— Шаст, это твоё решение и твой выбор, который я уважаю и принимаю.
Голос Арсения звучит тихо, перебиваясь фоновым шумом съёмочной площадки, но уверенность в нём ничем не прикрыта – ни смешливыми морщинками, которые чувствуются даже на расстоянии, ни показной обыденностью. Он наверняка обдумал всё не единожды прежде, чем затронуть эту тему на полном серьёзе, а не с помощью шутливых «я прикую тебя наручниками к батарее, чтобы ты хотя бы так отдохнул». Иногда он ещё добавлял какую-то всратую цитату про вечность из фильма, но Антон её забыл.
— Я просто волнуюсь. Не хочу, чтобы ты себя загонял и потерял удовольствие от того, чем занимаешься.
Антон и правда был близок. Сейчас он может это признать, а тогда было сложно понять, что неумение говорить «нет», как и бешеный график, подтачивает внутренние ресурсы. Арсений ведь намекал, пытался вывести на разговор, да и Дима отчитывал не раз, но Антон не мог остановиться. Казалось, стоит взять паузу – и всё, чего он добился, разрушится до основания, откатится камнем с горы, и он вновь окажется у подножья, чтобы взвалить его на плечи и начать всё с самого начала, но уже без сил и с пониманием того, что ничего не получится. Усталость, за руку ведущая его к выгоранию, казалась несерьёзной, временной, почти безобидной. По-хорошему, такое нужно прорабатывать с психотерапевтом, в моменте же думалось, что ничего страшного не происходит, просто период такой, вот витаминчиков попьёт, выспится один раз за месяц и будет как новенький.
— Я вернусь послезавтра, поговорим нормально. Люблю тебя.
И я люблю тебя, думает Антон. Так сильно люблю.
Где же ты, Арс?
Антон закрывает приложение, зажимает боковую клавишу и выключает телефон, не поддаваясь желанию прослушать запись ещё раз – лицо Арса пикселями улыбается ему напоследок и гаснет. Большой палец гладит экран ещё несколько секунд, словно может дотянуться до тёплой кожи и зарядиться от неё, а после Антон бережно убирает аппарат в коробку из-под обуви, в которой лежит стопка ещё рабочих пауэрбанков и связка запасных проводов. Прячет её в дыру в полу, возвращает доску на место и прикрывает сверху ковром. На том – заметные выемки от комода, поэтому Антон тащит его на законное место. Отходит чуть дальше и осматривает полученную композицию – ничего вроде бы не выглядит подозрительно. Выходя из комнаты, он гасит лампу и, подсвечивая себе фонариком, запирает дверь на замок. Объективно во всём этом мало смысла, ведь если кто-то проникнет в его убежище, замок на двери не спасёт, а следы на ковре сложно было бы обнаружить даже при дневном свете, не то что с помощью фонаря или светильника, но Антона успокаивает сам процесс. Как будто он – персонаж шпионского фильма из «нулевых», его действия известны заранее и не важны отдельно от сценария, а всё вокруг – придуманные кем-то декорации. Максимум вовлечённости, минимум ответственности. Цепь с ключом от комнаты Антон вешает на шею и прячет под воротник – такая вот трансформация любви к украшениям.
В тесном коридоре на комоде лежит собранный с вечера рюкзак. Когда-то, в прошлой жизни, ещё до «Импровизации» и, тем более, задолго до Исхода, маленький Тоша так упаковывал тетрадки и книжки в школу. Сейчас же содержимое куда разнообразнее: вода в бутылке, фонарик и запасные батарейки к нему, нож в чехле, пара батончиков, спички, пластырь и баллончик с краской. Ещё один нож Антон прячет в высоком ботинке и, подумав и отмахнувшись от проснувшейся тревожности, решает больше ничего не добавлять – для стандартной прогулки его набора хватит с лихвой.
На крючках чуть дальше по коридору его ждёт одежда. Ниже пояса Антон уже утеплился, а сверху на футболку натягивает свитер, толстовку с капюшоном и объёмную длинную куртку, прикрывает отросшие волосы кепкой. Надевает на голову оба капюшона, заматывается шарфом до самых глаз, водружает на нос широкие тёмные очки: теперь это не выражение стиля, а способ уберечь здоровье. Маскировка из прошлой жизни, которая потеряла свою основную функцию.
В самом начале его то и дело узнавали на улице, испуганные девочки подбегали с вопросом: «Антон, что делать?» особенно часто, но у него не было другого ответа, кроме: «Пытайтесь выжить». Потом перестали: статус «мужик из телека» мало что значит, если все телевизоры в лучшем случае стоят без дела, светя голыми экранами, а в худшем – валяются на свалках. «Парень из Интернета» без самого Интернета тоже уже не кажется особо привлекательным. Вёл бы он до этого блог «Способы выживания после Конца света» – тогда да, интерес бы даже возрос, юмор же оказался бессмысленной величиной.
Может быть, дело было ещё и в том, что он стал таскать с собой биту. Колючей проволокой, правда, её не обматывал и имя ей не давал – он всё же не Ниган и никогда им не восхищался, хотя за идею спасибо. Пришлось вооружиться после того, как на него напали, избили и едва не забрали рюкзак с вещами. Телефон он тогда по привычке носил с собой, и только мысль о том, что он лишится фотографий, видео и голосовых сообщений Арса придала ему сил вырваться и убежать. На память от той встречи у него остался шрам, пересекающий лоб, и лёгкая степень паранойи. Хотя последняя, стоит признать, возникла не только из-за этого.
Или, может, подходить стало просто некому. Кто-то погиб, другие уехали, оставшиеся слонялись по городу призрачными тенями, стараясь ни с кем не пересекаться. Антон иногда замечает таких на улицах и тут же сворачивает в другую сторону. Нет у него ни настроения, ни ресурсов для общения даже с потенциально адекватными, с агрессивными или кем похуже – тем более. Он и раньше чётко разграничивал личное и то, что можно показать на аудиторию, из этой схемы выпадал лишь Арс, то и дело выходя за поля, потому что цветок всегда тянется к свету, даже если поставить его в самый тёмный угол в компанию к пропущенному во время уборки клоку пыли и засохшей от безысходности мухе. Сейчас же каждый шаг, каждый час в этом тягучем янтаре, смешавшем тоску о прошлом и боль о будущем, казался слишком сокровенным, чтобы кого-то туда впускать.
Ко всему этому можно добавить слухи о ядовитости солнечного света и отравленности воздуха, которые некому ни опровергнуть, ни подтвердить. Антон вроде бы и не верит им полностью, но вместе с тем слишком хорошо помнит множество необъяснимых вещей, поэтому чаще трёх-четырёх раз в месяц старается не выходить. Зачем лишний раз рисковать?
Он проверяет шокер в кармане куртки, цепляет рюкзак на спину и надевает тёплые перчатки. Потом хватает биту, поворачивает ключ в замке на двери и выходит за порог. Тамбур встречает его темнотой, в которой вздрагивает испуганным зайцем луч от фонарика, и запахом сырости – так пахло в бабушкином доме, когда тот перестал согреваться добрыми лучиками у её глаз и пышными оладьями с малиновым вареньем по утрам каждое лето.
Эту дверь он тоже запирает и прячет ключ в незаметной выемке в стене. Антон проходит дальше, опускает выключенный фонарик в карман, поднимается по приставной лестнице, и, почти толкнувшись макушкой в люк, замирает. Он стоит, прислушиваясь к звукам снаружи – не хрустнет ли сухая ветка под шагами, не раздастся ли непонятный шорох, не донесётся ли звук чужого голоса. Там царит Исход, что само по себе жутко, но помимо него существуют люди, которые бывают гораздо опаснее самой страшной чумы.
Убедившись, что подозрительных активностей не слышно, Антон щёлкает хитрым механизмом и толкает крышку люка на пару сантиметров вверх. Не заметив ничего подозрительного через образовавшуюся щель, поднимает крышку полностью, из-за чего укрывавшие её листья разлетаются по сторонам. Высовывает голову, осматривается сквозь кусты – место для возвращения на землю не самое удобное, зато и заметить его, проходя мимо, гораздо сложнее. Антон вылезает полностью, привычно получив ближайшей веткой по спине, закрывает люк и засыпает его листьями. Из кустов выходит осторожно, крепко сжимая в руке биту, но знакомый до мельчайшей детали лес вокруг не показывает ничего и никого постороннего.
На улице ветрено и заметно холоднее, чем было неделю назад. Деревья в лесу уже сбросили листья, лишь кое-где мелькают цветные пятна на ветках, поэтому напоминают отощавшие скелеты в лохмотьях. Антон бросает быстрый взгляд на небо. Тёмные стёкла очков искажают цвет, но он знает: вместо синего оно теперь всегда отдаёт зелёным. На рассвете это пронзительно-салатовый, от которого глазам больно, днём – спокойная зелень, словно припорошенная пеплом, на закате – насыщенный изумруд. Бледно-жёлтое Солнце на его фоне кажется одуванчиком в густой траве, но по такой аналогии тёмные пятна, которыми оно продырявлено, видятся скоплениями чёрных жучков. Выглядит довольно угрожающе, словно на Солнце кто-то сидит и наблюдает за судорогами слабой Земли, но Антона картинка иррационально умиротворяет: похоже на Арсовы родинки. Даже то, что светило вроде как ядовито, не отталкивает – слишком сильна тоска по Арсению, чтобы не ловить в любых ассоциациях частичку родного. Наверное, в его голове что-то сломалось, причём дважды: тогда, когда он встретил Арса, и тогда, когда потерял, только минус на минус дал не плюс, а нескончаемую агонию.
Антон пробирается через лес, внимательно глядя по сторонам, но старательно игнорируя руины за спиной. Ему кажется, что он по-прежнему слышит проникающий через все защитные слои прямо в душу запах дыма, но понимает, что этого быть не может – прошло слишком много времени, чтобы аромат чувствовался на расстоянии. Вот бы и на боль действовали подобные законы, но это Антон размечтался, а в списке, написанном от руки на листке в широкую клетку, словно прямиком из его второго класса, уже и так нет места для новых желаний. Подгнивающие листья прячут следы, но он все равно игнорирует главную тропинку, предпочитая двигаться параллельно с ней.
Через час он выбирается к пустому шоссе. Слева видны высотки, усыпанные по бокам частным сектором, справа громоздятся останки торгового центра. Антон как будто на распутье между адом и чистилищем – билетов на рейс до рая почему-то не предусмотрено.
Ему нужно к высоткам, поэтому Антон идёт налево. На улице никого не видно, маршрут изучен до последнего брошенного на обочине автомобиля, но он всё равно прислушивается и сканирует всё взглядом. У Арсения когда-то был цикл фотосессий под общим названием «Город одного человека», ради которого пришлось объездить всё Подмосковье – ближе подходящих локаций не нашлось. Сейчас вокруг Антона каждый метр пространства буквально пропитан подобной атмосферой. На первый взгляд может показаться, что всё нормально, особенно если смотреть невнимательно и не оценивать разрушенные места. Есть вполне обычные, не кричащие о разрухе уничтоженными фасадами или чернотой, и в них важны детали. Вот, например, школа в конце переулка – бросив быстрый взгляд, ничего необычного не заметишь. А если всмотреться, несоответствия начнут проступать магическими чернилами из дневника Тома Реддла: клумба у входа вместо цветов заросла сорняками, входная дверь не распахнута приглашающе настежь, а стоит, снятая с петель, рядом, в окнах верхних этажей отсутствуют все до единого стёкла, линии на стенах – это не декоративное решение, а трещины разваливающегося фасада.
У Антона всегда всё было хорошо с эмпатией, а сейчас ему порой кажется, что его пробивает предсмертными хрипами таких вот искалеченных зданий, что в равной степени и пугает, и заставляет чувствовать себя причастным, а, значит, не таким одиноким.
После школы и десятка не имеющих лично для него значения зданий начинается уровень повышенной сложности – он попадает в свой район. Наверное, правильнее было бы назвать его бывшим, ведь пусть вынужденно, но они расстались, однако Антон сознательно этого не делает. Здесь на каждом углу таятся пасхалки-воспоминания, сбрасывающие обёрточную бумагу и обнажающие колючее нутро, стоит Антону подойти ближе. В этой цветочной лавке он покупал Арсению цветы, из кофейни напротив Арс по утрам приносил ему кофе, в магазин по соседству они после съёмок заваливались за срочными покупками, если не успевали оформить доставку.
За поворотом ждёт их с Арсом квартира. Вернее, то, что от неё осталось: взрывом снесло верхние этажи, похоронив вместе с воспоминаниями часть жильцов. Антон прогоняет эту мысль, считает шаги, не позволяя себе погрузиться в тоску раньше времени – она всё равно накроет его на месте.
Так и происходит через пару минут. Он должен был привыкнуть к этому зрелищу, но ему становится физически плохо каждый раз, когда он заходит во двор, встречающий его обломками и горой мусора, за высотой которой даже не видно первого подъезда. Ко многому за этот год пришлось адаптироваться, однако любой визит сюда заново разбивает ему сердце. Он вспоминает уютные вечера и сонные утра, запах кофе и яблок, фотографии на стенах и щемящее Арсово: «Дома». Хочется туда, хотя бы на секунду, даже в настоящем, пустом и разрушенном, но в нужный подъезд не попасть, он пытался, и во время последней попытки его едва не засыпало осколками чужих историй. Даже если бы дом остался цел, жить в нём было бы небезопасно, Антон это понимает, но не может не представлять, насколько легче было бы среди родных комнат, впитавших годы их с Арсением счастья. На стене подъезда темнеет надпись: «Арс, я в нашем месте». Она немного поблекла из-за дождей, поэтому Антон достаёт из рюкзака баллончик и обновляет её. Если Арсений придёт сюда, он её увидит.
Часы на запястье показывают два часа дня, когда Антон уходит прочь. Коротко оглядывается на соседнюю многоэтажку, на крыше которой однажды провёл ночь, давит пробирающую изнутри дрожь и шагает назад. Даже если поторопится, то не успеет до заката на студию, поэтому решает возвращаться. На машине он раньше добирался сюда максимум за час, и то из-за пробок, сейчас бы в теории хватило и тридцати минут, но через завалы на дорогах на автомобиле не проехать, да и слишком заметно для вымершего города. Летом он пробовал передвигаться и на велике, и на скейте, но то, что он сам с лёгкостью переступал и обходил, для простого транспорта на колёсах оказывалось непреодолимым препятствием. Плюс он ощущал дискомфорт от невозможности полноценно изучать враждебное пространство: всё время казалось, что он не успеет среагировать, если вдруг снова что-то случится.
Ноги пока не устают – привычны к нагрузке. К вечеру могут заныть, особенно колени, тогда он достанет из аптечки вонючую мазь и разотрёт её по страдающим конечностям, вспоминая, как Арс гладил и целовал его больное колено в туре, приговаривая: «У Антоши не боли». Это кажется моментом не из прошлой жизни даже, а из фантазий и грёз настолько сокровенных, что в реальности им нет места.
Когда он возвращается обратно, Солнце уже толкает горизонт в пропасть. Небо яркое, напоминает чем-то Северное сияние, но Солнце на его фоне кажется совсем блеклым, и Антон чувствует себя таким же. В нём словно заканчивается краска, а заправить некому. На автомате ныряет в нужные кусты, лезет в люк, закрывает его. Запирает дверь, сбрасывает верхнюю одежду и обувь с рюкзаком прямо на пол – нет сил соблюдать порядок. Даже фонарик не включает, ориентируясь на ощупь. Он уже тянет с шеи ключ от второй двери, когда непрошенной вспышкой перед глазами встаёт ворчащий из-за оставленных как попало в прихожей кроссовок Арсений. Антон бы всё отдал, чтобы прямо сейчас Арс вышел из комнаты и отчитал его за неряшливость. Но выходить некому. Антон садится на пол перед закрытой дверью, прижимает колени к груди и пытается дышать. Это ведь так просто, люди делают это без усилий, в темноте на него даже никто не смотрит, некого смущаться, тогда почему кажется, что он не может сделать вдох?
Его всегда накрывает после визитов в город и особенно – после вида разрушенного дома.
Спасибо Арсовой предусмотрительности за то, что ему в принципе есть, куда возвращаться. Или благодарить стоит паранойю? Кажется, это у них всё-таки семейное.
Изначально в этом лесу они с Арсом купили дом на случай нового карантина, чтобы не тухнуть в квартире. Затеяли ремонт, познав все прелести споров по поводу обивки дивана и цвета стен, выбрали мебель и позвали на новоселье лишь самых близких. На постоянной основе здесь не жили, но на выходные порой удавалось выбраться. Это было их безопасным местом силы.
В один из таких уютных вечеров скрытный жук Арсений Сергеевич с видом фокусника и продемонстрировал ему скрытую в стене спальни дверь. Антон успел пошутить про «Красную комнату боли мистера Блу» (и мысленно согласиться на любые новые эксперименты), а потом с отвисшей челюстью спустился за ним по лестнице в самый настоящий бункер. Арс тогда смотрел на него со смесью гордости и стыда, словно всерьёз опасался, что Антон покрутит пальцем у виска в ответ на информацию о том, что под их новым домом имеется настоящее убежище.
Антон бы так не поступил ни при каких обстоятельствах, а тревожащие слухи ходили уже давно, поэтому он лишь привычно восхитился тем, как работает чудесная голова Арсения. И понял, почему из двух почти одинаковых вариантов он настаивал на покупке именно этого дома.
Бункер оказался утеплён, имел второй выход в лесу и даже собственный автономный источник чистой воды. Вдвоём они постепенно по максимуму заполнили кладовую продуктами с долгоиграющим сроком годности, притащили матрасы, подушки, запасную одежду и технику, работающую на батарейках. Даже провели под землёй одну ночь в качестве эксперимента: Антон с Арсом под боком мог спать где угодно, а вот сам Арс долго ворочался в непривычной обстановке, но в целом оба признали условия годными к существованию. Это всё казалось игрой, как в детстве, странной смесью войнушки с прятками, и его внутренний ребёнок прыгал от восторга, а взрослый Антон в глубине души верил, что всерьёз им убежище никогда не понадобится.
Он был на съёмках, когда всё началось. В одну секунду рабочая атмосфера из упорядоченного хаоса превратилась в неконтролируемый, стоило прозвучать слову «взрыв». Вылетая из студии, он набрал Арса, но телефон у того оказался выключен. Мама тоже не ответила, а пока Антон двигался в медленном потоке автомобилей, что-то полыхнуло сбоку от шоссе.
Он так и не смог дозвониться ни до Арса, ни до мамы, а потом связь просто пропала. Антон ехал домой, надеясь отыскать там хоть какое-то успокоение, а нашёл лишь развал. Он просидел тогда в машине, глядя на пылающий дом, почти час, не понимая ни что происходит, ни что делать. Только тыкал в экран каждые пару минут в надежде, что связь появится. Вокруг всё шумело, перемигивались огнями пожарные машины и скорые, но он ничего не воспринимал. Немного собравшись с мыслями, поехал в дом в лесу. Добирался по забитой трассе так долго, что на нервах успел скурить купленную только утром пачку сигарет. От дыма тошнило, но трясущиеся руки больше нечем было занять – телефон так и не подавал признаков жизни. Добравшись, наконец, до дома, Антон не смог заставить себя ни поужинать, ни принять душ, даже переодевание казалось слишком сложной и ненужной задачей. Он сел на диван в гостиной, прижал ноги к груди и в какой-то прострации уставился в стену, на которой волновались тени от веток растущей за окном вишни. Он их видел лишь в те моменты, когда включал телефон, безуспешно надеясь на возвращение связи, в остальное время темнота вокруг была почти осязаемой, но в кои-то веке его это не смущало. Вслед за нервным напряжением пришла усталость, и он так и вырубился, во сне скрутившись калачиком на диване.
Арс должен был приехать на поезде из Питера на следующий день. Он не успел уточнить время, поэтому Антон отправился на вокзал с самого утра. По дороге туда видел ненормальное количество машин с красным крестом и один горящий дом. На забитом людьми вокзале выяснилось, что все поезда как в Москву, так и из неё, отменены. По залу ожидания бегали люди с ошалевшими глазами, скандаля с сотрудниками вокзала и требуя вернуть рейсы, а Антон замер в центре этого муравейника, то и дело получая чемоданами по ногам и боясь осознать масштабы происходящего. Мужчина рядом громко возмутился тому, что аэропорты закрыты, и Антон отмер, возвращаясь к автомобилю. Если поезда и самолёты отменялись, Арс мог приехать на машине, при условии, что дороги не перекрыты. Знать бы ещё, что происходит в Питере. Знать бы, что происходит в принципе.
Не зная, что ещё сделать, он отправился к Позовым. Застал их в процессе сборов – те собирались покинуть Москву на машине и затаиться в Воронеже. Антон бы хотел с ними, к маме под крыло, но не мог уехать без Арса, поэтому попросил их за ней приглядывать. Димка на прощание крепко обнял, сказал не шастать зря по улицам и быть осторожнее. По пути обратно Антон заехал в магазин и, поддавшись панике, принялся скупать всё подряд – еду, медикаменты, воду, даже прихватил для Арса несколько пар особенно наркоманских носков. Следующие несколько дней он так и отвлекался: катался по торговым центрам, в толпе таких же обезумевших хватал всё с полок, отстаивал километровые очереди, вёз всё домой, стоя в пробках часами, и ждал. Ждал Арсения больше, чем спасения.
К концу недели Антон слёг с температурой, провалялся с лихорадкой, в бреду плохо понимая, где реальность, а где – воображение. Казалось, что Арс вернулся и в чёрном смокинге стоит рядом, укоризненно качая головой, а в руках у него – статуэтка «Оскара», потом он превращался в маму, которая доставала из шкафа его детскую пижаму с лисятами и звала ложиться спать, она становилась Стасом, орущим: «Ты проспал «Контакты» с Мадонной!», после этого люди в белых балахонах окружали кровать и пели стрёмные песни на выдуманном языке. Дальше он отключился и не видел чётких образов, но кто-то дышал, и сопел, и выл неподалёку, и Антон пытался вскочить и убежать, чтобы спрятаться, но тело не двигалось, как во время сонного паралича. В редкие моменты прояснения сознания он дотаскивал себя до кухни, закидывался таблетками и микстурами, проверял бесполезный телефон и уползал обратно в спальню. Где-то в этот промежуток времени пропало электричество – Антон попытался зажечь свет в комнате, но не добился никакого результата. Когда стало получше, начал различать вспышки и грохот где-то в отдалении, и правильнее было бы спуститься вниз, где безопаснее, но на это сил хватило не сразу. Как только смог, перетащил самые важные и нужные вещи в бункер, хотя снаружи к этому моменту всё затихло.
Арса всё ещё не было рядом.
Когда Антон наконец вышел на улицу, мир встретил его другим. Это не было чёткой картинкой перед глазами, он не ощутил себя героем Киллиана Мёрфи, проснувшимся словно в параллельной Вселенной. Но что-то изменилось, он чувствовал, хотя на первый взгляд лес вокруг был обычным. Даже воздух пах иначе. Что-то точно было не так. Здравый смысл требовал вернуться в дом и затаиться, но Антону нужны были ответы, поэтому он сел в машину.
Странности начались буквально за первым поворотом – дорога оказалась перекрыта поваленными деревьями. Антон такого не ожидал. Он вышел, растерянно осмотрелся по сторонам – тут словно прошёл ураган: стволы лежали друг на друге на земле, некоторые деревья зависли в процессе падения, наклонившись и опираясь на соседей, стыдливо демонстрируя вырванные наполовину корни. Антон бы мог потратить время и расчистить проезд от пары-тройки деревьев, но играть в домино с норовящим рухнуть на него лесом не собирался. Это было проблемой. Перемещаться по городу вне безопасного салона Антон не планировал, но выбор был невелик: либо идти пешком, либо сидеть дома, мучаясь от неизвестности. Как минимум нужно было узнать, электричество исчезло только у него или во всём городе.
Антон отогнал машину обратно к дому, забрал с заднего сиденья спортивную сумку и двинулся в путь. Пока он пробирался через лес, складывалось впечатление, что он попал на птичье кладбище – неподвижные тушки усыпали траву как грибы после какого-то ядерного дождя. Иногда рядом лежали белки, один раз Антон заметил в последний момент и едва не наступил на длинные заячьи уши. Всё это тревожно отдавалось в груди смесью жалости и ужаса: в этом лесу он словно был единственным живым существом. Что здесь произошло?
Из леса он выходил с опаской, не зная, чего ожидать. Первое, что бросилось в глаза – людей вокруг стало гораздо меньше. Мимо проехали две машины, на другой стороне улицы Антон заметил спешащих куда-то подростков – и всё. Куда пропали беспокойные толпы, штурмовавшие этот город ещё пару дней назад?
Недалеко от торгового центра, в который он направлялся, на углу дома ютилось крошечное кафе, в котором Антон несколько раз покупал миниатюрные эклеры с творожным кремом, которые проняли даже Арса. Стекло в двери было разбито, Антон заглянул внутрь и отшатнулся. Кафе напоминало скотобойню. Он даже не смог заставить себя подумать о том, что на стенах была всего лишь краска. Не после того, как взгляд выцепил чью-то ногу без обуви, в одном носке, торчащую из-под прилавка.
Мозг отказывался осознавать происходящее. Если Антон задумается об увиденном всерьёз, его накроет истерикой или панической атакой прямо здесь, а этого допустить было нельзя. Потом, пообещал он себе, я подумаю об этом потом. Дома, в безопасности.
Дав себе пару минут, он всё-таки двинулся к торговому центру. Тот не сиял привычно огнями и вывесками, а автоматические двери заклинило на середине движения. Внутри царил полумрак – свет был только тот, что проникал через окна с улицы. Дальше по коридору раздался чей-то смех, следом – грохот, от которого Антон вздрогнул. Пытаясь издавать как можно меньше шума, он двинулся вперёд. Перед продуктовым магазином пришлось затормозить – звуки доносились оттуда. Антон выглянул из-за металлоискателя на входе и увидел людей, сметающих с полок еду и набивающих ей свои сумки. К своему стыду, он почти присоединился к ним в нелепом желании разделить эту реальность хоть с кем-то или хотя бы спросить, что происходит. Остановило лишь ощущение возможной опасности – он вспомнил одинокую ногу в кафе и содрогнулся. Вместо этого он вернулся назад и поднялся по неработающему эскалатору на второй этаж. В магазине техники было безлюдно, но, судя по полупустым стендам и разбитым гаджетам у входа, так было не всегда. Телефоны и компы Антона не интересовали, зато он забрал все пауэрбанки с верхних полок, до которых благодаря росту смог дотянуться. Прихватил несколько фонариков, наборы батареек к ним и пару ламп, работающих без электричества. Вспомнил о сувенирной лавке напротив и набрал оттуда свечей.
Без машины он не мог унести всё, что хотел, за один раз, поэтому, заполнив под завязку сумку и найденный тут же рюкзак, решил отнести всё домой и вернуться сюда снова.
Собираясь выходить из лавки, он внезапно услышал шаркающие шаги и, отойдя ближе к стене, увидел через стеклянную витрину парня. Сначала решил, что тот в маске, но, приглядевшись, отпрянул от стекла и осторожно прижался спиной к деревянному стеллажу с благовониями, надеясь, что незнакомец не решит зайти именно сюда. Руки, державшие сумку, задрожали, и Антон постарался не заорать от страха.
Лицо парня выглядело… обгоревшим. Не покрасневшим, как от солнечного ожога или аллергии на что-то, а словно обугленным, как забытая на сковороде картошка. Антон не сильно разбирался в степенях ожогов, но если бы человек получил подобное на пожаре, он бы, наверное, вряд ли смог передвигаться? Это было похоже то ли на омертвение кожи, то ли на гангрену, хотя про последнее он всегда думал лишь в сочетании с ногой или рукой, но никак не с лицом. Антон не успел рассмотреть его глаза или общее состояние, кроме лица запомнил лишь тот факт, что парень шёл очень медленно. Скорость ходьбы могла зависеть от чего угодно, конечно, может, он был ранен или вообще имел такую врождённую особенность, но вкупе с цветом кожи это создавало очень хреновую ассоциацию – Антон всё-таки посмотрел все одиннадцать сезонов «Ходячих мертвецов». Результатом чего такое могло быть, Антон не знал. Он слышал разговоры о разработках вирусов раньше, улавливал обсуждения химического оружия в первые дни паники, да и Димка говорил, что взрывы были не простыми, но конкретику получить было неоткуда.
Парень с обгоревшим лицом в лавку так и не зашёл. Антон подождал, пока звук его шагов затихнет, для верности посидел ещё несколько минут, после чего тихо ушёл. Возвращаясь домой, он против воли бросал полные опасения взгляды вокруг и мечтал побыстрее оказаться в укрытии. Больше никаких вылазок сегодня, пообещал он себе, нужно отсидеться дома.
Когда он оказался в лесу, вместо дома его ждали дымящиеся, как забытые шашлыки, руины. Сознание отказывалось принимать картинку, он даже наивно понадеялся на то, что мог свернуть не туда и сейчас смотрел на чей-то чужой сгоревший дом, но поверить в это не получилось. Да и покорёженная, с выбитыми стёклами Тахо стояла рядом и укоризненно смотрела на Антона почерневшими фарами.
Гораздо позже он поймёт, как же ему повезло. Невероятно, сказочно и неоднократно повезло. Оба дома были уничтожены в момент, когда Антон в них отсутствовал. Лес вокруг чудным образом не загорелся, иначе неизвестно, смог ли бы он вообще попасть в бункер. В те дни, что он провёл, болея, на улицах творилась какая-то жесть. У него, в конце концов, был сам бункер, запасы и даже вода – желтоватая, воняющая то ли рыбой, то ли речной тиной, но она была. Пить он её не рисковал, пока в наличии была бутилированная, хотя мыться ею приходилось. Кожа после такого душа порой покрывалась шелушащейся коркой в качестве бонуса, но это были не имеющие значения мелочи.
До этих простых мыслей он дойдёт потом, через тяжёлое, непривычное одиночество, тишину прежде гремящего составами поезда жизни и попытки мозга за что-то зацепиться.
Тогда же казалось, что вместе со стенами умерла надежда. Второй разрушенный дом его подкосил. До этого Антон держался на беспокойной энергии и ожидании Арсения, а теперь всё словно потеряло смысл. Порадоваться тому, что почти все съестные припасы и вещи он либо и так хранил под землёй, либо успел перетащить, удалось лишь спустя время, а тогда он застыл. Не мелькнула мысль о том, что если бы он не ушёл в город, то остался бы под этими стенами навсегда. Зато он подумал, что теперь официально дважды бездомный, Арсу некуда возвращаться, а физических напоминаний об Арсении стало ещё меньше.
За прошедшие месяцы он почти смирился, но каждый раз, поднимаясь наверх и ловя краем глаза почерневшие руины, Антон словно возвращается в тот день. В торговый центр, визит в который спас ему жизнь, он вернуться не сможет: когда рискнёт снова появиться на поверхности, окажется, что тот уничтожен. После этого взрывы прекратятся, но небо начнёт менять цвет, Солнце перестанет быть однородным на вид, а количество людей в городе уменьшится ещё больше.
Когда Антон наконец поднимается с пола, тело предсказуемо ноет из-за неудобной позы и остаточного напряжения. Нащупывает на полу куртку, достаёт фонарик и при слабом свете всё же раскладывает вещи по местам и проходит дальше. Сил хватает на то, чтобы умыться желтоватой водой и поужинать банкой консервированной фасоли с какими-то абсолютно дубовыми хлебцами, а потом он переодевается и ложится спать.
В абсолютной темноте легко обмануться. На секунду кажется, что он снова в их квартире, вот-вот щёлкнет выключатель в ванной, а в проёме двери появится благоухающий карамельным яблоком Арсений. Нырнёт к Антону под приглашающе поднятое одеяло, поцелует ласково в губы, чмокнет в родинку на носу и, развернувшись, устроится маленькой ложкой – только Антон знает, насколько Арс любит казаться и чувствовать себя меньше, чем есть на самом деле. Иногда они ложатся наоборот: когда Шастуну хочется скрыться от мира, Арсений прячет его в своих руках. Или, может, сегодня им будет не до сна, и ближе к рассвету звуки, которые он извлечёт из тела Арсения, станут совсем умоляющими и бессвязными. Или это Антона поставят на колени во всех смыслах, а он будет выгибаться и просить ещё. Ему нравятся любые варианты, лишь бы с Арсением.
Но никто не выходит, а обнять можно лишь дурацкого плюшевого кота, с которым Арс когда-то вёл эфиры. Иногда Антон так и поступает в попытках заглушить одиночество. В другие моменты он злится и сбрасывает игрушку на пол, чтобы потом виновато отряхнуть её от пыли и утянуть к себе под одеяло.
Кот Арсом не пахнет, а вот подушка – да. Это не галлюцинация, просто Антон нашёл в одном из ящиков флакон Арсовой туалетной воды. Так засыпать стало чуть легче, зато приходилось расплачиваться по утрам, когда сонный мозг распознавал знакомый запах и подавал сигнал: своё, родное, рядом, и открывал глаза Антон с уверенностью, которую темнота вокруг лишь поддерживала, а в свете ночника оказывался всё в таком же одиночестве.
После прогулок по мёртвому городу его обычно вырубает быстро, но ближе к утру начинают мучить кошмары. Иногда это мутные образы, тревожные, но непонятные, и после них вспоминаются лишь ощущения. Хуже с ясными снами, картинки из которых потом стоят перед глазами не один день. Почти в каждом из таких Антон видит Арсения – и теряет его же. То он сидит в машине перед домом, смотрит в окно и видит в нём машущего рукой Арса, а в следующую секунду дом складывается гармошкой. То они прыгают с парашютами, Антон раскрывает свой и видит, что Арсений безрезультатно тянет за шнурок и летит вниз всё быстрее. Сценарии разные, никогда не повторяются, но финал у всех одинаковый.
В этот раз кошмары приходят раньше. Когда Антон просыпается с отпечатавшейся на внутренней стороне век чужой агонией, часы показывают двенадцать часов. Он знает, что пока не уснёт, поэтому включает лампу и достаёт из комода блокнот.
В моменты бессонницы Антон теперь пишет. Не то чтобы он возомнил себя мастером пера, но других способов выговориться у него просто нет. Он и раньше мог накидать что-то в заметки на телефоне – зарисовку, случай из жизни, фантазию, пару раз даже делился самым безобидным в телеге, но всё без исключения видел только Арс. Это было их ритуалом и способом быть ближе через расстояние. Сейчас читать и делиться мнением некому, пусть Антон и лелеет надежду однажды показать всё своему главному читателю. За это время он исписал десятки блокнотов и общих тетрадей. Сначала он так боролся с кошмарами: если во сне видел, как Арс падает в реку и не всплывает, прописывал ситуацию, в которой сам ныряет за ним, достаёт на берег и откачивает. Потом стал записывать все те мысли, которые некому было озвучить. После них перешёл к фантазиям. Он пишет про маму и отчима, про Позовых и Серёжу, про Макара и Стаса, но больше всего в его текстах Арсения: воспоминаний, ожиданий, описаний. Антон написал их историю в десятках вариаций. Там и реальность разной степени правдивости, и фантастика, и сказочные миры, и даже мелодрамы. Иногда он читает что-то из этого вслух коту – в моменты, когда тишина вокруг становится слишком громкой.
Он по-прежнему не знает, что с мамой. Она у него сильная, она обязательно справится, даже если пересматривает теперь вечерами альбомы с детскими фотографиями, гадая, жив ли её сын. Не знает, как там отчим, Макар, Позовы и другие люди, занимающие своё место в его картине мира. Антон надеется, что они живы и в безопасности, переживает за всех, но как будто немного отстранённо. Его фокус внимания сместился на Арса, потому что ждать и волноваться об одном человеке ему по силам, а когда он не успевает отвлечь себя и погружается в страх обо всех близких и любимых, он боится не выдержать. По этой же причине он не может смотреть видео с мамой – его накрывает на первых же секундах тоской такой силы, что хочется совершить что-нибудь глупое, только бы не оставаться с этим один на один.
Его держит в адеквате только Арсений, которого на самом деле рядом нет, но есть его голос, фотографии и видео, есть истории о нём, есть воспоминания и мечты. Эта фиксация в обычном мире выглядела бы пугающе, но здесь и сейчас, считает Антон, любая помощь разуму не отъехать окончательно имеет право на существование. Поэтому телефон, хранящий самое чёткое доказательство того, что Арсений есть в этом мире, становится важнее всего остального.
Иногда, в самые тёмные ночи, он думает, а что, если…
Чисто теоретически.
Что, если…
Страшно впускать в голову эту мысль, она ведь вытопчет грязными ногами всю ухоженную метафорическую лужайку.
Но.
Что, если ждать некого.
И возвращаться, соответственно, тоже некому.
А он, словно привязанный к месту призрак, мается, не в состоянии выбраться из собственной головы.
Антон отмахивается от этих мыслей, призывает на помощь весь оставшийся внутри запас веры и надежды, а после просыпается ночью от очередных кошмаров, в которых он не уберёг, не успел, не спас.
Один раз на волне такого настроения он отправился в город под вечер. У него не было цели поймать приключения или самоубиться, хотя сейчас, спустя время, он думает, что нечто такое витало в воздухе. Тогда он себя плохо контролировал, его несло вперёд желание вновь почувствовать себя живым любой ценой. И оно исполнилось. Вынужденный провести ночь на крыше высотки, в полной темноте и под аккомпанемент странных шорохов и криков, доносящихся с неосвещённых улиц, он вспомнил даже те молитвы, которых не знал. Он даже не понял, от кого конкретно убегал и как смог оторваться. Часов не было, и по ощущениям он просидел вечность, забившись в угол будки, в которой мочой несло так, что глаза слезились. Замок отсутствовал, поэтому Антон всю ночь сжимал потной ладонью дверную ручку в наивной надежде обезопаситься и рискнул выйти только после того, как проснулось Солнце.
Больше он подобных глупостей не совершал.
*
Через неделю Антон добирается до студии. Надпись над входом хорошо различима, поэтому он не лезет за баллончиком. Здание относительно целое, без обвалов, так что он шагает внутрь.
Висящая на одной петле дверь провожает его предупреждающим скрипом.
Он шагает тихо, не забывая сканировать окрестности взглядом. Валяющегося хлама в коридорах стало меньше, в одной из комнат появилась лежанка – здесь явно кто-то ночевал, но, судя по ровному слою пыли, это было давно. Он обходит офисы, проверяет столы и тумбы на наличие чего-то нужного, что не успел утащить в прошлые визиты, но находит лишь пару блокнотов и набор маркеров. Замечает знакомую пачку на полу и кривится: от сигарет после того дня, когда всё изменилось, отвернуло.
Антон слышит голоса, когда уже собирается выходить.
Измученное тоской и одиночеством сознание включается мгновенно и вопит: «Это Арс, это Арс!». Он хочет выбежать из комнаты и показаться, почти делает это, но в последний момент осторожность типично Арсовым голосом убеждает отойти в дальний угол и спрятаться за шкафом.
Голоса раздаются ближе, становится понятно, что разговаривают двое мужчин. Антон прислушивается, одновременно крепче сжимая в руках биту, и понимает, что нет. Снова не он.
Мужчины проходят мимо, следом хлопает дверь где-то в глубине коридора. Антон решает не ждать их возвращения и, выглянув из комнаты, торопливо уходит.
Обманутые ожидания болят внутри всю дорогу домой.
Он уже давно не волнуется во время этих вылазок всерьёз. Ему не мерещится Арсова макушка в коридорах, как в самом начале, не слышится его голос, окликающий по имени, не чудятся знакомые шаги. Он не перестал верить, но осознал, что здесь и сейчас Арсения рядом нет. Эмоции удалось посадить под замок до того времени, пока он не сможет с ними справиться. Сегодня же что-то вернуло настройки к заводским, а он оказался не готов.
И теперь, дома, в компании лишь осточертевших тишины и одиночества, эмоции пригибают его к земле.
Арсения здесь нет.
Антон больше не может.
Он вспоминает голосовое, прослушанное утром. В нём Арс говорит, что любит до Луны и обратно.
Люби меня после Исхода, Арс. Люби сейчас. Я не могу больше.
Хочется закричать, чтобы разбить эту проклятую тишину, но из горла не вырывается ни звука, а разбить получается только руку, когда комод не хочет двигаться, и Антон в бесконтрольной злости лупит по нему кулаком, сдирая об острый угол костяшки. Добравшись-таки до тайника, он достаёт телефон, включает его неловкими пальцами и ищет в галерее видео. На нём сонный Арс, закрыв один глаз, бурчит что-то о папарацци, коварно проникнувших в его кровать, а после сладко потягивается, улыбаясь в камеру. Картинка размазывается наконец прорвавшимися слезами, Антон обиженно вытирает их рукавом, но они возвращаются. Он включает следующее видео, на этот раз с мамой, за ним – другое, с Димкой и Серёжей, потом – с Макаром, смеётся и плачет, выпуская накопившиеся эмоции, но легче не становится.
Вырубается Антон там же, на полу, так ни разу за ночь и не выпустив телефон из рук. Тот ожидаемо разряжается в ноль, но Антон не тянется за пауэрбанком.
Ему пусто.
Он тоже разрядился.
Следующий визит в город он пропускает. Не выходит наружу и через две недели, и через месяц.
Даже мысль о том, что, вернись сейчас Арсений, он бы застал его с погасшим взглядом, спутанной бородой и в грязной одежде, не заставляет его подняться и что-то изменить.
Антон устал.
Он бы хотел быть сильнее. Хотел бы не разочаровать самого себя, но за почти целый год тотального одиночества и бесплотного ожидания ёбаного чуда весь его оптимизм истончился до состояния полупрозрачной нитки, натянутой над пламенем зажигалки. На одном её конце – мечты, на другом – страхи, а в середине до солнышка раскачивается Антон.
Люди видели его на экране шутящим и ждали, что и в жизни он фонтанирует идеями каждую секунду, выдавая стендапы на тему доставки, погоды и туалетной бумаги без регистрации и смс. То, что он только что отпахал три мотора, снялся в рекламе и полдня провёл за обсуждением деталей будущего выпуска, а на сон остаётся максимум часов пять, никого не волновало. Его хотели видеть сияющим и энергичным и страшно обижались, если улыбка получалась усталой.
Какое-то время он злился, чувствуя себя то лжецом, обманывающим людей, то делающим недостаточно, пока Арс не вставил ему мозги на место и не объяснил разницу между чужими ожиданиями и собственным комфортом.
Сейчас переключить сломавшийся в голове тумблер некому, а сам Антон не хочет. Он проводит дни и ночи, границы между которыми стёрлись, пялясь в стену. Когда засыпает, не видит снов, а просыпается совсем не отдохнувшим. Энергии хватает лишь на то, чтобы перекусить, когда желудок начинает болеть от голода, и попить воды.
Ему кажется, что проходят годы, едва ли не десятилетия, пока он лежит в темноте, забытый и брошенный миром. И одновременно с этим времени как будто не существует. Нет вообще ничего, кроме подушки под щекой, прижатой к груди мягкой игрушки и тишины внутри там, где раньше бушевали ураганы.
Апатия уходит постепенно.
Сначала возвращаются сны, только теперь это не кошмары, а воспоминания или фантазии. Когда Антон видит Арсения, говорящего ему своё первое «люблю», он просыпается в слезах, но впервые за месяц чувствует хоть что-то. Когда во сне Арс находит его здесь, он снова начинает верить.
По чуть-чуть, по одному усилию за раз он возвращает себе себя. Ест, чтобы были силы. Пишет, даже если получается выдавить лишь слово за весь день. Заряжает телефон и слушает голос Арса. Начинает читать «Цветы для Элджернона». Сбривает бороду.
В город идти пока рано, но он выползает наверх и, отвыкший от дневного света, долго сидит на земле, расстелив предварительно плед, пока начавшийся дождь не прогоняет его обратно.
Дело ведь не только в Арсении, он должен справиться ради самого себя.
Он чувствует себя почти как раньше. Почти, потому что какая-то деталь не вернулась, и он не знает, будет ли когда-нибудь снова целым.
Однажды утром он просыпается от какого-то звука. Не сразу понимает, что именно его разбудило, но инстинкты предупреждают об опасности, заставляя вскочить с кровати.
Антон не может разобрать, что именно за шум раздаётся где-то рядом, поэтому зажигает фонарик и тихо крадётся к выходу. Напрягает слух, но это не помогает. Тогда он тянет с шеи ключ, отпирает замок и осторожно приоткрывает дверь, просвечивая коридор светом фонарика. Там никого нет, но звук становится более отчётливым.
Антон доходит до второй двери, прикладывает к ней ухо, прислушиваясь, и холодеет.
Звук такой, словно чем-то стучат по крышке люка снаружи.
Кто-то его обнаружил.
Он не успевает запаниковать, потому что внезапно осознаёт: стучат на мотив песни про Антошку.
Наверное, он всё же ебанулся.
Только так можно объяснить тот факт, что он за секунду справляется с замком на второй двери и буквально взлетает по лестнице, трясущимися руками хватается за верхнюю перекладину и застывает.
Что отдаёт большей глупостью – подать голос, обнаружив тем самым своё присутствие, или сразу открыть люк?
Наверное, первое всё же чуть менее самоубийственно.
Антон открывает рот – и ничего не может сказать. Он не помнит, когда говорил в последний раз. Приходится прокашляться, в ответ на что постукивания прекращаются, и выдавить из себя несмелое:
— Арс?
Если там отзовётся кто-то чужой, он даже не пожалеет – эта секунда уверенности в том, что Арсений рядом, того стоит.
Но голос, который ему отвечает, возрождает его душу, как феникса, с самых глубоких слоёв пепла.
— Два, три, Шаст.
Антон распахивает люк, промаргивается от яркого света и видит сидящего на корточках Арсения. Его лицо закрыто, но Антон видит глаза, которые никогда бы не смог ни забыть, ни перепутать. Хочется влететь к нему в руки, но в фильмах в такие моменты обязательно подкрадывается незаметный пиздец, поэтому Антон сначала тащит несопротивляющегося Арсения внутрь, ждёт, пока тот запрёт люк и спустится по лестнице, и направляет на его силуэт луч фонаря. Стаскивает с него капюшон вместе с шапкой – у Арса отросли волосы, а у виска серебрится прядь. Когда он сам снимает маску, Антон видит синяк у него на скуле, разбитую бровь и губы в трещинах. Покрасневшие глаза смотрят так знакомо, что у Антона начинает щекотать в носу.
— Антош?
Ласковые пальцы зарываются в волосы, а Антону внезапно становится страшно.
Может, это глюки?
Может, он так и лежит в кровати, неспособный подняться, а мозг больше не справляется?
Антон разрывает контакт и щиплет себя за кожу на руке, но ничего не меняется. Он сжимает сильнее, до боли – Арсений никуда не исчезает. Более того, он, хмурясь, тянет на себя руку Антона и касается осторожным поцелуем костяшек. От этого пробивает насквозь.
Он правда здесь.
Это правда он.
Антону нужно коснуться не ткани, а живой, тёплой кожи Арса. Эта потребность зудит внутри, не позволяя сосредоточиться. Он толком не понимает, что делает, только свободная рука сама по себе расстёгивает куртку на Арсении и тянет её прочь. Антон не касался его целый год, ему нужно больше.
— Что, прямо тут?
В первую секунду до Антона даже не доходит, о чём именно тот шутит – пальцы как раз забрались под слои одежды и трогают, трогают, трогают. Без страсти, с нежностью, в которую мгновенно переплавилась тоска. Он смотрит внимательнее, пытаясь понять, что у Арсения на уме.
Арс улыбается, но Антон видит его больные глаза.
И срывается. Он впечатывается телом в тело, роняя фонарик на пол, желая быть ещё ближе, спрятаться внутри и никогда, никогда больше не оставаться без него.
— Козёл, какой же ты козёл.
Антон стискивает его в руках и плачет, чувствуя, как дрожит прижатый к нему Арсений, как обнимает в ответ.
Потерянная деталь встаёт на место.
Он снова дома.