по его расчетам, на Чана смотрит нечто с сощурившимися глазами, красными и набитыми раменом щеками — какой-то расплывшийся пельмень в рубашке.

      — Не за что, Чонин-и, — Чан смотрит неотрывно на него, но как-то по-теплому, очень уютно. Так, что даже от позора и повеситься не хочется. Может быть, только самую малость. — Ты невероятно, просто очаровательно милый.

      Как в замедленной съемке, Чонин наблюдает за тем, как Чан приподнимается со своего стула и тянется через стол, протягивая к его голове руку и вплетая пальцы в волосы. Чонин чувствует легкое шершавое соприкосновение коротких ногтей с кожей и как ему слегка треплют волосы, а затем всё исчезает, и вот они вновь сидят друг напротив друга, а Кристофер подхватывает палочками лапшу, отправляя ее себе в рот. Хочется ударить себя по щекам. А не привиделось ли? Неприятное гудение в животе заставляет вернуться Чонина в реальность и вновь погрузиться в тарелку. Сейчас он себя немного, но сдерживает, поэтому прикончить порцию удается в два приема, а не в один, как изначально хотелось. Сытость приятной тяжестью разливается по телу, а сам Ян с осоловевшим взглядом чуть ли не стекает со стула. Эта необжитая квартира вдруг стала очень уютной. А еще горячая еда его настолько разморила после рабочего и голодного дня, что держать глаза открытыми — миссия заведомо провальная. Хочется просто принять горизонтальное положение и провалиться в сладкий сон . От такого состояния голова начинает немного кружиться, а Чонин откровенно клюет носом, только за секунды одергивая себя и спасая от кровопролитного столкновения со столешницей и нового позора.

      Чан смотрит на расплывшееся на стуле тело, чьи глаза почти закрываются, и не может запретить теплу течь по венам до покалываний. Чонин делает эту квартиру настолько мягкой, домашней, своей, что Кристоферу уже не представить и не вспомнить, было ли здесь когда-то иначе. Хотя еще утром он бы не смог сказать, что у него два стула, например, на кухне. Потому что не было нужды смотреть по сторонам и за пустой холодильник стыдно не было. Самому можно съесть всё, что найдется, можно и купить где-то на вынос. А Чонина хочется накормить вот именно до таких красных щек и довольной ухмылки на лице, а еще Чонина хочется переместить на диван, чтобы он не расквасил очаровательный нос об стол, когда его лисьи глаза то и дело закрывались на дольше положенного для моргания время. После наблюдения за девятой, почти удачной попыткой поцеловаться со столешницей Чан решает действовать: Ян даже не сопротивляется, когда ему помогают подняться и тянут за руку до дивана. Только щеками алеет, чувствуя, как чужие горячие пальцы обхватывают его ладонь. Чан просит постоять его несколько секунд, пока освобождает место на диване (попросту скидывает провода на пол в надежде, что они когда-нибудь распутаются), а затем так же мягко усаживает на диван младшего и опускается рядом. Чонин бормочет что-то отдаленно похожее на "спасибо" и поджимает под себя ноги, обхватывая колени руками. Сворачивается в клубочек и бурчит. Чан напрягает музыкальный слух и вычленяет из потока речи подобие фразы:

      — Спасибо, Чани-хен, пять минут, мне нужно пять минут и я пойду. Ты хороший, — от "Чани-хен" мурашки бегут где-то по позвоночнику, цепко впиваясь и оставаясь под кожей, а то, как Чонин укладывает подбородок на согнутые колени и продолжает пытаться побороть сонливость, вплетается в самое сердце. Чонин выглядит очень уязвимым, немного беспечным, но таким маленьким и уютным, что его хочется защитить, спрятать от всех, сохранить в этой квартире, чтобы каждый раз, когда тошно, вспоминать этот профиль с точеным носом, острыми скулами и такими мягкими глазами и улыбкой. Чан откровенно подвисает, прогружаясь и загружая новую информацию: сердце опять стучит бешено, а руки жжет, как хочется прижать прикрывшего глаза парня к себе. Сложно. Очень сложно сопротивляться этому чувству, хотя и не совсем понятному. Чонин просто уютный, поэтому рядом с ним хорошо. Но вместо чужих запястий рука находит пульт от телевизора и включает первый попавшийся канал. Это, кажется, новости. Крис и не смотрит, потому что все внимание на парне, свернувшемся у него на диване и пытающимся сосредоточить взгляд на экране. Чонину это удается с переменным успехом, но от этого он становится только более милым, когда, подавляя очередной зевок, пытается удержать глаза открытыми хотя бы секунд десять и сфокусироваться на ведущем.

      — Ага, себе это скажите. Будто сами белые и пушистые, — чужое ворчание минут через пятнадцать выдергивает Чана из охватившей полудремы. На самом деле он все эти пятнадцать минут почти неотрывно смотрел на младшего, хотя в какой-то момент, видимо, всё же прикрыл глаза. Потому что открыв их, он видит всё такого же свернувшегося Яна, только немного нахохлившегося и со сведенными бровями, а еще его взгляд изменился — стал немного более бодрым и осознанным. И теперь Чонин ворчит. Ворчит, уткнувшись в экран телевизора. Новости всё идут, и там показывают очередной пример социальной несправедливости и расслоения общества. А Ян очевидно очень близко к сердцу всё принимает, поэтому не может удержаться от комментариев. — Какой кошмар! Как так можно, а? Ты видел, хен?

      Чонин, кажется, окончательно проснулся, поэтому начинает крутиться на месте сильнее и переводит горящий взгляд на Чана. А тому и такой Чонин кажется милым, интересным — в своем гневе и чувстве справедливости. Правда, даже гнев не может исказить это лицо. А еще Ян совсем чуть-чуть, но выглядит забавным, ворча и ругаясь, как столетний дед. Поэтому маленький, но смешок вырывается из Чана. Незамеченным это не остается.

      — Ты чего смеешься, хен? Тебе смешно? Это же нечестно! Ты посмотри, какие лицемеры! — лисий взгляд вспыхивает и в свете ламп карие глаза отдают опасным оранжевым огнем. Обостренное чувство справедливости. Чан в восхищении, но попасть под раздачу не хочется.

      — Конечно, не смешно, Чонин-и. Этот мир, к сожалению, иногда пугает и сводит с ума. Хочешь переключим? — пульт уполз и каким-то образом оказался почти полностью под чужой пятой точкой, поэтому Чан аккуратно пытается его достать из-под всё еще ворчащего Чонина и не задеть того. С миссией он кое-как справляется, хотя Ян дергается, когда чужие пальцы в попытке заграбастать устройство все же царапают его бедро. Он подпрыгивает, но смотрит на Чана, сжимающего пульт в руках, и отрицательно мотает головой.

      — Не хочу. Ты можешь выключить. Вообще я тут подумал, что, может быть, ты мог бы мне включить ту песню, что пел на улице? Я бы хотел услышать полную версию. Это возможно? — Чонин комкает в руках подол рубашки, но смотрит так по-щенячьи преданно, губу выпячивает.

      — Эм, да... Если ты хочешь, то да. Думаю, это возможно. Дай мне пару минут, я найду демо, — Чан немного удивлен просьбой, но слов для отказа не находится. Да и в глубине души горячим шоколадом растекается удовольствие от того, что Чонину интересно его хобби. Поэтому он сползает с дивана, раскрывает ноутбук и погружается в поиски. Это была экспериментальная работа, они записали ее, потому что текст слишком хорош, чтобы оставаться в столе, а еще и потому, что и Чан, и Чанбин загорелись этой песней — очень хотелось довести ее до конца. И довели, залили на музыкальную платформу — висит, собирает прослушивания, радует, что не в пустоту написали. Чан находит последний вариант и включает, с волнением поглядывая через плечо на Чонина.

      Как и на улице, Ян не смотрит на него. Взгляд расфокусирован, он будто не здесь находится — весь обратился в слух, когда раздались только первые звуки, а затем зазвучал голос Чана. Он очень сосредоточен, а когда песня заканчивается, он просит проиграть её вновь.

      — Безумно красиво, — голос у Чонина становится ниже, он всё еще как будто не вернулся в пределы квартиры. Чужой голос продолжает звенеть в голове. — Мне очень нравится. Ты невероятно талантлив. Надеюсь, это услышит как можно больше людей. Ты заслуживаешь того, чтобы тебя слушали. Надеюсь, ты этого добьешься.

      Взгляд находит карие глаза напротив. Чонин очень серьезен и искренен в своих словах, отчего во взгляде появляются металлические отблески, немного колючие, но от этого не менее привлекательные. Чан одними губами шепчет "спасибо" и отчего-то теряется под таким взрослым взглядом донсэна. Ему приятно, очень приятно слышать такую похвалу, принять ее, конечно, сложнее. Но об этом он говорить сейчас не будет. Потому что взгляд у Чонина настолько твердый, не терпящий возражений, что в его слова верить хочется. И на какие-то секунды Чан верит, забывая про все бессонные ночи и часы размышлений, к чему всё это и зачем, кому нужна эта жалкая попытка в творчество. Он никому не говорит об этих мыслях, но слушает их постоянно у себя в голове. Эту заезженную пластинку он уже даже не пытается сменить, только заткнуть уши самой работой помогает сбежать от всего этого на какое-то время.

      — А ты можешь рассказать мне, как происходит процесс работы? Как вы пишете и записываете песни? — Ян сползает с дивана на пол и пододвигается ближе к Чану, устраиваясь за кофейным столиком и с интересом заглядывая в ноутбук. Он очень сосредоточен, щурится, когда читает названия треков и смотрит на бегущие звуковые дорожки.

      Слов для отказа вновь не находится, поэтому Чан рассказывает ему всё: от процесса редактирования текста до миксинга. Чонин слушает эту лекцию от слова до слова, кажется, даже запоминает термины. Он не всё понимает, что-то переспрашивает, но он знает, каково это — гореть творческой идеей и ловить вдохновение. Когда он создает букеты, он чувствует примерно то же: безграничную свободу вместе со страхом зайти слишком далеко, когда слишком широкое и открытое пространство пугает, но ты все равно идешь вперед, хоть и действуешь наощупь. На этом уровне он Чана и понимает, когда тот рассказывает про миксы разных жанров, про то, как однажды написал трек "Honeygun" под одну случайно брошенную фразу Чанбина смешным голосом или под звук храпа своего соседа по общаге в Сиднее. Чан тогда ночами не спал из-за него, намучался, что засело в голове — пришлось переводить на язык искусства. Кажется, один такой трек даже добрел до дискотеки в Швейцарии. Ему видео присылали, после того, как спросили, можно ли им использовать запись, которую они от балды залили на саундклауд. Чан и Чанбин тогда только поржали, что какой-то псих всерьез решил включить это, а потом челюсть с пола собирали, когда увидели, как полный зал дрыгается под их трек. Смешно, конечно, что зашло именно вот такое, сделанное из говна и палок, но всё равно какое-то чувство удовлетворения приносит.

      Чонину история про Цюрих очень нравится — он просит по возможности прислать ему и видео, и трек. А потом случайно тянется к телефону, смотрит на время и вскакивает на ноги, бросаясь в коридор.

      00:17

      — Чонин-и? — Чан тоже поднимается и проходит к входной двери, где младший уже натягивает кроссовок, поскакивая на одной ноге. — Ты чего?

      — Хен, мне домой надо! Я обещал родителям вернуться домой. Спасибо тебе огромное! И за рамен, и за вечер, — Чонин тараторит, нервно похлопывая себя по карманам: проверяет, не обронил ли телефон и ключи. — Спасибо, Чан!

      Чонин обескураживающе улыбается до ямочек, вызывая у Бана непроизвольную улыбку в ответ, и выскакивает из квартиры, спрыгивая с верхних ступенек. Последнее неформальное обращение повисает где-то в воздухе вместе с обращенным в пустоту:

      — Чонин! Стой! Ты куда собрался? Там поздно! — Чан кричит из открытой двери на лестницу. Наверняка, милая соседка из квартиры напротив записала его за такой шум карандашиком в тетрадочку со списком проштрафившихся. Но появившееся на горизонте предупреждение и выговор за нарушение тишины от соседей его не волнуют. Единственное, что его волнует, это выскочивший из его квартиры в ночную пустоту парень. — Чонин!

       Чан почти рычит в темную лестничную клетку. Но ответом ему служит глухой хлопок закрывшейся двери. Удрал. А ведь Чан уже собирался предложить Чонину остаться у него переночевать. Уже распланировал, как они сейчас дослушают трек, он предложит, Ян согласится, а Чан пойдет разбирать свою кровать, постельное поменяет и футболку для Чонина достанет. Уже даже подумал, как с утра в магазин сбегает — всё равно спать не будет до рассвета из-за работы, поэтому хоть завтрак нормальный приготовит. Но этот мальчишка всё испортил. Как всегда нарушил привычный поток размеренных мыслей. Опять за него беспокоиться?

      На последней мысли Чан закрывает дверь и тянется к телефону, открывая диалоговое окно.

      Кому: Горе-чудо Чонин

      Чонин? Ты хоть напиши, когда до дома доберешься.

      Я буду волноваться. Пожалуйста, напиши.

      Я ведь мог тебя проводить...

      А ты мог остаться...

      00:21

***

      Бан Кристофер Чан

      Чонин? Ты хоть напиши, когда до дома доберешься.

      Я буду волноваться. Пожалуйста, напиши.

      Я ведь мог тебя проводить...

      А ты мог остаться...

      00:21

      Вжиканье в кармане заставляет несущегося по улице Чонина сбавить темп. Он замедляется и достает телефон, стараясь перевести дыхание и выровнять его настолько, чтобы буквы в сообщении перестали скакать.

      Текст... Напрягает. На него ругаются? Злятся? Беспокоятся? Но, кажется, Чан недоволен, и это чувство змеей ползет по всему телу. Почему-то разочаровывать Чана совсем не хочется. Чонин вновь и вновь перечитывает сообщение, подбирая фразы для ответа. Хочется и извиниться, и сказать, что так не будет больше никогда. Но всё это, кажется, не совсем то и не избавляет от ощущения, что он провинился перед старшим. Хотя последнее предложение... Горячей волной хлещет по щекам. Вместе с этими мыслями Ян идет по улице, по не очень хорошо знакомой улице, потому что район относительно новый — строительство завершили, когда он уже в университет уехал. По привычке он пару раз путается в своих же ногах, забредая в переулок, который, предположительно, приведет его к дороге к дому. В одной из пошатывающихся попыток сохранить равновесие он задевает несколько мусорных баков и какую-то наваленную груду досок, которая с грохотом рушится на землю. Чонин не особо обращает на это внимание, пока не слышит со спины цокающе-шершавые звуки. И звуки становятся все ближе. А за ними раздается какой-то неприятный рокот.

      Ян чувствует себя героем кино и последним идиотом на земле, когда медленно оборачивается и видит источник этого рокота — злые, рычащие собачьи морды. Штуки три. Все с заплывшим от ярости взглядом. Кажется, груда досок была их конурой, а Чонин любезно лишил собачек дома и еще сверху по головам им досками зарядил. Молодец, Ян Чонин!

      Тем временем собаки всё ближе, а мыслей всё меньше. После ситуации в баре организм Чонина так-то не особо и научился бороться за свою жизнь. Хотя, кажется, в этот раз реакции чуть лучше, потому что сердце начинает бешено стучать, а мозг предлагает единственный разумный вариант — бежать, бежать со всех ног, пока есть силы. И тут действительно происходит тот самый спасительный выброс адреналина, потому что Чонин срывается с места и с рекордной для себя скоростью бежит в какой-то новый переулок. Собаки ожидаемо несутся тут же за ним. Чонин слышит громкий лай и рык, которые подстегивают бежать еще быстрее. Только куда он бежит — без понятия. Но пока что бежит. "Пока что" резко накрывается медным тазом, когда он впечатывается в забор. Такой неудобный забор, достаточно высокий, но из дурацкой гнущейся сетки, по которой карабкаться трудно. Но тут два варианта: либо вверх, либо сорок уколов в живот от бешенства, если собачки его не растерзают, а всего лишь понадкусывают. Очевидно, что выбор очевиден: вверх. Чонин ругает себя за каждую пропущенную утреннюю зарядку, за каждую пропущенную и откошенную пару в универе и за каждый прогулянный урок по физкультуре. Потому что лезть вверх оказывается не самой простой задачей, особенно когда забор трясется и когда милые собачки подбегают к сетке и начинают ее раскачивать своими огромными лапками. Но перспектива с сорока уколами подталкивает долезть до верхушки забора и гордо там застрять.

      Ситуация патовая настолько, что даже Гамлет бы быстрее разрешил свои извечные вопросы. Наверх лезть уже некуда: забор закончился, вниз — никак: с одной стороны собачки, с другой — высокий забор, с которого без травм не слезть в любом случае. Забраться-то забрался, а вот спуститься — никак. И собаки попались на удивление выносливые.

      Проходит десять минут, пятнадцать... Но на любую попытку Яна хотя бы немного сползти вниз свора реагирует двойной агрессией и лишь с большим энтузиазмом начинает лаять и трясти забор. Тут уже не до спусков — просто бы удержаться и не разбить голову. Чонин крепко ухватился за верх забора, а ведь ему даже ногу не перекинуть и не сесть на забор — бортик настолько тонкий, что его только пальцами и ухватить. Единственное положительное в этом, что высота забора, конечно, сыграла на руку: если поджать ноги и крепко держаться за верх, то даже прыгающие собаки не достанут. Другое дело, что всё еще никак не слезть. Тело начинает сводить, а выхода на горизонте так и не видно. Хотя Чонин отчаянно в этот самый горизонт всматривается, пока не видит кое-что...

      Знакомое окно со знакомым силуэтом...

      Чонин же физик, поэтому прекрасно осведомлен о такой вещи, как гравитация и о ее возможностях. Вечно он хвататься за кромку забора не сможет, а дальше бессердечная сука сделает своё грязное дело и заставит его свалиться в чужие мягкие лапы и острые зубы. Она и время уже работают против Яна: руки затекают, ноги тоже, мелкая судорога пробирается по всем конечностям. И потому, пока это возможно, нужно пытаться спасти себя хоть как-то. Свет в чужом окне, расположенном не так уж и далеко, всё еще спасительно горит, а рука нашаривает телефон в кармане. У Чонина девиз жизни, видимо, такой: позориться, так до самого конца. Конец, к несчастью, стал ближе, чем хотелось.

      Гудки в трубке быстро заменяются ответом на вызов.

      — Чан-хен, тут такое дело... — Чонин крепко держится за телефон и за забор, аккуратно смотря вниз на трех церберов.

***

      Ночные звонки... Чан прекрасно знает, что нет в них ничего хорошего и они только тревогу посеют. Вот и сейчас, только услышав дрожащий голос горе-чуда, он уже вылетает из дома, перепрыгивая через ступени на лестнице. Совершенно похер на то, с какой силой хлопает дверь и какую по счету делает пометочку бдительная старушенция. Сейчас в голове только страшный лай и голос Чонина, его просьбы помочь и скомканные объяснения местоположения. Чан живо представляет себе широко раскрывшиеся в ужасе глаза и поджатые губы. Сердце грохочет. Безумно страшно не успеть.

      Чонин сказал, что от дома Чана нужно идти налево... Но более конкретного маршрута у Кристофера нет. К счастью или нет, но одичалая и озверевшая свора собак не может сидеть тихо, если хочет добраться до добычи, поэтому рыки и лай слышатся еще издалека, разрывают ночную тишину маленького города. Чан бежит, совершенно не задумываясь о плане действий. Сначала бы убедиться, что Чонин застрял на заборе и всё еще гордо там висит, а не сдался и не полетел вниз. Чан молится всем известным богам и силам вселенной, чтобы было так, чтобы он успел.

      На его удачу, у Чонина очень сильные руки, а у Чана ноги, благодаря которым он быстро добегает до забора. И что самое главное — с нужной стороны. Так, чтобы собаки и Ян по одну сторону, а Кристофер — по другую. Значит, Чонина можно перетащить на безопасную сторону.

      Маленький свернувшийся комочек в ночной темноте наверху забора Чан различает, хоть и не сразу.

      — Чонин-а, я здесь, — Чан кричит громко, надеясь отпугнуть собак. Но те только притихают, принюхиваясь и вперивая взгляд в нового члена их веселой компании.

      — Хен! — задушенный писк откуда-то сверху заставляет Кристофера подскочить к забору.

      Чан осматривается по сторонам в поисках хоть чего-то, что можно использовать. Под руку попадается какая-то доска. Не густо, но попробовать можно.

      — Ты перелезть сможешь? — силуэт Яна с трудом различается в этой темноте, поэтому Чан включает фонарик на телефоне. Чужие глаза тут же блестят с верхушки забора. Смотрят так преданно и с такой надеждой, что сердце щемит... Но вот от направленного на них света фонарика псы оказываются не особо счастливы, поэтому с остервенением вновь бросаются на забор, расшатывая его, из-за чего Чонин вскрикивает и пытается сильнее вцепиться в дурацкую сетку. — Давай ты для начала перелезешь на другую сторону? Только перенеси себя, спускать пока не надо. А я их отгоню.

      — Я попробую, хен, — в подтверждение своих слов Чонин подтягивается и с трудом, но переваливается на другую сторону забора. Теперь он задницей к Крису, а лицом к собакам. И это очень страшно: смотреть на блестящие под лучом фонарика скалящиеся зубы... Как минимум некомфортно.

      — Чонин, держись крепче, пожалуйста, — Чан подходит еще ближе и со всей силы ударяет деревяшкой по забору, кажется, даже рычит, из-за чего собаки замирают, боясь подойти ближе. А затем он вновь ударяет доской по сетке и перекидывает кусок дерева через забор, что заставляет свору попятиться назад. Этих секундных замешательств оказывается достаточным, чтобы Чонин крабиком пополз вниз.

      Почти у самой земли Ян чувствует горячие ладони на своей талии и как его снимают с забора, аккуратно ставя на землю. Когда его стопы касаются земли, воздух, кажется, впервые за последние полчаса начинает поступать в легкие. Они оба выдыхают в унисон. Только Чан ему в шею. От этого мурашки разбегаются во все стороны.

      Широкие ладони всё еще на талии и разворачивают Чонина лицом к Чану. И тут тело окончательно подводит блондина: ноги дрожат, а первый всхлип срывается с губ и волна истерики искажает лицо. Чонин почти падает в руки Бана и крепко обвивает его шею, утыкаясь в яремную впадину и зарываясь носом в ткань майки. Пряный запах вишни ударяет по рецепторам. Очень знакомо и очень успокаивает. Но еще больший покой дарят руки, теплые, мягкие руки, которые гладят по спине. Может быть, немного неумело, но очень бережно и аккуратно. Одна ладонь в итоге останавливается на пояснице, но периодически перемещается вдоль позвоночника. Чан пытается расслабить младшего мягкими прикосновениями. А другая рука зарывается в светлые волосы, разделяя слипшиеся от пота влажные пряди. Ян обмякает в этих объятиях и плачет куда-то в шею, полностью отпуская себя. Такое чувство безграничной безопасности и защиты окутывает его, что даже ворчание оставшихся ни с чем собак не заботит. Только крепкие руки, в кольце которых он будто огражден от всего мира каменной стеной.

      — Спасибо тебе, хен, — сквозь последние всхлипы Чонин пытается вернуть себе голос. Но все равно булькает куда-то под ухо, оставляя мокрые пятнышки от слез на покрывшейся мурашками коже. — Они ушли?

      Чан сильнее сжимает ткань светлой рубашки Яна и бросает взгляд через плечо. Собаки и правда ворчливо уходят восвояси, даже не оборачиваются на несостоявшийся поздний ужин.

      — Ушли, Чонин-и. Ты как? Идти можешь? — Чан отстраняется, хотя и с неохотой, но приходится разомкнуть кольцо из рук и убрать чужую голову со своих плеч, чтобы заглянуть в блестящие от слез глаза. Пальцами Чан мягко убирает дорожки слез с щек и всё же ловит ответный взгляд. Ян кивает и немного переминается на месте, проверяя работоспособность ног.

      — Тогда пойдем домой, горе-чудо, — крепко берет за руку дрожащего парня и ведет в сторону своей квартиры. Чонин даже не сопротивляется, просто доверяет.

      — Я так испугался, хен. Я просто шел, а тут они... Я думал, они меня растерзают. Так страшно, Чани-хен. Спасибо, что успел, — Чонин идет рядом, не обращая внимание на переплетенные с чужими пальцы. Просто следует за Баном и смотрит себе под ноги. Сил особо не осталось, но поблагодарить хочется. Да и паника потихоньку схлынула, поэтому про ситуацию рассказать хочется.

      — Я тоже рад, что ты в порядке. Я очень за тебя испугался. Но хорошо, что обошлись без сорока уколов в живот, — Чан смотрит на понурившего голову блондина и только сейчас замечает его руку в своей руке. Пальцы крепко переплетены в замок и отпускать не хочется.

      — Вот и я об этом подумал! Висел там на заборе, а сам думал, что ну всё... Уже место выбрал, куда колоть будут. Брррр... А я уколы так не люблю! — кажется, Чонин оживляется немного, потому что губ касается совсем легкая ухмылка.

      — Но, кажется, так больше не делают. И от сорока уколов отказались, вроде бы. Наверное, максимум вкололи бы какую-нибудь вакцину. Но не знаю, как тебя, но меня с детства пугали этими сорока уколами. Гадость... — Чан заглядывает ему в глаза и смешно кривится, из-за чего страх окончательно исчезает с лица Чонина, а по улице разносится звонкий и яркий смех.

      В чужой квартире Чонин уже по-хозяйски ориентируется: стягивает обувь и проходит в гостиную.

      — Ты же останешься, да? — тон Чана не терпит возражений. Да и Чонин не собирался даже пытаться: приключений на вечер ему хватило. — Снова на улицу я тебя, горе-чудо, не выпущу. Только с наступлением рассвета. Как всегда.

      Чонин тоже криво усмехается на это дурацкое напоминание об их первом встреченном рассвете, но согласно кивает, осматривая диван. В принципе удобно. На одну ночь сойдет.

      — Даже не смотри на него, Чонин. Спать ты будешь у меня в кровати. Я тебе постелю, сменную одежду и полотенце выдам. Можешь пока идти в ванну.

      Чан произносит это металлическим голосом и с абсолютно бесстрастным лицом. А Чонин всем телом краснеет. Он уверен, что даже пальцы ног зарумянились, когда он услышал это властное "спать у меня в кровати". Совершенно новая и непонятная реакция для него. Раньше он тоже спал с другими людьми в одной кровати: Джисон обожает обниматься и закидывать все конечности на него. Но почему-то именно от мысли о кровати Бана становится слишком не по себе. Сердце опять намекает на тахикардию в неполные двадцать два...

      — Чонин-и? — Чан смягчается, когда понимает, что Ян никуда не денется. — Ты чего? Всё в порядке? Не переживай, я на диване буду спать. Меня стесняться не надо.

      Стесняться? Чонин тут уже краснеет совсем не из-за стеснения, а потому что представил их в одной кровати. На двоих одно одеяло? Интересно, Чан тоже во сне воображает себя спрутом и душит в объятиях? Теперь мысли Яна крутятся вокруг того, что задохнуться в объятиях Чана неплохо — там тепло и пахнет сладкой вишней, а еще это в разы лучше, чем смерть от острых собачьих зубов.

      — Чонин? Держи. Ванная ты знаешь где. Можешь пользоваться всем, чем захочешь, — Кристофер впихивает в оцепеневшие руки парня полотенце и домашние штаны с белой футболкой. На ней задорно рисуются лимоны. Мило. — Давай, иди, горе-чудо.

      Чан проходит мимо и мягко шлепает Чонина, надеясь привести его в чувство, но, кажется, рука немного соскальзывает и вместо спины попадает по заднице. Но это оказывается очень действенным методом, потому что Чонин вздрагивает и подпрыгивает на месте, а затем зачем-то кланяется в благодарность и скрывается за дверью ванной комнаты. Весь красный. Лицо горит не меньше, чем место шлепка.

      С горем пополам Чонин откидывает странные и новые мысли куда подальше и фокусируется на реальности. В реальности он спасся от собак, переживает одну из самых странных ночей в своей жизни, собирается переночевать в квартире мало знакомого парня, который его постоянно спасает, а еще... Он не сообщил родителям, что не придет домой... Время уже совсем позднее, но после случая в баре родители очень за него беспокоятся. Поэтому он пишет им сообщение, что остается с ночевкой у Хана, и надеется, что уведомление их не разбудит — всё же уже за час ночи.

      После этого Чонин окончательно расслабляется, наслаждаясь чувством безопасности. И как эта квартира могла показаться неуютной? Тут очень хорошо. Чонин окидывает взглядом ванну и подвисает на своем отражении в зеркале: под глазами синяки, волосы слиплись из-за пота. Выглядит он как покойник, поэтому как можно быстрее залезает в душ под горячую воду, чтобы смыть с себя этот день.

      Мягкая вода хорошо расслабляет, но Чонин в нерешительности осматривается по сторонам. Чан, конечно, разрешил всем пользоваться, но как-то неловко, поэтому Чонин с осторожностью берет то одну баночку с уходовой косметикой, то другую. Нужно найти гель для душа и шампунь. В руки попадается тюбик, похожий на бальзам для волос. Чонин стряхивает набежавшие на глаза капли и вчитывается в этикетку. Как-то Джисон подсунул ему бальзам-тонер, из-за которого волосы стали блевотно-зеленого цвета. Так что Чонин всегда читает этикетки. Хотя сейчас он об этом жалеет, потому что на этикетке гордо выведено "Интимная гель-смазка "Сладкая клубника", с пантенолом". Чонин тут же ставит тюбик туда, откуда взял, и смущенно отворачивается от него, выхватывая первое попавшееся средство. Хорошо, что это оказывается гель для душа. Вишневый. И Чонина сносит волной аромата. Вот почему от Чана так вкусно пахнет вишней.

      Мысль о Чане оказывается не самой удачной, учитывая то, что Чонин в его квартире, в его ванной, моется его гелем для душа, а спину ему прожигает его смазка, упаковка которой очевидно полупустая. Но это же не его дело, правда? Хотя мысли о возможном использовании смазки лезут в голову, да так настойчиво, что не отбиться. Чан же говорил, что девушки у него нет. Тогда как он? Парень? Он сам? Один? Или это просто забытый в ванной тюбик? Концентрированный аромат вишни забивается в легкие вместе с горячими клубами пара, а цвет кожи Чонина приближается к цвету ягод на упаковке с гелем для душа. Внутри разливается обжигающая лава, приносящая с собой легкий зуд. Напряжение сквозит по всему телу, поэтому Чонин тянется руками вниз и резко обхватывает пальцами переключатель, чтобы сменить горячую воду на холодную. Ему надо остыть и забыть, что он видел в душе. Это личное, взрослое дело Чана, в которое приличный гость Ян Чонин лезть не собирается. Его отправили сюда мыться — он моется. И, кстати, уже закончил.

      Чонин быстро вытирается, переодевается в выданный комплект одежды и шлепает босиком по полу в сторону спальни, подвисая на том, как Чан заботливо и аккуратно разглаживает свежие простыни и взбивает подушки.

      — Спасибо, Чани-хен, — Ян мягко покашливает и так же мягко улыбается, ловя чужой взгляд. В свой ответный он старается вложить всю благодарность, от которой сердце разрывается. — Я не знаю, как бы справился без тебя.

      — Обращайся, горе-чудо, — Чан подходит и треплет его по мокрым после душа волосам. Улыбается, ощущая свой гель для душа на Яне. Пахнет очень хорошо. Как-то правильно. — Ложись спать давай. Приключений на сегодня достаточно.

      Чонин в принципе согласен, но Чан стоит так близко и руку из волос не убирает, мягко поглаживая пальцами кожу головы. Хочется прикрыть глаза и простоять так вечность. Уставший мозг уже забивает на обработку причинно-следственных связей и бесконечные вопросы "А почему тебе хочется?". Просто хочется. Но Чан отстраняется и обходит его, направляясь к двери.

      — А как же ты, хен? — Чонин избавляется от оцепенения и оборачивается, с беспокойством в глазах смотрит на застывшего в проходе Бана. — А где же ты будешь спать?

      — Обо мне не беспокойся, — Чан улыбается, но есть в этой улыбке что-то мимолетно-грустное, что Чонин не успевает поймать. — Я пока поработаю, а если спать захочется, то есть диван. Помнишь, я трудоголик?

      Действия Чана совершенно расходятся с его словами: он протяжно и широко зевает, очень заразительно, и трет глаза, под которыми залегли тяжелые черные круги. Вряд ли рабочий день у Бана был простым, да и вечер со всеми этими спасениями был не лучше. И он говорит, что не устал?

      — Чани-хен, ты же устал. Даже трудоголикам нужно спать. Зачем ты это всё делаешь? Для чего? Работа подождет до завтра, разве нет?

      — Видишь ли, я просто... Не могу иначе? Не могу остановиться? Ну да, наверное, — Чан усмехается, но нервно губу закусывает. Кажется, это не то, о чем он хочет говорить. — Я всегда засыпаю только под утро, потому что не могу остановиться в работе. Кажется, что я замру и всё исчезнет, а останутся только мои мысли, которые меня догонят. Они как те собаки — я боюсь, что они меня сожрут. Поэтому приходится ждать, пока и они успокоятся под утро, и только после этого идти спать. Вот так. Ха...

      Чан жмет плечами, но растерянно смотрит на Чонина. У Бана такой вид, будто он рассказал больше, чем рассчитывал сказать. Чонин только открывает рот, чтобы что-то ответить, хотя слова еще не успели подобраться...

      — Не бери в голову, чудо. Ложись спать, тебе ведь утром на работу, да? — вновь треплет по волосам и выключает свет. Перед закрытием двери Чан тихо бросает в темную комнату, посреди которой всё еще стоит Чонин, фразу, похожую на мираж. — Доброй ночи, уютное сердце.

      Чонин даже не уверен, послышалось ему это или нет, потому что усталость вдруг резко обрушивается на него, заставляя покачнуться в сторону кровати.

      — Доброй ночи, хен, — последнее, что Ян бормочет в чужие подушки. Тоже пахнут вишней.

      Чонин засыпает почти моментально. Чан чувствует это, потому что ни с чем нельзя спутать то ощущение, когда ты один остаешься бодрствовать во всем помещении. Хотя он уже и забыл, каково это, когда в квартире еще кто-то есть. А уж кого-то настолько нежного рядом давно не было. Это ощущение хрупкости забирается под кожу, вызывая знакомый зуд появившейся идеи, вдохновения. Чан трет глаза и достает из холодильника энергетик, открывает ноутбук и готовится работать. Сегодня не хочется работать со старыми проектами — хочется создать что-то новое, что уже скребется под коркой, требуя придать себе форму. Сегодня хочется создать мелодию, похожую на ночное летнее небо: с нотками грусти и трепета. Чан полностью погружается в работу. Ни одна мысль его в эту ночь не догоняет. Все они спокойно спят до самого утра, позволяя и Чану с рассветом провалиться в приятный и размеренный сон. Трек он, кстати, почти закончил.

***

      Знакомая мелодия вырывает Чонина из сна. Голова чугунная, а будильник все не замолкает. Чонин шикает на него и старается как можно скорее выключить. Ведь он всех разбудит. За секунду "всех" сменяется на "Чана", потому что Ян вспоминает, в чьей он квартире и в каких обстоятельствах. Но будильник не замолкает, а Чонин продолжает на него шипеть, наконец-то выключая навязчивое устройство.

      Сейчас чуть больше семи утра — в лавке нужно быть к восьми, поэтому Чонин выползает из нагретой постели и потягивается. Пропустить работу никак нельзя, потому что на сегодня были важные заказы: нужно отдать букет невесты и бутоньерки подружек, за которыми как раз подойдут к восьми утра, поэтому опаздывать нельзя. Ян всё еще сонно трет глаза и старается смахнуть непослушные пряди с лица. С трудом, но находит свою одежду и переодевается. Кровать он заправляет с той же аккуратностью, с какой Чан ее вчера расправлял и готовил для него. Так же аккуратно складывает поверх одеяла одолженную одежду. Хотя футболка ему очень понравилась и пахнет вкусно.

      Стрелка на часах неумолимо движется к восьми, поэтому у Чонина нет иного выхода, как уйти. Он осторожно выскальзывает из комнаты, тут же зависая опять. В маленькой гостиной на диване спит Чан. Даже здесь он серьезен: брови сведены и он хмурится, немного морщится от бьющего по лицу утреннего солнца. Но выглядит забавно и мило, потому Чонин хихикает, когда задергивает шторы. Старается как можно тише и очень радуется, что миссия увенчалась успехом.

      Одно ему не удается — сдержаться, когда рука тянется поправить сбившуюся черную прядь, которая очевидно щекочет Чана и мешает спокойно спать. Чонин аккуратно тонкими пальцами заправляет ее за ухо Бану, мягко проходясь по щеке. Легкая щетина колет пальцы, а само прикосновение остается на кончиках. Отпускать Чонину не хочется. К сожалению, делать нечего, поэтому он так же тихо обувается и прикрывает за собой входную дверь, выходя из подъезда в раннее свежее утро.

      Удивительный выдался вечер, удивительная ночь... Таких никогда в жизни Чонина не было, как и того тепла и невероятной нежности, что распространяются по всему телу, прямо как расползающиеся утренние лучи солнца. Вместе с этим днем в Чонине зарождается что-то новое и очень волнительное, что он сам еще плохо понимает, но улыбаться перестать не может.

      Уже в лавке он достает телефон и, отхлебывая горячий кофе, отправляет сообщение.

      Кому: Чани-хен

      Доброе утро, хен.

      Извини, что не попрощался: срочный заказ с утра, а ты сладко спал.

      Надеюсь, ты обогнал все мысли.

      Спасибо тебе за всё

      (o˘◡˘o)

      07:58

      А Чонин почти никогда не пишет со смайликами.