Берлин, тысяча девятьсот двадцать восьмой год.
По высокому окну с облезшими белыми перекладинами краплет ливень, мельтешащий в собравшихся лужах, летний и тёплый, сопровождаемый редкими раскатами грома и грозными вспышками молний. Тони задумчиво присаживается в кресло и немного устало отслеживает траекторию движения юрких капель, с ленцой задевая ладонью поверхность тумбы, отмечая на ней потёртости, оставленные тысячами тысяч коснувшихся её рук. А затем прислушивается к звукам джаза, доносящимся с веранды находящегося неподалёку ресторана, и рассматривает пожелтевшие на солнце театральные афиши, украшенные разноцветными черепами, точно на карнавале смерти в Новом Орлеане. Он слушает дождь, опускающийся на Берлин шумными потоками, и оборачивается к Хэппи, что в сердцах восклицает:
— Что за вертеровская скорбь в твоём взгляде? Это было потрясающе, ты до сих пор лучший во всём мире!
В костюмерной комнате витают, переплетаясь меж собой, два аромата, впрочем, на удивление, достаточно приятных: свежих, недавно перемешанных красок и сдобных булочек с маком, только что выуженных из печи в соседствующем здании, что принадлежит пекарне. Не в силах спорить, Тони демонстративно утыкается в кружку с кофе, и с преувеличенным интересом рассматривает полки, уставленные отчего-то не выброшенной прохудившейся посудой и пластинками, которые всё равно здесь не на чем слушать. Словно не ожидая устремлённого на себя взгляда, он не успевает сокрыть в собственном какой-то безумно саднящий отголосок печали, обращённый не то к самому другу, не то к чему-то напоминающему в нём — и совсем о другом. Когда Хэппи внезапно приходит, рывком распахивая узкую дверь, то с треском ударяет её хлипкую раму о бетонную стену, а Тони вздрагивает, и пара секунд его искренней растерянности влечёт за собой изогнутые в ехидно-довольной усмешке тонкие губы. Хэппи отвешивает игривый реверанс, и с того самого момента безустанно находит как можно больше причин не упускать Тони из виду, засыпая его уймой вопросов, точно маленький ребёнок.
На столе — потрёпанная временем дорожная сумка, так и не оставленная на хранение, и разобранные часы на цепочке, вид которых вызывает улыбку: слишком уж напоминают те, что были выторгованы им с таким трудом в детстве. Какое-то время Тони молчит, глядя в окно, пока его полностью затягивает в воронку тех счастливых времён, и он пытается считать причину чужого присутствия и настроения в этом моменте, но, приподняв голову, включается в разговор, только почувствовав на себе очередной взгляд. Более пытливый, впрочем.
— Нет, и спасибо идиотам, с которыми я имею дело.
Сквозь капли с трудом, но виднеется пышущий влажной зеленью внутренний двор, окружённый тремя стенами здания театра, где вместо четвёртой — арка, открывающая вид на извилистую дорогу. По ней без конца снуют люди из труппы: молодые, статные, с такими вот глазами, полными восторга, а театр гремит премьерами, в дни которых приобретает особый, карнавальный шарм — из-за количества людей, что одеваются так же по-хорошему причудливо, как и артист на сцене. Местная знать одинаково свободно говорит и по-немецки, и по-английски, и представление собирает её всю, низвергаясь нескончаемым потоком любезностей и самой высокой похвалы. Тони видит, как этим улыбчивым, ярко одетым и упивающимся собственной впечатлительностью людям вокруг искренне нравятся и его фокусы, и он сам.
— А ты не изменился, всё такой же перфекционист и гений с неотразимым шармом? — Хэппи качает головой, потянувшись за кофейником, чтобы заново наполнить свою, уже опустевшую, кружку, и продолжает успокоительно:
— Тем не менее, ты всех нас удивил, особенно последний трюк с перемещением из саркофага в кресло, когда ты поворачиваешься к публике. Знаешь, я тоже делаю трюк с исчезновением в своём шоу: перемещаю свою ассистентку из одной части сцены в другую в чемоданчике, но это не сравнить с тем, что делаешь ты.
Тони улыбается остро, прячет в глубине тёмных глаз задрапированную гордость, и сметает в кучу на столе с десяток раз перечёркнутые и переписанные заново сценарии, выуживая из импровизированной свалки несколько игральных карт. Он обхватывает одну из них указательным и большим пальцами, кончиками остальных прижимая её ребро к ладони так, что располагает на линии жизни по направлению к себе.
— Я сам придумал этот фокус, — с явным довольством выпрямляясь на стуле и чинно закидывая ногу на ногу, выдаёт он почти торжественно, а Хэппи оттягивает уголок губ в полуулыбке, и взгляд его становится потеплевшим. Тони разглядывает его лицо на наличие изменений, появившихся со времени их последней встречи. — Будешь хорошо себя вести — научу тебя всему, когда будет время.
Точным броском карта, ранее находящаяся в руке, попадает прямиком в заветный круг на стене, вызывая победную ухмылку и после — усталый выдох. Со стороны это кажется таким простым, но на деле… На деле, карты — прекрасный способ удержания внимания и самого себя в реальности. Ощущение гладкой поверхности в руке заземляет, охлаждая рассудок, точно лёд — пульсирующую рану, а сам бросок структурирует мысли, расставляя всё внутри по полочкам.
— Твоё мастерство впечатляет, — Хэппи улыбается, потирая ладони, и по-иному поворачивает голову, чтобы рассмотреть получше. Тони кивает, не отрываясь от своего занятия.
— Карта должна сама выпорхнуть из ладони. А если ты в последний момент инстинктивно раскроешь захват, она завихляет в воздухе и изменит траекторию. Тебе непременно захочется опустить кисть вниз, но в данном случае нельзя верить своим чувствам и инстинктам. Внутренний голос ошибается, как, например, мой, когда посоветовал мне повысить ставку в покере с каким-то неизвестным мне до того актёром, — последние слова он бормочет тихо и несколько насмешливо, после чего, замахнувшись, резко отводит назад правую руку, стремительным движением посылая карту в саму цель. Разумеется, бросок получается блестящим.
— А мне это всегда казалось более лёгким делом.
— Здесь крайне важна сосредоточенность, которую вполне можно развить на случай, если её у тебя тоже нет.
— Что значит «тоже»? — ворчливо хрипит Хэппи, а Тони едва сдерживает улыбку, пожимая плечами, и по комнате разносятся короткие смешки.
Секунды повисшей вязкой тишины, похожей на топь, ощущаются гораздо дольше, чем есть на самом деле. Они с сомнением смотрят на плотно перетянутый ремнём небольшой чемодан, сокрытый в тени помещения, и Тони решает, что, раз уж он никогда не умел красиво переводить тему или же ходить вокруг да около, то с чего бы ему, собственно, начинать делать это сейчас? Он поднимает на Хэппи свой взгляд, выжидательно прищуриваясь, и бросает последнюю карту ему куда-то за плечо.
— Сколько месяцев прошло? Чувство, будто я не видел тебя целую вечность.
— Год как минимум, — уверенно уточняет Хэппи, и, помолчав ещё немного, добавляет следом:
— Как гастроли? Всё хорошо?
— Да, вполне, вполне, — вальяжно откидываясь на спинку кресла, Тони качает ногой в воздухе, мельком заглядывая в календарь. — Завершение тура через месяц, после отпуска. Мюнхен хорошо принял, а Барселона просто в восторге. Ты ни за что не догадаешься, кто пришёл ко мне на шоу в Будапеште! Наташа Романова!
— Наташа?!
— Та самая. Она была у нас ассистенткой, когда мы решили заняться магией, помнишь? Ты распиливал её, а я рубил ей голову, — он тихо смеётся, вспоминая шаловливую игру из дремучего детства, и распускает перевязанный на восточный традиционный манер пояс своего сценического костюма, обнажая грудь и спину. — До сих пор на меня косо смотрит.
— За то, что ты тогда сыграл её в школьной пьесе? Похоже ведь было, — смеётся Хэппи, качая головой от такой вопиющей несправедливости. — И как она?
— О, прекрасно. Даже шрамы уже незаметны.
Забытое на много лет воспоминание возвращается к нему так свежо и живо, что Тони вдруг думает о том, чтобы написать давней подруге по возращении домой. Да только для письма нет подобающего повода.
Он осторожно съезжает со стула, чтобы добраться до своих вещей за ширмой, и едва сдерживает улыбку, сверкнув повеселевшими глазами, когда солнце, следуя своему графику, медленно опускается к линии горизонта, оглашая о приближении вечера. По телу спадает китайский ханьфу, а волосы небрежно взъерошены и убраны назад, загрязнившиеся в яркой краске грима, контрастом бьющейся на фоне светлой кожи. По итогу весь собранный образ, разумеется, отлично служит для сокрытия личности на сцене, так что Тони равнодушно пожимает плечами, спешно переодеваясь и кое-как запихивая шнурки в ботинки, а Хэппи прикрывает глаза, точно разом теряя интерес к их странному диалогу.
— Не хочешь пойти выпить? — помолчав, Тони на всякий случай уточняет:
— Как раз расскажешь мне, как у тебя дела.
Хэппи, словно опомнившись и с промедлением уловив оклик, всё же замирает, после чего, изобразив подобие учтивой улыбки, поворачивается к нему лицом.
— Мне казалось, тебя в последнее время перестала интересовать жизнь вне театров. Что же изменилось?
— Твоя прямолинейность меня ранит. Я вычитал, что теоретических знаний может не хватать, и поставил перед собой цель: раз в неделю исследовать реальный мир.
— Какая мерзость… Что же ты собираешься исследовать в ближайшем баре?
Тони, чуть прищурившись, улыбается, и они пересекаются смеющимися взглядами, разделяя эту нотку веселья на двоих.
— Знаешь, это подводит меня как раз к тому, что я хотел тебе сказать, прежде чем ты уйдёшь сегодня. Мне, на самом-то деле, нужна твоя помощь, — не растерявшись, поспешно бросает Хэппи, бездумно отходя к небольшому, ровно для двоих, гримёрному столу, опираясь на него рукой. — Надеюсь, что ты не откажешь.
Последнее слово он произносит с нарочитым нажимом, хотя переменившееся лицо напротив и так говорит о том, что ему и без всяких намёков грешно отказывать. Тони, довольно подбоченившись, охотно подаётся вперёд, доверительно проговаривая:
— А интрига нарастает! Я угощаю виски.
И, глядя теперь только лишь перед собой, осторожно ставит ногу на узкую ступеньку покатой лестницы, медленно скрываясь в проёме.
Здесь серо — но ничуть не уныло. Эта благородная серая палитра, вбирающая в себя, ко всему прочему, белые, синие и бежевые пятна, как нельзя лучше описывает настроение. Эксклюзивный бар, ютящийся в проулке меж двух фахверковых домов, представляет собой свободное, почти воздушное пространство, с приоткрытой балконной дверью, в которую пробираются беззаботные руки сквозняка, играя полупрозрачным тюлем и музыкой ветра, струящейся с потолка вихрем изящных перьев из стекла. Отсюда виднеется полоска крыш и окон старинных домов, коими славится эта часть города, а также западная сторона, обложенная средневековой брусчаткой, словно каменный лабиринт.
Тони, мельком проскальзывая взглядом по залу, устраивается за барной стойкой, бросая перед собой смятые денежные купюры, и запрокидывает голову, пару минут безучастно рассматривая стеклянную часть потолка, усеянную каплями ливня, пока вновь не переводит туманный взгляд на Хэппи, у которого щёки горят от первых порций венгерского вина. Тони находится в состоянии смиренного ожидания. Нахмурив брови, застывает в перекошенной на левую сторону позе: вес его тела перераспределён от того, что он рассаживается на своём стуле и облокачивается на один из поручней. Становится ясно, что Хэппи начинает подбираться к насущному предмету разговора, — по тому, как вслед за словами у его рта обозначаются глубокие морщины недовольства. Он говорит так вдохновенно, как разговаривают люди, долго молчащие о чём-то важном.
— Семейство Тумс — чудеснейшие люди! Дорис Тумс — моя давняя подруга, богатейшая женщина Питтсбурга. Её отец ещё при жизни сделал миллионы на добыче угля.
Стакан с какой-то мутной бурдой опускается на стойку, разнося крепкий хмельной запах, а Тони вдумчиво кивает, прогоняя в уме всё сказанное. Впрочем, пришедшие к нему мысли никак не отражаются на его лице под взглядом Хэппи, что, не моргая, утыкается на него исподлобья. Прислушиваясь к своей интуиции, Тони внутренне готовится к чему-то скверному вместо приятного времяпровождения в тёплой атмосфере. И всё же: часть его стремится убедить себя, что нудная тревожная мелодия внутри — это лишь продолжение глупого волнения, вызванного планами по его душу.
— Они проводят время в своих домах, в том числе на юге Франции, — Хэппи крутит в руках стакан и замолкает, осторожно подбираясь ближе. — Дело вот в чём: сейчас у них гостит один парень, который уверяет их, что он общается с духами.
Тони невесело смеётся, но голос его при этом остаётся серьёзным, вкрадчивым.
— Это просто какая-то эпидемия мошенников, — мрачно усмехается он.
— Парень очаровывает их предсказаниями будущего.
— Говорит то, что они хотят слышать, и берёт с них деньги за хорошие новости?
— Именно так, — Хэппи кивает, прикрыв глаза, как бы выражая благодарность его пониманию. — Конечно же, в придачу ко всему, он молод и красив.
Тони потупляется на секунду, и на сказанные им слова накладывается лёгкий отпечаток сарказма.
— Естественно, бедному аферисту милое личико не повредит, — он кивает и улыбается — расслабленно, умиротворённо, едва заметно. А затем подмечает, что выбор его слов не остаётся незамеченным. Хэппи щурит карие глаза и задумчиво проводит крупными пальцами по своей щетине, перерастающей в подобие бороды на подбородке. В возникшей паузе становится слышно, как где-то недалеко над городом грохочут небеса.
Лікування безпліддя. Планування сім'ї та ведення вагітності
— Лиз Аллен, дочка Дорис — наследница всего состояния. Вообразила себе, что влюбилась в него.
Тони стоит большого усилия не свести брови к переносице и в целом не выдать лицом своих эмоций. Не в сотый, а, возможно, в тысячный раз он возвращается к мыслям о том, как далеко простирается его ненависть к шарлатанам. Голос, спокойный и глубокий, звучит с необычайной уверенностью:
— Я даже не знаю, кто мне противен больше: те, кто простыми трюками вымогают деньги у простаков, или простаки, которые настолько глупые, что так им и надо?
Хэппи неуютно ёрзает на месте, а затем, раскрыв рост с тихим щелчком губ, выдыхает характерным для него полушёпотом:
— Мне неловко об этом говорить, но я видел, как он работает. Смотрел со всех ракурсов, и не один раз. Не смог заметить ни одного промаха, я следил за каждым жестом, и Бог свидетель, я прекрасно знаю все эти трюки с чтением мыслей и сеансами спиритизма, но не смог обнаружить ничего подозрительного. Я начал думать, не сошёл ли я с ума… Может, у него действительно есть дар?
Вид Тони в этот момент должен являть собой и приговор, и казнь. Он едва ли не припечатывает Хэппи к месту своим взглядом, и его брови приходят в движение, выражая глубокий укор. Не дав голосу дрогнуть, он поспешно поясняет:
— Таких людей нет в природе, они все мошенники. От спиритов до Ватикана. Как ты можешь так говорить?
Хэппи протягивает руку и кладёт её на находящееся тут же рядом предплечье, напряжённо вглядываясь в сами глаза. По его глубоко тронутому взгляду Тони догадывается, о чём он заговорит дальше, но момент растягивается. «Снова в ту же реку», — мелькает в голове устало.
— Я очень переживаю за эту семью! — Пауза. Хэппи поджимает губы, осторожно продолжая. — Вот бы ты поехал со мной во Францию и посмотрел на него в деле! В конце концов, ты же величайший в мире разоблачитель спиритов. Человек с душой, с честью, абсолютно надёжный. Это в глазах, это не спрячешь. Никому из них тебя не обмануть!
Слова приятно ложатся на самолюбие, и в душе Тони согласен с ними. Но прямо сейчас — лишь отчасти. Хэппи быстро облизывается в нервном ожидании его реакции, а Тони недовольно приподнимается, оглядывая друга так, словно перед ним, как минимум, городской сумасшедший. Собственное лицо искажается какой-то мукой, отрицанием, и упрямой жаждой сбежать: приходится замолчать ненадолго, барабаня пальцами по стойке, тем самым давая себе время для ответа. Зацепиться не за что. Именно сейчас Тони впервые думает, как хотелось бы ему снова жить в доме с мансардными окнами, просыпаться утром под воркование голубей, смотреть на небо и следить за движением облаков, ощущая то, забытое…. Внутреннюю свободу.
Он не видит причин для отказа, хотя что-то в настойчивости этой просьбы заставляет его внутренне насторожиться. Тони шумно выдыхает и, помедлив ещё немного исключительно из упрямства, неохотно поясняет:
— Я собирался поехать на Галапагосы, отдохнуть.
А Хэппи, разом вспыхнув, выразительным жестом сжимает ладони в кулаки. Впрочем, он быстро находится со словами и принимается убеждённо возражать:
— Но ты ненавидишь отдыхать! Ты всё время сидишь в комнате, делаешь фокусы с картами, а больших черепах никогда не видел! — как и прежде, он не звучит ни насмешливо, ни обвиняюще, а только лишь уверенно выражает мнение, которым не поступиться. Выдержав мгновение, Хэппи серьёзно, с вкрадчивой участливостью добавляет:
— Кроме того, ты же любишь юг Франции и мог бы заехать к Роуди.
Вслед за этим наваливается гнетущее молчание. Они оба умеют одинаково хорошо, совершенно спокойно сносить тишину собеседника, но сейчас молчат содержательнее любого объяснения. Своим последним доводом Хэппи связывает руки Тони окончательно: вопреки озвученным словам, он даже чувствует, что немного расслабляется в плечах, когда слышит обращение к себе. Так впервые приходит осознание, что у Хэппи есть особенный тон воздействия на него и что тот сам, по-видимому, прекрасно об этом знает. Они скрещивают взгляды и от этого на фоне всего помещения как будто бы возникает тяжёлое низкое колебание. Тони не меняется в лице, однако внутри обнаруживает себя в растерянности, — сейчас на него в ответ смотрит зависящий от его решения человек, следящий за каждым случайным движением. А потому Тони кивает, сдаваясь, — за собственными словами больше не чувствуется внутренней борьбы. Решение принято.
— Если тот парень узнает, что я за ним наблюдаю, то он найдёт предлог не проявлять себя. Обычно или голова болит, или духи на контакт не идут.
Хэппи откликается обещанием:
— А он и не узнает, тебя никто не видел без костюма и грима. Ты можешь предстать кем угодно.
— Ну, если он тебя обманул, то у него есть талант, — качает Тони головой, стараясь наделить свои слова лёгкостью и живостью. Хэппи внимательно и несколько боязливо смотрит на него, будто чувствуя вес последующих слов заранее. Обманчиво простые, они и сейчас даются Тони с внутренним надрывом, но он перешагивает через себя ради человека напротив. — Не терпится увидеть все его уловки, сорвать с него маску и швырнуть ему же в лицо.
Хэппи улыбается. Его живое лицо за секунды обретает бесконечно радостное выражение, что Тони даже становится неудобно видеть его таким уязвимым.
Он чуть сжимает его руку и мгновенно откликается со смешливо-радостным переливом в голосе:
— Мы отбываем уже послезавтра! Я благодарю тебя от всей души!
Тони качает головой. Рядом с выписанным чеком оказывается тонкая полоска бумаги, и он поднимается со стула, зажимая её между пальцев руки с пустым стаканом. А затем с сомнением зачитывает послание вслух:
— «Ваша неудача принесёт вам удачу. Не упустите её».
Подчёркивающие хмурость морщинки расползаются по всему лицу.