tennis

— Поэтому я решил, что картины по номерам — это не моё, — угрюмо заключает Чанбин, завёрнутый в одеяло, и как-то обречённо пожимает плечами.

— Может, попробовать что-то более агрессивное и активное? — Джисон плюхается на диван с пачкой чипсов в руках и смешно ойкает, когда пружина больно впивается ему в зад. — Бокс, например, или какие-нибудь единоборства.

Чанбин вздыхает, сильнее втягивая голову в плечи. Ему не нравится. Всё не нравится: этот разговор, ноги Джисона в дырявых носках на кофейном (он вообще-то и обеденный, потому как единственный) столике, своё постоянное безделье и это уродское жаркое лето, которое спасает только кондёр в комнате. За него пришлось отдать какую-то конскую сумму, но теперь он хотя бы может не умирать от отвратительной сеульской духоты. Ему хочется найти какое-то невероятно крутое хобби, которое поглотит его с головой, но пока что с этим прекрасно справляются подработка в кофейне и качалка неподалёку от общежития.

— Ты сам знаешь, что мне такое не подходит.

Джисон только пожимает плечами.

Чанбин нестандартный омега по всем фронтам. Но, на самом деле, он <i>человек</i> нестандартный, и его пол тут ни на что не влияет. Если бы он вдруг завтра проснулся альфой, то ситуацию это понятнее не сделало. Есть такие люди, будто не от мира сего, и им приходится непросто.

— Какой спорт ты ещё не пробовал? — Джисон на всю комнату воняет крабовыми чипсами, и Чанбин недовольно морщит нос то ли от запаха, то ли от вопроса.

— У меня ощущение, что я перепробовал вообще всё, что возможно в этом мире, — он загибает пальцы, перечисляя все хобби, в которых пытался себя найти.

Вышивка.

Компьютерные игры.

Волейбол.

И даже баскетбол (но с его-то ростом)…

…Макраме.

Плетение из бисера.

И, наконец, картины по номерам.

В конце концов, Чанбину приходится загибать даже пальцы Джисона, потому что его собственных не хватает. Он, конечно, морщится от омерзения, когда хватает грязную и жирную от снеков руку друга, но желание показать, что он безнадёжен, перевешивает. Выглядит это всё, конечно, ультра жалко. Ему почти двадцать, а он всё ещё не нашёл увлечение по душе, и если во время учёбы это не так критично, то на каникулах ситуация приобретает ужасающие масштабы.

Почти всё своё время Чанбин проводит в кровати, бесцельно листает тикток, смотрит видео на ютубе и иногда гоняет в ближайший магазин, когда заканчивается еда. Четыре раза в неделю он ходит на работу, и это помогает хотя бы ненадолго забыть о своём безделье.

— Может, английский? У меня есть один знакомый преподаватель, могу выбить для тебя хорошую скидку, — внезапно осеняет Джисона, но на Чанбина это не производит почти никакого впечатления.

— Я пробовал немецкий и итальянский и, кажется, у меня нет таланта к языкам, — все дальнейшие убеждения он даже не хочет слушать и накрывается одеялом с головой, пока не начинает задыхаться.

— Ну подожди, ещё не всё потеряно, — Джисон пытается быть снисходительным и понимающим, но по его голосу слышно, что терпение подходит к концу. — Может, тебе попробовать писать книги?

Чанбину в ответ на это хочется сказать что-нибудь резкое, потому что какой из него, к чёртовой матери, писатель, если он иногда слова в предложения составляет с трудом, но раздаётся стук в дверь, которого, на самом деле, они оба очень ждали. Будучи друзьями с детского сада, они всё ещё с трудом могут провести хоть день без перепалок, поэтому Феликс становится просто спасением для двух склочных омег с непростыми характерами.

— Я принёс тебе апельсиновый сок и немного солёных крекеров, — с порога заявляет он, широко улыбаясь, и достаёт из рюкзака закуски и пачку влажных салфеток. — А это для второго свинтуса.

Джисон выпячивает нижнюю губу и строит обиженную моську в ответ на шуточное оскорбление, так что Феликсу приходится трижды расцеловать его в обе щеки, чтобы это представление от их личной королевы драмы не затянулось надолго. После этого они усаживаются на диван, и Чанбин ищет какой-нибудь интересный ужастик на Нетфликсе, который никто из них ещё не смотрел, что само по себе непростая задача.

Чанбин сидит посередине, потому что его туда посадили, но Джисон и Феликс всё равно умудряются схватиться за руки и периодически перекидываться ласковыми прикосновениями, от которых в животе бабочки летают. Они определённо красивая пара, одна из самых гармоничных, что только могут быть. По крайней мере, так думает Чанбин.

Джисон чаще всего ходит в спортивных костюмах или чём-то свободном, почти домашнем, но по особым случаям достаёт из шкафа кожаные штаны и косухи с шипами, чокеры и массивные серьги. На него редко находит такое настроение, и всё равно ему это идёт. Феликс же совсем не тот альфа, которого ожидает увидеть старшее поколение — он сам по себе тонкий, с аккуратными чертами лица и веснушками на носу и щеках. Он любит ванильный молочный коктейль и следить за тем, чтобы Джисон не перепачкал всю свою одежду в соусах и крошках. А ещё Феликс любит колготки в крупную сетку и юбки, которые не стесняется носить, несмотря на общественное осуждение.

Чанбин только мечтать может о такой независимости и уверенности в себе.

При этом внешнем несоответствии они относятся друг к другу с невероятной нежностью, о которой многим другим парам остаётся только мечтать.

— Кстати, — Феликс щёлкает на паузу и вытаскивает из-под подушек телефон, — тут неподалёку открылся новый спортивный центр, вы, наверное, знаете.

Конечно знают. Стройка была такой шумной, что Чанбин и Джисон проклинали всех рабочих за слишком ранние подъёмы даже в выходные дни. Да и из курилки возле института открывался вид на трёхэтажное огромное здание с крытым бассейном и катком.

— Так вот, у них ещё есть теннисный корт, и по промокоду можно получить первое занятие бесплатно, — Феликс протягивает телефон Чанбину, — и я его достал. Это было непросто, но я подумал, что теннисом ты ещё не занимался, и это может быть интересно.

Чанбин не знает, хочет ли он тратить своё время на что-то такое, но это в любом случае лучше, чем сидеть дома и плевать в потолок. Тем более, это бесплатно, так что у него нет ни одного повода отказаться от предложения Феликса.

***

Тренировку ему назначают на субботу. Хорошо, что это выходной, не придётся бежать в центр сразу после кафе. Поэтому есть время собраться — вытащить из спортивной сумки одежду, в которой он ходит в качалку, кучу фантиков от протеинового печенья, пустых бутылок из-под воды и даже две коробочки монпансье.

На самом деле, Чанбин почти ничего не знает о теннисе, и ему приходится даже загуглить, что нужно взять с собой, ещё полчаса уходит на то, чтобы найти приличные шорты, в которых будет не стыдно показаться перед тренером.

Из-за всей этой суматохи он почти опаздывает, и администратор, парень едва ли старше него, смотрит с явной неприязнью. Узнав, что у Чанбина бесплатное занятие, он и вовсе морщит нос. Кажется, ещё немного, и он вызовет свою собственную полицию для богачей, и они вышвырнут бедняка из этого царства лакшери спорта.

— Проходите в раздевалку, — администратор небрежно машет головой куда-то влево, и Чанбин, ссутулившись, отходит от ресепшена.

Он и так чувствует себя очень неловко среди всей этой напускной роскоши — панорамных окон, мраморных полов и каких-то абстрактных картин на стенах. И такое отношение совсем не добавляет ему уверенности в себе. Если вдруг тренер окажется таким же снобом, то это будет худшая попытка найти новое хобби из всех.

В шкафчике с красивой табличкой «19» висит чистое полотенце и стоит бутылка негазированной воды. Чанбину интересно, нужно ли будет за неё доплачивать, поэтому на всякий случай даже не трогает её — взял всё необходимое с собой (кроме денег, естественно).

Переодевшись, он делает фото в зеркале на память и несколько минут пялится на отражение кривоватых ног. А потом его комфортное одиночество прерывает хлопок двери. Он надеется, что это не какой-нибудь богач (или богачка), который с одного взгляда на кроссовки поймёт, что это палёные адидасы, которым уже несколько лет.

— Со Чанбин?

Чанбин кивает и испуганно прижимает к себе телефон.

— Меня зовут Чан, я буду вашим тренером на сегодня, — он очаровательно улыбается до ямочек на щеках и поправляет липучки на коротких белых перчатках. — Если вы готовы, то можем пойти на корт.

Ещё раз кивнув, Чанбин закрывает свой шкафчик и хвостиком выходит из раздевалки за Чаном. Он выглядит почти нереальным — не очень высокий, но крепкий и хорошо слаженный, с красивыми чертами лица и ровной кожей, внимательными блестящими глазами и довольно широким носом.

Они идут каким-то длинным путём, который Чанбину за всю жизнь не запомнить, поэтому в какой-то момент он просто уставляется на широкую спину тренера.

— У вас есть какой-то опыт игры? Чтобы понимать, с чего нам лучше начать, — Чан предусмотрительно открывает перед Чанбином двери, и ему почему-то хочется думать, что он поступает так не со всеми клиентами.

— Нет, знаете, я совсем новичок в этом деле, просто пытаюсь найти что-то по душе. У меня не получается найти хобби, которое затянуло бы надолго, поэтому я решил попробовать теннис, — он списывает свою необычную разговорчивость на лёгкий смородиновый запах Чана, который приятно щекочет ноздри и напоминает о детстве.

— Если теннис вам понравится, то потом будет сложно уйти с корта, поверьте, — Чан снова улыбается, и Чанбин невольно засматривается на это.

— Давайте на ты, мне неловко.

Чану на вид около двадцати пяти, может, чуть больше. И это «выканье» сильно смущает Чанбина, который совсем не привык к такому общению, особенно от человека старше него. В местной больнице врачи, доживающие свой последний понедельник, не отличаются особой вежливостью, да и посетители в кофейне тоже.

Ещё через несколько минут хождения по непрекращающимся коридорам и лестницам, они выходят на уличную площадку, обнесённую высоким забором в мелкую сетку. Солнце слепит и жарит так, что футболка вот-вот расплавится и приклеится к коже, но редкий ветерок делает ситуацию не такой безнадёжной.

— У тебя нет опыта, но довольно неплохая физическая форма, так что, думаю, будет не так тяжело, как многим другим, — Чан поправляет липучки на коротких белых перчатках и достаёт из какого-то ящика две ракетки.

Он терпеливо учит правильно её держать, подбрасывать мяч и чеканить так, чтобы тут же не терять его. Чан остаётся улыбчивым и вежливым, несмотря на то, что у Чанбина явный недостаток внимания и проблемы с реакцией.

— Подожди, если ты будешь так махать рукой и лупить по мячу, то он всегда будет падать, — подхватывает мохнатый неоново-зелёный шарик и высоко подбрасывает его. — Расслабь запястье, иначе сам покалечишься, и ничего не выйдет.

Чанбину не нравится, когда что-то не получается с первого раза, он даже подумывает бросить всё это и пойти в тенёк, чтобы не растаять, но Чан смотрит с такой верой в лучшее и добротой во взгляде, что он продолжает, несмотря на ощутимую боль во всём теле. Оказывается, тягать штангу в качалке проще, чем сайгаком скакать по корту за постоянно улетающим мячом.

— У тебя неплохо получается для первого раза, — Чан утирает лоб мягким полотенцем и кидает такое же Чанбину, усевшемуся на скамейке, чтобы перевести дух. — Это не лесть, если что, я предельно честен.

— Завтра меня пригласят на Уимблдон, да? — Чанбин понимает, что улыбается впервые за последние несколько дней, когда шутливо язвит в ответ.

— Ты знаешь про Уимблдон — это уже маленькая победа в сравнении с теми, кто сюда иногда приходит.

Они тихо хихикают, а потом продолжают ничего незначащий small-talk обо всякой ерунде, которая обоим поднимает настроение. В какой-то момент они даже рассказывают друг другу забавные и немного постыдные истории из детства, которыми в здравом уме ни с кем не поделишься.

Это так глупо и странно, но Чанбин чувствует себя более чем просто спокойно рядом с тренером. Он — альфа, это очевидно, и находиться с ним один-на-один может быть потенциально опасно, но этому альфе почему-то очень хочется доверять. У него спокойный взгляд, хорошие манеры, да и в спортивном центре такого уровня наверняка проверяют своих сотрудников.

— Однажды я помыл голову в тазике с замоченным бельём, — стыдливо признаёт Чанбин, закрывая лицо руками. — Мама оставила тазик в комнате, а я решил, что достаточно самостоятельный, а разницы между порошком для стирки и шампунем нет.

— С тобой всё было хорошо? — хохочет Чан, прикрывая рот рукой.

— Раздражение по всей голове, чесался ещё неделю, но ничего особо критичного, — Чанбин делает несколько больших глотков воды, понимая, что перерыв подходит к концу.

— Мама не ругалась?

Вопрос ставит в тупик и создаёт совершенно неловкое молчание, которое прерывают только крики с соседнего корта. Чан хмурится, понимая, что спросил то, чего не следовало, и прикусывает себе язык, наказывая за излишнюю разговорчивость. Меньше всего ему хочется, чтобы Чанбин вдруг замкнулся и резко отдалился, когда всё так хорошо начиналось.

Дело даже не в том, что Чан, как тренер и обслуживающий персонал, должен быть вежливым и стараться не затрагивать спорные темы, потому что от этого зависят его чаевые и репутация центра. Просто именно этот омега выглядит милым, когда прячет палёные нашивки брендов на одежде, когда широко улыбается и заливисто хохочет от чего-то. На жаре его запах горячего молока с мёдом становится ещё более очевидным, обволакивает, словно вторая кожа.

— Нет, нет, — бормочет Чанбин, не отрывая глаз от пола, — всё было хорошо.

— Прости, я не хотел…

— Всё нормально, — на самом деле, ненормально, но вряд ли это подходящее время и место для того, чтобы рассказать свою трагичную семейную историю.

Они возобновляют тренировку, и в этот раз всё получается чуть лучше, чем было в самом начале, и это делает обоих совершенно довольными. В конце концов, они даже доходят до того, чтобы отбивать мяч друг другу через сетку.

И Чан в игре, пусть и с таким дилетантом, выглядит совершенно невероятным — такой сосредоточенный и серьёзный, с бровями, сведёнными на переносице, он почти не отвлекается на посторонние раздражители. А Чанбин настолько залипает на своего тренера, что пропускает мяч и получает им по голове.

Он падает, даже не выпустив ракетку, но стоит признать, что это было больше неожиданно, чем больно, хотя шишки, скорее всего, не избежать. Перед глазами нет звёздочек и черноты, так что вряд ли дело дойдёт до сотрясения или чего-то такого важного. Чанбину очень не хочется лишиться работы и несколько недель соблюдать постельный режим, от которого он так отчаянно пытается избавиться.

— Боже, с тобой всё в порядке? — Чан подбегает так быстро, как только позволяют его ноги. — Ты не потерял сознание? Всё хорошо?

— Да, всё в порядке, — он с трудом садится, потирая ушибленный лоб, — Всё равно внутри пусто, так что ничего особо не пострадало.

— Поднимайся, тебе нужно уйти с солнца, и я принесу лёд.

Чан помогает Чанбину доковылять до комнаты отдыха, где почти на полную мощность работает кондиционер, и укладывает пострадавшего на мягкий диван с кожаной обивкой.

— Сиди тут, никуда не уходи, я скоро вернусь, — как будто в таком состоянии возможно дойти куда-то дальше первого поворота.

Возвращается и правда скоро — с охлаждающим пакетом и новой бутылкой воды с пластиковой трубочкой, чтобы удобно было пить лёжа. Это, кажется, мелочи, на которые многие бы не обратили внимания, но о Чанбине никто никогда так не заботился, пусть это и было, скорее всего, чисто для галочки. Не стоит забывать, что Чан просто сотрудник центра и просто не хочет жалоб или чего-то такого, поэтому так носится вокруг. Хотя, конечно, всё ещё хочется верить, что причина не в этом.

Это вообще-то странно, потому что Чанбин всегда был холоден ко всем альфам, что встречались ему на пути. Некоторые из них были довольно неплохими людьми и интересными собеседниками, другие были абсолютно кончеными мудаками, от которых надо держаться подальше. Но всё равно это было не то, и все попытки построить отношения заканчивались после первого свидания. Джисон в какой-то момент даже начал шутить, что он навсегда останется один, за что постоянно получал от Феликса по своей дурной голове.

С Чаном всё по-другому. Он не просто стереотипно красивый и вкусно пахнущий альфа, на которого тут же хочется забраться. Ему хочется доверять, находиться рядом, к нему хочется прикоснуться, несмотря на уже осточертевшие белые перчатки.

— Как твои запястья? — спрашивает он, поправляя пакет со льдом на чанбиновом лбу. — После первого занятия у всех болят, это нормально.

— Приду домой, помажу чем-нибудь, — бессовестно лжёт, потому что дома нет никакой мази или геля, да и вообще, из лекарств только полупустая упаковка аспирина.

— В следующий раз просто надевай напульсники, так будет безопаснее, — Чан снимает один со своей руки и натягивает на правое запястье Чанбина, — если решишь купить другие, то выбирай те, что будут плотно сидеть, иначе смысла никакого.

Чанбин в ответ только едва слышно угукает и прикрывает глаза. Если бы не эти уродские (хотя они, на самом деле, очень красивые) перчатки, то он бы смог почувствовать прикосновение кожи к коже, но и без этого его почти током прошибает.

— Если хочешь, я могу позвать врача, — предлагает Чан, усаживаясь на пол.

Если смотреть сверху вниз, то он похож на милого, обеспокоенного щеночка с большими чёрными глазками-пуговками, которого так сильно в детстве хотел Чанбин.

— Нет-нет, всё в порядке, мне уже лучше, — в доказательство своим словам он кривовато улыбается и даже поднимается с дивана. — Наверное, мне уже пора, не хочу отвлекать от работы, время тренировки подошло к концу.

— Проводить тебя до раздевалки?

— Нет-нет, не стоит.

На обратном пути, пытаясь не заплутать, Чанбин гуглит прайс спортивного центра, чтобы понять, сколько ещё подработок ему нужно найти, чтобы позволить себе занятия с Чаном. Но цифры, которые он видит, не радуют его от слова совсем — такие суммы он не сможет себе позволить даже если будет работать круглосуточно, не есть, не пить и ночевать на улице.

Глупо было ожидать, что бедный парень сможет позволить себе личного тренера в подобном месте. Чанбин погружён в невесёлые мысли, пока принимает душ и переодевается. Ему хочется заниматься здесь — не столько из-за тенниса, сколько из-за Чана, и это похоже на какую-то дурацкую мелодраму для бабулек. Первый, кто его хоть сколько-то заинтересовал, оказывается абсолютно недоступным парнем.

Он кусает губы и думает свои невесёлые мысли настолько самозабвенно, что едва не забывает отдать ключи от шкафчика администратору.

— Надеюсь, вам всё понравилось, — он выдавливает из себя ни капли не дружелюбную улыбку и вешает колечко брелка на соответствующий крючок. — Если хотите, мы можем подобрать для вас удобный график тренировок. Мы можем предложить вам абонементы на месяц, полгода и даже на год.

Парень сам понимает, что говорит это всё в пустоту — Чанбин может позволить себе только одно занятие и только по большим праздникам, но, скорее всего, это часть его работы, которую он не хочет терять.

— Спасибо, мне нужно подумать, — они обмениваются дежурными улыбками, и Чанбин уходит, крепко сжимая в кулаке лямку спортивной сумки.

Он не может винить себя за то, в какой семье родился, и насколько умён, потому что это вещи, которые от него не зависят. Но всё равно винит. Будь его семья хоть немного более обеспеченная (или хотя бы просто благополучная), ему не пришлось бы отдавать львиную долю денег за съём комнаты в общежитии с тараканами и клопами, он мог бы найти подработку получше и не отказывать себе в полезной и вкусной еде.

Но вот он здесь — совершенно разбитый, уставший и почти покалеченный идёт с бесплатной тренировки по теннису, на которой оставил, кажется, своё сердце.

Зато забрал напульсник.

***

— Я тут продукты принёс, — Чан заходит в душную квартиру, которой в срочном порядке требуется тщательная генеральная уборка, — раздеваться не буду, ладно?

Женщина с длинными седыми волосами, убранными в высокий пучок, недовольно кутается в домашний вязаный кардиган. Она смотрит сквозь толстые стёкла очков, поджав губы, и в каждом её жесте и действии можно прочитать скрытую агрессию, едва ли не презрение.

— Когда ты в последний раз оставался дольше чем на пять минут? Такое ощущение, что у тебя есть ещё одна мать, о которой ты заботишься куда более ответственно.

Чан ненавидит дни, когда ему нужно возвращаться в родительский дом. Отчасти потому, что здесь до сих пор повсюду стоят фотографии отца — довольного, улыбающегося добряка, которого любили все знакомые. Фотографии, сделанные до того, как они узнали, что у него рак.

— Я устал после работы, хочу немного отдохнуть, а завтра рано вставать, — на ходу придумывает отмазку, желая скрыться от этого сурового, колючего взгляда, но сам не замечает, как начинает разуваться.

Удовлетворённая таким результатом мама проходит на кухню, ставит на плиту чайник и убавляет громкость телевизора до нуля. Чан плетётся за ней и волочит за собой целый пакет еды, словно маленький ребёнок.

У него всегда были непростые отношения с матерью. Полная противоположность отцу, женщина-альфа, суровая и привыкшая к тому, что с ней никто никогда не спорит, она умела одним взглядом приструнить другого. Да и сейчас у неё это неплохо получается.

— Тебе зелёный или чёрный чай?

— А есть кофе?

— Чёрный и зелёный чай, — она со звоном ставит две небольшие чашки на стол, и Чан обречённо занимает своё место за столом — в самом углу возле окна.

— Давай зелёный, — Чан понимает, что всё это лишь фарс, потому что настоящего выбора у него нет с тех пор, как он согласился остаться здесь.

— Зелёный чай лучше пить по утрам, он благоприятно влияет на пищеварение, — и опускает в чашку заварочный пакетик с чёрным.

Что и требовалось доказать. Это даже вызывает у Чана нехорошую усмешку, которую он не в силах подавить. Конечно, он может сказать, что это чёрный чай пьют по утрам, потому что в нём содержится теин, аналог кофеина, и вряд ли это поспособствует нормальному засыпанию. Но тогда вряд ли он уйдёт отсюда непобитый.

— Мне нужна помощь, — неожиданно произносит миссис Бан, заливая кипяток до самых краёв, — сам видишь, что в квартире грязь и пыль, а мне тяжело двигаться.

— Я недавно получил зарплату, могу нанять для тебя клининг, — Чан берёт из хрустального вазончика овсяное печенье, но оно оказывается настолько засохшим, что проще зуб сломать, чем откусить кусочек.

Мама недовольно смотрит на тонкие белые перчатки на липучках, и игнорировать этот взгляд слишком долго не получается. Чан снимает их и затыкает за пояс джинсов, чтобы случайно не забыть. Дома у него целая коллекция похожих и несколько точно таких же, но эти всё равно самые любимые.

— Я не пущу в дом чужих людей, ты же сам это прекрасно знаешь.

Знает. Она даже врачей отказывалась пропускать, когда отцу срочно была нужна сердечно-лёгочная реанимация, и каждая секунда промедления могла стать роковой. Возможно, если бы тогда она не встала поперёк прохода, всё закончилось бы иначе. Стыдно признать, но это одна из тех вещей, что Чан не может простить это матери до сих пор.

— И что ты мне предлагаешь? Заняться уборкой вместо тебя?

Он не из тех, кто считает, что уборка и готовка только для омег, но сложно выделить время на что-то подобное и найти на это силы, когда есть собственная квартира, а ещё работа, на которой приходится напрягаться физически.

Вряд ли это беспокоит его мать. Вряд ли её беспокоит хоть что-то кроме собственных идей и решений. Она почему-то до сих пор считает, что всё в этом мире крутится вокруг неё. Чана это злит, но сказать он всё равно ничего не может.

— Или найди того, кто сделает уборку за тебя.

— Мы уже обсуждали, что сейчас мне это не нужно! — Чан совсем немного повышает голос, но осекается на полуслове, съёживаясь от колючего взгляда. — Я сейчас работаю, обеспечиваю себя, и этого мне достаточно.

— Идиот! — в сердцах кричит женщина, ударяя кулаком по столу, отчего кипяток немного выливается из чашек, обжигая руки. — Ты вообще хоть немного о будущем думаешь? Кому ты будешь нужен, когда наиграешься в свой дурацкий спорт? Очнёшься однажды утром, а у тебя за душой ничего, и больше ты никому не будешь нужен. Ни центру своему хвалёному, ни клиентам с серебряной ложкой в заднице.

— Мам…

— Замолчи!

Она ещё долго кричит что-то, активно размахивая руками, выплёвывая многочисленные оскорбления в адрес сына и его окружения. Она наслаждается этим представлением, любит делать из себя жертву, Чан понимает и это тоже. Ему многое хочется сказать, но он только оставляет от себя вазончик с печеньем и поднимается с места.

Ему двадцать восемь и пора уже принимать самостоятельные решения.

Он не обращает внимания (умело делает вид) на озлобленный взгляд, который прожигает дыру в его затылке, и даже доходит до своих кроссовок в коридоре, когда миссис Бан наигранно кричит, хватаясь за сердце, и заваливается на пол.

Она стращает его своей смертью с раннего детства — говорит, что обязательно умрёт, если её не будут слушаться. И раньше это действительно постоянно работало, потому что ребёнок не может желать смерти своей матери. Сейчас же Чан смотрит на её спектакль равнодушно, он понимает, что всё это лишь неумелая манипуляция и попытка обратить на себя внимание.

Но…

Что если нет?

Она пожилая, и проблем со здоровьем у него многовато, это правда. Кто знает, это, и правда. может стать их последним разговором. Хочет ли он этого?

— Где твои таблетки? — он возвращается на кухню, поднимает худощавое тело матери на стул и шарится в настенном шкафчике, в куче разных упаковок от лекарств. — Хочешь, вызовем врача?

— Не хочу, — чеканит женщина, засовывая под язык несколько белых колёсиков таблеток. — Знаешь, чего хочу?

Чан наклоняет голову, ожидая.

— У Ёнхи, ты её помнишь, мы работали вместе, есть дочь чуть младше тебя, — поправляет очки и пристально смотрит. — Сходи с ней на свидание. Всего один раз, Чани, тебе же не сложно. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.

— Я и так счастлив.

— Пожалуйста.

— Мам… — Чан запинается, кусает губы и натягивает перчатки.

Он понимает, что так не может продолжаться вечно. Он должен сам выбирать, как ему поступать и как строить свою жизнь, иначе потом будет жалеть. Мать для него не авторитет, и он понимает, что она — всего лишь манипуляторша, которая не хочет оставаться не у дел.

Чан молча обувается и достаёт из сумки ключи от машины, пока женщина продолжает выжидающе на него смотреть.

— Ладно, я схожу.

***

— Так, подожди, — Феликс вертит головой из стороны в сторону, понимая, что запутался, — тебе не очень понравился теннис, но ты всё равно хотел бы походить?

Чанбин кивает, поправляя рюкзак, постоянно съезжающий с плеча, и немного ускоряет шаг, чтобы поспевать за друзьями. Он не замечает, как странно и нелогично звучит эта история, но, главное, это замечают Джисон и Феликс.

Не в правилах Чанбина мучить себя тем, что не нравится. Он из той категории людей, что бросают скучные книги, неинтересные фильмы и даже неподходящих людей, не желая тратить на это своё время. Так что такое поведение для него действительно нестандартно.

— Ну, там классный тренер. Его зовут Чан, и он почему-то даже в такую жару ходит в перчатках. Он случайно зарядил мне мячом в лоб, и теперь у меня шишка. Но он принёс лёд и посидел со мной немного, так что, думаю, его можно считать прощённым.

Они идут в кино по небольшой аллее неподалёку от детской площадки, но из-за того, что вечер поздний, и людей на улице немного, им никто не мешает, и можно рассказывать обо всём, не стесняясь.

— От него вкусно пахнет смородиной, а ещё у него ямочки на щеках, когда он улыбается. А в детстве мама поставила его в угол, когда он весь перемазался в чёрной гуаши, которую отец купил для своих картин.

Джисон и Феликс переглядываются, пытаясь скрыть улыбки, но получается у них это не слишком хорошо. Только Чанбин этого не замечает, полностью погружённый в свои воспоминания.

— А ещё он сказал, что у меня неплохая физическая форма и не совсем плохо получается играть в теннис.

— Получается, — Джисон выбрасывает в урну недокуренную сигарету и обнимает Чанбина за шею, — наш неприступный омега наконец влюбился!

Феликс хлопает в ладоши и радостно смеётся, потому что они, наверное, больше остальных ждали этого момента. Пусть Чанбин и убеждал всех в том, что отношения ему не нужны, и он сам по себе целый, без «второй половинки», но близкие видели его тактильный голод и непреодолимую нужду в нежности и заботе, которую друзья утолить не в состоянии.

И дело даже не в омежьей натуре, которую некоторые так в себе ненавидели, а в том, что он человек. Большинству людей нужно что-то такое.

— Да нет, он просто приветливый и милый, — Чанбин вырывается из крепких объятий Джисона и хмурится. — Ну, ещё красивый. Но всё это ничего не значит.

— Брось, по твоим красным ушам всё видно!

— Они всегда такие.

— Да ладно тебе, — Феликс хватает Чанбина за руку, разжимая его кулак, — почему ты не хочешь признать, что этот Чан тебе так понравился?

— Потому что у нас ничего не выйдет. У меня нет денег на занятия с ним, да и он вряд ли обратит внимание на бедного студента, который может предложить только учебники и комнату в паршивой общаге.

Ему всё правда кажется совсем очевидным и понятным, странно, что никто другой этого не понимает. Они из разных слоёв общества, а жизнь не похожа на мелодрамы, так что вряд ли парень, будто сошедший из его мечт, когда-нибудь окажется рядом с ним. Возможно, у него уже кто-нибудь есть — парень или девушка, или он вообще связан узами брака — из-за перчаток кольца было не разглядеть. И все эти мысли только сильнее давят на черепную коробку изнутри, грозясь раздробить её в мелкую крошку.

Чанбин может пытаться обмануть друзей, но себя водить за нос у него не получается — ему нравится Чан. Сильно. Возможно, даже сильнее, чем следовало бы после всего лишь пары часов, проведённых вместе. Но он такой, какими должны быть принцы в сказках, только живой и настоящий, это подкупает.

Хуже всего то, что с их первой и последней встречи прошло уже несколько дней, и мысли и приятные воспоминания о тренировке не отпускают его до сих пор. Стыдно, но один раз Чан даже приснился Чанбину. И его руки были совсем не там, где должны быть на тренировке по теннису.

— Может, просто предложишь ему выпить кофе? — жалобно предлагает Феликс и ловит на себе хмурый взгляд.

— Я не хочу давать себе ложных надежд.

И всю оставшуюся дорогу до кинотеатра они преодолевают в практически скорбном молчании. Троица тормозит только возле очередной панельки, чтобы прикормить и напоить дворовых котов, за которыми больше некому ухаживать.

Чанбин сидит перед ними на корточках, уложив подбородок на колени, и выглядит так, будто вот-вот умрёт от тоски. Он обычно шумный, весёлый и главный заводила их компании, так что это не может не удручать и остальных.

— Слушай, ну хочешь я попрошу у предков и оплачу тебе целый месяц занятий? — Джисон шмыгает носом и отвешивает Чанбину поджопник. — Только не строй из себя Беллу.

Несмотря на то, что живут они в одном клоповнике, Джисон из довольно хорошей семьи, которая вполне могла бы позволить ему снимать квартиру неподалёку от центра города и не знать никаких проблем. Но это его решение — вкусить студенческую жизнь по полной программе (и плевать, что редко какие студенты могут позволить себе улететь в Париж на две недели посреди учебного года).

— Давайте просто попробуем отвлечься, ладно? Это было временное помутнение, и теперь мне уже лучше!

Чанбин врёт. Он всегда врёт, что у него всё нормально, и друзья понимают, что больше он ничего им не расскажет, ничем не поделится. Бесполезно стучать в глухую стену, поэтому они просто кивают и двигаются дальше.

На сэкономленные за неделю деньги покупают билеты, большой карамельный попкорн и две литровые кока-колы, которые едва не забывают на столе возле фудкорта. Они, как всегда, выбирают какой-то второсортный ужастик, на который никто кроме них наверняка не пойдёт, чтобы громко жаловаться на бездарных киноделов и обсуждать ляпы из фильма, никому не мешая. Это странная логика — выбирать то, что не имеет никаких шансов на успех, но это их логика.

— Мы могли сходить на что-то классное, — задумывается Феликс, — Там кажется какой-то боевик в прокате и триллер от Вана.

— Очередное Заклятие?

— Чёрт его знает. Всяко лучше, чем эта херня.

Джисон и Феликс ещё немного спорят, подходя к нужному залу, в то время как Чанбин встаёт на месте, будто вкопанный, прижав к себе бутылку с лимонадом и телефон.

Там стоит Чан. И это совершенно точно не галлюцинация — он отбрасывает тень, разговаривает и выглядит ещё более прекрасно, чем в центре. Он одет в белую свободную рубашку и брюки со стрелками, а над его шутками хихикает милая девушка, не менее красивая.

Чанбину хочется провалиться сквозь землю, убежать куда-нибудь, чтобы его не увидели, прикрыть лицо чем угодно, потому что выглядит он сегодня ещё более ущербно, чем на тренировке.

Но ему не везёт, и Феликс своим громким басовитым голосом зовёт его, стоя неподалёку от парочки:

— Эй, Чанбири-бинни, ты чего тормозишь?

Неудивительно, что Чан обращает внимание на это дурацкое прозвище, широко улыбается, когда видит его, и машет рукой, как давнему знакомому, которого действительно рад видеть.

Чанбин чувствует, как краснеют лицо, уши и шея, но зеркалит приветствие и как можно скорее шмыгает в зал, чтобы не позориться. Ему кажется, что произошедшее — худшее и одновременно лучшее, что могло произойти сегодня.

Чанбин совершенно не рад свербящему чувству, которое поселилось промеж рёбер, когда увидел Чана в чужой компании. Он может пытаться обмануть других сколько угодно, но себя и свои чувства не наебёт никогда: Чан ему нравится, и виной всему дурацкие промокоды.

Но с другой стороны — если он ходит на свидания с девушками, у Чанбина становится чуть меньше шансов на взаимную любовь. Конечно, вероятность этого не нулевая, но кто знает. Да и если Чан привёл свою пассию на такой дерьмовый фильм, то у него явно нет вкуса в фильмах. Это рассуждение помогает страдать самую каплю меньше.

— Эй, а что это за красавчик с тобой поздоровался? — Джисон пытается спрятать шёпот за шуршанием попкорна, но Феликс всё равно недовольно смотрит на него, склонив голову. — Что? Я просто проявляю заинтересованность.

— Это тот самый тренер.

Чанбин смотрит вперёд себя, на дурацкую рекламу какой-то не менее дурацкой комедии и пытается делать вид, что его совершенно не беспокоят остекленевшие взгляды, прожигающие в нём дыру.

Джисон и Феликс свистят в унисон.

— Он хорош, правда.

— Я бы тоже сходил с ним на теннис.

— Да что уж там, даже я бы сходил, — Феликс отводит взгляд в сторону, будто не он это произнёс.

Втроём они немного хихикают, но одновременно смолкают, когда в зал заходит Чан. Он не один, да, но всё внимание сконцентрировано именно на нём. Парочка занимает места чуть позади, но это не последний ряд (да, они все обернулись проверить), и Чанбину от этого почему-то становится лучше.

Он давит в себе ужасающе сильное чувство посмотреть назад ещё раз, встретиться взглядом с Чаном, может, даже улыбнуться ему или что-то такое. Но это так глупо и бессмысленно. Зачем? Вряд ли он вообще особо помнит об их первой встрече и милой болтовне.

А Чанбин помнит. Придя домой, он сразу снял напульсник — сначала положил в тумбочку, потом на неё, рядом с будильником, а потом и вовсе запихнул под подушку. Стирать его он даже не собирался. Никогда в жизни до тех пор, пока он хоть немного пахнет чёрной смородиной.

«Фу, это мерзко», — Чанбин готов поставить последние деньги, что Джисон скривился бы, узнав об этом.

Вообще, это правда немного мерзковато, но не наплевать ли?

— Херня какая-то.

— Простите, а нас пугать сегодня будут? — бормочет Феликс, недовольно скрестив руки на груди, и тут же дёргается от неожиданного скримера.

Они ненавидят скримеры. Потому что саспенс и томящее ожидание чего-то ужасного щекочет нервы куда сильнее внезапной пугалки.

Спустя пятнадцать минут после начала фильма, Чанбин осознаёт, что совсем не понимает, что происходит на экране, кем друг другу приходятся главные герои и, главное, зачем он тут сидит.

Он чувствует, как его пробивает пот. Нужно уйти отсюда как можно скорее, умыться и привести себя в чувства.

— Я скоро вернусь, — шепчет, перешагивая ноги друзей, согнувшись в три погибели.

— Ты куда? — Джисон не выпускает изо рта трубочку даже чтобы задать вопрос.

— Серьёзно? Пойду грабить магазины, пока вы тут сидите.

— Чего?

— В туалет, Джисон. Можно?

Он неуверенно кивает и подбирает ноги в тяжёлых кожаных ботинках под кресло.

Чанбин надеется, что Чан не обратил на него внимания. По крайней мере, в момент, когда он поворачивал за лестницу, точно не обращал. Слишком велик был соблазн ещё раз посмотреть на его идеальные черты лица, и Чанбин просто не смог себе в этом отказать.

Какой смысл в этой жизни, если приходится постоянно себя ограничивать? Так что он почти даже не винит себя за эту слабость.

Зато оказавшись в уборной, выкручивает холодную воду на максимум и, набрав её в руки, плещет в лицо. Ладони немного пощипывает, а капли по шее щекотно стекают за воротник футболки. Окатив себя ещё несколькими пригоршнями ледяной воды, Чанбин упирается руками в столешницу.

Как только ему везёт влипать всегда в самые отстойные истории? Ужасная семья, почти никаких шансов на нормальную обеспеченную жизнь, а теперь эта никому не нужная симпатия по отношению к человеку, который вряд ли в этом заинтересован.

Потому что, откровенно, Чан не выглядит как тот, кто может повестись на Чанбина. Он выглядит, как бог, не меньше, добрый и заботливый, и ему куда больше подойдёт та милая и утончённая девушка с милым голосом (да, это он тоже успел подслушать), чем он. Заёбанный этой жизнью, вечно недовольный студент, который никак не может найти себе занятие и бежит в качалку от всех своих проблем. На него обычно клюют парни из соседней общаги — по большей части они не совсем конченые, но Чанбин почему-то грустно вздыхает, когда вспоминает их.

Может, Чану вообще качки не нравятся. Или парни. Или парни-качки. Или он какой-нибудь фетишист извращенец. Не зря же он свои перчатки постоянно таскает.

Но, на самом деле, всё это лишь попытки успокоить свои чувства, Чанбин прекрасно это понимает. Он никогда не наберётся смелости подойти к кому-то типа Чана и рассказать всё, что думает.

Последствия психологической травмы, полученной в младшей школе — тогда он почему-то решил, что будет хорошей идеей признаться местному хулигану в симпатии. Его ещё долго потом задирали всем классом.

От одних воспоминаний неприятная дрожь по телу.

— С тобой всё в порядке?

Чанбин дёргается от неожиданного прикосновения к плечу пуще, чем от самого лучшего скримера. Кажется, он даже кричит, но тут же прикусывает язык, видя в отражении большого зеркала за своей спиной Чана.

Его брови немного нахмурены, и взгляд кажется таким обеспокоенным, что сам Чан снова становится похож на щенка.

— Я не хотел тебя напугать, извини. Просто ты такой бледный, я распереживался, — он делает пару шагов назад, и Чанбину хочется выть от этого.

Ну кто его просил?

— Всё хорошо, не стоило беспокоиться.

— Точно? А как твоя шишка? Сильно болит? Мне до сих пор стыдно за то, что я такой неуклюжий, — он неловко улыбается, снова до прелестных ямочек на щеках. — А ещё запястья, да. Я как-то поздно сообразил с напульсником, надо было раньше отдать.

— Нет-нет, всё хорошо. И с шишкой, и с руками. Правда, тебе не стоит беспокоиться.

Чанбину кажется, что всё это похоже на сюжет какого-нибудь второсортного лакорна. Сейчас у него ещё течка внезапно начнётся, и они переспят прямо здесь, в общественном толчке, прямо напротив зеркала и с незакрытой дверью. От этих мыслей его пробивает на глупое хихиканье.

Чан непонимающе смотрит, и Чанбину становится неловко.

— Я вспомнил дурацкую ситуацию, прости.

Это официально самая тупая отмазка, которую только можно было придумать в этой ситуации, и Чанбин на полном ходу движется к тому, чтобы облажаться перед парнем, который ему нравится.

— У тебя милые друзья, — Чан улыбается так искренне, что вокруг его глаз появляются «гусиные лапки», и эти маленькие морщинки ужасно хочется потрогать.

— А у тебя милая девушка, — даже Чанбин слышит, как скачет его голос на последнем слове, и это какой-то невероятный стыд.

— О…

Ненадолго повисает неловкая пауза, слышно только как шумит вода и сушилка для рук в соседнем туалете. Это длится всего несколько мгновений, но за это время эмоции, которые испытывает Чанбин, успевают смениться несколько раз.

— Суён не моя девушка. Мама попросила сходить с кем-нибудь на свидание. И, знаешь, проще потерпеть один вечер, чем выслушивать несколько месяцев, что я не хочу счастья для женщины, которая подарила мне жизнь.

Неловкая пауза продолжается, и теперь Чанбин молчит, только чтобы не заверещать в полный голос от какого-то неописуемого чувства эйфории. При этом сохраняя почти безэмоциональное выражение лица.

— Звучит как ложь, да?

— Немного.

— Но это правда. Правда.

— Сделаю вид, что я тебе поверил, — игриво смеётся Чанбин и готов поспорить, что является сейчас самым счастливым в мире человеком.

Он забирается на столешницу и чувствует, как неприятно намокают джинсы под задницей. Наверное, не стоило расплёскивать воду во все стороны. Но сейчас это последнее, что имеет смысл.

Кажется, ситуация теперь не так безнадёжна, как могла показаться на первый взгляд. Пессимистическая натура Чанбина никогда не даёт ему смотреть на вещи здраво, и он всегда придумывает только худшие варианты развития событий. Но он всё еще, объективно, не тот, кто смог бы заинтересовать Чана.

— Так ты собираешься ещё прийти на занятия? У тебя хорошо получалось в прошлый раз, — Чан старается выглядеть максимально беззаботным, но получается у него это не очень хорошо — краснеют кончики ушей и голос немного дрожит.

Ему кажется, что это так глупо и по-тинейджерски, и Чанбин давно уже понял, что дело не только в тренировках и том, что Чан за это получает деньги. Точнее, дело вообще не в этом.

— Не знаю пока.

Нужно срочно придумать что-то, чтобы не выглядеть так жалко из-за своей бедности. Но, с другой стороны, стоит ли в такой ситуации врать? Скорее всего, это будет их последняя встреча, и они больше никогда не увидятся. И есть ли Чанбину какое-то дело до того, что будет думать о нём мужчина мечты?

<i>Боже, да, есть.</i>

Но, в конце концов, не стыдно быть бедным, стыдно не пытаться из этой ямы выбраться. А он пытается. Не совсем успешно, конечно, но это лучше, чем ничего.

— Тебе что-то не понравилось? Это из-за того, что я тебя чуть не покалечил?

— Нет-нет, вовсе нет, — Чанбин ёрзает на столешнице, ещё больше мочит джинсы и думает, что это его секунда позора, которую нужно пережить. — Просто я студент, и у меня не так много денег. И я, честно говоря, просто не могу позволить себе такое дорогое увлечение. Хотя, честно, это было очень круто, и я бы с радостью продолжил.

После таких слов, в чанбиновом воображении, Чан должен был пожать плечами и уйти, вместо прощания напоследок сказав что-то типа «не надо было тратить моё время». В глубине души понимает, что он никогда бы так не сказал, потому что, ну, вроде как хороший, но фантазия рисует самые ужасные варианты развития событий.

Однако Чан не уходит. И не смотрит на него с омерзением или презрением во взгляде. Он смотрит всё также — как маленький взволнованный щенок.

— В городе есть несколько бесплатных кортов, на которых мы сможем заниматься по вечерам после работы или в выходные.

Чанбин на мгновение забывает не только, как говорить, но и как дышать.

— У меня есть лишняя ракетка и пара мячей, так что инвентарь с меня. С тебя только желание и присутствие. Если ты хочешь, конечно.

— Откуда у тебя вообще взялись сомнения? Хочу! Очень хочу!

Это, правда, напоминает сюжет какого-нибудь романтического сериала, но Чанбину впервые нравится ощущать себя в чём-то таком. Он спрыгивает со столешницы и, поддаваясь желанию, обнимает Чана, вжимая нос прямо в его шею, и с каким-то смущённым восторгом чувствует крепкие руки, прижимающие ближе, на спине.

От ягодного, крепкого и немного кисловатого запаха смородины колени подкашиваются и стоять становится трудно. Кто вообще придумал, что альфы должны так соблазнительно пахнуть? Ужасная несправедливость, отсутствие которой должно упростить жизнь всем омегам в мире. Но сейчас Чанбин готов отдать последнюю рубашку, только бы продолжать нюхать Чана.

— Ты на запах, как детство, знаешь?

Чанбин не знает, какое на запах счастливое детство. У него оно было сырым, холодным и почти всегда голодным. С одеждой, которую отдали неравнодушные соседи, самыми дешёвыми кроссовками и парой шоколадок на день рождения. И те подарили учителя. Для него детство пахнет травой, жжёным пластиком и спиртом, а ещё ядовитыми духами маминых подружек.

— Молоко с мёдом, — Чан мечтательно прикрывает глаза и легко улыбается, — папа всегда делал мне его, когда я болел. Я жутко не любил его пить, но сейчас вспоминаю с удовольствием.

— Тебе нравится? Правда? — Чанбин хмурится и неловко сжимает пальцами край футболки.

— А не должно?

— Многим не нравится, — он пожимает плечами и изо всех сил старается сохранять спокойствие, хотя чувствует, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. — Говорят, слишком душно.

— Они просто ничего не понимают.

— Думаешь?

— Уверен.

Они стоят так, в обнимку, ещё какое-то время, и Чанбин прячет свою счастливую улыбку в чужом плече, потому что это всё, о чём он может мечтать сейчас. Даже если дальше этого ничего не пойдёт, и они просто будут иногда заниматься теннисом, то это всё равно лучше, чем больше не увидеть Чана никогда в жизни.

Хотя, возможно, иногда он бы прогуливался мимо того спортивного центра, чтобы совершенно случайно встретиться с ним, поздороваться или просто помахать рукой. Да даже просто посмотреть.

<i>Наверное, вот так люди до сталкерства и доходят.</i>

— Ты же оставишь мне свой номер телефона, да? Чтобы я мог позвонить тебе, как выберу корт получше, — кивает и смотрит Чану в глаза.

Они почти одного роста, но Чан всё равно немного выше, и это заставляет смотреть на него, задрав голову кверху. Разница всего в пару-тройку сантиметров, но Чанбин чувствует себя маленьким ребёнком в полной безопасности. Не то что бы обычно он боится кого-то и шугается каждого встречного, но всем ведь хочется чувствовать себя под защитой.

Погружённый в свои мысли, он даже не сразу понимает, что это такое мягкое касается уголка его рта, а потом невольно дёргается, когда осознаёт, что это губы Чана. И только что этот идеальный мужчина своими не менее идеальными губами поцеловал его.

Наверное, глаза Чанбина в этот момент выглядят такими огромными и удивлёнными, что Чан слегка тушуется.

— Я сделал что-то не то? Прости, я подумал…

— Ты всё правильно подумал, — тараторит Чанбин, не давай договорить. — Я просто не думал, что <i>ты</i> можешь посмотреть на, знаешь, кого-то вроде меня.

— На кого-то вроде <i>тебя</i>?

— Ну, да.

— Мне кажется, <i>кого-то вроде тебя</i> я давно искал.

Чанбину хочется, чтобы этот момент никогда не заканчивался, но, как Чан справедливо замечает, они стоят здесь уже слишком долго. И это стопроцентно вызовет вопросы у тех, с кем они пришли смотреть кино. Напоследок они обмениваются номерами телефонов и выходят из туалета, сцепившись мизинцами.

Чанбин думает, что ненавидит перчатки больше всего на свете, потому что они не дают ему почувствовать прикосновение кожи к коже.

— Я бы с радостью украл тебя у друзей после сеанса, но мне нужно проводить Суён до дома, иначе её и моя матери коллективно наведут на меня порчу, — шутит Чан, когда они подходят к самому залу.

— Всё в порядке, это даже мило.

Чанбин откровенно плох в том, чтобы скрывать свои эмоции. И Джисон с Феликсом понимают всё, как только он подходит к ним достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть его сияющее от счастья лицо.

***

Проходит почти месяц, прежде чем Чан, наконец, набирается сил и смелости и предлагает Чанбину стать парой. Это, как и многие важные моменты, происходит на корте, после отвратительно неудачной тренировки, из-за которой настроение у обоих не слишком хорошее. У Чанбина приближается течка, всё валится из рук, и сам по себе он ужасно злой и агрессивный, но когда слышит слова Чана, то бросается ему на шею с крепкими объятиями и лёгкими поцелуями в обе щёки.

Почти сразу же он рассказывает об этом друзьям, строчит сообщения в какао со скоростью пулемёта и не сразу верит в то, что это правда, а не дурацкий, но очень реалистичный сон.

После этого жить становится немного легче и веселее, и даже начало учебного года не превращает существование Чанбина в ад. Чан иногда встречает его после пар, покупает им двоим горячий шоколад с зефиром, и они вместе гуляют по парку, обсуждая вредных преподавателей и клиентов. А ещё много целуются.

Чанбин довольно скоро замечает, что Чан куда больше объятий любит поцелуи. И, надо признать, он довольно хорош в этом. Настолько, что у Чанбина в животе завязывается томящий узел от одних только воспоминаний о мягких чановых губах.

Он сам по себе как зефир — мягкий и нежный и даже почти что сладкий. А ещё пытается раскрываться и во время совместного просмотра фильма у него дома, рассказывает о смерти отца и сложных отношениях с матерью. О том, почему так не любит отказывать ей. Потом они ещё долго плачут, крепко обнявшись, потому что Чанбину его жаль.

Он тоже делится своими историями из детства — о матери наркоманке и отце, который попал в тюрьму почти шесть лет назад, потому что по пьяной лавочке зарезал своих собутыльников. Конечно, Чанбин уже давно пытается забыть о том, что было в старой жизни, но сделать это не так просто.

— Может, ты хочешь съехаться? — неожиданно спрашивает Чан, когда они сидят в какой-то кафешке незадолго до Рождества. — Тебе не придётся тратить свои деньги с кофейни на общагу, и будет попроще. У меня квартира большая, нам хватит места.

— Ну, не знаю даже, — бормочет Чанбин себе под нос. — Это слишком ответственный шаг.

Вместе они приходят к решению, что для этого ещё очень рано и с такими планами нужно немного подождать. Но с тех пор они иногда ночуют вместе, чаще всего, когда Чанбин работает допоздна, и у него не хватает сил, чтобы ехать к себе.

И если Феликс светится от счастья, когда ему выдаётся возможность нормально познакомиться с Чаном, то Джисон подозрительно щурится, будто стараясь углядеть в нём что-то нечистое, а потом задаёт миллион и один каверзный вопрос. Феликс тогда едва не устраивает скандал, и спасает только его умение держать себя в руках, а Чанбин недовольно закатывает глаза, но ничего не говорит. Он знает, что у Джисона свои способы позаботиться о близких, и это один из них. В итоге, встреча, переросшая в двойное свидание, оказывается довольно неплохой.

— Теперь ты не думаешь, что мои друзья милые, да? — спрашивает Чанбин, когда они стоят под козырьком торгового центра и ждут такси.

— Вообще, неважно, что я о них думаю, они же твои друзья, — Чан пожимает плечами, поправляя шарф и крепче сминая ладошку Чанбина в своей руке. — Но они доверяют твоему выбору. И Джисон, хотя и мог показаться немного бестактным, всё равно делал это ради тебя.

Они ещё немного обсуждают эту тему, но в такси едут молча. Чан думает о том, что ему очень хочется спать, но завтра придётся ехать на работу, а Чанбин о том, что ему очень повезло с парнем.

Проблемы начинаются в феврале. До течки Чанбина больше недели, но он чувствует себя совсем не так, как обычно. Всё тело будто огнём горит от малейшего прикосновения, а пальцы на ногах поджимаются от одного только едва ощутимого запаха смородины. Он понимает, что влип, когда просыпается посреди ночи, весь в поту, прижимая к себе одежду, которая пропахла Чаном.

Ещё через пару дней после этого они заходят поужинать в какой-то китайский ресторанчик, потому что сил на готовку ни у кого нет, да и поздно уже. И хотя обычно стараются сидеть где-нибудь возле окна, то в этот раз Чанбин несётся в самый дальний угол, чтобы серьёзно поговорить.

— Ты не был таким серьёзным, даже когда я съел последнее протеиновое печенье. Что-то случилось? — прошло больше полугода с начала их отношений, и Чан всё равно выглядит, как милый щенок, когда волнуется.

— Ну, что-то типа того, но сначала давай сделаем заказ, — он прячет лицо за меню, чтобы не было видно красных щёк и кончиков ушей, и молится всем богам, чтобы всё прошло хорошо.

— Ты меня пугаешь, если честно, — предупреждает Чан, как только отходит официант.

Чанбин, собрав все свои омежьи силы в кулак, выпаливает так тихо, как только может:

— Пожалуйста, мы могли бы провести эту течку вместе? Надеюсь, тебя это не напугает, просто сейчас я точно понимаю, что готов к этому и достаточно тебе доверяю. Но если ты не хочешь, пожалуйста, не злись, я всё пойму. Просто, — ему нужно сделать небольшую паузу, всего на пару мгновений, только чтобы сделать новый вдох, — подумал, что пора. Это ответственный шаг, и тебе, возможно, придётся как-то корректировать свою работу или планы, если ты согласишься. Всё нормально, если ты вдруг не сможешь…

— Чанбин, — спокойно зовёт Чан, прикасаясь к его холодной руке, прося посмотреть на него. — Я буду с тобой в этот раз. Обещаю. Никакие планы мне не помешают.

— Правда.

Чан действительно берёт отгул на целых три дня на работе, и это совсем не радует начальство. А ещё совсем не радуется мама, потому что никто не приедет к ней в ближайшие дни смазывать петли на скрипящей двери и знакомиться с внучкой соседки. Он не рассказал ей о том, что теперь в его жизни появился кто-то, потому что так им всем будет спокойнее.

Чанбин же собирает в сумку всё самое необходимое: большие полотенца, несколько комплектов одежды и нижнего белья, обезболивающее, два литра бананового молока и шесть пачек любимых сухариков со вкусом сёмги. Посовещавшись, они решили, что в такой момент лучше находиться в уютной квартире Чана, чем в общежитии с тараканами, клопами и буйными соседями.

В такси до дома они едут, как всегда, в гробовом молчании, но в этот раз оно слишком волнительное и оттого напряжённое. Чанбина не успокаивает даже крепкая рука альфы на своём бедре. Вдруг ему вообще не понравится то, что должно сейчас произойти? И тогда отношения, которые претендовали на то, чтобы быть идеальными, вообще могут рассыпаться, как песочный замок на пляже.

— Всё будет хорошо, — уверяет Чан, чувствуя эти переживания.

Первым делом, оказавшись в квартире, они разбирают вещи, перестилают постельное бельё и готовят вкусный сытный ужин на двоих, потому что вряд ли в ближайшее время они смогут думать о том, чтобы подкрепиться. По правде говоря, больше готовит Чан, потому что только его навыки готовки достаточны для того, чтобы не спалить кухню к чёртовой матери.

— У тебя температура не поднялась? Ты бледный, — Чанбин чувствует лёгкое прикосновение губ к своему лбу и едва заметно улыбается.

— Тебе не нужно прикрываться заботой, если ты хочешь меня поцеловать, — шутит он и глубже вдыхает смородиновый запах, от которого ноги будто ватные, да и всё тело тоже.

— Ты так пахнешь, хочу тебя съесть, — Чан проводит носом по шее Чанбина, вжимая его в себя, и слегка прикусывает чувствительную кожу под челюстью. — Ты уверен, что готов? Если почувствуешь, что что-то идёт не так, то скажи мне в любой момент, и я остановлюсь, ладно?

— Я не маленький мальчик, всё хорошо, — Чанбин хмурится и поскуливает, когда крепкие руки почти что больно сжимают его бока.

Чан хмурится в ответ и выглядит совершенно серьёзно:

— Дело не в том, маленький ты или нет. А в том, что тебе должно быть спокойно и комфортно. Ты понимаешь, о чём я говорю?

— Я понимаю, но с тобой мне всегда комфортно, — Чанбин мажет губами по скуле и глупо хихикает, когда все внутренние органы обдаёт жаром, как от печки. — Кажется, мне нужно прилечь.

Чан не позволяет ему самостоятельно спуститься с барного стула — подхватывает на руки, будто он ничего не весит (а Чанбин прекрасно знает, что весит, он специально ради этого в качалку ходит) и несёт в кровать, поддерживая под коленками.

Омежья натура от близости к альфе практически вопит от желания большего, и Чанбин ближе прижимается к крепкой груди и плечам, кусает мочку, и остатки его сознания отмечают, что штаны быстро намокают от смазки. Стыдно. Ещё никто никогда не видел его в таком состоянии, и это довольно смущает, да и пристальный взгляд Чана, цепляющийся за каждую деталь, не слишком добавляет спокойствия.

— Что-то не так? — Чанбин старается говорить громко и чётко, но получается только едва слышный взволнованный писк.

— Ты просто очень красивый, знаешь?

Чан осторожно укладывает его на постель, стаскивает одеяло в самый низ, чтобы не мешалось и выключает большой свет, оставляя только тусклое свечение двух настольных ламп.

— Я могу помочь тебе раздеться? — омега неуверенно кивает, отводя руки от груди и позволяет медленно стянуть с себя тёплую флисовую рубашку, а вслед за ней и штаны с бельём.

Прикосновения Чана к обнажённым рукам, животу и бёдрам невесомые, едва ощутимые, от них щекотно и хочется смеяться. Но Чанбин недовольно хмурится и перехватывает его запястья, поднося к своему лицу.

— Сними их, пожалуйста, — он кивает на мягкие, почти что бархатные чёрные перчатки, закрывающие ладони.

Всё это время они были максимально открыты друг перед другом, но ещё никогда до этого Чан не позволял смотреть на свои руки, придумывая сотни и сотни отмазок, чтобы оставаться всегда в перчатках. И в этот день всё должно пройти так, как того хочет Чанбин.

— Послушай, это может быть не совсем приятно для тебя…

— Сними, — произносит ещё серьёзнее, смотря прямо в глаза, и тогда у Чана не остаётся никаких шансов сбежать.

Он медленно стягивает податливую ткань с пальцев и отбрасывает в сторону, испытывая неловкость. Оказаться перед кем-то, пусть даже самым близким, без перчаток страшнее, чем голым перед целой толпой.

Как внешняя, так и внутренняя сторона ладоней усеяна белёсыми шрамами. Одни рубцы толстые и глубокие, слегка выпуклые, а другие почти прозрачные, едва заметные. Чанбин открывает рот, чтобы спросить, но думает, что это не уместно, поэтому Чан говорит сам.

— Мама долго пыталась выбить ракетку из моих рук, — он делает паузу, наклоняясь чуть ниже, и снимает с себя футболку, — в прямом смысле. Ей очень не нравилось, что я играю в теннис. Она считала, что мне подойдёт что-нибудь более мужественное, типа бокса или чего-то такого. Папа защищал меня, но, знаешь, иногда его не было дома.

— Это же просто…

— Всё в порядке. Это просто прошлое, не думай о нём.

Чанбин уклоняется от поцелуя и сжимает лицо Чана в ладонях, заставляя смотреть себе прямо в глаза.

— Это ужасно. Ты такого не заслуживал и сейчас тоже не заслуживаешь, — теперь он сам тянется к губам Чана и позволяет ему вылизывать свой рот, периодически отпуская комментарии, от которых становится ещё жарче.

В конце концов, они оба остаются без одежды, и Чанбин не может отказать своему излишнему любопытству, поэтому тайком смотрит вниз. Наверное, по его ошарашенным глазам и так всё понятно, но Чан просто неприлично большой. Конечно, он альфа и всё такое, но, чёрт возьми, как его член вообще должен поместиться внутрь?

— Если ты не уверен, то мы можем…

— Замолчи, — Чанбин дёргается, когда бедро Чана случайно касается покрасневшей от возбуждения головки, — и лучше растяни меня так, чтобы не было больно.

— А ты бесстыдник, да? Я от тебя такого не ожидал, милая маленькая омега.

Чан улыбается и со своими ямочками на щеках похож на кого угодно, хоть на ангела, но совсем не на возбуждённого альфу, который одним лёгким движением переворачивает Чанбина спиной к себе и просит привстать на колени и оттопырить задницу.

Смазки более, чем просто достаточно — она обильно стекает по ногам и красиво блестит от света ночников, так что приходится сдержаться, чтобы не лизнуть её прямо сейчас. И всё же Чан достаёт из-под подушки специально подготовленную бутылочку нового лубриканта. Пусть это лучше будет беспорядочно, грязно и мокро, чем больно.

— Прости, ты не мог бы начать? — Чанбин вертит бёдрами и прячет лицо в подушках. — Мне немного холодно.

Ему никогда в жизни не описать тот стыд, что он сейчас испытывает, и пока что это чувство сильнее, чем жгучее желание, огнём выжигающее низ живота.

— Извини, я засмотрелся.

Чан согревает смазку на пальцах и осторожно прикасается к сжатому колечку мышц, массирует и осторожно вводит один. Чанбин шипит, сжимая в кулаках наволочку и чувствует, как коленки разъезжаются в разные стороны от мягких поглаживаний по пояснице. Кожа у Чана на руках мягкая и нежная, несмотря на шрамы и работу, и он расслабляется и выгибается в спине, подставляясь под приятные прикосновения.

В спальне становится душно, и так ярко пахнет ягодами, что Чанбину кажется, что он оказался у бабушки на даче, но всё, чего ему хочется — чтобы всё это продолжалось как можно дольше. Он не замечает, как Чан осторожно начинает двигать рукой и вскоре добавляет второй палец, раздвигает их, растягивая стенки, и осторожно оглаживает их изнутри, стараясь найти простату.

Получается не с первого раза, но он точно понимает, что это оно, потому что Чанбина под ним прошибает судорогой будто молнией, и он громко стонет, прикусив губу.

Свободной рукой Чан касается возбуждённого члена омеги, проводит подушечкой по щёлке, собирая вязкую, слегка белёсую смазку, и кольцом сжимает пальцы под головкой, утыкая кончик в внутреннюю сторону своей ладони.

Чанбин стонет, дёргает бёдрами, стараясь толкнуться в руку, но тут же возвращается назад, глубже насаживаясь на пальцы. Он плохо понимает, что происходит — голова кружится от смешавшихся запахов и чувств, и всего этого слишком много, чтобы трезво соображать.

— Умоляю, делай что-нибудь, я так больше не могу.

Чан растягивает аккуратно и медленно, несмотря на своё собственное желание, которое едва ли не разрывает его изнутри. Ему хочется прижаться к нему, пометить так, чтобы все знали, что у этого омеги уже есть пара, но он только проводит языком по клыкам и сильнее сжимает челюсти.

Он вытаскивает пальцы, вытирает их о простынь, и Чанбин собирается перевернуться обратно на спину, но чувствует, что его крепко держат, не позволяя пошевелиться.

— Это прозвучит ужасно пошло, но твои часы, проведённые в качалке не прошли даром.

Чанбин не стесняется своего тела, в какой-то степени любит его и счастливо улыбается, когда слышит комплимент. А потом ойкает от неожиданности, когда чувствует язык между ягодиц, вылизывающий его от смазки.

— Чан, что ты… делаешь?

Он ничего не отвечает, остервенело вдалбливаясь языком внутрь, пачкая лицо и сильно сжимая бёдра, до тех пор, пока на них не остаются следы. Чанбин стонет, дёргаясь, и ему кажется, что он вот-вот умрёт, потому что люди не могут чувствовать так много всего в один момент.

— Прости, я не мог удержаться. Я же не шутил — тебя правда хочется съесть.

Чан помогает перевернуться на спину, массирует уставшие колени и целует в выступающую косточку щиколотки. Он выглядит спокойным и романтичным, хотя Чанбин понимает, что ради этого ему приходится приложить все усилия. Им обоим везёт, что их циклы не синхронизировались, и до гона альфы ещё далеко, иначе всё это было бы куда более болезненным и агрессивным.

— Давай попробуем, ладно? Скажи, если захочешь остановиться, — Чанбин кивает, с нескрываемым наслаждением рассматривая то, как Чан устраивается между его разведённых ног.

Он входит так медленно, как только может, отвлекает лёгкими поцелуями-бабочками в шею, лицо и плечи, водит свободной рукой по члену, только бы сделать эти ощущения менее неприятными, и у него это отлично получается. Омега под ним стонет, подмахивая бёдрами навстречу аккуратным движениям, закусывает губы и сжимает кулаки так сильно, что оставляет на ладонях следы полумесяцев. Он старается сдерживать свои стоны, но это всё равно слишком громко, чтобы наивно надеяться, что соседи ничего не услышат.

Плевать на соседей. На всех плевать, на целый мир. Всё, что сейчас беспокоит их, происходит в этой спальне, а остальное может немного подождать.

— Ты красивый.

— Ты уже говорил, — хнычет Чанбин, прогибаясь в спине, когда чувствует, как головка члена задевает простату, — говорил…

— И скажу ещё сто раз.

Чан выцеловывает непонятные узоры на плечах, выступающих ключицах и груди Чанбина, крутит между пальцев сверхчувствительный сосок и улыбается откровенной реакции. Ему это нравится.

То, что происходит сейчас.

И этот омега тоже.

Альфа, что сидит внутри, хочет сделать его своим.

Чан зажмуривает глаза, пытаясь отогнать эти мысли, стараясь сосредоточиться на физических ощущениях, и продолжает глубокие, ровные толчки.

Он не может так поступить с Чанбином. Метка — это не шутка, не какое-то глупое развлечение для подростков, и ставить её вот так, на горячую голову, нельзя. Все они — животные и произошли от зверей, но нельзя позволять этой своей стороне брать верх над человеческой.

Чан до крови прикусывает щёку, чтобы оставаться в сознании, и утыкается носом в чанбинову шею, полной грудью вдыхая его сладкий плотный запах родом из детства.

Чанбин стонет под ним, царапает спину и зажимает талию между сильных ног, хнычет совсем как ребёнок, который желает отчаянно чего-то получить. И Чан хочет дать ему это, что бы там ни было.

— Ты можешь… Можешь сделать это.

Он смотрят друг на друга рассеянными взглядами, в которых читается одно только возбуждение.

— Что?

— Можешь пометить.

Чан хочет отстраниться, сказать что-то важное на этот счёт и объяснить, что это совсем не обязательно. Но, видимо, он думает о себе чуть лучше, чем стоило бы, потому как сам не понимает, как вонзает клыки в тонкую медовую кожу между плечом и шеей. Это не самое видное место, и не создаст лишних проблем, но любой другой альфа поймёт, что этот омега уже занят.

Это больно, больнее чем прокалывать уши, но Чанбин от этого только сильнее сжимается вокруг члена альфы, чувствует, как всё тело мелко потряхивает, и икры больно сводит, а потом он кончает, пачкая им обоим животы и совсем немного постель.

— Отодвинься, иначе я…

Чан не успевает договорить — Чанбин ещё крепче прижимает его к себе, обвивая руками и ногами, из-за чего ему приходится кончить внутрь, зажмуриваясь от приятного ощущения набухающего узла.

— Ты же знаешь, что…

— Знаю, — бормочет Чанбин, оставляя поцелуй под ухо, — но мне так захотелось. Прости, что не предупредил тебя, если ты вдруг не хотел.

— Хотел.

Они чуть более удобно устраиваются на влажной от пота и смазки постели, чтобы пролежать так ближайшие полчаса сцепки. Это, наверное, странно, но сейчас Чанбин чувствует себя спокойно и умиротворённо. Его не распирает удивительное чувство счастья или волнения, ожидания чего-то. Он просто спокоен и рад находиться рядом с Чаном, словно вся его жизнь состояла из кучи последовательных решений, которые упорно вели его к этому моменту. Конечно, это не значит, что после этого он решит запереться дома, обзавестись кучей детишек и посвятить себя готовке. Но, по крайней мере, он готов ещё раз обсудить идею съехаться.

— О чём задумался? — Чан игриво дует в ухо и чмокает в висок, сжимая в объятиях до тех пор, пока рёбра не начинает ломить.

— О том, что люблю тебя, — Чанбин улыбается и неопределённо машет рукой куда-то за спину, — а ещё о том, что выкину коллекцию твоих перчаток к чёртовой матери. Я буду зацеловывать каждый твой шрам до тех пор, пока ты не полюбишь свои прекрасные руки.

— Я тоже тебя люблю, но думаю, что стоит подарить что-нибудь Феликсу за его любовь к халяве и промокодам.

— Дурак.

Чан хихикает и кое-как достаёт из тумбочки влажные салфетки, чтобы навести хоть какой-то порядок и протереться. Чанбин, разморённый и уставший, лежит перед ним почти не шевелясь и позволяет делать с собой, что угодно.

— Хочешь, закажем еды, пока тебя не накрыло снова?

— Хочу роллы.

— Филадельфия?

— А ты неплох, — смеётся Чанбин и закрывает глаза.

Возможно, он успеет немного подремать до приезда курьера.