Январь. 1 год от начала манги

После того, как завершилась неудачная миссия в Страну Волн, Якуши не покидало беспокойство. И оно передавалось девочке, и, если с остальными друзьями и знакомыми Хьюги было все относительно неплохо, то Ханаби совсем ничего не знала ни о своей сестре, ни о Конохомару, а потому о них волновалась. К Конохомару пробраться было проще: они с тренером работали на площадке, и мальчик не всегда был взаперти. Ханаби чувствовала, что хочет непременно увидеть старого друга. Она решила написать другу коротенькую записку, которую не поймет чужой человек, но для Сарутоби все будет ясно. Хьюга написала: «В шесть часов, после работы. На нашем месте». Теперь оставалось это послание передать. А это было делом рискованным: Эбису, который, скорее всего, ее помнил, неотлучно был рядом с Конохомару, и увидь он ее, да еще и с фривольной запиской, неизвестно, что он стал бы делать. Хотя известно. Он не встал бы на ее сторону, несмотря на старое знакомство, которое он, скорее всего, пожелал бы забыть. Поэтому теперь Ханаби ждала вдалеке, бьякуганом высматривая друга из укрытия, чтобы улучить момент. Хьюга куталась в белую форму, и ей не очень нравилось просто издалека смотреть на катоны в небе над тренировочной площадкой и ничего не делать, потому что в движении можно было хотя бы согреться. Хьюге от вида катона будто бы сделалось чуть теплее, если б она не стояла так далеко. А еще ей это напомнило фейерверки, которые запускают в летние праздники. Тогда самое лучшее – дождаться сумерек, забраться на холм повыше и разглядывать разноцветные огни, пылавшие в небе по ту сторону реки. Ханаби вспомнила, как в пору, когда она была ребенком, а на дворе стоял июль, можно было, едва накинув на себя что-нибудь легкое, чтобы не простыть по вечерней прохладе, убежать из квартала на коноховский праздник смотреть огни. И смотреть, смотреть и не чувствовать, как летит время, и что пора возвращаться, пока тебя всерьез не начали искать. Хьюга решила, что, если все будет хорошо, или хотя бы так же, как сейчас, то она обязательно следующим летом пойдет смотреть фейерверки. С Конохомару, конечно. И, наверное, с ее везением, снова придется уходить тайно. Но только уже от Кабуто. Хотя еще ничего не было ясно, и потому можно было просто помечтать. Огонь Конохомару даже издали немного пугал, но она гнала от себя дурные мысли: огонь не принадлежит исключительно Учихам, ведь почти все шиноби, способные к стихийным техникам в стране Огня первым из элементов осваивают именно пламя. А что-то другое – редкость. Или даже гениальность. Тут Ханаби пришел на память Третий хокаге, которого прозвали «профессором ниндзюцу» именно за то, что он освоил техники всех четырех стихий.

«А что если судьба Конохомару – подобно его дедушке овладеть всеми стихиями? – Спросила она сама у себя. – Непременно овладеет. – Тут же подумала Хьюга. – Только вырасти осталось».

А огненное представление, действительно, было похоже на фейерверк. Девочка улыбнулась игре слов и все никак не могла отойти от приятных воспоминаний.

Момент, чтобы передать записку, вскоре представился. Эбису, очевидно утомившись сам и видя усталость ученика, объявил перерыв и отлучился. Конохомару в это время приходил в себя после изматывающих упражнений. Внезапно он почувствовал знакомую чакру, не поверил, пока не увидел перед собой девчонку с белыми глазами, островатыми чертами лица и тонкими каштановыми волосами.

– Хана… – Не договорил он, Хьюга закрыла ему рот ладонью, а сама второй рукой положила записку в карман юноши, а затем мгновенно, что есть силы, пустилась в бег на шуншине.

«Что это было?» – Только и успел подумать Конохомару, затем достал записку. Улыбнулся. Значит, она ждала, когда Эбису уйдет, чтоб позвать на свидание… По записке заплясали языки пламени – он сжег ее – остался только пепел в ладони. И это было как раз вовремя – появился Эбису.

– Отдохнул? Набрался сил? – Спросил сенсей.

– Да, учитель. – Ответил Конохомару.

– «Да, учитель». Как скучно. – Сказал он. – А сам замечательно провел время, не так ли? В обществе, судя по духовной энергии… молодой девицы. След чакры тонкий, едва уловимый… Она явно не хотела меня встретить, торопилась. Но для джонина и этого достаточно. А вы даже и не поговорили толком. Она так хотела тебя просто увидеть?

– Не было здесь никакой девицы. – Откликнулся Конохомару.

– Я не скажу дяде Асуме. – Обнадеживающим тоном произнес Эбису. – Я ведь при тебе с детства, тебя наперед знаю, почти десять лет воспитываю. Был тебе вместо гувернера. Зачем мне тебя выдавать?

Конохомару испытующе посмотрел на преподавателя, пытаясь понять, говорит ли он правду.

– Она волновалась за меня. Ведь в Деревне такое началось. Посмотрели друг на друга и все. – Сказал он.

– И все? – Будто эхо повторил Эбису, и, иронически улыбнувшись, задумался о чем-то своем. – Она хорошенькая?

– Ну-у-у… – Протянул Конохомару и задумался. Честным был бы ответ: «Была когда-то». Он представил себе Ханаби, какая она стала теперь, вспомнил ее белесые, будто больные глаза на бледном лице, а затем то, как гибким движением руки расплетала она тонкие косы, когда в первый раз позвала его к себе, в «новый дом»…

«Да разве в этом дело?! – Поймал себя на мысли Конохомару. – Неужели это так важно? Важно, что они – старые друзья, и им друг с другом интересно».

– Мне нравится. – Сказал он, наконец, хотя понял, что Эбису давно сделал свои выводы, и ответ, в общем-то, не требовался.

Учитель показал Конохомару сложенную печать и тем самым давал понять, что настало время вернуться к занятиям.

– Это – огненная печать. Вы меня ей учили, когда мы с вами мой первый катон тренировали. – Сказал Конохомару.

«Верно». – Ответил тренер. – Если выполнить эту печать одной рукой, как бы сложив половину, то это поможет скрыть чакру.

– А что, если эта техника… не всем подходит? – Спросил младший Сарутоби. – Если человек не владеет стихийными техниками? Ну, от слова совсем. – Конохомару понял, что Эбису пытается научить его скрывать от посторонних глаз свои любовные приключения.

– Неродовитая. – Сделал вывод Эбису. – Иначе б не испугалась прийти в дом в открытую. Ее бы приняли. И даже были бы рады. Дядя-то ваш только и думает, как бы вашу судьбу устроить. Вашего достопочтенного дедушку называли «профессором ниндзюцу» за то, что он мог использовать все стихийные техники, причем одновременно, расходуя всего лишь одну четвертую своей силы. А она мало того, что неродовитая, так еще и инвалид. Трогательно. Однако она быстрая. Сбежала до того, как я вернулся. Шуншин хорош. Хотя за что-то ее должны были принять в Академию. Вот хотя бы и за скорость. Знаете, ваш покойный дедушка…

– Мне надоело слушать о моем деде и о том, что я не такой… – Прервал его ученик.

– А вот вы послушайте. – Настаивал учитель. – Здесь-то вы, пожалуй, как раз такой. Дедушка ваш, кроме того, что он был профессор ниндзюцу, был большой ходок. И в выборе девиц далеко не всегда руководствовался родовитостью, а все-таки выбирал себе очередную девушку по сердечной склонности. В этом вы в него. И раз мало кто осуждал Третьего за то, что он засматривался на девушек, которых многие бы сочли несоответствующими его положению, то и я вас не осуждаю. Только смотрите, чтобы ваша новая дружба дурно не закончилась. Для вас обоих. Вы, понимаете, что, в общем-то, легко отделаетесь, а последствия для нее могут быть весьма плачевными? – Предупредил Эбису.

– Она не очередная. – Возразил Сарутоби Младший.

– Ну, в силу вашей юности она, может быть, даже первая, и вы думаете, что и последняя. Ах, Сарутоби-сама всегда так говаривал. – Иронически заметил учитель. – А через пару месяцев у него появлялась новая «последняя». Но вернемся к уроку. Половинную печать «тигр» сложит даже она. Всем доступны ручные знаки. Поэтому, чтобы вас не обнаружили, я хочу вам помочь. А заодно буду иногда обращать внимание на хорошеньких молодых бегуний. Может, и вашу среди них увижу. – Сказал Эбису. – Так вот, если сложить печать в половину знака «тигр», вы почувствуете, как чакра ваша угасает. Возможно, вы ощутите некоторую слабость, не сможете использовать ниндзюцу и гендзюцу, основанные на чакре, но сенсорам вас куда тяжелее будет вычислить, а доносчики, работающие на вашего досточтимого дядюшку, в основном именно так привыкли находить свою цель. Если человек на время сделает вид, что потеряла духовную силу, им будет довольно неприятно. Чтобы прийти в прежнее состояние, примените печать «кай». Вы ее уже знаете. Половинный «тигр» похож на печать концентрации, он служит началом многих техник, либо, наоборот, успокаивает чакросистему, в зависимости оттого, в каком состоянии пользователь…

***

Ханаби ждала Конохомару в условленном месте, там, где когда-то они немного смогли побыть наедине после своего странного первого чаепития. Она боялась, что по каким-то своим причинам Конохомару прийти не сможет или вообще того, что Эбису раскрыл их, и теперь ее друг вынужден объясняться, а записка и правда попала не в те руки. Но вот она почувствовала приближающиеся шаги. Хьюга не знала, кто это: Конохомару, Эбису или кто-нибудь еще? Ханаби увидела знакомые черты молодого юноши. Она выбежала навстречу, обняла, повиснув у него на шее.

– Как же давно я тебя не видала! – На этот раз она радовалась встрече с другом, а в прошлый раз боялась показывать эмоции, осторожничала. – Мы же так и не поговорили по душам, как экзамен сдали.

– Много времени с тех пор утекло. – Сказал Конохомару.

– Ты как? – Спросила она. – Все мои близкие из-за этого случая с Наруто либо как-то пострадали, либо от переживания места себе не находят. Все волнуются, и я тоже. А еще я думаю, это из-за его слов про «стать хокаге». Все, кто рьяно добиваются этой должности, так заканчивают: Наруто сгинул, родители его молодыми умерли, Наваки, брат Пятой, маленьким погиб, даже Орочимару этот, который незаконные опыты проводил, тоже высшей власти жаждал. Он тоже в могиле. И дедушка твой. Видишь, сколько людей эта должность забрала… Я просто вспомнила, что ты мне говорил про то, что вернешь роду Сарутоби власть… Я, если честно, после трагедии с Наруто сильно за тебя испугалась, потому что он хотел стать «главным в Деревне», а мне подруга рассказала, чем его первая же миссия кончилась. Говорила, что если б не хвастовство про титул хокаге, то так его бы не мучили… – Сказала Хьюга.

– Не переживай ты так. – Ответил юноша. – На миссию меня вряд ли отправят. Тем более, опасную. Тем более, сейчас. – Ханаби хорошо знала Конохомару, и понимала, что сейчас в душе он храбрится, не хочет показаться суеверным и боязливым мальчиком, которого страшные совпадения заставили отказаться от цели. Но она понимала, что судьба кандидатов на пост хокаге его волнует, заставляя переживать, хоть он в этом и не признается.

– Ты-то как живешь? – Сменил тему Конохомару.

Хьюга задумалась. Пересказывать другу все проблемы как-то не хотелось. Тем более что он их и так примерно знает, и они все те же. Он из-за них над ней не смеется, не издевается, наоборот, помочь хочет, но пока помочь ничем не может. Хотя участвует в ее судьбе, и он – единственный ребенок, кроме Сакуры, кто с ней дружит, причем давно дружит, теперь напоминая ей о счастливой жизни, являясь той нитью, которая связывает ее с прошлым. А значит, когда услышит правду, ему просто будет плохо. Но врать, что все нормально, не хотелось тоже. Да и Конохомару не дурак. Он ее знает слишком хорошо. И притворяться она с ним не станет.

– Я по-прежнему. Ничего нового. – На выдохе сказала она. – Я теперь генин на медицинском отделении. Учусь. Думала, генинами станем, чаще видеться будем, а где тут…

– А опекун… Ну, который официальный… – Уточнил Конохомару. – Не мучает тебя?

– Он был на выпуске. Такое чувство, что он со мной играет… как с добычей. Мне кажется, он меня в живых оставил только, чтоб ему интересно было. То есть захочет – убьет в любой момент, и то, что он тогда «пощадил» ничего не значит. Но ему нравится смотреть, как цепляются за жизнь, как пытаются ее наладить. Знаешь, есть такая жестокая игра у маленьких детей. Увидят паутину – и рвут, а потом смысл в том, чтобы дождаться того момента, когда выползет паук и начнет ее чинить, ткать заново. Но это не вся игра. Назавтра повторяют, и так пока не надоест. И вот я – такой паук, вроде немного получается соткать жизнь заново, потом он приходит, снова ее рвет. И так, пока ему не надоест, или у меня упорство не кончится. – Она увидела, как лицо Конохомару нахмурилось, он смотрел в землю, будто что-то обдумывал.

– Ты его просто боишься! – Сказал он.

– Хорошо. Боюсь. – Сказала она. – Я уже с ним общалась. Одного разговора хватило.

– Крепко же ты его боишься. – Только и сказал Конохомару. – Тогда все понятно.

– Про него и мой учитель кое-что рассказал… – Начала говорить Хьюга.

– Кстати, об учителе, – перебил Конохомару, – Эбису-сан, похоже, знает. – Ханаби испуганно посмотрела на него. – Он знает, что у меня подруга. Кто она – я не говорил, а он может и не догадаться.

– Так уж и не догадается? – С грустной иронией произнесла девчонка. – Если мою чакру почувствовал – пиши пропало. Меня-то он знает.

– Ну, он о тебе не говорил. Зато почему-то рассказывал мне про деда, что мол, у того было много женщин. И поэтому он меня судить не станет, если я тоже окажусь влюбчивый. – Ответил Конохомару.

– А ты? – Взволнованно спросила она.

– Сказал, что я – это я, а не дедушка. – Ответил ее друг. – Но, видно, он решил меня покрывать: Эбису-сан показал мне технику, которая скрывает чакру. Тренировал меня быть незаметным.

– Думаешь, он на нашей стороне? – С сомнением сказала Ханаби.

– Просто меня сильно любит. Он же мне вместо гувернера был, помнишь? – Сказал Конохомару.

– Ханаби это знала. – Эбису-сан не хочет, чтобы дядя Асума устроил скандал из-за моей первой любви. – Ханаби замерла, замолчала, пытаясь переварить услышанное и осознать, что ей только что косвенным образом признались в любви.

– Из-за моей первой любви… – Приглушенно, будто эхо, повторила она. – Раскрасневшиеся щеки побледнели, она ничего больше не говорила, только посмотрела на Конохомару большими белесыми глазами.

– Бьякуган у тебя. Сейчас у тебя около глаз вены вспухли. – Произнес Конохомару.

Та закивала головой, а сама, кроме звона в ушах слышала только то, как бешено колотится в груди сердце.

– Эбису сказал, что мне ничего не будет, а «твоей подруге» – очень плохо. Мне кажется, он все-таки догадывается… – Предположил юноша. – Просто нас, дураков, жалеет.

Она помолчала с минуту, а затем, придя в себя и немного успокоившись, ответила:

– Если сбудется то, что Эбису-сан обещал «твоей подруге», то я прикинусь, сделаю вид, что у меня до сих пор травма тяжелая. И мне не до юношей. Как тогда с фанклубом. – Произнесла она сбивчивым голосом.

– Дядя Асума умнее фанклуба. – Заметил Конохомару.

– Ну, а я постараюсь. – Ответила Хьюга. – Хорошо ли будет, если нас разлучат? Нет. Значит, сыграю болезную. Много выдумывать не придется. Дядя твой меня не видел давно, не знает, какая я и что со мной. Этим можно воспользоваться.

– А еще нам нужно эту технику выучить. Эбису-сан показывал. – Конохомару сложил половинную печать тигра.

***

Ханаби вспомнила, как Кабуто практиковал ее в противостоянии иллюзиям.

– Возможны ситуации, – говорил он, – когда бороться с иллюзиями с помощью бьякугана невозможно: например, иллюзионист очень быстрый и успел внезапно погрузить тебя в гендзюцу. Ты должна использовать печать снятия гендзюцу, а ты ее не знаешь. Ее в Академии не проходят, особенно в том эрзац-курсе, который разрешили освоить тебе. Так, что этой печати обычно учат преподаватели. Ну, а тебя – я.

«Это очень поможет… – Сказала тогда она. А потом подумала и добавила, – для самообороны».

– Печать «кай» отменяет активированную технику. Скажем, бьякуган. – Сказал Кабуто, а Ханаби поняла намек и активировала «белый глаз», но затем сложила руками знак «кай» и почувствовала сконцентрированную в ладонях чакру.

– Кай! – Сказала она, и напряжение вдруг сгасло, а бьякуган исчез.

– Видишь, ты отменила собственный бьякуган. Это – техника отмены, но ее используют, в основном, чтобы развеять гендзюцу. – Сказал Якуши, а Хьюга при слове «гендзюцу» вспомнила об Итачи, но решила, что техники такого чудовища этой печатью не остановить.

– Итачи говорил, что я – образец В, что на мне он не испытывал иллюзий, и ему интересно, что со мной будет. – Вдруг вспомнила Ханаби.

Кабуто нахмурился.

– Придется нарушить планы его светлости. – Сказал он. – Ему интересно, что с тобой будет, а мне важно, чтоб с тобой ничего не было.

***

Теперь же Хьюга повторила знак вслед за Конохомару и почувствовала легкую слабость, а чакры будто бы стало меньше. Она мысленно поблагодарила Якуши за уроки печатей.

– Здорово. А вернуться в прежнее состояние через «кай»? – Спросила девочка. Конохомару кивнул.

– Хорошо бы хоть иногда сюда приходить и учиться. Мы вдвоем быстрее во всем разберемся. – Предложила Ханаби. – Ну, как в детстве. – С легкой грустью добавила она.

–Давай. – Согласился Конохомару. – Эбису-сан говорит, что сейчас время тревожное, значит, прохлаждаться нельзя, хоть официальных занятий временно нет. Это хорошо, что у меня свой тренер, – произнес Сарутоби и задумался о том, что с Ханаби-то больше никто не занимается.

«А она хочет учиться, даже когда никто не требует, не стоит над душой», – подумал Конохомару, вспомнив слова дяди Асумы о том, что он своими успехами должен прославить клан.

– А ты сможешь тогда завтра в это же время прийти сюда? Еще раз увидимся, устроим полноценную тренировку. – Попросила она. – Я после шести свободна. А Якуши-сан еще работает в лаборатории. Меня не ждет. У меня тогда личное время. – Она задумалась, помолчала, а потом добавила, – что-нибудь такое потренируем, чем можно безопасно заниматься самим. – Ей пришла на ум недавняя жуткая история, когда в ожоговое отделение привезли генина, который один без взрослых практиковал райтон.

– У тебя дома есть кровь для призывов? – Спросил Конохомару.

– Она запечатанная в свитках. У Якуши-сана была. – Ответила Ханаби.

– Хочешь поработать со свитками? – Догадалась она.

– Увидишь…

***

Они согласились идти и назначили встречу на следующий день. Для тренировки нужно было снаряжение, поэтому Ханаби несла с собой запечатанную в свитках прочакренную кровь и два синая. Когда она пришла в условленное место, то увидела Конохомару, у которого в руках была книга по фуиндзюцу особые чернила и тушь, а также чистые свитки из бумаги васи. [1]

Идею порисовать Ханаби восприняла двояко. Сначала было больно. Больно возвращаться в тот мир, которого уже нет. А каллиграфия навевала воспоминания. И она вспоминала о том, как ее учил этому искусству Масуда-сенсей, образ которого проплыл в ее сознании как живой, а затем про то, как она пару раз сбегала с его занятий, потому что где-то случалось что-то интересное. Попробовала бы она теперь сбежать от Кабуто-сана. Затем мысли ее перекинулись на Кабуто, она вспомнила свой единственный побег из его дома, ей стало обидно и совестно.

Сарутоби развернул свиток и начертил иероглиф «рассекать». Перед Ханаби лежал такой же чистый лист. Она неловко, будто стесняясь друга, взялась за тушь, как вдруг на нее нахлынули воспоминания об уроках чистописания в детстве. Затем почувствовала злость на саму себя: не должно же было все так легко забыться! Ханаби боялась, но руки помнили шрифт. Она знала, что они тренируют. И ее учили этому дзюцу в детстве. Есть такая техника, когда особой тушью чертишь иероглиф, и с помощью капли крови активируешь свиток, на котором этот кандзи написан. Это было просто средство экономить чакру для таких, как она, поданное в виде изящного искусства так, чтобы она училась и не слишком переживала о том, что других детей учат иначе.

Она попыталась сосредоточиться на кандзи, нарисовать его в другом стиле, но затем мысли унесли ее совсем далеко, в детство, когда мать показывала ей хирагану, а все были живы.

Да, невеселая выходила тренировка с Конохомару-куном. Он-то старался как лучше, до сих пор помнит, что ей нравилось в прошлом, и то, что она уже полгода не могла практиковаться в каллиграфии, но сейчас у нее эти занятия вызывают сейчас новые чувства, о которых она когда-то и подумать не могла. А еще Конохомару общался с ней, как с обычной девчонкой, с которой у него общее увлечение, а не как с предательницей, которой интересоваться чем-то возвышенным больше не положено. И пытается ее успокоить тем, что, несмотря на то, что у нее многое в жизни поменялось, в их дружбе все осталось по-прежнему. А это ценно. Ханаби решила не отдавать своей памяти о рисовании палачам. Ее столько воспитывали, учили в клане, а она сделает вид, что забыла искусство? Да никогда.

Ханаби вспоминала, что те каллиграфические техники, которые она осваивала, не давали серьезного преимущества в бою, и вообще ее боевым дзюцу было карате, которым занимался с ней другой тренер. Чистописание больше развивало «эстетическое чувство», помогало улучшать контроль чакры и позволяло не тратить духовную силу, которой у Хьюг и так мало, на техники ранга C или D.

А еще Ханаби вспомнила, что у нее было много учителей и по каллиграфии, и по карате, и по сенсорному искусству, а она этого не ценила, относилась как к само собой разумеющемуся, потому что была в то время совсем маленькой. Она вдруг оставила тушь.

– Конохомару-кун, я дурочкой тогда была. Не понимала, сколько сил тратилось на мое образование. – Сказала она.

– А теперь никто не занимается, да? – Продолжил за нее мысль Конохомару.

– Что ты, что ты, занимается. – Успокаивала друга Ханаби. – Я бы пропала, если б мною совсем не занимались. Просто я для Кабуто – обуза. У него работа да еще и я. Но он очень старается. – Она замолчала, углубившись в работу. Хьюга пробовала их начертить на бумаге, затем на свитке. Только теперь уже более уверенно. Это были ученические техники: одни немного увеличивали скорость и силу удара за счет печати, когда она капала кровью на свиток, проверяя, смогла ли активировать дзюцу, другие символы были предназначены, чтобы высвобождать лезвия из чакры. А еще она знала, что, если на свитке в орнаменте написать символ огня, встречающийся в ее имени, то при активации эффект будет, как от бумажной бомбы.

«Наверное, так взрывные печати и делают», – подумала она.

Против серьезного врага все это не годилось, но чтобы впечатлить одного или нескольких генинов, этого могло хватить. Или провести отвлекающий маневр… На свитках Конохомару тоже появлялись знаки, писаные несколькими разными кандзи, связанными с огнем. Понятно, что именно на такие «обязывающие символы» напирали его преподаватели. А еще Ханаби заметила, что среди тех кандзи, которые она могла использовать, не было ни одного стихийного. Она даже в каллиграфии не может избавиться от этой своей особенности. А воспитатели не заостряли ее внимания на этом, стараясь обучить ее тому, что она может овладеть, например, дзюцу, основанным на чистой чакре, поэтому сначала на обычной бумаге, а потом и на свитках появились кандзи «резать» или «рана», которым ее учили вместо стихийных техник.

Ханаби вспомнила, как однажды на морском берегу писала стихотворения на память, чтобы не забыть, это было еще летом. Интересно, сколько стихов она вспомнит теперь. Наверно, сильно меньше. – Она задумалась до того, что поставила кляксу. Хорошо, что на тренировочной бумаге.

– О чем замечталась? – Спросил оторвавшийся от работы Конохомару.

– Так. Вспомнился один случай, который был летом. – Ответила она.

Сначала ей было не до эстетики, она даже злилась на себя за красивый почерк, считая, что он заостряет внимание других людей на ее благородном происхождении, и от этого ее станут ненавидеть сильнее. Это было еще тогда, когда она прятала глаза, когда срезала гербы. Потом… она запамятовала: может, ей объяснил Кабуто или она сама смирилась, приняла то, что все и так знают, кто она, даже без почерка и с надвинутым на глаза капюшоном. Она плохо помнила первые месяцы, только знала, что было больно, что она просыпалась от ночных кошмаров, что всего боялась. И ходила с Якуши почти за руку, как приклеенная. Помнила, начала учиться медицине, как портила укрепляющие снадобья и притирания для ран, потому что еще не умела их правильно готовить.

А затем она поняла, что все знают, что она Хьюга и что будут бить не гербам на куртке, а по морде… белоглазой. Хотя гербы она срезала правильно: нечего травить всякую сволочь. Куртку только жаль, что испортила. И зашила криво… Просто в больнице люди занимались своим делом, и поменьше приглядывались к цвету глаз. Особенно, если она старалась выполнять свою работу и делала, что скажут. К ней понемногу привыкали… Хотя и в больнице однажды произошла стыдная история, чуть не стоившая ей жизни. А потом был «урок словесности». Когда они с Кабуто уехали на первую миссию, и где ей поначалу было хорошо…

– Я хочу с тобой на морской берег. – Вдруг сказала она. Конохомару обеспокоенно посмотрел на нее: не бредит ли. Хьюга будто поняла его вопрос. – Весной или летом. Когда потеплеет. – Произнесла она. – Я должна тебе кое-что показать. Это очень красиво.

Она выводила иероглиф «узы» и думала не то о технике паралича, которую волевой шиноби может снять, ранив себя, или применив печать «кай», не то о…

После урока словесности ей снова стало не до прекрасного. Ее ранило, потом ее долго лечили, и она узнала что миссии – это очень опасно на практике, затем была школа и генинский экзамен.

А потом … ей стало стыдно вспоминать. Каллиграфия и свитки не вошли в круг интересов Ханаби после трагедии не только из-за невозможности заниматься. Это искусство почти не прибавляло ей сил, поэтому девочка, тогда помешавшаяся на славе и быстрой карьере молодого Какаши, а сама чувствовавшая себя калекой, которую только за красивые глаза в Академию взяли, отодвинула чистописание на задний план. А она пошла за советом к Хатаке и чуть не отправилась на тот свет.

Она остановилась, перевела дыхание, справившись с собой. Ханаби почему-то решила, что так и должно быть, что нужно иметь смелость помнить то, что в той жизни было хорошего. Например, искусство. Ей даже нравилось. Это помнил и Конохомару, поэтому принес наборы для чистописания и прочакренные свитки. Она выводила кандзи как можно старательнее. Хьюге не хотелось, чтобы выяснилось, что за год она потеряла навык, но ей подумалось, что стало хуже. Конохомару, видя ее работу, довольно кивнул. Видимо, его эстетическое чувство рисунок не оскорблял. Она попробовала еще раз, а потом снова, пробуя вспомнить разные стили написания кандзи, меняя перья для письма. Получалось то более четко, то, наоборот, расплывчато. Ее учителя в свое время ценили естественность в нарисованном знаке и даже основывали на этом философское учение. Воспоминания о прежней учебе были болезненны, но Хьюга решила не сдаваться: если бегать от болезненных воспоминаний, то ей тогда вообще ничем заниматься нельзя: ни рисованием, ни карате, которое не свое, а фамильное, и даже учебники по рентгенологии читать незачем, ведь бьякуган-то у нее от предков. А, значит, придется не бояться вспоминать. Она совсем увлеклась и по-ученически невежливо забыла про Конохомару. А он оставил свой рисунок и смотрел девочке через плечо. Она вдруг повернула голову так, что оказалась совсем близко к его лицу, отпрянула от неожиданности, а затем спросила, посмотрев сначала на Сарутоби, а потом на рисунок:

– Ты только честно скажи, сейчас сильно хуже выходит?

– Ты просто долго была без практики. – Ответил Сарутоби. – Но почерк-то твой, тот самый, я из сотни узнаю. Это я еще в школе приметил, когда ты у меня конспекты просила.

– То, что ты сейчас со мной делаешь, это арт-терапия, да? – Произнесла Ханаби. – Мне как будто легче…

Хьюга чувствовала, что для Конохомару их тренировка была легкой разминкой, которую он, возможно, каждый день выполняет с учителем, и вообще эта практика была устроена только для нее. Она с трудом вспоминала шрифты, курсивы, прописывала кандзи на обычной бумаге целыми предложениями, хотя память постепенно возвращалась. Для нее было важно все: ей просто нравилось, что она снова пишет несколькими шрифтами, и даже не для техники, а просто первые слова, что придут в голову, выполняя ученическое упражнение на черновой бумаге. Каллиграфия связывала ее с прошлым, из которого она была насильно вырвана, и о котором сначала попыталась забыть. Теперь ей было за это стыдно. Когда она начала писать, то вдруг подумала, что она может что-то спасти из той, старой жизни. Впервые, с того самого раза, когда она писала стихи на речном песке, она ощутила себя победительницей. А Конохомару, который не бросил ее в тяжелый момент, и сам стал тем связующим звеном между ее настоящим и ее прошлым. Он-то ее не забыл, не отказался, помнит. А это она всего боится и мимикрирует. И хотя ее прошлое и сгорело в пламени Аматерасу, но, может быть, ей удастся забрать с собой в будущее свои способности и так спасти память о Хьюга. Пусть попробуют у нее их отнять! Особенно, если о своих занятиях с Конохомару никому, кроме Якуши, не говорить. К середине импровизированного урока Конохомару заметил перемену в настроении девочки: в глазах ее засветился былой азартный огонек, которого Конохомару не видал у нее последние полгода.

– Ханаби, возьми кисть в левую руку, [2] – сказал он подбадривающим тоном.

Она улыбнулась.

– Значит, ты еще помнишь? Это мне тогда учитель сказал, когда мы вместе занимались.

–У тебя получалось слишком точно и выверено. А надо было…

– Естественно… – Закончила она за него, вспомнив, как учитель ругал ее за слишком точный, но будто не живой рисунок. Вдоволь нарисовавшись, ребята и не заметили, как быстро течет время.

– Мне возвращаться пора, – сказала Ханаби. – Да и Кабуто-сан уже ждет, наверное. – Они засобирались. Большая часть набросков Ханаби было черновиками, написанными на обычной бумаге, на которых девочка «расписывала руку», но было и несколько успешно нарисованных свитков.

– Возьми, – Ханаби протянула руку, отдавая готовые работы. – Она подумала, что, если Конохомару достал все принадлежности для этого странного урока, то и удачно вышедшие свитки должны принадлежать ему. Так будет честно. Тот подумал и взял один свиток. Скорее, на память. У него после той тренировки осталось куда больше успешных работ, потому что он не тратил время на черновики, чтобы вспоминать шрифт.

А взамен Конохомару протянул ей набор для каллиграфии. Она сначала не поняла.

– Это же твой. – Воскликнула Хьюга.

– Бери. Как ты дома без него будешь тренироваться? – Она перевела взгляд на Конохомару. Набор надо было брать. Ей больше никто его не подарит, никто не поможет, и вообще всем наплевать на ее «творческие способности». Просто ей было странно так запросто держать в руках почти половину своей зарплаты.

– Стесняешься? – Спросил Конохомару, увидев ее замешательство. – Но это же для работы.

«А и вправду, чего она стесняется? – Подумала Ханаби. – По такой логике и домой не надо возвращаться, потому что за дом платит Якуши, и после того, как она у него поселилась, стоимость аренды для него удвоилась, и есть ей тоже ничего нельзя, потому что ест она за чужой счет, и книг по медицине, которые дает Кабуто, тоже читать не стоит, и форму надо вернуть, потому что казенная. А гордо шагать в штопанной нижней рубашке и сдохнуть не то от голода, не то от пневмонии. Просто так получилось, что ее содержат и кормят чужие люди, а она сама пока не может без их помощи жить и учиться».

Ханаби подумала, что, если она принимает помощь от Кабуто или Мисуми, тогда зачем отвергать поддержку от Конохомару-куна? За то, что он к ней добр? Людей, проявляющих участие к ее судьбе, и так мало. Потому Хьюге не хотелось быть неблагодарной за такой урок-воспоминание, когда для нее внезапно ожило ее умершее увлечение, поэтому, хотя она и знала, что это ей не с кем тренироваться, а у Конохомару есть Эбису-сан и уж Сарутоби-то выучат и без нее, Хьюга предложила:

– Спасибо. Большое. Правда… я даже не знаю, как тебя отблагодарить… Слушай, если я чем-то могу помочь, ты мне скажи. Если нужно в рукопашном бою попрактиковаться или приготовить снадобье заживляющее…

***

Скрыть свое отсутствие не получилось. Домой уже пришел Кабуто. Ждал ее.

– Чего такая веселая? – Встретил он вопросом девочку.

– Мы с Конохомару сегодня в первый раз спокойно погуляли. Ну, как друзья. И еще вот… – Она положила на койку свитки и черновую бумагу и принялась их разбирать. – Немного поупражнялись в каллиграфических дзюцу. Как бывало раньше…

– Покажи. – Сказал Якуши спокойным тоном.

«Ну, все, сейчас накроется твое рисование, – подумала Ханаби. – Скажет, что не нужна мне эта дворянская дурь, а лучше б я эти пару часов на анатомию потратила. Может, даже с Конохомару запретит видеться. Скажет, что плохо влияет».

Кабуто рассматривал иероглиф, очки поблескивали на свету. – Она дала ему черновую работу, выполненную на обычной бумаге.

– Чего не говорила, что хорошо рисуешь? – Спросил он.

– Я боялась. Первые месяцы всего боялась. И боялась, что за каллиграфический почерк еще сильнее ненавидеть станут. Я голову поднять боялась, капюшон на глаза натягивала. И вообще не знала, как ты отнесешься, не всем бы такое понравилось. А потом миссии. А потом начальная школа экстерном. Не до рисования. А еще я знаю, что каллиграфические дзюцу – дорогое удовольствие. А мы иногда рис у соседей взаймы брали. Какая после этого каллиграфия… – Ответила она. – Поэтому о рисовании молчала.

Видела Ханаби в доме Кабуто много разных разностей: учебники, анатомические атласы, лекарства и компоненты к ним в аптечке, даже свитки васи можно было найти, старые, явно когда-то купленные, а потом забытые.

«А, может, и не купленные. – Подумала Ханаби. – Может, он их в бою взял. Убил кого-то и мертвого ограбил. Денег-то у него не было. А еще он не художник, поэтому самому ему свитки были не нужны, и вот теперь они валяются без дела».

А вот «трех сокровищ писца» [3] в доме Кабуто было не найти. Максимум – авторучка, которую ей выдали, когда было решено, что она будет учиться. Однажды Ханаби сделала ей пару набросков, чтоб понять, что она не разучилась рисовать. Просить у Кабуто тушь и прочакренные чернила дорогущие, и свитки… когда он взял ее из милости, спас от лютой судьбы в Корне, а из-за возросших расходов рис приходилось у соседей занимать… Слишком быстро она поняла, что каллиграфия не для нее. Поэтому за всеми изменениями в жизни она то забывала об этом искусстве, то вовсе не могла рисовать.

– А результаты есть? Или только черновые? – Спросил Якуши. Пришлось показать и свитки с кадзи, которые можно было активировать кровью. – Хорошая работа. – Сказал он.

– Ты не против, если я иногда буду рисовать… с Конохомару? – Сказала Ханаби.

Якуши нахмурился: в принципе запрещать что-то было уже поздно, раз он сам ей подарил месяц назад танто. А тут увлечение, похоже, более миролюбивое. Да и девчонка радостная. Еще и общаться заново учится. Пожалуй, в этом ее хобби больше плюсов. Не хотелось Якуши ломать об колено выбравшую себе увлечение воспитанницу.

– Кабуто-сан, эти свитки, они помогают в бою. Но техника слабовата. Для генинов и против генинов. Даже чуунин уклонится. – Кабуто пристально посмотрел на нее, но не отвечал.

– Я в том смысле, – продолжала она, видя молчание Якуши, – я не наделаю с сотню таких свитков и не пойду с ними мочить опытных воинов. Я знаю, что это дзюцу ученическое. И на серьезного врага не подействует. Я не сумасшедшая, там ни шанса… Просто мне рисовать нравится.

– Да я не против. – Сказал Кабуто. – Это вроде неплохо.

– У меня увлечение будет. Ты советовал завести себе хобби… – Говорила она.

– Я даже помогу. – Ответил Якуши. – Бумага для черновых у тебя будет. Карандаши тоже. Где будешь доставать холсты васи – твои заботы. Наверное, там же, где и эти свитки. Но придется адаптировать твои умения к нашим потребностям: Кабуто встал, затем поискал книгу на полке и подал Хьюге. В руках ее был анатомический атлас. – Поможет научиться достоверно изображать людей. Будешь нарабатывать навык, раз уж ты «художница». Заодно хорошо изучишь строение человеческого тела. Я буду спрашивать.

Способности твои под врачебные нужды приспосабливать. Знаешь, художники тоже изучают анатомию, так что тебе вдвойне полезно. А рисование – это хорошо, Тебе в изучении медицины оно пригодится.

– Это же я смогу не только иероглифы и орнаменты для печатей рисовать. Я смогу рисовать фигуры в движении! – Воскликнула девочка.

В джибакудзюцу Кабуто не видел ничего плохого, но он вспомнил, что в Корне некоторые фуиндзюцу мастера умели использовать рисование в бою, оживляя свои картины. Якуши взглянул еще раз на Ханаби. Тревожно ему стало, что у Хьюги может хватить наследственного таланта, и она додумается до чего-то такого, возомнит себя великой куноичи-рисовальщицей и пойдет валить АНБУ, виноватых в гибели ее семьи. И сдохнет.

А еще Якуши слышал, что есть и другие свитки, и иные печати, гораздо страшнее той генинской техники, которой владеет Ханаби, например, такие, от рассказов про которые у молодого пятнадцатилетнего Якуши волосы на голове шевелились от ужаса, и когда прошел слух об открытии одной новой исследовательской программе по созданию идеального оружия на базе фуиндзюцу, он сделал все, чтобы, уехав в Суну, выбраться из исследовательского отряда Корня.

Ханаби хорошо чувствовала настроение Кабуто.

– Чего такой грустный? – Спросила она. – Жалеешь, что разрешил? – Якуши помотал головой. – Я сделала что-то не то? – Она помолчала. – Каллиграфия – это искусство для таких, как я. У кого нет способностей ни к стихиям, ни к гендзюцу. У кого и свой чакры-то мало, и таким людям нужен прочакренный холст, чтобы создать технику. Я же догадалась, почему меня так тщательно учили рисованию. Много лет. Для Конохомару каллиграфия – это приятный бонус к аристократическому образованию, а для меня одна из немногих возможностей, в которой я могу себя проявить. Тайдзюцу, каллиграфия, медицина, кэндо. Вот и все. В мое образование родители и учителя из клана столько труда вложили. Жалко, если пропадет. Те, кто силы ищут, на такие мелочи, как свиток с кандзи, не размениваются.

– Ясно. Не жалею, раз так просишь. – Ответил Якуши.

Ханаби посмотрела на доктора еще раз. Кабуто ей врал. Она научилась чувствовать его настроение. Но в чем врал, она не знала. Вроде все было хорошо: технику ей разрешили, наверное, с учетом тревожной обстановки, по поводу рисования найден компромисс, как ей развиваться и как медику, и как художнику. Нечего пропадать таланту! Она будет учиться анатомии, а еще рисовать людей, и ей даже можно заниматься с Конохомару. Ну, впервые же в жизни все хорошо, а она с Кабуто поговорила, а не поссорилась! А ее «названный брат» все равно грустный.

***

Ханаби подумала, что после трагедии очень сильно сдала. Конохомару-сан сильно ей помогает, и ей тоже хотелось, чтобы Сарутоби было интересно с ней. Не хотелось быть «пиявкой». Было неприятно, что он так старается, а от нее отдачи никакой. Она решила непременно показать ему что-то из фамильного тайдзюцу, что-то что мог бы освоить юноша не из ее клана или научить делать снадобья, хотя бы самые простые, это всегда пригодится.

«Не всегда же он будет жить в особняке, где ему окажут помощь клановые ирьенины». – Подумала она.