— Брат, не ходи здесь. Пожалуйста.

      Людвиг сдёргивает его с края проезжей части и даже слишком сильно. Гилберт шипит, потирая плечо.

      — С чего это вдруг? Тут ведь никто не ездит!

      Он удивлён и чуть рассержен: он так не любит, когда его останавливают и ограничивают. А уж тем более после их разделения.

      Людвиг наклоняет голову, смущённо и упрямо одновременно. Он всё ещё крепко держит руку брата.

      — Это плохая примета, — шепчет он.

      Гилберт смотрит на него саркастично, он машет в рукой в сторону дороги, усмехается… И давится своим смешком.

      Прямо вдоль поребрика идёт прямоугольная брусчатка, простая линия в два ряда аккуратных камней шириной в пару десятков сантиметров.

      Линия идёт своим ходом, игнорируя черты улицы, взбираясь на тротуар дальше, упираясь в фундамент дома вдалеке. Маленький тонкий шрам — да его даже не видно на гугл-картах.

      Он стянулся в эти сантиметры из огромной, широкой полосы, с пограничниками, колючей проволокой, собаками, препятствиями, злым и холодным светом прожекторов. Схлопнулся. Давным-давно. Они знают это точно.

      Но… оба брата Байльшмидта думают об одном и том же. О том, что в этой маленькой, едва заметной щели между рядками брусчатки может случиться что угодно с тем, кто на ней стоит. И это “что угодно” точно будет таким же, как их разлука, одиночество и несвобода.

      Ужасным.

      ...Гилберт морщится, глядя на линию, делает от неё в сторону Людвига шаг. Он бледнее обычного, хотя и выдаёт усмешку, держит лицо.

      — Да, братик, плохая примета.

      Он тянет Людвига в сторону — в одну с собой сторону, конечно же, — и на тротуар. И там целует, внезапно и крепко, обхватывая его всего, не отпуская брата долгую минуту.

      Просто потому, что теперь это можно и никто не посмеет им запретить.

      Просто потому, что они вместе, — ведь в таком случае плохие приметы не срабатывают.

      Просто потому, что тогда между ними не останется больше и сантиметра.

      ...Они в это верят.