То, что обучение здесь будет тем ещё цирком, Дима понял ещё в первые несколько дней. Приезжаешь вот из своей дыры в столицу, думаешь, здесь люди наверняка культурные и адекватные, умеющие себя прилично вести, вот прям интеллигенты, а в итоге видишь…вот это. Безобразие одним словом. Что забывают каждый перерыв у них в корпусе студенты филфака? Будто им тут мёдом намазано. Прибегают то через чёрный вход, то местные завсегдатаи подговаривают охранника на входе своих дружков пропустить.
В первые несколько дней Дима только каждый раз при виде данных особей закатывал глаза, отходил подальше. А потом он как-то сдружился с Даником с его же факультета… Вот тут-то всё и закрутилось, завертелось, и Масленников понять не мог, что могло пойти не так и за что ему всё это. А всё дело было в том, что Даник знал какого-то старшекурсника очень хорошо, а тот в свою очередь знал неких Чернеца и Сударя, те таскались ещё с какими-то чуваками в их корпус постоянно, и вот так Дима и оказался в это втянут.
Сначала он стоял в стороне с ужасом глядя на это безобразие. Эти самые третьекурсники, как понял Дима, постоянно говорили какими-то стихами, постоянно ржали как кони, а один из них вообще выглядел как панк подзаборный: осветленные волосы очень подозрительно отливались розовым, ногти были не аккуратно покрашены чёрным лаком, а на голове неизменная бандана (и почему ему вообще позволяют в ней ходить?!). А звали всё это ходячее безобразие Никитой. Диму только при первом взгляде на него поплохело, инфаркт хватил, а этот самый Никита с идиотской кличкой Сударь постоянно пытался вовлечь его в разговор, потому что «чувак, чё такой хмурый стоишь, как не родной».
— Да чё те надо от меня? — Не выдерживает Масленников после третьей такой фразы под взрыв хохота. Чего смеются — непонятно. И вообще некомфортно, что вот они здесь с Даником, который уж чересчур хорошо влился, как белые вороны, младше всех. Но волновало это, видимо, одного только Диму.
— Грешить бесстыдно, непробудно, счёт потерять ночам и дням! — Заливает Сударь, а Артём так и вообще едва ли не под столом валяется. У этих литераторов какие-то свои больные приколы, видно.
Масленников почувствовал, что скоро сойдёт с ума. Почему эти поэты плешивые готовы бегать до их корпуса во время перерыва между занятиями буквально на несколько минут?! А когда обеденный перерыв, то вообще без вариантов они окажутся где-то здесь на всё это время. Прилипли как банные листы к заднице.
Шёл как-то Дима преспокойно по коридору. Один. Тут налетают на него сзади с криком «Что одинаковость нам может дать?!». Как, зачем, почему — непонятно. Дима потом ещё целый день голову себе ломал, что за нож в спину это был. Точнее, Никита в спину, но неважно. Сударь общается с ним так, будто знает всю жизнь, в то время как Дима ощущает только беспомощность. Бред. А ещё через недельку Даник тащит несчастного и сопротивляющегося Диму в соседний корпус этих гуманитариев клятых во время большого перерыва, в который Масленников просто хотел спокойно прогуляться. Там целое сборище людей в коридоре, едва ли не целые трибуны, а однокурсник (вроде его зовут Лёша) занял им места в первых рядах. Дима уже говорил про цирк? Ну, так вот, было схоже. Литераторы, знакомые и нет, выходили на импровизированную сцену и читали стихотворения самые разные. Некоторые Дима знал так, чуток, отдаленно, а иные впервые слышал. Выступали и парни, в компанию которых его затащил Даник, но отчего-то когда вышел Никита, то сердце Масленникова непонятно ёкнуло и он даже попытался сделать умное лицо.
Сударь читал Есенина, это одно из немногих познаний Димы в литературе, но просто именно это произведение ему лучше всего из школьной программы запомнилось, да и к самому Сударю оно подходило, особенно это самое «я нарочно иду нечёсаным». Серьёзно, вы вообще этого болвана с его извечной катастрофой на голове видели?! Но не подумайте ничего такого, Диме вовсе не понравилось его выступление, и когда после всего культурного мероприятия Никита подскочил к нему как горный сайгак и с довольным лицом, словно котяра обожравшийся сметаны, спросил, понравилось ли Диме, то Масленников откровенно ответил, что говнище, на что Никита с какой-то заминкой рассмеялся и сказал что-то про спокойствие покойника, но Дима вообще не понял. Даник говорит, что они практически каждую неделю устраивают вот такие зрелища и поучаствовать каждый желающий может. Дима думает, что всё это ему к чёрту не сдалось.
А ещё позже, уже в октябре, Масленников оказывается втянут во что-то непонятное, ведь когда у него было окно, и он просто хотел прогуляться, то явно не ожидал, что на лавочке около универа будет сидеть Сударь, который чересчур преувеличено подскачет на ноги и потащит Диму кофе пить. Он вообще так с жизни охренел в тот момент, что даже сопротивляться не смог. Ну, честное слово, не не хотел же.
— Ты ж в общаге живешь? — Весело спрашивает Сударь, поднимая взгляд, чтобы встретиться с глазами Димы, видимо.
— Ну. — Бурчит Масленников. — Комнату не скажу.
Это не важно. Если Сударь захочет, то без проблем узнает. И пока Никита болтает о чём-то своём, Дима подвисает в своих мыслях, не замечает, как уже сидит в какой-то кофейне с капучино в руках, и вдруг на ум приходит мысль, которую он озвучивает, не глядя на Никиту, но очень яростно разглядывая его стаканчик с какао.
— Почему именно филфак? И литература? Разве это как-то перспективно? Почему?
Сударь молчит какое-то время, и Масленников поднимает взгляд на него, разглядывая лицо парня в попытке не заржать.
— Дурак. Я же не по перспективе выбирал, а по своим интересам. Разве тебе не нравятся мои изумительные чтения?
Дима кривит лицо в непонятной гримасе. На последнем таком выступлении в корпусе филологов Никита читал «Нате!», и грубая вызывающая речь из его уст не звучала совершенно. Не сходилась с образом Сударя, который, между прочим, уже месяц как складывался в его голове.
— Маяковский тебе не к лицу. Есенин из твоих гейских уст звучит куда лучше.
Никита всё-таки ржёт, не обращая внимания на косые взгляды, и долго не может успокоиться, лицо всё красное, а скулы до боли свело. Дима думает, что Сударь ну уж точно какой-то пришибленный. Угашенный. И ещё куча синонимов, но он не шарит, чтобы подбирать их.
— Голубая кофта. Серые глаза. Никакой я правды милой не сказал. — Наконец-то произносит Никита, на что Дима смеряет усталым взглядом свою толстовку, голубого цвета.
— Если не ошибаюсь, то там Сергей, по отчеству не помню, говорит про синие глаза.
— Александрович он. Не ошибаешься. — Улыбается Никита и допивает наконец свой какао. — Пойдём отсюда уже, погуляем.
И только тем же вечером до Димы доходит, что серые глаза у него.
В одно воскресенье Масленников едва ли не орёт, когда к нему на кровать взбирается самый настоящий смерч и падает поперёк его тела. Когда Дима ошалело распахивает глаза и приподнимается на локтях, Сударь в ответ смотрит на него с горящими глазами.
— Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!
— Никита, блять, пидарас… — Хрипит Дима, пытаясь скинуть с себя Сударя, что в принципе не доставляет трудностей. — Чё ты забыл в моей комнате?!
— Мы с Артёмом и Даником идём прыгать в листья с гаражей, и ты идёшь с нами, это не обговаривается.
Сосед по комнате, Эмиль, если до этого испуганно подскочил на своей кровати, то сейчас начал напрашиваться с ними. И, конечно же, Никита отказать не смог.
После этого Никита словно везде его преследует. Никита проводит с ним время в общаге, Никита прибегает на каждом перерыве в их корпус, только чтобы через пару минут снова убежать. И сердце Димы почему-то каждый раз при виде Сударя подскакивает и пытается вырваться из грудной клетки, прикосновения словно пылают ярким огнём, и Масленников не понимает, что не так, и почему он сам пытается коснуться лишний раз. Это ведь чересчур неправильно.
А ещё позже Никита неожиданно заявляется к нему с краской для волос и требует перекрасить ему волосы в какой-то оранжево-красный. Дима в абсолютном ужасе, но сам не замечает, с какой нежностью расправляет каждую отросшую прядку, даже игнорирует едкий химический запах. Это абсолютный ужас, но Никите идёт всё это безобразие. Дима думает, что это в его стиле, и прячет улыбку.
Когда они сидят в коридоре во время обеденного перерыва, Сударь обнимает Артёма, и Дима спешит отвернуться. Нет, он вовсе не ревнует… Просто… Сударь его так не обнимает. Вообще не обнимает, точнее. Не то, чтобы Масленникову прям хотелось, но… Кому он врёт, хотелось бы. И это разочаровывает, нечестно как-то.
На ещё одном чтении в корпусе филфака Никита читает Есенина. Он не брал никаких других поэтов после замечания Димы, хотя в обычной его повседневной речи всё равно встречались самые разнообразные строки. Но вот это стихотворение в этот день казалось каким-то особенным. Известное многим, простое, но в то же время для Димы нечто другое, с Сударем оно звучит как нужно. Всё правильно. Странно только, что почти всё время чтения Никита взглядом цепляется за Диму, из-за чего тот сразу же спешит отвернуться. А всё равно чувствуется это прожигание, внимательные карие глаза. Никита почемуто ни одно еженедельное выступление не пропустил за все эти несколько месяцев.
— В первый раз я запел про любовь, — улыбается во весь рот Никита, когда Масленников поднимает на него свой взгляд, и заканчивает, словно припечатывает:
— В первый раз отрекаюсь скандалить.
И Диму отчего-то прошибает током, а лицо горит. Даник хлопает его по плечу.
На выходных Никита тащит его в кино на очередную идиотскую комедию, хохочет во весь голос с каждой идиотской шутки, пока Дима лишь недоумевающе хмурит брови. А рука Сударя совсем близко, но это не значит, что Масленников хочет переплести их пальцы и уткнуться в крашеную макушку. Правда ведь не хочет?.. Внутри разгорается пожарище от странного желания прикоснуться, и Дима сам не замечает, как бездумно рукой начинает перебирать чужие пряди. У Никиты глаза по пять копеек, и Дима скомкано извиняется и руку одёргивает, в темноте зала горящих ушей не видно. Это неправильно. В конце концов, до этого Дима влюблялся только в девушек, но Никита манит и завораживает. Дима и сам не понимает, что окончательно влипает.
И на следующий день они неловко гуляют по парку. Почему в воздухе зависло вот это странное напряжение, Масленников не знает. Он почти не говорит, Сударь непривычно молчалив. Дима вовсе себя не накручивает. Когда они садятся на лавочку, Никита отчего-то сцепляет руки в замок и всячески перебирает пальцы, теребит замок куртки. Странный такой.
— Что случилось? — Спустя ещё какое-то время, проведенное в тишине, Дима не выдерживает. Даже на фоне никаких звуков, абсолютно пусто. С ума сойти так можно.
Никита поднимает на него глаза, неловко чешет затылок. Сегодня он даже не в идиотской бандане, а в шапке, из-под которой торчит красная шевелюра. Одумался наконец-то, теплее одеваться стал, бестолковый. Кусает губу, словно бы раздумывает, и сам Дима нервничать начинает.
— Что ты любовь моя — пора бы знать. Приди в полночный час, скажи, как звать.
Сначала Масленников и не понимает ничего, только мысленно глаза закатывает на очередной стих. А потом медленно до него начинает доходить. Сердце в груди сходит с ума, падает в пятки, и Дима готов вскочить и убежать, не появляясь больше никогда в этом городе. Но Дима не может, и слова на ум приходят совсем не сразу, но идиотский Есенин лезет в голову, несколько этих его единственных запомнившихся строчек, вытесняя все остальные мысли, и ничего больше Диме не остаётся, только прошептать неловко на выдохе.
— И на любовь ответит песнею соловьиной. Глупое сердце, не бейся.
У Сударя вытягивается лицо в полнейшем шоке, и он глупо хлопает глазами, что Диме рассмеяться хочется. Но не время.
— Ты…понял?
Масленников не понял только сейчас момент. Что он до этого мог не понять?
— Я же не совсем идиот. — Бурчит обиженно.
— Ты динамил меня с самого знакомства. — Жалостливо кривит лицо Никита.
— Не было такого!
— Я буквально в первые несколько дней нашего знакомства, когда ты спросил, что мне надо от тебя, сказал, что грешить… А Артём ведь говорил, что ты просто идиот, а не игнорщик.
Теперь вытянулось и лицо Димы.
— Я всегда знал что вы, литераторы, странные, но ты явно стоишь на вершине этой пирамиды.
— Да ты мне льстишь.
Новый год приходит быстро. Добрая часть общежития разъехалась по домам, а злая, не имеющая возможности и денег, осталась отмечать праздники здесь. К таковым относился и Масленников, Никита тоже решил остаться. Практически все остальные знакомые свалили, даже сосед по комнате, из-за чего Сударь временно переселился в комнату Димы, по ночам обнимая его так сильно, что, кажется, кости хрустят. Не то, чтобы Дима был прям против… До этого красные волосы Сударя теперь были лиловыми, а ногти подозрительно походили на один из последних маникюров Гарри Стайлса. Дима сходил от Никиты с ума, особенно с вечными попытками поцеловать, и он абсолютно точно соврёт, если скажет, что Никита, стоящий на цыпочках, чтобы дотянуться до его губ — это не мило.
— Мороз и солнце; день чудесный! — Улыбается утром Сударь, пытаясь Масленникова разбудить. — Ещё ты…
— Терпеть не могу Пушкина. — Сонно потирает глаза Дима.
— Тоже. — Никита пожимает плечами, разглядывая чужое лицо. — Мне больше Серебряный век нравится.
Ещё бы Дима разбирался. Но Никита правда сводит с ума, и Дима не понимает, как можно ещё больше влюбляться в человека с каждым проведённым вместе мгновением.
Дима быстро целует в лоб и смущённо спешит встать уже. Мишура, одиноко украшавшая шкаф, за ночь, видимо, опять свалилась. Масленников подумывал выкинуть ее к чертям собачьим, всё равно новогоднего настроения не создаёт, только поднимать приходится каждый день по нескольку раз, но Никита почемуто активно протестует и требует оставить. А толку от этой старой и покоцаной мишуры ноль, денег на нечто большее и вовсе нет. Оба с трудом наскребли лишнее на мандарины и шампанское, надеясь, что вчерашняя гречка в качестве праздничного ужина подойдёт.
Но Никита всё равно светится от счастья, теперь вот с самого утра принимается бренчать на гитаре. Про его восхитительный голос Дима предпочитает промолчать.
— Что за депрессняк? — Хохочет Масленников на очередную песню, а Никита хмурится.
— Это Маяковский, знать и уважать надо!
Дима закатывает глаза, листает ленты соцсетей, а внутри непонятное чувство, какая-то помесь радости и удовлетворения, стягивающая живот в тугой узел. Никита откладывает гитару, завершив играть последние аккорды, и опять льнёт. Диме порой кажется, что это щенок, которому постоянно нужно внимание и забота. У Димы получается плохо, но он не против научиться и честно старается, откладывает телефон и бездумно водит пальцами по чужой спине, вырисовывая непонятные узоры. Сударь прижимается ближе, яро целует в губы. Он всегда так делает, и всегда это действует на Диму как непонятный рычаг.
Никита, конечно, идиот редкостный, прибегающий в корпус физмата каждый перерыв, читающий Есенина публично каждую неделю, каждый раз среди толпы выцепляя взглядом Диму, постоянно зовущий гулять и вламывающийся в его комнату, как в дом родной. Но почему-то за несколько месяцев Дима успел привязаться к цветной шевелюре, громкому смеху и нелюбимой литературе.
Ураган,
огонь,
вода
подступают в ропоте. Кто сумеет
совладать?
Можете?
Попробуйте…