Вверх по наклонной

— Привет, затворники! Большой голодный дракон пришёл украсть своих принцессок в бургерную! 

Замок отдаёт ключ только спустя десяток попыток и одно проклятие, сказанное шёпотом: наличие ребёнка отлично тренирует умение ругаться беззвучно. Злосчастные ключи летят на тумбочку, куртка сверху, чтобы позлить Сэма. Дин оглядывается почти раздражённо, не находя рядом ни дочери, ни мужа, ради которых он расстарался с самого порога. 

— Сэм, Мэри, вы дома? 

Они уже прошли стадию соляных полосок под каждой щелью и огромных ловушек по всей протяжённости потолков и пола, но воспитанные целой жизнью рефлексы не выгонишь так просто. Дин быстро осматривает коридор, подозрительно чистый для целого дня наедине с Мэри, и против воли тянется к пистолету, спрятанному за пояс. Дин делает глубокий вдох и расслабляет спину, хотя встревоженный мозг и говорит принять боевую стойку и ни в коем случае не соваться в комнату, не выставив перед собой оружие. 

Он обещал себе: Мэри не будет видеть оружие дома, не будет думать, что это нормально, когда отец после работы вваливается в дом с готовностью кого-нибудь прикончить. Поэтому Дин щёлкает предохранителем и прячет пистолет за спину, оставляя себе лишь иллюзию защищённости. 

Дин ненавидит тишину. У неё слишком много значений: может, вся его семья сейчас в заложниках у какого-нибудь взбесившегося демона, а может с ними не церемонились и прямо на месте разбрызгали мозги по стенам. Дин хотел бы спрятаться от этих картинок, выключить их навсегда, но даже психотерапевт сказала ему, что это не возможно, а эта женщина, хоть и бесила Дина по началу, оказалась толковой. 

Дин осматривает пустую гостиную, стараясь исполнить её совет: тишина это не только опасность и смерть. Тишина — это Сэм и Мэри, утомлённые целым днём игр, и потому спящие на диване, или Сэм, который неслышно выглядывает с лестницы и одними губами шепчет, что этот раунд в прятки точно не проиграет.

— Папа! — раздаётся задорное из-за закрытой двери в кухню, и Дин судорожно выдыхает, чуть подрагивающей рукой засовывая пистолет обратно за пояс. Вслед за вскриком дочери он слышит не менее громкое шипение Сэма, и ужасы в голове унимаются.  

Конечно, сегодня двадцать четвёртое января — единственный день, когда всё-в-этой-жизни-понимающий-Сэм позволяет себе помучить брата такой травмирующей для их образа жизни штукой как сюрпризы. 

— Я вас услышал, и скажу только одно: если вы приволокли конфетти, я даже вилку пылесоса в розетку не воткну, чтобы помочь убраться. 

— Договолились, — картавит Мэри и хихикает. Дин улыбается, подходя чуть ближе к двери, чтобы тоже немножко понервировать заговорщиков. В конце концов он именинник, это ему положено мотать им нервы. 

— Дин, у нас вообще-то ещё не всё готово. 

— И это учитывая целый день форы? Ну ничего, Сэмми, главное не переживай сильно. Я знаю, синдром отличника и всё такое, но мы преодолеем это. Даже тень разочарования не мелькнёт на моём лице...

— Иди мой руки, придурок. Нам нужно всего-то десять минут чтобы всё закончить. Верно, милая?

— Да, папа! Папочка, папа приказал тебе мыть луки, так что иди мой луки!

Сэм за дверью смеётся, и Дин приваливает к косяку двери виском. Он скучал. Каждый чёртов день скучает, и, хотя он сам выбрал эту работу и этот график, в последнее время он всё чаще ловит себя на остром желании вывернуть руль Детки и на максимальной скорости рвануть обратно, домой, к двум самым дорогим людям на свете, которые заставляют его чувствовать одновременно лучшие и худшие эмоции на свете. 

— Принцесса, ну за что ты со мной так? Я ведь ну шучу, большой голодный дракон умеет дышать огнём и дверь его не остановит! — Дин шлёпает ладонью по двери (Мэри тут же заходится счастливым хохотом) и позволяет улыбке опасть от нежности, слишком сильной, и потому болезненной. — Сэмми, надеюсь ты там не райские луга нам приготовил, я правда хочу простой американской еды с пивом. 

— Знаю. Вали.

— Вали! — подхватывает Мэри и ответно шлёпает дверь. 

Дин очень хочет поскорее взять на руки дочь и обнять Сэма, но они любят его баловать, и это главная причина почему он послушно идёт приводить себя в порядок. 

Он успевает принять душ и переодеться в домашнее, когда Сэм ловит его в ванной, набирающего пену для бритья на ладонь. 

— Знаю, знаю, я ленивая задница, не привёл себя в порядок с утра. 

— Да нет, — Сэм широко улыбается, и Дин засматривается на него, чуть взъерошенного, чуть утомлённого, но сияющего глазами так, как Сэмми умел только когда пили пиво под звёздами после очередного воскрешения. — Оставь её, — Дин тут же замирает с размазанной только по одной щеке пеной и позволяет брату убрать её полотенцем.

Сэм оказывается близко, на расстоянии вздоха, и это запускает мурашки по всему телу разом. Что ж, Дину ещё утром показалось, что одного короткого поцелуя не достаточно для полноценного функционирования.  

— У Саманты новые фетиши о которых она не предупредила?

— С щетиной ты смотришься... Солидно, — Сэм пожимает плечами, и Дин замечает след муки у него на носу, морщинки на лбу, розовую заколку, которая затерялась где-то среди его густющих лохм, по которым каждый день перманентно ноют пальцы. 

— Хочешь сказать делает из меня седеющего папика, по которому сохнут все старые девы района?

— Прекращай. Не заставляй меня говорить, что ты неотразим. Ты же не девчонка, чтобы напрашиваться на комплименты. 

— Девчонка ты, Сэмми, раз не можешь от них удержаться. 

Сэм ухмыляется уголком рта, Дин облизывает губы. Тянется к поясу брата, за шлёфки настойчиво подтягивает его к себе ближе и с наслаждением смотрит в приоткрывшиеся губы, от которых, как и от всего остального Сэма, веет концентрированными покоем и домом. 

— Ты первым начал, Дин. Пялишься, будто съесть меня хочешь.

— Думал, на мужей не положено смотреть иначе. 

Дин дёргает Сэма на себя, устраняя последние сантиметры. Сэм, огромный, горячий, склоняет голову для поцелуя, и Дин, хоть и проскальзывает в его рот первым, хоть и сжимает его талию и гладит шею, контролируя наклон его головы, чувствует себя полностью покрытым Сэмом, спрятанным им от всего мира, проблем, людей, даже собственных демонов. Он успевает вытянуться на носочках и сложить обе руки на плечи Сэма, чтобы надёжнее сплестись с ним, таки желанным и нежным, когда внезапная мысль заставляет его отстраниться.

— Мэри там осталась одна. 

— Я включил ей мультики и попросил подождать. Ещё минутку, Ди-и-н, — и Сэм подхватывает его за талию, вновь прижимает, целуется так оголодало и торопливо, что Дин боится слишком сильно натереть кожу вокруг его губ своей щетиной. 

Только когда снизу что-то звонко падает, Сэм всё же отстраняется. 

Дин не может не усмехнуться с его вида: растрёпанный, взбудораженный, глаза всё ещё бегают по Дину, раздевая и сжирая, а ладони сжались в кулаки, чтобы сдержать порыв прикоснуться снова. Дин издевательски похлопывает его по щеке, и Сэм кривит брови, взгляд отводит. Его губы алеют нежнейшим оттенком, и Дин облизывается инстинктивно, не замечая, что доводит Сэма. Младший с судорожным вздохом отворачивается и умывается ледяной водой. 

Это приятно: дразнить Сэма, будто этот огромный шкаф в извечных джинсах и клетчатых рубашках и впрямь его жёнушка, весь день только и мечтающая получить мужа обратно в постель. 

— У нас три часа, а потом я попросил Джоди забрать Мэри на выходные. 

— Эй, что? Я думал, мы в аквапарк в субботу. И Мэри хотела пострелять со мной, думал, проедемся в лесок, жестянки подырявим. 

— Мэри четыре, — весомо перебивает его Сэм и вытирает руки о полотенце в другом конце ванной, выглядя при этом почти успокоившемся, не считая остаточного румянца. — Ей рано стрелять, а ещё никакого леса в январе, не хочу ещё раз лечить вашу ангину. 

— Боже, какая ты мамаша, Сэмми, — не удерживается Дин и шлёпает его по заднице, когда обгоняет в проходе. — Просто признай, что соскучился по мне и взял девчонок измором. 

— Почти, — сдаётся Сэм, плетясь за ним по ступеням. — Пришлось ещё пообещать половину нашего запаса виски, но я счёл это достойной платой. 

— Да уж, надеюсь мой член того стоит.

— Вообще-то… — голос Сэма резко становится тише, и Диново сердце синхронно замирает, чтобы тут же сорваться на тревожно-частый темп.

Дин останавливается, пока они не попали в зону слышимости Мэри, и поворачивается к брату, но в глаза не смотрит. Резко хочет свести плечи, спрятаться грудь за замком из рук. Сэм смотрит на него с надеждой и приподнимает руки, будто хочет показать, что готов оказать любую посильную помощь, но Дин и сам не понимает, что с ним происходит, и поэтому отступает на шаг. Сэм не пытается его догнать. 

— Дин, я не настаиваю. Меня всё устраивает, честно. И вообще, именинник заказывает музыку. Я просто подумал.. Столько времени прошло. И тебе нравилось это в прошлом, так что было бы неплохо дать нам немного пространства и времени. На случай, если нам захочется чего-нибудь особенного.  

— Да… — Дин не знает что сказать, он чувствует себя жалким. Улыбается рефлекторно, чтобы прикрыть неловкость, похлопывает Сэма по плечу, но видит, что от этого жеста у того лишь погасает взгляд. Чёрт, им нужно к Мэри, хотя, говоря честно, всё чего Дин хочет — это отдых без возвращения к этому разговору как можно более долгое время. Сколько он уже вот так бегает? Почти год? Чёрт побери, время проходит так быстро, когда у тебя есть от чего прятаться.. И где. — Спасибо, мелкий. Разберём по ходу. Как всегда. 

— Да.. Да, ладно. А сейчас закрой глаза. 

Дин идёт на их голоса и его осыпает цветными бумажками. С вьющихся под потолком шариков смотрят кривые, однозначно выдающие автора, мордашки с глазами-палочками, такая же кремовая аппликация лежит на пироге.

— Что за лжец... Он купленный, Сэм! Твои руки прирастают к одному месту, едва ты заходишь на кухню!

— Ешь. Молча. Нам нужно удержать Мэри на минимуме сладкого до следующего похода к стоматологу. 

— Не слушай папу, принцесса. Пирог отменный, а зубы всё равно новые вырастут. Налегай!

Они смотрят старые ковбойские фильмы, едят бургеры, которые Сэм предусмотрительно заказал в любимой Диновой забегаловке, а потом загружаются в машину, чтобы поехать на окраину города к чете Миллс-Хэнскам, уже ожидающей их с фейерверками. 

Джоди дарит ему только объятия, без тени смущения объявляя, что забрать их шаловливую дочь на выходные уже невероятно крутой подарок, а Донна вместо поздравлений долго научает извиниться перед братом, потому что сама руководила его кулинарным шедевром. Холод внутри Дина оттаивает, он даже не напрягается, чтобы улыбаться. Он счастлив. 

Мэри смотрит на Дина почти влюблённо, и он легко усаживает её на плечи, придерживая за маленькие ладошки, чтобы девчушка не рванула вперёд, вслед за первыми залпами искр.

— Огоньки-и, папа, огоньки-и!

— Да, малышка. Видишь сколько разных цветов? 

— Все цвета ладуги.. Как у единолога хвост! 

Сбоку к ним прижимается Сэм. Дин отводит взгляд от неба, прослеживает вспышки фейерверков в глазах брата, и это как смотреть на десятки одновременно падающих звёзд, знаменующих исполнение желаний. 

Сэм улыбается, шепчет беззвучно под грохотом салюта, но Дин уже очень-очень давно читает даже не по губам или взгляду, по всему Сэму, по тому как он держит спину, как дышит, как чуть пощёлкивает пальцами, прогоняя собственное напряжение. 

С днём рождения, Дин. 

— И от меня! От меня! С днём лождения, папа!

— Спасибо, милая. 

Дину всегда слишком мало времени с Мэри, он он даже не чувствует себя сентиментальной мамашей, когда обнимается с дочкой в прогретом салоне Импалы, пока остальные устраняют последствия выездного праздника.  

Мэри болтает не прекращая, белобрысые локоны, которые уже начали приобретать русый оттенок, торчат из под шапочки, и Дин испытывает трепетное счастье, ежеминутно их поправляя.

Она пересказывает сюжет мультиков, которые посмотрела, описывает всех собак, которых встретила по дороге из магазина, и очень-очень много говорит о Сэме. 

Дин порой не верит, но Мэри показывает, что она их дочь в каждой детали, даже мелкой. Обожание к Сэму, почти фанатизм, выглядит так, будто Дин отломил кусочек от собственного сердца, и сложил это в сердечко своей малютки. Они могут бесконечно хихикать с Сэмовых неловких попыток готовить, его гнезда из волос после сна, того, каким становится его голос, когда он рассказывает сказки. 

— Ты скоро велнёшься, папа?

— Конечно, принцесса. Будешь хорошо вести себя у тёти Донны и тёти Джоди?

— Обещаю поплобовать, но ничего не обещаю.

— Моя девочка. Если что сразу требуй адвоката и звонок папам, мы всё порешаем. 

Без Мэри в машине тихо и неловко, и Дин искусывает губы до крови прежде, чем они успевают доехать до дома. 

— Тебе нужно в душ?

— Я вроде как уже. Если конечно ты не передумал по поводу щетины.. 

— Нет! Нет, ни в коем случае, — неловкий смешок и пауза. Дин и забыл как это может звучать: брат, который мнётся и двери, и он сам, не знающий, как ему и себе с этим помочь. — Ладно, я быстро. Постарайся не заснуть, хорошо? 

— Я не настолько старый, если ты, конечно, тонуть не собрался. 

— Так ты от меня не избавишься.  

Дин надевает домашнюю одежду, укладывается в постель, и только сейчас, в окружении тишины и тепла, понимает, что длится это не год, и не два, а с самого рождения Мэри. 

Он действительно не уверен, что это. Первоначально это и была причина, почему он решился пойти к терапевту: спустя несколько месяцев после рождения малышки у него сначала резко упало либидо, потом сменились предпочтения по поводу позиции, а последние пол года даже намёк на то, что он может быть с Сэмом, пугает до холодного пота и сильнейшей паники. 

— Произошедшее — неестественно, и вы испытали сильное потрясение. Даже для женщин беременность часто становится травмой. Абсолютно нормально сейчас испытывать эти сложные чувства, Дин.

— Я просто хочу вновь по-человечески жить со своим мужем, вот и всё.

— Именно поэтому нам придётся разобраться со всем, что вы испытываете. Вам не нужно стесняться этого, Дин. Просто расскажите, и мы с этим поработаем.

— Ну. По какой-то причине у меня падает, едва он достаёт член. 

Дин знает, что дверь в ванную не закрыта, и он может войти к Сэму в любой момент, быстро сделать положенное, и потом, притворившись спящим, уйти от разговоров. Сэм поймёт и примет. За всё это время это единственный компромисс который Дин обнаружил: можно делать это стоя, чтобы широченная спина Сэма закрывала обзор, но оставались доступны лицо, плечи и волосы. Если же Сэм уж очень хочет быть лицом к лицу, ему обязательно нужно держать ладонь у себя на члене, а Дину следить, чтобы с них не падало одеяло, прячущие то, что весь кайф поломает. Дин чувствует себя глупо. Нет, он чувствует себя с большой буквы ужасно, потому что хоть Сэм никогда не перечит или не высказывает нежелания, хоть он красиво стонет, когда Дин его трахает, и всегда с воодушевлением встаёт в колено-локтевую, предварительно выключив свет, Дину есть с чем сравнивать, и он видит, что Сэм не удовлетворён. 

Дети вообще, оказывается, кардинально меняют жизнь. Раньше, они едва ли прожили бы с таким раскладом и несколько месяцев, сейчас же, когда воспитание Мэри, работа и ремонт дома занимают почти всё время, секс стал пунктиком, появляющемся в расписании дай бог раз в неделю, и они оба ковыляют на его скорбном подобии вот уже четыре года и даже не жалуются. Иногда, хоть Дин и счастлив быть законным мужем Сэма и не менее законным отцом Мэри, он хочет сбежать от этой жизни в ту, прошлую, где был только он, брат и Импала, где о будущем не думалось иначе чем в контексте выживания, а на животе не было никаких странных, нетипичных шрамов, возвышающихся над давно докачанного до нужного состояния прессом. 

— Я правильно понимаю, раньше вы практиковали БДСМ?

— Никогда бы не подумал, что буду обсуждать с красивой женщиной вроде вас свою личную жизнь. И краснеть, потому что она отстойная.

— Всё хорошо. Многие мои клиенты жалуются на тоже самое.

— И многие из них всю жизнь тащились по тому, как их бр..муж брал контроль над ними, а потом, после того как тот заделал ему ребёнка, не могли даже на член его смотреть?

— Все случаи индивидуальны, Дин. И вам уж точно не стоит упрекать себя за эти изменения, даже если они неприятны.

— Я не упрекаю. Я вообще себя чувствую мужем года!

— Вас пугает, что вы не можете дать вашему мужу того же, что и раньше?

— Чёрт, конечно. Он возился со мной все девять месяцев, пока я психовал и вёл себя просто как законченный кретин, а в ответ что? Я не могу ему даже отсосать по человечески. Я ведь хочу отсосать! Но не выходит. Ничего не выходит... 

Дин уже чувствует панику от того, что шум воды постепенно уменьшается, а потом и вовсе стихает. Шлёпанье ступней по кафелю и жужжание зубной щётки раздаётся так же отчётливо, как каждый шорох на охоте, и от этого тошно. Сэм не монстр, не кошмар, который раздерёт Дину глотку, стоит открыть проклятую дверь. Сэм его брат, муж, самый заботливый человек на свете, который для Дина всегда означал безопасность. Только вот мозгу Дина плевать, и Винчестер крупно вздрагивает, когда замок щёлкает, пропуская распаренного от душа брата в спальню. 

Это чувство зажглось в нём с самого утра, с душа, когда он, дрожа и едва держась на ногах сделал то, что не делал уже множество месяцев — подготовился, смазал себя изнутри, хотя воли и хватило всего на два пальца. Больше всего на свете он не хочет сталкиваться с этим лицом к лицу. Ведь сегодня его день рождения, да? Он может отложить это, может попросить Сэма дать ему ещё время, хотя бы денёк, и потом они обязательно со всем разберутся. 

— Рад видеть тебя бодрым, — Сэм улыбается ему, мокрый, красиво алеющий кожей после душа, и надёжно держащий полотенце вокруг своих бёдер. Дину делается дурно, а потом он вспоминает, как жадно и голодно целовал его Сэм несколькими часами ранее, и "дурно" сменяется на тупое и всеобъемлющее желание сдохнуть. 

Они неловко смотрят друг на друга минуту, а потом Сэм просто кивает, лезет под одеяло, умело прикрываясь прежде, чем отбросить полотенце в сторону, и, орудуя одной рукой, чтобы вторая могла предотвратить любые неловкие моменты, подтягивает Дина на себя, пропускает меж разведённый коленей, улыбается преданно, шепча в губы, которые ласкает клюющими поцелуями. 

— Я готов, Дин, всё хорошо.. Чист, растянут.. Бесконечно тобой очарован. 

Он хихикает. Сэм всегда хихикает, когда пытается закрыть ту брешь, что образовалась в отношениях, пока Дин хандрит и совершает тупые поступки типо текущей попытке толкнуться в разработанный Сэмов вход. 

От стыда даже руки немеют. Дин резко отстраняется, вылезает из кольца Сэмовых ног и, разделив их бёдра одеялом, наваливается сверху, надеясь, что брат простит его за то, что он не сделал так сразу. 

Он целует Сэма. Нежно, медленно, подёргивая его локонами. В горле совершенно сухо, если быть честными, и ладонями он не чувствует никакого наслаждения, хотя всегда наслаждался бархатистой кожей Сэма. Дин старается, всеми силами старается сделать прелюдию долгой, желанной, удовлетворительной для Сэма, потому что он слишком долго лишал его этого. Он даже сам успевает возбудится, подмахвает членом, тычась Сэму в бедро, и, вдруг, какой-то оглушающей вспышкой в сознании, даже набирается решимости пробраться рукой под одеяло.

Паника накрывает вместе с горячим, искренне жаждущим вскриком Сэма. Дин чувствует его горячий, кажущийся огромным в ладони член, чувствует пульсацию, влагу, чувствует фантомную боль, что стягивает его живот, и вновь ощущает себя огромным и неповоротливым, вечно больным, вечно нуждающимся в Сэме, потому что даже машину он больше вести не в состоянии, а поясницу ломит так, будто ещё лишний щелчок, и Дина сложит пополам, одновременно убивая их общего ребёнка. 

— Стоп! Господи, прости меня, Сэмми.. Стоп. 

Дин хочет напиться до отключки или может сразу вспороть себе вены. Он никогда не был склонен к суициду, никогда не думал категориями “ненавижу себя” или “как же мне обидно и больно от происходящего”, и вопрос за что же он платит деньги своему психотерапевту встаёт очень остро. 

Дин наскоро натягивает штаны и падет корпусом на подоконник. Горло рефлекторно дрожит, сглатывая даже те немногие слова, которые Дин может придумать, и поэтому Дин не говорит. Сэм молчит тоже, не двигается даже, судя по отсутствию шуршания постельного белья. Когда Дин наконец успокаивает дыхание и оборачивается, он видит как быстро Сэм опускает взгляд, как предупреждающе покраснели его веки, хотя он и не плачет. Сэм никогда не плачет, он же Сэм, сильный и действительно надёжный. Не то что Дин, не то что подобие мужчины, подобие брата и сейчас особенно жалкое подобие мужа. 

— Давай поговорим, — шепчет Дин вместо того, чтобы озвучить всё, что он о себе думает. 

Сэм сначала отрицательно качает головой и всё же тянется рукой к глазам — там влажно. Дин ждёт, не делает попыток коснуться, потому что веры в себя не хватает даже на это простое действие. Сэм тянется к шкафу, надевает на себя футболку и штаны, и только поправив кровать и усевшись поверх со сложенными на груди руками, кивает. 

— Валяй. Но я не представляю, о чём именно. 

Дин присаживается на другой край, ощущая себя совершенно разломанным. Болит каждая мышца, будто страх и беспомощность — это яд, и он травит каждую его клеточку. 

Дин пытается давать названия этим оттенкам боли, как терапевт учила. Вот стыд — он не смог преодолеть себя, не смог быть хорошим мужем для брата. Вот злость — дурацкое тело реагирует не так как ему нужно, и он не может силой заставить его реагировать иначе. А вот страх — потерять Сэма, сделать ему больно. Дин хватается за это чувство, как за ориентир, и тянется, наконец преодолевая собственное сопротивление и заглядывая на брата. 

Ему плохо. Сэму, этому сильному, в глазах Дина идеальному братишке, больно, и он втихую глотает свои слёзы, потому что больше не доверяет их Дину, потому что Дин в его глазах недостаточно сильный, чтобы их вынести, и это.. Это уже что-то.

— Мне страшно, — Дин так и начинает, наступает на горло той политике неразглашения, к которой с детства любого мальчика приучает отец. — Я не хочу делать тебе больно, и не хочу тебя разочаровывать. Но, кажется, уже сделал и то и другое. Да или нет?

— Да. По первому пункту да, а по второму.. Не уверен, Дин. Я разочарован не тобой, скорее тем, что это началось и не закончилось. И похоже на закончится ещё долго. 

Сердце ускоряется. Мозг генерирует варианты, что откликаются приятным ощущением-перламутром, как обратная сторона раковины. Забиться туда, за барьеры “просто дай мне ещё время”, “давай выпьем, Сэмми, это не для трезвой головы”, или “обещаю, мы сходит к терапевту вдовоём и выясним что это за чертовщина”. Забиться в молчание и не чувствовать себя тем убожеством, что всё разрушило. Но Дин помнит — любая раковина ломается, и с этим, как и с болью от искреннего разговора, не сделаешь ничего. 

— Я не хочу быть таким, Сэм.  

Сэм раскрывает перед ним объятие. Чуть подвигается к Дину, явно хочет успокоить, дать опереться о своё плечо, сам стать этой раковиной, за которой Дину будет хорошо и спокойно, но Дин видит как мутная слеза соскакивает с его носа и уходит от прикосновения, выставляя руку на чистой воле, на судорожном усилии, которое и ему самому стоит слёз и жгучего, ужасающего ощущения, что он не справится, не унесёт, и просто сломается под напором всего, что на него свалилось. 

— Тебе не обнимать меня сейчас хочется, Сэм.

— Это мне решать.

— Нет! Я тебя на обете воздержания третий год держу, ни за что не поверю, что у тебя не проснулось хоть немного злости!

Сэм молчит. Мнётся на месте, поджав губы, и почему-то перед глазами встаёт образ Сэма из психиатрической клиники, разбитого и измождённого, хотя Дин знает, размах для проблемы не тот, не может быть Сэму настолько больно. Значит дело не только в сексе. Разумеется, не только, Дин силой воли заставляет себя оставаться на месте, хотя от обилия проявляющихся проблем впору схватиться за голову. 

— Ты не виноват, Дин. Ни в чём из этого. Да, это.. Это расстраивает. 

— Сэмми, говори как есть, не нужно меня огораживать.  

— Я и не пытаюсь! Чёрт, Дин! Ты такое прошёл, я и не посмел бы осудить тебя за панические атаки. 

— Как будто ты прошёл меньше. 

Сэм поднимает на Дина взгляд, и там злость. Да, Дин знает. Весь этот разговор, комната, губы, что ещё ноют от поцелуя, всё ощущается как разворошенный улей, который в любой момент может закусать их обоих до серьёзных увечий, может, даже смерти. 

— Я не могу так, Дин, — шелестит Сэм, и вытирает влагу с лица с остервенением, облизывает губы, а взгляд при этом твёрдый, как металл, упрямый, как был перед тем как он уехал в Стэнфорд. Дин давит это чувство, давит, потому что только этой тоски, этой злости, этой чёртовой адской смеси эмоций ему не хватает в этом разговоре, на который, ещё чуть чуть, и у него просто не останется сил, но он опускает голову, сжимает одеяло в ладонях, и проживает, проживает, даёт им биться в грудную клетку, одновременно со словами Сэма, потому что резко понимает: вот эта ответственность за свои переживание и есть то, что может сделать из него хоть немного достойного мужчину. — Просто дай мне обнять тебя и забудем это.. Рассосётся как-нибудь, не нужно портить свой день рождения. 

— Не в этот раз. Не в этой жизни, — Дин поднимает серьёзный взгляд на Сэма, и тот, только приготовившийся подняться, оседает обратно, послушно проваливаясь в матрас. — Знаю, ты уже сделал мне подарок, много подарков, но я жадный именинник и прошу ещё один. 

— Какой?

— Этот разговор. Честный… разговор. 

Сэм подрывается с кровати. Меряет шагами комнату, чешет затылок, протирает глаза, явно надеясь, что каждый новый заход ладонью будет последним. 

Дин же продолжает играть в игры, в которые до сих пор иногда играет Мэри. 

Как называется это ощущение? — Сомнение, оно всегда приходит, когда ты берёшься за что-то впервые, милая, и нужно оно не чтобы ты оставила попытки, но ещё раз взвесила, хочешь ли ты этого. Если ответ да — при напролом! — Как быть с этой неприятной штучкой? — Стыдом? Он разрушителен и контр-созидателен, Мэри, нужно понять, что вызывает его и уничтожить это. Он часто возникает отношениях, но всегда их разрушает. 

— Ты не отстанешь да? Стал супер осознанным, и теперь будешь мучать нас до последнего?

Дин ощущает странное волнение от узнавания, всё это выглядит так, будто они поменялись местами после того вечера, когда Дин только узнал о ребёнке. Да-да, вот так. Тогда он ходил по комнате сгустком сдерживаемой злости и язвил, а Сэмми сидел за столом и терпеливо объяснял ему, что нужно говорить словами через рот, если они хотят добиться результата. 

От этого в мешанине холода зарождается тепло, и Дин хватается за него, чтобы поднять глаза, чтобы приготовиться слушать. 

— Обещаю, отстану, когда ты мне скажешь. Сэм, я устал чествовать себя бесполезным засранцем, который пользуется твоей заботой, и уж тем более устал видеть, как ты боишься меня ранить. Я не хрустальны, ага? Всё, беременность прошла, тебе не нужно таскаться за мной по пятам, и сдерживать гнев, и вообще, сдерживать всё, что ты там в себе маринуешь. 

— Блять, Дин. Да ты всерьёз нарываешься, — Сэмов голос угрожающе порыкивает, но в глазах растерянность. 

Дин знает что это. Господи, неужели за долгие месяцы он наконец вновь Сэма понимает. Это ощущение, когда тебя распирают эмоции, но ты уверен, что их нельзя вылить на человека, потому что ты его потеряешь.. Может, он не прав по поводу терапевта, может, чем задаваться вопросом за что он платит деньги, ему нужно давать ей двойную оплату?

Сэм поворачивается к нему, ухмыляется криво. И по застывшим, как стекло, слезам, Дин понимает, что сейчас услышит всё, что тот о нём думает. 

— Давай же, ковбой. И не с таким дерьмом справлялись. 

И Дин видит в перекосившейся мимике Сэма тот миг, когда его эмоции ломают выдержку. 

— Ладно. Как скажешь. Я хочу тебя трахнуть. — Он смотрит на него с вызывающим отчаянием, слёзы сияют, ярко, и всё равно не падают по щеке, хотя Дин уверен, по влажным дорожкам всё должно как по водостоку стекать до подбородка. — Целыми днями смотрю на твою задницу, смотрю даже когда играю с Мэри. И когда ты спишь, иногда, почти накидываюсь на тебя, потому что я как чёртава псина в гоне, только и могу думать, как заламываю тебе руки и получаю наконец то, что хочу. 

— Хорошо, Сэм. Что дальше?

Сэм моргает изумлённо, и смотрит на Дина, как на безумца. Это даже забавно. То, как Сэм считает себя крайним даже в том, к чему не причастен, как прощает все Диновы закидоны, хотя имеет полное право просто дать ему по морде. 

— А этого мало, Дин? Мало, что я веду себя как какой-то озабоченный маньяк, вместо того, чтобы дать тебя время, быть, чёрт побери, нормальным человеком!  

— Если бы все маньяки вели себя как ты, полицию пришлось бы закрыть. Ты серьёзно, Сэм? Может твой внутренний праведник и чувствует так, уж не знаю, но на деле ты целый год терпишь, как я тебя трахаю, прикрыв простынкой. Это разве не унизительно? Неужели не хочется как раньше, снова так же открыто и.. Чтобы я был прежним?

Сэм вновь кривится. Отводит взгляд, и стирает всё же побежавшую влагу, сщипнув её с носа. Его челюсти напряжены так, что ещё немного, и по щеке побежит судорога. У Дина жжёт руки от желания снять это напряжение, но правила всё ещё установлены. Дин не порушит всё ради минутного удовольствия, поэтому заставляет себя отвлечься на слова Сэма: услышать их, осознать всё, что они пытаются выразить... Так в духе его братишки считать себя монстром. Как будто он единственный в мире, кто носит в себе частичку "злого". Но Дин знает, есть зло хуже. И малое зло Сэма Дин влюблён так же сильно, как в него самого. 

Сэм долго молчит. Мечущиеся мысли отражаются на его лице, закладывают глубокие морщины и тени под ними, но Сэм всё равно кажется юным. Ему тяжело, Дин знает, и даже ловит совсем короткую вспышку злорадного довольства: не я один должен копать в этом дерьме, под названием чувства. 

— Ты не можешь быть прежним. — Сэм наконец отмирает. Лицо разгладивается, дрожь покидает голос. Дин разочарованно качает головой. Он знает это бесстрашное выражение-маску и не хочет её видеть. Но только выслушав можно её сломать, и Дин возвращает взгляд, отвечая на такой же напряжённый и прямой взгляд брата. — Вся наша жизнь изменилась, Дин. Мы знали, что так будет. И я считаю, что тебе можно быть таким как сейчас. Тебе всё можно после того, что ты сделал. 

Дин низко смеётся и отворачивается от брата, устало потирая лицо. 

— Боже, Сэм... Да с чего бы? Тоже мне, вручил индульгенцию. Надеюсь ты сохранил чек, потому что я собираюсь вернуть это дерьмо как можно быстрее.

— Да не знаю я, Дин! — Сэм плюхается на постель, мнёт подушку крупными, узловатыми пальцами, и это красиво, опасно, когда-то очень горячо, в том времени, когда Дин ещё не помутился мозгами. — Да, мне тяжело! Ясно? Я думал, всё наконец стало хорошо, расслабился, и тут происходит это. Я из кожи вон лезу, чтобы помочь тебе. Сижу с Мэри, с домом ношусь, как какая-то домохозяйка. Я всё делаю, чтобы ты чувствовал себя хорошо, но ты только больше пропадаешь на работе, и закрываешься, и тоже, чёрт побери, страдаешь. Не нужно меня жалеть, понятно? Я справляюсь, я отлично справляюсь, потому что ты выносил Мэри и время — это меньшее что я могу тебе дать!

— А ты меня, — от наконец проснувшегося понимания, что происходит внутри Сэма, Дин находит силы чтобы встретить его изумлённый взгляд лёгкой улыбкой. — Да, братец. Я выносил нам ребёнка, а ты перетерпел меня. И продолжаешь терпеть по сей день, мои загоны, мои.. Слабости. И условия. 

— Какие ещё к чёрту условия? 

— Всю эту жизнь, от которой я каждое утро сваливаю. В сериалах это называют семейным бытом и родительскими обязанностями. 

— А ты, оказывается, сериаломан.  

— Да, проматываю знаешь ли время, которое должен был проводить с тобой и дочкой. 

Сэм хмурится. Ведёт бровями так, будто Дин сказал какую-то несусветную чушь, и вообще тупее темы для разговора не существует. 

— Ты любишь Мэри. Ты отличный отец. 

— Нет, я стереотипный идиот, который верит в понятие отца семейства и как огня боится потонуть в этой бытовухе, поэтому отдаёт ей в жертву тебя. 

— Ты не такой. И мне не в тягость. 

— Разве?

Сэм долго-долго смотрит на брата. Улыбка теплится в уголках его губ, но он не даёт ей волю, пока она не сменяется горьким изломом.  

— Хочешь сказать, ты как те папаши, которые лишний раз боятся ребёнка по голове погладить? Или изменяют жене, пока та зарыта в пелёнка? Ага, я понял, это такое завуалированное признание в измене. Я прав? Ты нашёл себе мальчика помоложе и.. как ты сказал.. не погрязшего в бытовухе. И как? Хорошо он тебе засаживает?

— Да, отменно. Вот бороду брею, чтоб соответствовать. 

— Многое объясняет, придурок.

Сэм пыхтит со своего места, будто действительно ревнует, и Дин не удерживается, улыбается, замечая, как тут же начинает трескаться маска на лице брата. 

— Видишь, Сэмми? У нас там много скелетов в шкафах, а ты хотел просто обниматься.  

Сэм не выдерживает и усмехается. Дин подхватывает. Горло отпускает, даже мышцы кажутся уже не такими зажатыми, хотя напряжение не исчезнет так быстро. Сэм опускает глаза. Они оба знают, что измена никогда ни одним из не будет рассмотрела даже как опция, и от этого осознания, что они по прежнему понимают друг друга без слов и могут дразниться, как подростки, без малодушных обвинений, ссор или стереотипных драм, становится легче. По крайней мере Дин больше не задыхается. 

Они сидят в тишине некоторое время. Сэм рассматривает руки — он так и не приучился носить кольца, даже обручальные, потому что их общая татуировка на ключице всегда казалась куда более личным и важным, чем какой-то кусок металла. Дин касается своей через футболку. Улыбается, без смысла, просто от того, что он рад перейти пик, которого столько времени боялся, и остаться целым. 

— Я хочу получить образование, — наконец бормочет Сэм, и не смотрит на Дина, что не мешает брату с ласковой улыбкой кивать. — Не колледж, конечно, но смогу подыскать курсы с дипломом. 

— Думаешь, в колледже засмеют за возраст?

— Для того, кто сегодня постарел на год ты подозрительно много шутишь на тему возраста. Да, я староват. И занят домом и дочерью. 

— Ну, для дочери у тебя есть муж, а для дома брат, так что отчего бы не попробовать?  

Сэм смеётся, а потом резко вскидывает голову и кидает в Дина подушкой.

— Ты равняешь домработницу и брата? Вот, оказывается, на каких правах я тут существую…

— Брат, — и Дин внезапно встаёт на четвереньки, в одно движение оказывается рядом с Сэмом, чтобы ущипнуть за нос и ласково улыбнуться, не скрывая влюблённого взгляда. — Это человек, который прикрывает твою замотавшуюся задницу и помогает со всеми мечтами, которые остальные непосвящённые, типо родителей или даже мужа, могут посчитать эгоистичными или идущими против интересов семьи. Вот кто такой брат. 

У Сэма расширятся зрачки и учащается дыхание. Он вдыхает пару раз, неловко отдвигается от Дина, но когда Дин так и продолжает нависать над ним, утопая сильными ладонями в одеялах, криво улыбается сам себе и смотрит в пол, борясь с желанием, что у него на лбу написано, и почему-то пугает Дина теперь, после разговора, не так сильно как было до этого. 

— На колледж нужны деньги, а у нас Мэри. И, вообще-то.. В общем.. Может я сейчас всё испорчу, но я всё ещё помню, что ты обещал нам сына. 

Оно возвращается. Резко и сильно, как взрывная волна от неожиданной атаки. Дин даже не сразу осознаёт, но считывает мгновенный испуг, пронёсшийся по лицу Сэма, чувствует его сильные руки, которые всё же добираются до него, как лапы хищника до кровящего мяса, но не что бы разорвать: они удерживают рядом и успокаивают. Если бы это работало так просто...

— Чёрт, Дин, я реально всё испортил.. Т-ш-ш, не вырывайся, пожалуйста, меня с ума сводит, когда ты паникуешь один с собой… Не хочу тебя оставлять, ясно? Мы же всегда вместе, вдвоём, так мы построили всё это. 

— Эту типо-нормальную-жизнь, — шелестит Дин с его плеча, и обнимает брата, прижимается к нему, даже если страшно, если по непонятной причине стреляет тревогой и душит, душит, крутит, до тремора, до боли, до ощущения, что если Сэм его сейчас же не отпустит, он взорвётся и весь этот горячо любимый Сэмом мир тоже.. 

— Я не единственный, кто отдал больше чем хотел, да, старший брат?

Дин кивает. Чувствует, что не сможет сейчас говорить, но, благо Сэм уже сломал расстояние между ними, и можно минимальными движениями передать ему всё, что Дин хочет выразить. С ним тепло и хорошо большую часть времени, и Дин концентрируется на этом, привыкает заново, к безопасности, к открытости, к доверию. 

— Знаешь, когда ты родил Мэри, я подумал, что сделаю теперь для тебя всё. Вообще всё. Это же.. Ты отдал мне так много, Дин. Особенно в последние месяцы, я чувствовал себя уродом из-за то, что заставляю тебя проходить через это и не могу сделать больше, чем массаж ног или убогий ужин. 

— Карма, Сэмми. Никогда не забуду те твои испытания, — Дин щипает его шею, прежде чем прижаться плотнее, дышит через его волосы, греется о его тепло, даже если какая-то часть его боится этой близости, боится, что что-то пойдёт не так и в итоге это произойдёт снова. — Сэмми, — голос Дина дрожит, так сильно дрожит, как он сам от себя ещё не слышал, но усиливающиеся объятия брата дают ему сил, и он позволяет этому выйти, упасть между ними, даже если Сэму будет плохо. — Не будет сына, Сэм. Я хотел.. Действительно хотел. Но сейчас не смогу, не потяну.. И с этим надо решать что-то, потому что снова потерять тебя из-за чего-то подобного я не смогу. Я идиот, конечно, но не настолько. 

Дин почти расслабляет руки — к чему хвататься за того, кому ты теперь будешь не особо интересен или нужен, или того, кому без тебя, без твоих нарушенных обещаний и фобий, будет проще. 

Но Сэм не отпускает. Держит его дрожащее тело, ровно дышит рядом, и гладит голову, гладит так, будто это не значит так много, как есть на самом деле, но Дин знает правду, и от этого ему хочется жалко скулить, даже если умом он понимает, что не за что ему извиняться. 

— Возможно, всё дело в беременности. 

— Я родил два года назад, почему только сейчас стал импотентом?

— Может есть что-то ещё? Помимо того, что в случае секса с вашим мужем у вас остаётся шанс забеременеть снова и это, закономерно, вас пугает. 

— Что вы, чёрт возьми, имеете в виду?

— Вы говорили, ваш муж мечтал о нормальной семье. Сколько детей входило в его понимание "нормальности"?

— Дело не в этом. Вы не знаете Сэмми, он скорее сам себе эту дрянь пересадит и родит, чем меня заставит. 

— Тогда дело в вас? Возможно в неком обещании, для которого подходит срок?

— Да бросьте! Нет.

— Дин.

— Ох, чёрт с вами! Да, есть одно, и, знаете, я всё больше опасаюсь, что вы мне солгали и на самом деле умеете читать мысли... Сэм так улыбался при виде Мэри, что я не удержался, ляпнул про сына. Не знал тогда, что восстанавливаться будет так.. больно. Но я справлюсь с этим. Проходил вещи и тяжелее. 

— У вас дрожат руки.

— Хах, вы ещё и наблюдательная. Потрясающая женщина, не будь я замужем, я бы за вами приударил.

— По моим наблюдениям, так шутят только люди, очень уверенные в верности и себя, и своих партнёров.

— Да уж. Его мне никто не заменит.

— Как считаете, он думает о вас так же?

— Да. По крайней мере, остаётся надеяться.

— Но он хочет ещё одного ребёнка, а вас это ужасает.

— У меня просто чуть дрожат руки, ясно? Это ничего не значит..

— …

— Послушайте. Я.. Я даже передать не могу, сколько мы с ним пережили. Сколько он пережил. Была одна... чертовщина.. Уж не зовите своих дружков в белых халатах и электрическими примочками, но она поселилась у него в голове и разрушала, день за днём, до основания. Он почти умер тогда.

— Вы были причастны к этому?

— Что?

— Я интересуюсь, чувствуете ли вы ответственность за то, что случилось с вашим мужем.

— … Да. Всё дерьмо что с ним происходило, отчасти… Теперь вы понимаете? Он больше всех людей в этом мире заслужил той жизни о которой он мечтает, и, если ему нужен ребёнок, я это сделаю. 

— Вас сильно трясёт. Хотите воды?

— Док, вы начинаете меня напрягать.

— Пива?

— Уже лучше. Да, спасибо, наверное. Серьёзно, безалкогольное?

— Да, я могу лишать вас того, что считаю неприемлемым на терапии, потому что я ваш терапевт, а вы мой клиент. Думаете, ваш муж имеет такую же власть над вами?

— Сравнили. Мы души друг за друга продавали, как вы думаете?! Отсиживаться в сторонке для меня не вариант. Почему вы губы поджимаете, я думал, в этом кабинете нет неправильных ответов?

— Для этого вопроса есть. Дин, ваша связь с мужем неоспорима. Вы принадлежите друг другу, и этого никто не изменит. Но если вы дадите обещанию разрушить вас, то что останется вашему мужу? Горечь? Отчаяние от понимания, что он, отчасти, к этому причастен? Уверена, вы сумеете выразить вашу любовь к Сэму другими способами, не насилуя при этом себя.

— Я не боюсь...

— Боитесь, Дин. Больше всего боитесь, что без жертв и подвигов, вам Сэма удержать не удастся. 

— Я ожидал этого, — наконец отвечает Сэм, и чуть отстраняет Дина, пугается резко, когда видит слёзы у него на лице, и обнимает ладонями, пока не вытрет всю влагу, оставив только красноту вокруг глаз и носа. — Я это полностью принимаю, Дин. Полностью.

— Как домоводство? Как секс по-монашески?

Сэм глубоко вздыхает, и прикрыв глаза, ластится к лицу, так, что они просто обнимают друг друга, всхлипывают и с непривычной нежностью перебирают пальцы друг друга.  

— Ты подарил мне Мэри, — уверенно и чётко проговаривает Сэм, будто Дин может не разобрать из-за своих слёз, и это почему-то веселит старшего, он улыбается, догадываясь, что Сэм скажет, и чувствуя внезапную волну гордости и прощения самого себя за то, что Сэм ему озвучивает. — Через всё, что было тяжёлого и неприятного, ты дал её мне... Но и забрал. Себя ты забрал, и пытаешься забрать снова, а я без тебя не.. 

— Сэмми, я здесь, — Дин улыбается ещё шире с того протеста, что поднимает изнутри, когда он брата перебивает, но это нормально, это правильно, нельзя чтобы Сэмми жизнь совсем мёдом казалась. — Я в порядке, ладно? Всё было хорошо, ты отлично со всем справился, помог мне восстановиться. 

— Я знаю, Дин. А ещё знаю, что это не значит, что ты захочешь проходить через беременность ещё раз. И я уважаю твой выбор, даже если ты мне и обещал. Понял? Я хочу, правда хочу сына, и.. Но не через такую жертву Дин. Я не позволю тебе вот так вот себя гробить, ты понял?!

Дин кивает. Боль отходит, словно камень наконец продолжил падать на дно отдельно от Дина, а он наконец направился к поверхности, туда, где солнце горит сквозь листву оттенков волос Мэри, а у цветов такой же цвет, как у ногтей Сэма, когда они играют в салон красоты. 

Ему так спокойно, впервые за долгое время, что он даже готов уснуть, когда Сэм под ним неловко шевелится и прочищая горло, избегает прямого Динова взгляда. 

— И… Вообще-то, Дин, я действительно не врал. Хочу тебя до безумия. Мы можем с этим что-то сделать? Даже согласен на привычный способ.  

— Ничего не обещаю, но обязательно попробую, — Дин действительно чувствует себя лучше, но не может удержаться, и Сэм отпихивает его, с раздражённым вскриком падая на подушки и закрывая лицо руками. 

— Ты цитируешь нашу дочь в постели, Дин. Это мерзко, отвратительно, и ещё раз мерзко. 

— Придётся тебе прокачаться свой словарный запас перед поступление в колледж, братишка. Туда не берут тех, кого язык не слушается… 

— Не мой случай. Я отлично управляюсь с языком, когда мне дают где его можно использовать.. 

— М-м.. Мне придётся провести экзамен. Не сегодня может, но с терпением же у тебя тоже всё нормально. 

— Ох как не уверен. 

Дин не собирается ломать себя. Он не врёт, когда говорит, что не обещает, что всё получится, но вот они целуются, мокро и жадно, вот Сэм прижимается к нему всем телом, без одеяла, только через слои их штанов, и Дин чувствует лишь отголосок того страха, что был, задумываясь, как они всё же похожи, ощущения возбуждения и волнения, но как же важно, чтобы каждый из них оставались на своём местах.

***

Это входит в совершенно дурацкую привычку, но Мэри любит Каса, а Кас — ангел так и не нашедший себя в жизни, так что ему частенько перепадает роль няньки. 

У Дина никак не получается попасть в такт орущей песни, и он выключает проигрыватель, оставляя перевозбуждённому тремору пальцев по рулю симулировать дождь, или град, что-то, что частенько заставало Винчестеров в дороге и становилось причиной появления самых интимных и жарких воспоминаний. 

Будь ему на десяток лет меньше, он бы затормозил Детку прямо здесь, в центре жилого района, и даже не озаботился бы прикрыть окна газетой, когда набросился бы на брата. 

Знакомые улицы успокаивают и нервируют одновременно. Дин пытается игнорировать одуревший взгляд Сэма, его напряжённые бёдра, палец, который он покусывает. Он ожидает, что почувствует себя заново рождённым теперь, когда официально, с врачебной печатью в личном деле, восстановился после операции и может вести во всех смыслах полноценную жизнь, но на деле крупно вздрагивает, когда Сэм просто кладёт ладонь ему на колено. 

— Чёрт побери, Дин.. Клянусь, если ты и в этот раз меня обломаешь, я тебя просто изнасилую. 

Дин не помнит как оказался дома. Слышит, как хлопает дверь, чувствует, как собственноручно сваливает лампу на пол и болезненно приземляется задницей на тумбу, к которой Сэм его толкает. Сэмова кожа обжигает, поцелуи жалят, как оголённый провод. Дин всё ещё плохо ориентируется в своей новой, смешанной реальности, но уже через несколько мгновений поцелуя начинает улавливать нотки возбуждения и хватается за них, как за последний вздох перед погружением в воду.  

— Как угодно, Сэмми.. Хоть с насилием, хоть без, я сдохну если ты меня не трахнешь... 

Они всё же посетили пару приёмов вместе, хоть это и оказалось для Дина смущающим опытом. Сэм будто увидел место слишком интимное, хранящее слишком много рентген-снимков его души, и Дин потом честно жаловался терапевту, что корит себя за появившийся стыд. 

Решено было двигаться постепенно. Это работало, каким-то образом. Дин всё ещё изумлён возможностью договариваться самим с собой на языке слов и спланированных действий, а не выпивки и импульсивных драк. Они даже выясняли, что Дин терпеливее Сэма в таких вопросах.. 

Дин даже рад этому. Очень, чертовки много раз “очень” рад, потому что лучше секс, чем Сэмово задумчивое, напряжённое лицо, когда он со сдерживаемой тоской смотрит на счета за операцию, а потом претворяется, будто равнодушен. 

Да, конечно, Дин и так прошёл больше чем планировал. Он собирался избавить от “подарочка” Амары до появления Мэри, и, тогда Сэм тоже был готов принять этот вариант, но в глубине души Дина всё равно мучает сомнение, не слишком ли опрометчиво он обошёлся с таким даром. 

Дин почти снял футболку, но младшему не терпится, и он едва не разрывает её пополам, подталкивая кверху. 

— Тише, Сэмми, я же только сутра тебе отсасывал. 

— А до этого сколько динамил? — Сэм врезается в него горящим взглядом и тут же припадает к губам, сосёт, вылизывает и кусает, хотя Дин обычно и просит быть хоть немного сдержанней. — Почти год, Дин! Двенадцать чёртовых месяцев! Я заслужил..

— Ну конечно заслужил, малыш..

— Чёртовы джинсы! Может уже поможешь мне снять их?! 

— Какой нетерпеливый, сочту это за комплимент…

— Заткну тебе рот кляпом и не пожалею!.. Скорее, Д-и-ин, пожалуйста! 

Сэм так и не выпутывается из штанов, прямо так, с повисшими на коленях тканью, заваливает Дина, так что тот бьётся головой о стену, и зацеловывает шею, держа брата крепко и неподвижно, так что Дину остаётся не много вариантов: ссутулиться, прячась, или же выгнуться навстречу, подставляясь под поцелуи. 

В солнечном сплетении крутит, совсем немного, это писк комара по сравнению с тем ужасом, который Дин испытывал перед близостью с Сэмом до этого, и он легко его преодолевает, когда дотягивает ладонью до паха брата. 

Там всё твёрдо стоит, жар тут же распространяется по руке, и Дин привычно ведёт запястьем, чтобы помучить и приласкать рассеянным давлением. 

— Сэмми.. Нам нужно в спальню. 

— Знаю.. И не хочу…

— Сэм, там мягкая кровать.. Чёрт, и смазка..

— Здесь тоже, я подсмотрел утром, как ты себя готовил. 

— Вот сука… Ну уж наручники только там, без вариантов.

— Ещё одно бранное слово, Дин, и я тебя выпорю. 

Сэм с широченной улыбкой поднимает лицо на уровень Дина и тот туже захватывает его в плен: гладит, тянет волосы, целует. Эти поцелуи решают Дина рассудка, от них срывает контроль, и Дин уплывает в мир, в котом только недавно научился вновь ориентироваться: мир естественных реакций своего тела. 

Возбуждение, которое раньше было всеобъемлющим и практически неконтролируемым наплывом эмоций, теперь скорее похоже на коридор с дверями, которые Сэм под руководством Дина последовательно отрывает. 

Это не самая лучшая вещь, которая произошла с Дином. Но, после всего, через что он прошёл с Мэри, терапевт его предупреждала: идти придётся медленными шагами и преодолевать то, что раньше даже не казалось проблемным. 

— Я месяц почти не двигался. Не мог. Лежал целыми днями и только кормил Мэри. Было.. Страшно. И ужасно холодно. Я даже начал скучать по тому, что было в аду. Там я хотя бы видел, почему болело, знал, почему жарко. А тут дочь у меня на руках, Сэм рядом, а меня будто нет. Вообще нет. Лежу, как груда поломанных органов, и представляю, как Сэм увидит моё растянутое пузо. У него ведь такие красивые руки. Да его ладони снимать надо, они как искусство. И вот ими он будет гладить меня, уродца с грудью и бабскими растяжками? Будет любить меня? Увольте. Хотелось взять пистолет и просто.. Но сил не было.  

— Опять ты думаешь, а я заебался расхлёбывать последствия, — рычит Сэм над ухом, и, куснув хрящик, с силой сдёргивает Дина с тумбы, на ноги, которые уже расслабились и едва не служат причиной падения, но они, с чередуя ступеньки с поцелуями, всё же направляются на второй этаж. — Дин, как мне заставить тебя забыть всё и просто, блять, наслаждаться? 

Дин не знает. Он давно понял, что ни у него, ни у кого-то другого нет ответов. Зато есть Сэм, которому он, даже через боль, доверяет. 

— Продолжать в том же духе, Сэмми. У тебя хорошо получалось. 

Дин отталкивает брата, и, выразительно глянув ему в глаза, направляется к ванной. Сэм тут же догоняет, смотрит со смесью упрямство и просьбы, и Дин торопится поцелуем его уверить, что всё нормально. 

— Я с тобой, — Сэм не убеждается, и Дин его понимает. Столько ждать, отказаться от сколького.. И всё же он надеется, что доверия хватит, чтобы дать ему небольшую передышку. — Дин, пожалуйста.. Пожалуйста, я шутил про изнасилование, я и на дрочку согласен, только не уходи.  

— Господи, Сэмми, не веди себя как ребёнок. Никуда я не денусь. Мне просто нужна минута, чтобы проверить…

— Клянёшься? 

— Клянусь. Раздеться не успеешь, а я уже с тобой снова.

— Ладно. Иди. 

Он сжимает губы быстро, но ласково. Не поцелуй даже — прощальный чмок, разница только в том, что Дин знает, что к прощанию он не имеет отношения. 

Итак, у него не больше чем пять минут. Дин останавливается у зеркала и восстанавливает дыхание. Под счёт. Спокойно. Никакой паники и попыток пойти напролом. Это не работает, и Дину хоть и до смешного обидно с этого, но приходится играть по правилам. Именно они вернули ему горячечного, пылающего страстью Сэмма, и уж это Дин не упустит.  

Он бы хотел выбросить тот период, когда он с трудом мог двигаться, когда кости болели, когда даже чтобы простоять в планке десяток секунд нужно было облиться десятью потами. Но это не пройдёт. Это случилось, этот коллапс в его голове, средоточие всего, Ада, смерти Сэма, года без него, Частилища, Метки, смерти от Метатрона, все-го. 

У Сэма тоже есть такой. Собранный где-то внутри, в плотный, закаменевший мешок, который пинает его сердце с каждым спокойным днём всё реже, в виде блёклого, хоть и кромсающего по своему, кошмара. 

Такое бывает, да. Кто-то держится, а у кого-то происходит срыв, и дело в случае Дина вовсе не в силе духа и даже не большем количестве боли. Дело в обыкновенных гормонах, и Дин проклинает Амару, которая явно не защищала докторскую по физиологии и регуляции, и едва не сломала ему организм. Но теперь всё в прошлом.

Год тишины, страхов, сомнений — в прошлом. Дин заканчивает счёт и открывает зеркало, за которым среди скромного набора пена-лосьён-зубная паста неприметным и не сразу опознаваемым стоит прозрачный бутылёк смазки. 

Ему часто снилось, что роды были естественными и его разорвало. Стол залила кровь, органы наружу, и это так похоже на картинки из ада, что переклинивает сознание подчистую. 

Хорошо, что этого не было. Дин осторожно вводит в себя несколько пальцев, открывает ножницами, затем добавляет третий, внимательно следя за ощущениями. Всё хорошо. Всё нормально, осталось только дать тоже самое сделать Сэму, позволить ему провести его через этот миг, который они уже когда-то давно смели в порыве, и теперь должны одолеть повторно. 

Он выходит из ванной на чуть задеревеневших ногах, и Сэм тут же забирает его в свои медвежьи объятия, такие тёплые и сильные, что хочется позорно расплакаться. 

— Я рядом, Дин. Я с тобой. Уверен, что всё ещё хочешь?

— Заметил симпатичного маньяка под дверью, как можно не рискнуть? 

— Придурок. 

— Сучка. Действуй, стоп-слово ты помнишь. 

Сэм поднимает его на руки и несёт в спальню. Дин знает свою работу: дышать и слушать. Не мысли, которые входят в привычную колею тревоги и паники, но тело, так часто его подводившее, так странно себя ведущее последний год, но теперь возвращающееся к тому уровню реакций и чувствительности, на котором Дин его оставил ещё до беременности. 

— Закрой глаза, Дин. Это не надолго, я просто хочу точно знать, что ты со мной.

— Ладно…

Они оба знают, что Дин начал закрывать глаза ещё в коридоре, когда Сэмовы руки взяли властно, когда вся фигура вдавилась в Дина и начала прожигать его тело, надеясь растормошить спящие центры удовольствия. 

Но ещё они оба знают, что Сэм заботится о Дине, и именно эта забота помогла им пройти так далеко. 

— Я буду ласкать тебя, а ты называть, куда я прикасаюсь. Ладно?

— Детские игры, Сэмми? Клэр права, тебя пора спасать из детского сада. 

— Это ты и делаешь. Итак, что я целую.. 

— Ключица. Шея. Грудь. Живот.. О чёрт, Сэмми, полегче.. Бедро..

— Достаточно, открой глаза. Открой сейчас же, Дин! 

Да.. Да, пора открыть. Дин распахивает глаза и понимает что забылся на мгновение. Они на постели, Сэм над ним, благо, не успел стянуть футболку, и просто водит по лицу и шее Дина пальцами, нежно, не давя даже, и больше нет и намёка, что он касался его там, так близко к.. Чёрт, у него сбивается дыхание, немеют пальцы…

Они уже прошли на середину его ментального коридора, Дин возбуждён и в голове витают мысли о том, чтобы почувствовать Сэма, собой почувствовать…

Но возбуждение стопорится о стену страха. Сколько бы Дин не говорил себе, что всё в прошлом, сколько бы он не смотрел на УЗИ-снимки, на которых от матки ничего не осталось.. Мысль, что Амара всё же злая волшебница в этой истории, и так просто его не отпустит, не даёт покоя. Может, он даже хочет, чтобы не отпустила. Ведь Мэри дала столько счастья Сэму…

— Дин, я приказал тебе смотреть на меня, — голос брата как всегда пробивается даже через самые плотные сгустки мыслей, и Дин распахивает глаза, сосредотачивается всё внимание на лице мужа, чьи глаза так взволнованно и влюблённо сияют, что перехватывает сердце. — О чём ты думаешь? Говори со мной, чёрт возьми. 

— Мне.. Страшно. Страшно, что не справлюсь, Сэм. 

Брат кладёт ладонь ему на горло и сжимает, мягко подбирает под себя жёсткий кадык, давит пальцами, пока не достигает мягкой кожи под челюстью и не надавливают. Дин открывает рот, паника во взгляде усиливается, но Сэм не даёт ей шанс: склоняется над совершенно доверчиво открытыми губами, лижет и покусывает, продолжая чуть придушивать, но позволяя Дину дышать… Периодически. 

Рука Сэма лежит на его горле так правильно, что Дин на мгновение вообще перестаёт думать. Кислорода в его лёгких теперь гораздо меньше, естественная паника вытесняет страхи приобретённые, и Дин ощущает, как легчают его конечности. 

Он перехватывает руку Сэма вовсе не для того, чтобы отстранить, ему просто резко начинает хотеться касаться брата. Сэм не возражает, лишь надавливает сильнее, и Дин раскрывает рот, теперь по настоящему задыхаясь. 

Он не знает, почему это так правильно. Сжимать горячую ладонь брата, которая его душит, пытаться концентрироваться на жёстких губах и зубах, которые атакуют борящиеся за лишний глоток кислорода губы. 

— Ты справишься. Ты справишься, потому что я поведу тебя, — наконец уверенно говорит Сэм, убирая руку. Дин покраснел, глаза уже поплыли и мысли в его голове постепенно начинают смешиваться, уступая место безумному и животному.. Тому, что вообще столкнуло их в своё время вместе. 

Это уже давно обсуждалось. Этот решительный шаг, который со стороны выглядел как сброс бомбы на полуразрушенный город с целью этот самый город спасти, но Дин согласился, что порой стоит рискнуть даже рассудком, чтобы не потерять любимого.

— Сейчас я сделаю тебе хорошо, — шепчет Сэм, заглядывая в поплывшие глаза брата, но не может удержаться на расстоянии на долго, склоняется, с тихим рыком присасываясь к шее, которую душил, к челюсти, которую сжимал так сильно, что вполне могут остаться синяки. — Ты бежал от меня так долго, но сегодня это закончится. Ты понял, Дин? Всё закончится и тебе будет так хорошо, что ты будешь хотеть этого каждый день. Каждый. 

— Сэмми… 

Дин не хочет чтобы Сэм переставал говорить. Его низкий, хриплый голос ослабляет и без того подорванное сознание, ощущения прикосновений и укусов, мокрых поцелуев от которых горит кожа от шеи до виска, заполняют его до предела и Дин внезапно понимает, что ещё немного и места в нём не останется не только для паники, но и для собственной личности… 

И не то чтобы Дин против быть заполненным Сэмом полностью.. До конца. 

Всё происходит слишком стремительно. Мгновение и жёсткие ладони Сэма сменяются на прохладное ощущение наручников — настоящих, какие Дин любит — а ладони Сэма смещаются на колени, широко разводя их.

Промежность обдаёт прохладой, и Дин дёргается, даже не успев осознать это, словно рефлекс бежать так плотно впаян в психику, что теперь ничем его не вытравишь, даже сильным удовольствием. Хорош, что наручники останавливают, Дин действительно рад какой-то своей частью, что ему не оставляют выбора, но и напуганного бормотания сдержать не успевает. 

— Сэм, стой, Сэмми… 

— Нет, Дин. Мы сделаем это, сейчас или никогда. 

Вдруг Дин оказывается далеко. Он оглядывается на коридор с открытыми дверьми, и в каждой видит своё тело как бы со стороны, вырывающимся и умоляющим, сопротивляющимся наплыву того желания, которое Дина пронизывает. Дин смотрит и не осознаёт. Видит панику на своём лице и Сэма, у которого вдруг пугающе вздрагивают ресницы. 

Дин слышит свой слезливый голос, приказывающий перестать, и окончательно теряет веру. Нет, они не справятся. У них не получится… Даже после всего, после всех ужасов что они прошли, они всё ещё не могут просто взять и преодолеть демонов Дина, не могут быть счастливы, потому что Дин не достаточно хорошо, не достаточно силён, не достаточно решителен и всё всегда портит. 

— Сейчас не ты приказываешь, Дин, — жёсткий как накалённая сталь голос пронзает тишину коридора, и Дин, начавший было сползать по стене во тьму, клубящуюся под ногами, резко задирает голову. — Ты отдал себя мне, и не можешь заставить меня прекратить. Не можешь требовать, чтобы я проявил терпение. Я могу просто.. Взять. И ты ничего не сделаешь. Потому что я хочу этого. Ты ведь всегда даёшь мне что я хочу, братик. Всегда, даже если тебе это стоит жизни, так что поменялось?!

Дин смотрит во все глаза и коридор меркнет. Двери оглушительно захлопываются, тьма, свет, всё смешивается, и Дин выскальзывает из видения, чувствует своё тело, снова может перестать тянуть повреждёнными запястьями наручники, а голосом умолять о том, чего он на самом деле не хочет. 

— Ты мой, — продолжает Сэм, и задрав его ноги, опускает ладонь для первого хлёсткого удара, — Мой, — Дин выгибается в спине, прикусывает язык, теперь, когда он вновь контролирует себя и выбирает подчинение сопротивлению. Он распахивает мокрые глаза на четвёртый, ужасно болючий удар, и вновь теряет возможность дышать. Сэм над ним совершенно дикий. 

Этот Сэм не имеет ничего общего с тем мягким и заботливыми Сэмом, который возится с Мэри, или тем послушным и мягко стонущим мужчиной, которого Дин трахал последний год. 

Этот Сэм напитан силой и властью. Этот Сэм слетевший с катушек от желания, тот, который продла бы душу или сам стал бы дьяволом, лишь бы получить то, что хочет, а хочет он сейчас одного — брата. 

От этого болит голова. Дин пытается сообразить, понять, как так выходит, что Сэм готов отказаться от своей заботливой, насквозь правильной сути, ради неправильного и слабого Дина. 

Дин содрогается, мышцы каменеют от каждого удара, отчего болят сильнее, но едва их число переваливает за десяток, Дин вспоминает, как нужно действовать. 

Расслабление покрывает его, и Дин выдыхает, холодно и глубоко, кажется, впервые за долгие-долгие годы. Мир проясняется. Тело окончательно принимает очертания, и Дин чувствует всё чётко, так, как оно и должно ощущаться на самом деле: боль в пояснице, на заднице и горящее, дикое возбуждение в паху.

— Вот так. Молодец, хорошо усваиваешь урок, — Сэм улыбается криво, отпускает ноги Дина, которые держал все последние минуты, и хватает его за подбородок, болезненно вдавливая щёку в зубы. — Побудешь открытым для меня сам? Достаточно освоился с этими штуками у тебя на руках?

— Да, Сэмми.. 

— Хороший мальчик. Такой для меня хороший, что заслужил, чтобы с ним были жёстче..

Дин пытается что-то сказать, но хлёсткая нить оборачивается вокруг члена, и Дин вскрикивает от яркой, пронизывающей боли, сопровождающей два настойчивых пальца, грубо, но легко от обилия смазки, проникающих в проход. 

— Семнадцать ударов Дин. Под счёт. Не сможешь — добавится ещё, но я уверен ты справишься. Ведь так? Ты же хочешь, чтобы твой младший брат был счастлив?  

Дин захлёбывается согласием, пальцы внутри такие ощутимые и большие, горячие, смущающие мысли всё в том же, ненавистном направлении, но Дин не успевает на них сосредоточится. Новый удар кусает ягодицы и мошонку, так больно и слепяще, что протрезвляет голову до самого подсознания, оставляя лишь слепое и выученное следование ранее высказанному приказу. 

— Один. Ах, Сэм! Два.. 

— Молодец. Обожаю звуки, которые ты издаёшь. Ты и представить не можешь как горжусь тобой, как хочу тебя, не так ли?

— Семь, Сэм! Восемь!

— Как ты только мог думать, что не можешь удовлетворить меня без ещё одного ребёнка, Дин? Разве с ним мы могли бы так? Разве я мог бы сделать тебе так хорошо?! 

Дин плачет. Вслед за плетью дисциплинирует сам себя: расслабляет напряжённое после удара, терпит боль, не уворачиваясь от неё, но сдаваясь. Он осознаёт это, как и сотню других вещей, которое испытывает его тело, но не желает даже попытаться всё это контролировать. 

Он больше не видит преград и стен. Все силы уходит на то, чтобы не свести ноги и не сбиться со счёта. Дин думает о том, чтобы не расстроить Сэма так сильно, но даже боль кажется несущественной. Дин кричит, когда новый удар ложится поперёк слишком чувствительный кожи, и тут же испуганно смотрит на Сэма, но тот одобрительно кивает. Перед последним ударом Сэм успокаивающе гладит повреждённую кожу, и Дин открывает слезящиеся глаза, встречается взглядом с Сэмом, таким восторженным, что Дина затапливает волной гордости. 

Это сделал он. Он причина таких ярких эмоций на лице брата, и после такого Дин просто не может себя ненавидеть. 

— Люблю.. Так люблю тебя, — обессилено шепчет Дин, и на этот раз не закрывает глаза, когда видит как Сэм заносит руку с плёткой для последнего счёта, — Семнадцать, Сэм! Боже, только не прекращай, так хорошо, Сэм, хорошо.. 

— Я здесь, — убеждает брат и Дин протяжно воет, когда в его проход толкается нечто горячее и большое. 

Он и забыл. Совсем забыл о пальцах, о подготовке, которую Сэм проделал, пока нещадно порол его бёдра. 

И внезапно.. Внезапно это оказывается не страшно. 

Совершенно. 

Сэм хрипит, его стон удовольствия полон такого облегчения, что Дин начинает течь от этого звука. Сэм замирает, жмурится, видимо, тоже слишком возбуждённый чтобы взять быстрый темп без риска быстро со всем закончить, но довольно скоро вновь смотрит на Дина. 

У Дина болит тело, но на сердце легко, и он умоляюще смаргивает, толи пот, толи слёзы, надеясь что Сэм поймёт. И младший понимает, единым рывком входит до конца, вырывая стон у обоих, и так, максимально прижатый к брату, тянется чтобы расстегнуть наручники. 

— Вот так малыш, так, — шепчет Сэм, когда Дин немедленно хватается за его плечи, тянет на себя, прижимая Сэма так, чтобы между ними не осталось ни миллиметра кожу, и плевать что на оставленных плёткой следах пот жжётся как кислота.

Дин ценит то, что даже боль от Сэма всегда намешана на любви. Это то, что делает их отношения таким какие они есть… И всегда будут. 

— Как ты? — шепчет Сэм, вновь зацеловывая шею мужа, пока Дин не перехватывает его лицо и не подстраивает их губы на одну линию, так, что это не поцелуй, но и не расстояние, они могут видеть друг друга, распаренных и безумных, таких голодных и счастливых, от того, что наконец получают, что хотят. 

— Так скучал по тебе, Сэмми. Ты такой красивый, — заплетаясь бормочет Дин, и резко запрокидывает голову, когда Сэм делает первый, пока не сильный толчок. 

— Тебе хорошо? — Сэма начинает трясти от сдерживаемого желания, но он всё равно ждёт, пока глаза Дина вновь прояснятся для продолжения разговора. Он слишком долго был один в постели, слишком долго не получал Дина таким каким хотелось — живым и нуждающимся, и теперь не желает отдать его бессознательному состоянию и на секунду, — Что ты чувствуешь?

— Сэм, ты.. Господи, ты создан для этого. Создан.. 

— Для тебя, — и Сэм улыбается, вновь подмахивая бёдрами, от чего из закусанных и всё равно призывно открытых губ Дина выходит совершенно невозможный, полный плавкого желания, стон. — Создан для своего старшего брата, делать ему так хорошо, как никто другой не может. 

— О чёрт, быстрее, или я сдохну. Точно сдохну… 

— Нет уж, потерпишь, — и Сэм задаёт медленный, растянутый ритм, от которого Дин совершенно перестаёт думать.  

***

Сэм так и сияет довольством. Он лежит на боку рядом с Дином, гладит его спину, а когда Дин чуть приходит в себя, опускает руку, проникая в него и лаская растраханное, пекущее теплом нутро. 

— Ты же в курсе, что я повторю это? И сегодня и завтра, пока силы не кончатся. 

— Надеюсь ты крепкий мальчик, и они вообще не закончатся.  

Дин вздыхает и улыбается. Сэм кусает его плечо и легонько шлёпает и без того красную ягодицу. На сердце Дина легко, охрипшее горло выдаёт неожиданно мягкий стон, и Дин тянет руку Сэма, чтобы тот прижал его к себе. Дин любит, когда Сэм приникает к нему каждой клеточкой, и больше не упустит возможности это получить. 

— Чёрт, Дин, — Сэм оглаживает промежность брата, периодически оставляя лёгкие удары на заднице, и никак не может насытиться. Однако в голосе звучит что-то тревожное, что-то от того смиренного Сэма, которого Дин теперь, благодаря всей этой ситуации, тоже знает. — Мне хотелось сделать тебе так больно, как только можно. Я испугался сам себя. Не понимаю как не испугался ты, учитывая твои панические атаки...  

— Я весь твой. 

— Я буквально угрожал тебе насилием, а тебе всё равно?

— Уверен, я выдержал бы. И мне бы понравилось. Брось, Сэм. Ты вечно думаешь, что переходишь черту, а на деле так нежно со мной... — Сэм словно в отметку сжимает ягодицу в том месте, где жгучей полоской наливается синяк, и Дин шипит, тут же маскируя это улыбкой. — Спасибо, Сэм. Не каждый бы.. Не знаю, я бы не смог продолжить, если бы ты заголосил так же, как сделал я. 

— Да, ты умеешь напугать. 

Мгновение они молчат. Дин целует обернутую вокруг его плеч руку, каждый палец зацеловывает, наконец позволяя себе открыто любоваться красотой брата. Сэм выдерживает не долго, осторожно приподнимает ногу Дина и проникает в него слитным движением, от которого Дина топит в тепле. Оно больше не сжигает, не гнёт дугой на встречу и не сметает своей силой то, что Дину казалось непреодолимым. 

Сэм толкает чуть дёргано и не глубоко, дышит мягким шёпотом в шею, и Дин выворачивает шею больше положенного, но дотягивается до его губ, чтобы успокоить брата. 

— С тобой так хорошо, — шепчет Дин, гибко подстраиваясь под толчки брата, под его поцелуи и окончательно понежневшие прикосновения. — С тобой всё получается, это даже раздражает. 

— Тебе ещё придётся освоить расчёт налогов и влажную уборку. Если я пойду учиться, то тебе придётся чаще сидеть с Мэри.

— Ну вот. Бытовые разговорчики во время секса, докатились. 

— Тебе же нравится. Так приятно сжимаешься от моего голоса, я давно заметил, как на тебя действую. 

— Хах, держи медальку за наблюдательность. Ты просто ненасытная сучка, которую я люблю. Но не гордись уж слишком сильно. 

— Буду гордиться, ведь ты кончишь ровно через три минуты без единого прикосновения.

— Сэм...

Сэм резко выходит и переворачивает брата на спину. Ложится сверху, долго целует губы, а когда отстраняется, глаза у него счастливые и блестящие, точно такие, какими они были когда Сэм впервые увидел брата и дочь живыми и здоровыми. У Дина пропадают слова. Он лишь мягко гладит лицо брата, слабой улыбкой подталкивая его озвучить то, что тому хочется, но тот молчит так напржённо, что Дин, кажется, начинает слышать даже не его мысли, а скрывающиеся за ними чувства: всю бездну любви, нежности и страха.  

— Всё хорошо, Сэмми, — наконец бормочет Дин, и обняв бёдра брата ногами, самолично возвращает его в себя. — Знаю. Я знаю. 

Сэм улыбается ему в шею и возобновляет толчки. Где-то глубоко внутри, в той части Диновой души, что приняла на себя все ужасы его жизни, всё ещё живут демоны, заставляющие его бояться такой близости с братом. Но, Дин знает, больше они не обладают над ним никакой властью. Он поворачивается к часам, запоминая время: в том что Сэмов прогноз абсолютно точен, он не сомневается, но специально для остатков неуверенности хочет это проверить.