Лето обрушивается на голову горячим солнцем, запахом свежей травы и искрящейся по углам магией, и Пиона прячется от них всех, забравшись с ногами на качели в саду. Лили ставит их специально для нее, и Пиона проводит здесь целые дни, разглядывая летнее небо и вслушиваясь в запахи простора и свежести. В этом доме Пиона чувствует себя отвратительно лишней, но не говорит об этом сестре, опекающей ее так, будто это Пиона ее новорожденный ребенок.

Живот у Лили просто огромный, остается еще около месяца до ее разрешения, и Пиона отчего-то чувствует колючую ревность к этому нерожденному существу. Оставаясь вечерами наедине, они придумывают малышу имя, обсуждают его характер и внешность и говорят о всяческой ерунде, из-за которой у Пионы странно колотится сердце.

Шрам на ее лице заживает настолько, что больше совсем не болит, и моральное неудобство окончательно занимает Пиону.

Пиона касается пальцами шрама, ведет по шее и забирается под воротник, мнет мягкую кожу, и ей отчего-то кажется, что ногтями она может вспороть свежую рану. Сучковатая грубая палочка будто бы наяву впивается в кожу, Пиона продолжает давить, и дыхание ее застревает в горле. Жар приливает к щекам, Пиона отдергивает руку стыдливо, словно бы кто-то застает ее за сущими непотребствами, и ладонь ее обессиленно опускается на колени, прячась в складках легкого платья.

Джеймс падает рядом с размашистым вздохом, раскачивает качели, и ноги Пионы окончательно отрываются от земли.

— Я вам мешаю, — говорит Пиона спустя какое-то время, и в голосе ее ни грамма вопросительной интонации.

Для себя Пиона все решает, только никак не может решиться, и заявление это самой ей кажется жалким жестом последней просьбы о помощи. Она даже закрывает глаза и считает до десяти, а когда открывает — Джеймс смотрит на нее как на откровенную дуру. Взгляд его в пояснениях не нуждается, и Пиона фыркает и отворачивается, все равно оставаясь при собственном мнении.

— В этом доме две гостевых комнаты, — напоминает Джеймс на первый взгляд какую-то ерунду.

Распустившуюся мысль он не продолжает, и Пиона тоже упрямо молчит. У нее есть кое-какие сбережения, подаренное Лили лимонное дерево на окне и собственноручно высаженная бархатными анютиными глазками клумба, с которой сестра разрешает делать все, что угодно. Пиона собирается вернуться в наполненный призраками старый родительский дом, отчистить его от пыли и самой обратиться призраком, потому что мир без магии теперь кажется ей куда более безопасным.

Собственную волшебную палочку Пиона не ищет, не покупает новую и вовсе, кажется, не стремится обуздать искрящееся от напряжения волшебство.

— В Ордене Феникса есть человек, который хочет с тобой познакомиться, — Джеймс раскачивает качели, и они взлетают и опускаются так быстро, что Пиона невольно хватается за сидение под собой.

Облака и деревья мелькают из стороны в сторону, прикрытые зеленым в полоску навесом, а небо остается решительно одинаковым. Пиона склоняет голову набок, думает и кивает, и вода, на которой она лежит, раскинув в стороны руки, резко уходит вниз.

— Мне нужна новая волшебная палочка, — со вздохом признается Пиона, и нечто в груди неприятно колет и тянет.

Она волшебница, мысленно повторяет Пиона снова и снова, и с этим все равно ничего не поделаешь. Соленая вода утягивает ее за собой, накрывает тенью готовая обрушиться сверху волна, и Пиона жмурится.

— Хочешь, пойду с тобой? — спрашивает Джеймс как ни в чем не бывало.

Для него все это обыденно просто, и Пиона, честно признаться, благодарна за отсутствие жалости. Шрам на ее шее пульсирует, но вовсе не больно, словно бьется изо всех сил спрятанное прямо за ним сердце, Пиона снова просто кивает, и Джеймс улыбается ей широкой летней улыбкой.

Океан успокаивается, подбрасывает Пиону вверх и принимает в свои объятия, покачивая и нашептывая на ухо колыбельную.