— Я тобой даже восхищаюсь, — тянет Нарцисса, запирая дверь опустевшего класса заковыристым заклинанием, — не особо сильно, всего лишь самую малость, так что не зазнавайся.
Нарцисса оглядывает Пиону с головы до ног, сжимает губы в тонкую полоску и тянет подбородок к самому потолку. У нее в руке тонкая витиеватая волшебная палочка, несколько совсем крошечных складочек на идеальной ученической мантии и библиотечная книга со скрытой заклинанием обложкой. Пиона, в отличие от нее, — вся растрепанная, с грязным подолом и полными зелий карманами, только-только закончившая отработку, и друг против друга они выглядят совсем как принцесса и нищенка.
С Нарциссой Пиона сталкивается в коридоре совершенно случайно, оказывается заперта в пустом классе и теперь клонит голову набок вопросительно, не желая даже рта раскрывать. От воспоминаний о том, как они сидели после занятий втроем, колет в груди, так что Пиона боится, что просто-напросто разревется, стоит хоть на мгновение изменить положение губ.
— Я бы на твоем месте так просто не отступила, — Нарцисса ворчит, смотрит куда-то наверх и покачивает зажатой в руке палочкой, — хотя я бы даже ввязываться не стала…
— Но ты ввязалась, — перебивает Пиона, и голос ее куда более ядовито-язвительный, чем она себе представляла, — и, если на то пошло, отступила ты очень просто.
Пионе хочется плакать, и она часто моргает и благодарит скрывающую лицо темноту. Нарцисса тоже стоит в полумраке, тянется вверх, словно нанизанная на струну, и лица ее, кроме общего выражения, вовсе не видно. Вздох вырывается у них обеих одновременно, и на этом вроде как разговор заканчивается.
Пиона думает, что ни к чему путному они все равно не придут, роется в карманах и оставляет на столе несколько свежесваренных зелий. Разумеется, ей хочется огрызнуться, вывести Нарциссу из себя и наконец-то заплакать, однако Пиона отпирает заклинанием дверь и скрывается ото всех в полумраке запутанных лестниц, и те везут ее куда-то вверх и вперед.
Вершина Астрономической Башни встречает ее промозглым весенним ветром и пронзительным свистом, и Пиона подставляет под удары лицо, гремит спрятанными в карманах пузырьками с зельями и собирает резинкой разлетевшиеся во все стороны волосы. От ветра слезятся глаза и щиплет пальцы и щеки, и она тоже свистит, зазывая к себе опустившуюся на школу весну. В этом году, правда, весна приходит взаправдашняя, а не метафорическая, и оттого дышать ей больно и горячо.
Делать вид, что все хорошо, получается плохо, и Пиона думает, что восхищаться здесь решительно нечем. Она машет рукой теперь вовсе в другую сторону, иногда забывает, что больше не староста, и едет в купе вместе с сестрой, потому что ее единственные вроде-друзья посвящают все время друг другу.
Протяжный вздох слышится рядом до того, как Пиона успевает шарахнуться. В темноте не видно лица, но выбеленные луной волосы выдают Люциуса с головой, и Пиона вдруг ужасно глупо захлебывается воздухом из собственных легких. Она не думает, что Хогвартсе сотни блондинов, выдает желаемое за действительное и попадает в точку, потому что от опустившейся на плечо руки словно молния прошибает все тело.
— Будь я старостой, я бы тебя наказал, — говорит Люциус, и фраза его сквозь грохот сердца вовсе не кажется ужасно неловкой.
— Вообще-то ты тоже нарушаешь правила, — отвечает Пиона, и нелепого писка своего тоже не слышит.
Люциус вдруг садится прямо на каменный пол, и от грохота сердца кажется, будто башня сейчас рухнет на землю. Пиона хочет сбежать, глотает ставшую густой и вязкой слюну и ругает мысленно приросшие к каменной кладке ноги. Все ее тело обращается каменной статуей, фарфоровой куколкой на шарнирах, неспособной сделать и шага, и Пиона стоит, разглядывая перекинутый через плечо повязанный бантом хвост светлых волос.
Взгляд то и дело сбивается в сторону скул и губ, и Пиона снова часто-часто моргает.
— На вершине Астрономической Башни, — тянет Люциус, и вот теперь-то Пиона слышит насмешливый укор в его голосе.
Пиона садится рядом, касаясь плечом плеча, поджимает к себе ноги и обхватывает колени руками. Полная луна ярко светит над их головами, и оттого кажется, что на продуваемой всеми ветрами вершине башни вовсе не холодно.