Мы пожинаем те плоды, что сами посадили,

Мы против тех, кто против нас за то, что мы не с ними,

Мы умираем от тех пуль, что продали мы сами,

И удивляемся тому, что происходит с нами.

В комнатушке три на три метра до жути тесно. Особенно если ты изо дня в день только и делаешь, что сидишь на стуле, прикрученном к полу. За спиной — изогнутая спинка. Забота о позвоночнике, чтоб им всем пусто было. Руки крепко пристегнуты к подлокотникам широкими ремнями, точно так же, как ноги пристегнуты к ножкам стула. Шею и ту закрепили выблядки в белых халатах.

Они ходили там, за стеклом, которое, скорее всего, было пуленепробиваемым. «Нахуя?», — возникал закономерный вопрос. И столь же закономерный ответ строился дальше в мыслях сам собой: «Потому что эти паскуды боятся. До дрожи в яйцах боятся монстров, которых создают из самых обычных людей».

Разговоры с самим собой — то ещё бесполезное дерьмо, что бы не вещали мозгоправы, но в комнате три на три метра, где вокруг лишь белый пластик, иных развлечений не остается. Особенно если ты не человек. Монстр. Зараженный. Та самая кара небесная. Казнь египетская. Тысячи имён, произнесенных дёргающимися как в эпилептическом припадке губами.

Рем в какой-то степени чувствовал себя монстром. Не потому, что у него отросли какие-нибудь там перепонки между пальцами, вторая пара рук или рога. И точно не потому, что именно об этом шептались выблядки в белых халатах — ученые — самопровозглашенные спасители человечества.

Он чувствовал себя монстром — точно какой-нибудь скованный цепями Цербер — в этих несчастных ремнях, в этой проклятой комнате, где за стеклом размеренно протекала жизнь. Был ли он действительно тем чудовищным существом, которых обсуждали за стенкой? Рем не знал ответа на этот вопрос.

Зато с каждым прошедшим днём он точно убеждался в том, что монстрами были те, кто прятал свои лица за очками и масками, за белыми листами и рентгеновскими снимками, те, кто ставил опыты на таких же людях лишь на основании якобы почерневших глаз или вздувшихся вен.

— Как ты себя сегодня чувствуешь, Рем? — самый, пожалуй, раздражающий голос в череде когда-либо раздававшихся в комнате. Голос, который когда-то посчитал, что он — Рем — такой же безмозглый, как и другие объекты для исследований, что у него не осталось ничего от человеческой личности, что ему нужно имя. Этакая подачка нищему. Милостыня.

«Рем. Меня зовут Рем».

Мужчина в чьих волосах, зачесанных назад, уже проклюнулась седина. За стеклами очков в толстой пластиковой оправе спокойный взгляд. Доктор. Прямо добрый дядюшка. Это было бы умилительно — вся эта забота в голосе, типа искреннее переживание — не своди от этой приторной параши зубы.

— Вашими молитвами пока ещё не сдох, — сквозь маску слова звучали глухо, напоминая собой шипящий голос какого-нибудь робота. Но кому какое дело, если речь идёт о молодом парне, который в один прекрасный день вырвался, учинил погром в лаборатории и самым натуральным образом сожрал лицо одного из ученых?..

— Показатели в норме…

— А вы ждёте, что я в Халка превращусь или в Существо? — Рем говорил спокойно, как и всегда. Даже если и мечтал разорвать в клочья всех этих ублюдков в белых халатах, возомнивших себя богами нового мира, хотя их истинное место было где-то рядом с падалью, горами трупов валявшейся на улицах городов.

Рем улыбался, хоть Доктор этого и не видел. Доставляли ему удовольствие эти беседы? Возможно. Это было всяко веселее того, чтобы сидеть целыми днями, привязанным к стулу, смотреть на белые стены, пол и потолок, или гипнотизировать мельтешащие за стеклом фигуры ученых.

— Каково это — чувствовать, что в твоих руках сосредоточено столько жизней? — Рем вновь завёл старую пластинку. — Наверное прекрасно ощущать себя всемогущим, в одно мгновение возвысившись из простого червя до бога?

Вводная любезность, наполненная с первого до последнего слова чистейшим, искреннейшим ядом. Они оба это знают, как знают и то, что можно сколько угодно размениваться на вежливые ничего не значащие фразы или яд, но ничего существенно в положении вещей не поменяется. Ученые, скрытые за крепкими стенами городов, превратившихся в крепости, стали богами нового мира. Зараженные же опустились на самое его дно.

— И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое. И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.

— Евангелие от Луки, глава двадцать три. Ты получил хорошее образование, да? — улыбнулся Доктор той самой понимающей, чуть печальной улыбкой бесконечно уставшего человека. Рем бы посочувствовал тяжелой доле, да только чувств у зараженных, если верить особо отбитым людям, в процессе мутаций не оставалось.

— Как думаете, насколько сильно жалели палачи о том, что распяли сына божьего?

— Думаю, в достаточной степени, — Доктор мог бы поражаться широте взглядов и образованности Рема, если бы не понимал одной простой вещи: парень просто пытался вывести его из себя. Из всех объектов (до чего же мерзкое слово) он был одновременно и самым человечным — сохранившим рассудок — и самым… чудовищным?

Объект номер тридцать семь. Подопытный номер тридцать семь. Заражённый номер тридцать семь. Рем Сильвия. Доктор усмехался каждый раз, когда просматривал документы парня. Он был бы жемчужиной, бриллиантом своего поколения, если бы пару лет назад жизнь человечества не пошла под откос.

Зараженные часто сходили с ума, замыкались в себе, кончали жизнь самоубийством. В этом ряду бессмысленных жизней ценность Рема была ещё выше. Жалко только, что держать его приходилось постоянно связанным. Какой бы то ни было любви к военным, ученым и обслуживающему персоналу Рем не испытывал.

В римской легенде у весталки Реи было двое детей, отнятых у матери, брошенных на произвол судьбы и вскормленных волчицей. Жизнь Рема складывалась едва ли лучше. Он и его брат — что иронично, Ромул, — были детьми дочери пастора и банкира, чей союз нельзя было назвать счастливым. Деспотичный отец, слишком покорная мать, воспитание, которое впору сравнить скорее с дрессировкой, а потом и падение человеческой цивилизации, на обломках которой братьям приходилось выживать, пока белки глаз Ромула не почернели. Вслед за ним сгребли в старый железный фургон и Рема.

Прежде всегда неразлучных братьев разделили, потому что показатели заражения были разными. Стало ли это отправной точкой безумия, захлестнувшего исследовательский центр?.. Рем изводил медсестер и медбратьев. Работавшего с ним психолога довёл до самоубийства. Старший из братьев Сильвия развлекался, насколько позволяло его положение; он сохранял свой рассудок удивительно чистым и острым, в то время как младший Сильвия с каждым днём всё сильнее погружался в безумие.

Единственный раз, когда Рем позволил себе сбросить маску надменного и высокомерного наследника несуществующей империи, наступил в тот день, когда один из младших помощников допустил ошибку, вместо малого, едва ощутимого разряда тока, выдал что-то близкое к удару тока из древнего, давно забытого щитка. Ромул забился в кресле, закричал.

Первых звуков его вопля оказалось достаточно, чтобы Рем, находившийся в комнате за стеной, сломал челюсть медсестре, бравшей кровь на анализ, проломил голову зазевавшемуся охраннику и, точно метеор, ворвался в комнату, где кричал от боли Ромул.

Ошибка стоила помощнику жизни. Когда в комнату ввалились задыхающиеся от бега врачи в сопровождении тройки военных, от незадачливого младшего научного сотрудника осталось лишь изувеченное тело с кровавым месивом на том месте, где должна была располагаться голова. Рем разрывал его на части голыми руками, точно он, а не его легендарный тёзка был вскормленным безжалостными хищниками сыном Марса.

Десятки искалеченных впоследствии конечностей дали понять, что для безопасности всех Рема лучше держать не только под замком, но и постоянно скованным (даже если Доктор был не согласен с методами коллег, в этот раз его мнение осталось в меньшинстве). Только и в этом случае безопасность была скорее иллюзорной. Словами Рем владел куда лучше, чем телом. Люди выходили из строя один за другим, пока, наконец, вокруг Рема не остались только Доктор и Лаборант.

Два надоедливых ублюдка в белых халатах. Два особенно надоедливых ублюдка в белых халатах. Что, сука, характерно, помимо одинаковых белых балахонов из общих деталей у Доктора и Лаборанта были очки, пристрастие к курению и взгляд на будущее мира.

Мир, тот самый чёртов мир, что в один прекрасный день покатился в тартары. Мёртвые люди, живые мертвецы, живые люди и, словно каста неприкасаемых, зараженные. А Доктор считал это эволюцией человека. Рем смеялся бы над ним в голос, не будь это отличной темой для долгих бесед. Правда сколько бы часов не оттикали стрелки, Доктор не спешил сходить с ума и кончать жизнь самоубийством. Наверное, именно поэтому Рем в какой-то мере даже проникся к нему уважением.

Было ли это гарантией нейтралитета?.. «Нет, не было», — сам себе после отвечали и Рем, и, наверное, Доктор тоже. Ничего в разрушенном и сожжённом дотла мире не могло быть гарантией нейтралитета или, что смешнее, безопасности.

Рем улыбался, демонстрируя белый ряд зубов, когда Припадочный вновь склонялся к нему, чтобы убрать с лица маску. Отточенный до идеала каждодневный ритуал. Апокалипсис апокалипсисом, а кормили зараженных по расписанию, чтобы те, не дай бог, не сдохли раньше, чем ангелы человечности в белых халатах раскроют секрет того, что они считали мутацией. Свет в комнате пару раз мигнул и погас. Перебои с электричеством как тьма египетская.

Руки Припадочного дрожали; под тканью рубашки и халата наверняка можно найти разбитые вены и десяток следов от инъекций. А может он долбит ноги, чтобы руки при проверках были чистыми. В любом случае Рем был готов поспорить на что угодно, что Припадочный гасится каким-нибудь дерьмом, называя это «уходом от ужасов реальности». Кусок дерьма, куда больше достойный называться живым мертвецом, чем те ублюдки, что ходят по улицам, кидаясь на всё более-менее тёплое.

Едва маска опустилась на колени, Рем рванулся в сторону Припадочного и от души клацнул зубами. Боль в руках и ногах от ремней меркла, стоило только увидеть как Припадочный рухнул на задницу и, суча ногами, начал скользить в сторону двери.

Хуй знает какие ужасы ему померещились. Может вообще вся его никчёмная жизнь мелькнула перед глазами как на кадрах фотопленки. С киноплёнкой Рем сравнивал то, что ещё только должно было произойти.

Пальцы приятно холодило сорванное в процессе представления с шеи Припадочного лезвие. Наркоман и выпиливатель фольгой по венам в одном флаконе — просто находка для человека вроде Рема, даже если это отдавало трюками из дешёвого кино. Первые за день капли крови проступили, когда палец соскользнул и лезвие пропороло кожу. Немного терпения и первый ремень был надрезан. Рывок — рука свободна.

Рему впервые в жизни захотелось упасть на колени, прислониться лбом к прохладной поверхности стены и захохотать. Громко, так, чтобы до слёз. Припадочный пришёл с обедом без конвоя, хотя это было прямым нарушением инструкции. Наверное, боялся, что его спалят. Воистину человеческая глупость бесконечна. Или богиня судьбы благоволила сыну Марса.

Рем добрался до раздевалки, сменил мерзкие тряпки «объекта» на первые попавшиеся брюки и рубашку. Выпотрошил аптечку, перевязал руки. С каждым действием он чувствовал себя более живым. Тело как будто просыпалось от долгого сна, стряхивая с себя пыль. Всё шло так, как и должно было идти. Люди хотели увидеть монстра? Рем им покажет его.

Белых халатов хватило бы и на армию. Это даже смешно: почему врачи и учёные не могут ходить в чём-нибудь другом? В синих комбинезонах? В зелёных костюмах? Впрочем, не суть. Если всё это барахло может помочь Рему выбраться из ада, то он без лишних разговоров наденет его. Жаль только, что по чистой случайности нигде в шкафчиках не валяется белых склеральных линз.

Выблядки в белых халатах не врали: белки глаз действительно могут чернеть, но с этим Рем разберётся позже. Сейчас он мечтал только найти Ромула и, быть может, ещё кого в рассудке, да выбраться отсюда куда подальше. Просто как дважды два.

Всё шло как по нотам, когда Рем твёрдым шагом пересекал коридор.

— Что за чёрт? — в лицо ему светил фонариком парень в форме, совсем ещё мальчишка.

— Какого чёрта везде погас свет, парень? — Рем говорил так, будто имел полное право здесь находиться. Так, будто имел полное право тыкать солдату и требовать от него ответов на вопросы.

— Простите, — только и успел произнести парень до того, как кулак Рема врезался ему под рёбра. Кожа под бинтами, казалось, нагрелась и зудела. В голове чей-то голос убедительно доказывал, что солдата, даже если он тупой как пень, не мешало бы добить, чтобы, как бы это смешно не звучало, он не мешал потом.

Всё тот же голос, что всё это время не давал Рему отключиться, провалиться в спасительный мрак беспамятства. Иногда Рему даже казалось, что его тупо глючит с лекарств и что якобы звучащий в голове голос — это голос матери. Только стала бы их с Ромулом мать, всю жизнь тихая, покорная и забитая, говорить ему наблюдать, запоминать и ждать? И… стала бы сейчас, словно шестое-седьмое-восьмое чувство, направлять его, подсказывать что и где?

Куртка солдата хорошо легла под белый халат, а в руку, как родной, лёг пистолет. Скоро это место накроет хаос, скоро. Рем знал это, как знал и то, что либо его капитально накрыло в тесной комнатушке три на три метра, либо в словах учёных была доля истины. Он менялся. Сейчас он чувствовал это как никогда остро.

Двигался словно животное, обходя людей — солдат, врачей, учёных, обслуживающий персонал, — которые двигались слишком медленно: вылитые сомнамбулы. Глаза адаптировались к темноте коридоров. Уши улавливали малейший звук. Рем был готов выть от пьянящего чувства свободы.

Начали мерцать лампы. У электричества не было ровным счётом никакого уважения к библейским текстам. Ну или у того урода, который восстановил нарушенное питание. В любом случае это не имело какого-либо значения.

Может голос в голове был всего лишь озвучкой того самого многострадального шестого чувства. Будь он хоть самим Сатаной, Рему было плевать. Голос тихо, но твёрдо нашептывал ему путь в кажущихся бесконечными коридорах.

Самые обычные двери, а совсем не то великолепие, которое так любили демонстрировать в фантастических фильмах. Никакого стекла, семи уровней пароля, лазерной сетки на весь коридор, супер-компьютера с голограммами и всевозможными разъезжающимися панелями. Впрочем, чего ещё было ожидать от человечества, остатки которого строили себе убежища из говна и палок?

Вытянутое помещение с низким потолком и десятками пронумерованных ниш в стенах. Грузная женщина кинулась к Рему, едва только тот вошёл в двери. Она успела схватиться за ткань халата, мелькнули пятна расплывшейся от рыданий туши, когда женщина подняла лицо. Занесённый пистолет был последним, что она увидела.

Ниша двадцать восемь. Рему не нужно было заглядывать в документы, чтобы узнать где лежит брат. В конце концов, особой фантазией среди бесконечной вереницы белых халатов никто не отличался. Заражённых не считали за людей. Все они были в лучшем случае объектами для исследования, а объектам положен лишь порядковый номер.

Только вот тело, лежащее в нише, никак не могло быть Ромулом. Младший Сильвия был быстрым, подвижным, веселым… был. На тонком матрасе лежало худое, высохшее тело, больше напоминающее мумию и пергаментно-серой кожей, и ввалившимися глазами, и бритым черепом, на котором явственно виднелись вены.

— Ромул?

Он хотел убивать: вырывать кости из дёргающихся в агонии тел. Он хотел разрушить это место до основания, не оставив и камня на камне. Рем ощущал как когти ярости, бессильной правда, впивались ему в горло. Вновь накрыло желание выть. От боли, отчаяния, ярости, ненависти — какая разница?..

Тело — не Ромул, это просто не могло быть Ромулом — зашевелилось. Только взгляд тусклых глаз не прояснился. Из приоткрытого рта по иссохшей щеке до тонкой подушки протянулась нить мутной слюны. Раздалось тихое мычание. Остатки человека, не живущие, а существующие. Под тонкую простынь уходили шрамы, чернеющие на серой коже. Голос тихо шептал слова, которые должны были стать утешением.

Ромула больше нет. Смирись. Рем понял это ещё раньше, чем разобрал что же всё-таки нашептывало чутьё. Ромула больше нет и никогда не будет. Но есть ты, Рем, который не только может, но и обязан выжить. Выбраться из этого ада и сделать всё, чтобы ответственные за медленную смерть Ромула люди на своей шкуре прочувствовали то, что испытали заражённые.

* * *

— Пойдём со мной, Пятнашка, — Рем улыбался. Бинты на руках настолько пропитались кровью, что стали багровыми, но парень впервые за многое время улыбался вполне искренне. — Люди пали на жернова и будут смолоты в труху.

Семьдесят седьмая стояла как обычно, ссутулив худые плечи, сцепив худые пальцы за спиной в замок, чуть приоткрыв искусанные губы с почерневшей кожей. Маленькая глупая девочка, посчитавшая, что лучшим выходом будет спрятаться от всего мира, закрыться так далеко в сумерках, что ни один человек не достучится. И всё же Рем был уверен, что она слышала и понимала его слова.

Послушная девочка Ликорис, производившая впечатление отбитой аутистки, даже после открытия клетки во внутренний двор стояла у распахнутой двери, мокла под дождём и не стремилась бежать, хотя, Рем знал это, чутьё — голос — звучал и в её голове.

— Пойдём, Пятнашка, — черная маска с белым рисунком оскалившегося черепа натирала кожу шеи. Во внутреннем дворе было прохладно, накрапывал мелкий противный дождь, грозившийся вот-вот перерасти в ливень. Рем-человек умер. Рем-монстр родился. Всё шло своим чередом. Всё шло так, как и должно было идти.

Внутри серого здания завыла сирена. Наконец-то. Долго же они спохватывались. Наверное поэтому человечество и проебало всё, что только можно. Череда случайностей, человеческое раздолбайство или неподготовленность, а в итоге всепоглощающее пламя на руинах. Рем оставил после себя вереницу трупов. Плюс восхитительный подарок для Доктора за все те беседы, что они вели.

Рем чувствовал, что времени с каждой минутой оставалось всё меньше, а мышцы ныли всё сильнее. Он схватил Ликорис за локоть, заставляя расцепить руки. Потянул на себя, но в ответ… ничего. Это злило?

Она стояла под усиливающимся дождём. Рослая, худая, сутулая. С криво обрезанными чёрными волосами, раскосыми чёрными глазами и разбитыми коленями. Ещё одна жертва хвалёной людской… «человечности»? Беспомощная, скованная страхом наказания и, в общем-то, совершенно бесполезная. Рем ещё пока чувствовал бежавшее по венам пламя, но вряд ли его хватит, чтобы тащить на себе ещё и девчонку. Он вновь потянул Ликорис за руку, но добился лишь того, что она осела на мокрую траву.

— Пятнашка?.. — она смотрела на Рема так, будто не видела его вовсе и в то же время видела насквозь. Пробирало до костей. Этим она походила на Ромула. Мелкая упрямая заноза, пусть даже и сообщение её рассудка с телом сейчас почти отсутствовало. — Береги себя, Пятнашка.

Ликорис сидела в траве, поджав под себя ноги. Руки невидяще скользили по земле, будто пытаясь найти что-то. Немигающий взгляд провожал фигуру монстра, пока она не растворилась в дождливых сумерках.