Рехей скучающе листает страницу новостного сайта. Убийства, убийства, поимка в момент принятия взятки, в северном районе Милана прорвало трубы... Маттарелла заявляет, что правительство в скором времени примет жесткие антимафиозные меры... Боксер фыркает. Видал он этого президента позавчера за вечерним кофе с Савадой, так что если в этих мерах и будет что-то против мафии, то лишь название.
Он отстраняется от ноута и потягивается, хрустнув шеей. Жара стоит неимоверная: градусов под тридцать шесть в тени и без намека на ветер. Застывший воздух на улице иногда рябит, плавится под взглядом серый асфальт, размываясь и напоминая, что горячий воздух может творить со взглядом злые шутки. Рим в полдень замирает, склонившись перед температурой, прячется за ширмой сиесты в стенах квартир и домиков. Привычный людской шум из окна квартиры сменяется на ленивое гудение.
Даже в Вонголе агонизирующий перерыв: полчаса назад Десятый перенес совещание на вечер, упомянув, что необязательно приходить в костюмах. Большинство встретило новость страдальческой радостью и расползлось по кабинетам или домам.
Рехей смотрит на ноутбук.
Он с большим удовольствием бы сейчас несмотря на жару вышел на пробежку или тренировку, ну, или по крайней мере, устроил бы что-нибудь дома, но по возвращению со штаба Мукуро безапелляционно заявил, что ему нужна подмога. И вот.
Нет, конечно, такие слова как «помощь» и производные в чужой речи не прозвучали, но что еще, это, по сути было?
С пару недель назад иллюзионист потерял одного из преступников, за которым его послал Савада, и теперь они вооружились ноутбуками и прочесывали новостные сайты в поисках какого-нибудь следа. К счастью, у беглеца был паттерн: необъяснимая тяга к угону дорогих машин.
— Слушай, а ты не можешь его найти, ну знаешь, как-то своими туманными штучками? — Рехей уныло переключает вкладку. — Ну типа как ты обычно всех находишь кого тебе надо.
В Генуе открывается новый торговый центр. Попытка грабежа винного магазина в Палермо... грабителя пристрелила продавщица и теперь проходит по статье «убийство при превышении пределов необходимой обороны». Боксер чешет нос. Он бы ее наградил. Ну а что? Она же спасла кассу!
— Я с ним работал когда-то, — бурчит Мукуро неохотно. — Он знает, как от меня скрыться... а расстались мы не на лучшей ноте.
Перестрелка каких-то мелких банд в Пизе. Кража из Галереи Боргезе...
Рехей косится на Рокудо. В этой ужасной духоте, несомненно, есть и свои плюсы: иллюзионист сидит за своим ноутбуком в тонкой майке на бретелях, лениво обмахиваясь бумажным веером — никаких легких пиджаков или кофт с рукавом в три четверти. Он один из тех немногих, кто на удивление хорошо переносит высокие температуры, как и сам Рехей.
А чужое мерзлячество порой переходит все границы, и Мукуро, несмотря даже на теплую погоду, часто ходит в закрытой одежде — и видит Бог, Рехей уже несколько раз спрашивал его, какого хрена. Иногда чужая нелюбовь к холоду отдает чем-то нервозным, и поэтому видеть его голые, ничем не прикрытые плечи в бытовой обстановке кажется удивительным; Сасагава уже не в первый раз отвлекается на них от своего скучного задания.
Возможно, Мукуро все прекрасно замечает, но не подает вид.
Ну вот казалось бы, чего он там не видел? Рехей не раз зацеловывал их, рисуя губами ветвистые узоры, и не раз исследовал их кончиком языка, выводя длинные влажные линии по всей чужой спине: от шеи к плечам, к лопаткам, к пояснице, складывая геометрический чертеж из чужого наслаждения.
Но под светом солнца, бьющего из окна, бледные плечи кажутся почему-то совсем иными, чем в интимной темноте спальни. Свет подчеркивает их легкую угловатость, присущую излишней худобе, выделяет их контур, подсвечивает несколько родинок на одном из них...
Рехей любит родинки Мукуро. Их не очень много, но они чернеют на самых разных местах. Одна из них, например, отметилась на выпирающей косточке правой ступни, и каждый раз, когда Рехей, исследуя чужое тело, добирается до ног и видит ее, то не может не поцеловать. Это вызывает у Мукуро улыбку; ему еще нравится, когда Рехей обводит языком эти три родинки на его плече, и когда чертит пальцем невидимую линию между той, что под левой ключицей и той, что чуть правее пупка. У него есть еще одна, в самом уголке синего глаза, очень светлая, маленькая и почти незаметная, обычно он скрывает ее под иллюзией или стрелкой, или тенями.
Есть, еще, однако...
Рехей тянется к иллюзионисту — заправляет локон за ухо, касается щеки и скулы, привлекая внимание. Тот закатывает глаза, но перестает подпирать другую щеку ладонью, выпрямившись и оборвав шуршание веера.
— Ну что еще?
— Покажи родинку, — просит Рехей.
Рокудо замирает, а затем недовольно хмурится.
— Ты опять? Нет.
— Да ладно тебе!
Рехей смеется, кладет голову на стол на согнутый локоть и лезет к любовнику: «ходит» пальцами по чужой руке, угрожающе поднимаясь к шее — тот только приподнимает бровь, не выглядя даже вполовину испуганным, каким должен быть перед непобедимой силой надвигающейся щекотки.
— Я просто встану, и ты не дотянешься.
— Я тоже встану! Поймаю тебя и все вот.
— Попробуй.
— Да блин! — боксер разочарованно роняет руку, поняв, что при таком чужом настрое поймать иллюзиониста и правда будет сложно. — Ну чего ты?
Мукуро вздыхает, рассматривая его лицо (на всякий случай Рехей делает подчеркнуто жалобный вид). Морщится, словно его заставляют вновь сходить к дантисту, не меньше, а затем неохотно протягивает левую руку. Рехей тут же выпрямляется.
— Упрямый, как баран. На, любуйся.
На белоснежном и чистом сгибе его локтя медленно, нехотя проступают шрамы — множество дырочек-вмятин, похожие обычно можно увидеть у наркоманов или безнадежно-больных, всю жизнь пролежавших в палате, хотя, конечно, у Мукуро они намного хуже. Шрамы не очень темные, но на бледной коже сразу бросаются в глаза своей россыпью; они сверху вниз змеятся по линии вены, не оставляя на ней боле-менее чистого места, и лишь изредка отходят куда-то в сторону. Возможно, попытки найти еще одну.
Рехей аккуратно проводит большим пальцем по тонкой коже, чувствуя, как чужая рука мгновенно напрягается.
— А вот и буду, — говорит он. — Она красивая.
Мукуро передергивает плечами.
Эту родинку боксер обнаружил совершенно случайно, когда в какой-то раз рассматривал шрамы. Рокудо редко позволял их видеть, еще реже позволял их трогать и разглядывать, и, как оказалось, и сам не знал о том, что на левой руке среди этих дырочек притаилась маленькая родинка. Может быть, он когда-то знал о ней, но забыл. В любом случае, когда Рехей, обнаружив ее, сообщил о своей находке, иллюзионист очень удивился.
Он продолжил скрывать ее вместе со шрамами, поэтому иной раз Рехею приходилось выпрашивать себе доступ к ней — по какой-то причине она была у него самой любимой. И самой нелюбимой у Мукуро.
Боксер находит ее быстро, она таится между двумя отметинами, очень похожая на них на первый взгляд. Он мог бы, наверное, указать на нее даже не видя.
— И чего ты каждый раз так ворчишь, — вздыхает он. — Я люблю ее.
Рехей наклоняется, и не дает дернувшемуся сообразительному Рокудо сбежать — быстро целует ее и все шрамы, какие может, прежде чем что-то перед взглядом преломляется, плывет, словно тот асфальт из-за жары. Досадливо моргнув, Сасагава замечает, что Мукуро уже сидит за другим концом стола, накрыв место ладонью, а рука боксера придерживает только воздух.
Он тяжело вздыхает.
— Займись лучше работой, — натянуто советует ему Мукуро, а потом лезет через весь стол за своим ноутбуком.
Руки у него снова чистые. Рехей придвигает ему ноут.
— Кто из нас еще упертый, а? — ворчит он, возвращаясь к скроллингу новостей.
— Ты, — непоколебимо отвечает Рокудо.
И это, конечно, правда. Поэтому Рехей знает, что никакие шрамы его не смутят — будь их у Мукуро еще хоть сто.