— Не кажется ли тебе, что все произошло слишком быстро?

Лили хмурится на вопрос, фыркает недовольно и не отвечает, складывая на груди руки. Они сидят втроем, а перед ними на столике вино волшебное и обычное, три бокала и незамысловатая закуска вроде оливок и сыра. Еще — оставшаяся со свадьбы Туни фата с большой дыркой посередине и две волшебные палочки, перекрещенные между собой.

— Он же оказывал ей знаки внимания чуть ли не с первого курса, — Пиона пожимает плечами, глядит на аккуратное колечко на пальце младшей-младшей сестры и отводит глаза, — довольно странные, впрочем, но, как видишь, достаточно действенные.

На пальце другой ее младшей сестры тоже кольцо, тонкая полоска металла с маленьким белым камешком, а в глазах серьезная отстраненность, точно с замужеством она стала единственной взрослой. Пиона отчего-то чувствует себя третьей лишней, наполняет бокал и пьет залпом, едва различая вкус.

— Поэтому она решила выйти за него замуж, только-только окончив школу? — Петуния хмурится, вертит в пальцах бокал и смотрит прямо Пионе в глаза.

Они разговаривают друг с другом, словно Лили и вовсе не существует, и оттого она злится, постукивает по столу ногтями и смотрит куда-то в сторону. Маленький девичник проходит прямо на кухне их старого дома, и теперь Пиона просто уверена, что все втроем они желают его поскорее покинуть. Впервые она замечает, что возле лестницы отклеивается кусок пестрых обоев, тянется к палочке и вздрагивает, когда теплая ладонь Туни накрывает ее прохладную руку.

Вместе с Лили они дают обещание не использовать магию до рассвета, и Пиона напрочь о нем забывает, так что щеки ее делаются решительно красными. Петуния хихикает и качает головой, пьяно счастливо улыбается и, отпустив ее руку, тянется к бутылке с вином. Пиона повторяет за ее действием, смакует терпкую сладость на языке и удовлетворенно облизывается. Завтра у них будет день, чтобы прийти в себя, потому что следом за ним — еще одна ее сестра выйдет замуж и исполнит мечту вырваться прочь.

Перебирая мысли, Пиона растроганно жмурится, но больше, кажется, ничего не испытывает. Сестры обещают оставить ей родительский дом, и оттого кажется, будто Пионе на плечи кладут огромный гранит.

— Мы встречаемся уже почти целый год, — бурчит Лили, подливая себе в бокал огневиски, — так что решение пожениться было взве-шен-ным и взро-слым.

У Лили заплетается язык, и она начинает говорить по слогам, путается совсем и выпивает пару глотков. У Пионы внутри разливается пульсирующее тепло, и отчего-то хочется плакать, так что слезы скапливаются в уголках глаз. Туни тихонько смеется, прикрывая ладошкой рот, смотрит на них обеих по-взрослому снисходительно и крутит на пальце кольцо.

— Так ты уже знакома с его родителями? — Туни стучит по столу ногтем, а рядом с ней пустая бутылка вина.

Отчего-то Туни выглядит самой трезвой из них, но и у нее в глазах плещутся игривые искры. Лили мотает головой, так что волосы ее едва не тонут в бокале, и Пиона поспешно отодвигает от нее стекло. Ладонь ее неуклюже выворачивается, и она сама едва не падает лицом в стол, снося все на своем пути.

Белая скатерть окрашивается бордовым, от звона стекла закладывает уши, и они все втроем перебираются в гостиную, умещаются на диване, прижимаясь плечом к плечу и продолжают разговор уже там.

— Я спрашиваю об этом, потому что беспокоюсь, — Туни укладывает голову Пионе на плечо, широко зевает и подтягивает на колени мамин пушистый плед, — Мардж, сестра Вернона, просто ужасна, а познакомилась я с ней уже после свадьбы. Представляете, она приходит к нам в гости почти каждый день! Я даже подумываю переехать куда-нибудь в глушь, где напрочь отсутствуют дороги…

Распалившись, Петуния стремительно засыпает, и в гостиной повисает неловкая тишина. Пиона плечом ощущает, как ерзает на диване Лили, перекладывает сестру на подушки и поднимается, не желая погружаться в молчание. За окном занимается утро, небо из черного делается темно-синим с голубыми и рыжими пятнами, и Лили отчего-то тянется следом, хватая ее за ладонь.

— Что-то тебе совсем плохо, — Пиона тянет сестру на себя, насмешливо фыркает и позволяет ей перекинуть через шею руку.

Лили что-то бурчит Пионе на ухо, переставляет ноги оглушительно медленно, так что на улицу они выходят, когда тьма на небе совсем исчезает. Утренний летний ветер бьет влагой в лицо, слева на горизонте собирается туча, и ослепительно-желтое пятно солнечного шара мерцает между домами, поднимаясь все выше.

— На самом деле мне страшно, — Лили шумно втягивает носом воздух, встает ровно, и, покачиваясь, хватается за перильца, — ты слышала об этом… том, кого нельзя называть?

Пиона кивает, вспоминает заметку о смерти Чейси и нескольких других магглорожденных волшебников, ведет плечами и задирает голову. В газетах пишут, что аристократы на стороне «зла», и оттого странное беспокойство поселяется в груди, копает детской лопаткой яму и посыпает ее песком. Пиона жмурится и кивает, соглашается, что ей тоже страшно, а еще думает, что пора бы уже насовсем вернуться в комнатку над аптекой.

Пиона не делит волшебников на какие-то условные группы, иногда ненавидит всех одинаково сильно и тоже мечтает вырваться прочь.

— Я хочу вступить в Орден Феникса, — голос Лили постепенно становится чистым, и сама она подается вперед, глядя куда-то сквозь улицу, — это организация волшебников, созданная Дамблдором против «него».

Пиона снова кивает, отвечая на не прозвучавший вопрос, усаживается на перильца и глядит в окно дома, где сквозь тонкие занавески видно посапывающую на диване Петунию. Лили пьяно покачивается, касается плечом плеча Пионы и выдыхает сквозь зубы.

— Но я правда люблю Джеймса, — глаза ее медленно закрываются, и порыв ветра укладывает рыжие пряди Пионе на плечи, — очень сильно люблю.

Следующим утром проходит вторая в жизни Пионы свадьба, а после она возвращается в комнатку над аптекой, распахивает окна и слушает проносящуюся по волшебным улицам жизнь.