Игрушка. Мальчик на побегушках. Слуга. Подобранный беспородный щенок. Цепной пёс. Тень своего хозяина. Но не Ева для своего Адама. Всё это я — Кикучи Тадаши.
— Облизывай.
Я ем с руки, когда мне позволяют.
Прозвучавшее не просьба и не приказ. Команда, способная тут же подчинить. Потому что наградят.
С большой охотой — мне нельзя радоваться наказанию, но сдерживаться я не могу, он всё равно читает меня как открытую книгу — размыкаю губы и слегка высовываю язык навстречу пальцам. Аккуратные и длинные — самые красивые. Ощущаю солоноватый привкус кожи вместе с чем-то ещё приятным и родным, одному ему присущим. Едва задеваю зубами, боюсь случайно укусить. Пальцы тут же начинают грубо и ритмично толкаться внутрь, будто трахают рот, царапать ногтями нёбо, раздвигаться в стороны и плавно мазать по гладким влажным стеночкам. С двух сторон сжимают язык, заставляя давиться слюной, ощущать, как она стекает по подбородку и капает на грудь. Рубашка — и так уже влажная от пота — неприятно липнет к телу.
Средний палец достаёт до глотки и дразнит язычок — но рвотный рефлекс давно подавлен, поэтому лишь интенсивнее обсасываю сразу три пальца, хаотично скользя по ним языком и подаваясь головой вперёд, захлёбываясь в собственном желании. Я вберу Вас полностью…
Другая рука ложится на мою щёку, а затем то ласково поглаживает где-то за ухом — так поощрающе треплют пса по макушке, то агрессивно хватает за волосы на затылке и тянет назад — так хватают за шкирку провинившегося щенка.
Запястья за спиной затекают и ноют, туго стянутые моим же галстуком. Колени быстро устали, а боль в них настолько сильна, что я уже не чувствую её. Плечами касаюсь внутренней стороны его бёдер, ощущаю исходящее тепло и понимаю, что это всё, что меня сейчас волнует.
Взглядом упираюсь вперёд: отчётливо вижу, что он заведён и определённо разделяет моё возбуждение. Чувствую, как обильней выделяется слюна, как теснее становится в брюках. Хочется разорвать узел на руках и выплюнуть пальцы изо рта, а затем оказаться непозволительно близко и хотя бы просто дотронуться — потому что сомневаюсь, что даже это мне разрешат. Мне нельзя самому его касаться. Мука.
Хрипло мычу и смаргиваю слёзы, поднимаю взгляд — довольно смело с моей стороны, мне нельзя смотреть ему в глаза. Встречаю лишь сведённые на переносице брови и тонкие губы, скривившиеся в недовольстве. Его лицо в слабом свете луны безжалостно очаровательно и прекрасно, но я тут же жалею. Очевидно, награды за выдержанное наказание не будет.
Простите, я не смог сдержаться.
— Встань и подойди к столу.
Слушаюсь и выполняю команды.
Поднимаюсь с затёкших колен и пытаюсь за секунду прийти в себя. Перед глазами шумит и меня качает. Чувствую тёплую руку на бедре и слышу, как он поднимается с кресла.
— К столу, — повторяет мягко, но настойчиво.
С сожалением отмечаю, что рука пропала с моей ноги, но теперь я способен видеть — насколько это возможно в темноте. Пытаюсь размять плечи и хотя бы немного развести лопатки. Натыкаюсь на ожидающий взгляд и тороплюсь подойти. Меня разворачивают лицом к столу и силой заставляют нагнуться над ним. От этого резкого и неожиданного толчка теряюсь и прикладываюсь щекой о холодную лакированную поверхность. Тихо стону.
Сердце начинает колотиться о рёбра, когда я чувствую едва осязаемые прикосновения к пальцам и будто нависшую надо мной опасность. Хотя почему будто — я знаю, что он надо мной, возвышается, давит и подчиняет одним своим присутствием. Трясусь в предвкушении. Ничего не могу с собой поделать.
Гладкая ткань галстука скользит по кистям, щекочет и заставляет задержать дыхание от приятных ощущений. Я скорее слышу, чем чувствую, что мои руки свободны, потому что я ими уже не в состоянии управлять. Они безвольно повисают по бокам, пока я всё ещё не могу найти в себе силы подняться и выпрямиться.
В комнате становится слишком тихо, но я всё равно чётко ощущаю его присутствие. Бездействует. Молчит. Таков он — любит играть, наблюдать, получать удовольствие, но не дарить его. Для меня же радость, счастье и смысл в том, что хорошо ему. Тогда и мне приятно.
Я весь его.
Невидимый ошейник сидит на мне туго, я задыхаюсь — от болезненной любви и слепого обожания. Задыхаюсь, но живу. Живу им и ради него.
— Тадаши.
Шумно выдыхаю через рот, едва услышав своё имя. Так редко его произносит.
— Раздевайся.
Внимаю и исполняю, не осмеливаясь ослушаться хозяина.
С облегчением меняю неудобную позу и, боясь обернуться, тянусь пальцами к пуговицам на рубашке. Действую медленно и растягивая время — как он любит. Не знаю, сколько времени проходит и удовлетворил ли я его, но я рад наконец встретить летнюю свежесть обнажённой грудью, ощутить эту ночь кожей. Белая ткань тихо сползает с плеч, даря нежные прикосновения, каких не подарит он.
— Тадаши, ты знаешь, что делают с собакой, которая укусила руку хозяина, кормящего её?
Слышу вопрос, но не слушаю, потому что и так знаю, что должен ответить. Вместо этого позволяю себе насладиться тихим и почти ласковым баритоном и лишь после этого говорю:
— Непослушных псов наказывают.
Фраза, давно высеченная на груди, выжженная в сердце и твёрдо заученная мной до конца моей собачьей жизни.
Прикрываю глаза и спускаюсь руками вниз, уже готовый заняться брюками и бельём. Меня останавливает глухой хрипловатый смех. Пальцы задерживаются на ремне, и я в нерешительности жду объяснений.
— Нет, наивный мой.
Голой спиной чувствую резкий прилив тепла — меня обдаёт жаром чужой груди, настолько близко он ко мне подходит. Вздрагиваю и жмурюсь, ощущая дыхание совсем рядом с ухом.
— Их усыпляют. Избавляются от них. Ведь укусил однажды — укусит дважды.
Шёпот будит во мне необъяснимое желание и дикий страх. «Избавляются». Ужасное слово. Мне не по себе от мысли о том, что я не смогу быть рядом с ним.
— Ты участвовал в турнире без моего ведома, — голос твёрд и грозен, заставляет съёжиться и обнять себя руками. Теперь я ощущаю не летнюю прохладу, а настоящую зиму. — Ты не послушался меня и начал ставить свои условия.
Как же Вы не понимаете? Всё ради Вас…
Открываю рот и осознаю, что сейчас мне говорить не стоит. Всё равно не смогу. Голос подведёт, и я сорвусь.
— Разве так себя ведут преданные псы?
Да. Потому что ради Хозяина. Подставлюсь и умру ради Вас. Цените меня, пожалуйста, дорожите мной, как я Вами…
Я пытаюсь сдержаться, но непрошеные слёзы уже текут из глаз. Они разбиваются о глянцевую поверхность стола, и я могу только молча наблюдать за этим.
— Я знаю, я всё знаю.
Тон смягчается, а я чувствую горячие пальцы на своей шее, снисходительно поглаживающие, но не успокаивающие. Он чувствует, как я напряжён. Мне больно. Не физически.
На меня наваливаются сверху и я внезапно оказываюсь прижатым к столу, так неприятно трущемуся об оголённую кожу. И от этого тоже больно.
— Скажи «нет», Тадаши. Скажи «нет» — и я прекращу.
Подаю голос, когда командуют.
— Нет… — неслышно произношу я, давясь слезами.
Его руки бесцеремонно хватаются за все части моего тела. И мне противно, неприятно от самого себя — потому что мне нравится. Я говорю «нет», но я отказываюсь останавливаться, а не продолжать.
Трогайте меня, где и как хотите. Будьте грубы и неистовы. Беспощадны и злы. Я хочу Вас любого. Я люблю Вас любого.
— Говори «нет», Тадаши.
Так часто срывающееся с его губ моё имя убивает меня. Я плачу и хочу его ещё сильнее.
— Нет!
Не верю в то, что это мой голос — абсолютно бесстыдный, умоляющий, завлекающий. Я буду говорить «нет» столько, сколько потребуется, лишь бы Вы слышали моё кричащее «да».
Упираюсь влажными ладонями в стол, выгибаясь навстречу ему — до конца, пока не ощущаю телом его возбуждение. Колени трясутся, я едва держусь на ногах. Лишь бы не свалиться без чувств. Боюсь самого себя. Не хочу подвести его.
Меня неожиданно быстро раздевают догола и теперь я босыми ступнями ощущаю холодный деревянный пол. Отрезвляет. Но всё равно не настолько, чтобы я очнулся и понял, что совершаю ошибку — очередную, тысячную и определённо не последнюю.
Если таково моё наказание на всю жизнь, я приму его с радостью. Воспользуюсь им как своим преимуществом. Выйду из него победителем — жалким, но победителем.
Ведь всё для него. И лишь он — для меня.
— Ты подготовился заранее, — слышу я, когда он кладёт руки мне на ягодицы и слегка разводит в стороны. — Так растянут. Отрадно.
Виляю хвостом и радуюсь похвале.
Не могу не улыбнуться, я действительно доволен, я старался для хозяина.
Плавно опускаю лоб на стол и прикрываю дрожащие веки. Я чувствую его изучающий взгляд, от него мурашки по всему телу. Его пальцы теперь грубо поглаживают меня по спине. Я томлюсь в ожидании, но знаю, что заслужил эти мучения.
— Нет!.. — вырывается из меня сиплым выдохом, когда в меня входят почти на всю длину.
Ещё раз кричу «нет» и вкладываю в него всю любовь и желание, на которые способен. Возьмите меня и берите столько, сколько захотите. Я только Ваш.
Мучительно и тошно, но до тяжести внизу живота приятно. Чувства, заставляющие забыться.
Я что есть силы стискиваю пальцами край стола, пока о противоположный больно трусь членом. От ощущения заполненности, от безумных толчков, от впившихся в талию пальцев я уже не чувствую эту боль. Вернее, для меня это не боль вовсе — наслаждение. Я стараюсь угодить хозяину, разве может это быть во вред мне самому?
Грудью лежу на столе, от каждого ритмичного толчка соски противно трутся о лак — мне приятно. Член входит в меня с трудом, уже опухшие стенки вскоре будут нестерпимо зудеть и болеть, ведь я специально плохо себя смазал — мне приятно. Чужие ладони крепко и точно до синяков сжимают то талию, то упругое бедро — мне приятно. Одну мою ногу вскидывают и держат так, что внутри мышцы горят от резкой растяжки, мне неудобно — но приятно.
Мне приятно, но меня тошнит от самого себя.
Какой я жалкий. Действительно собака. У него есть целый мир, а для меня мир — он. Жажду его и лишь его. Отдаю себя всего, но никогда не смогу получить целиком его. Я всего лишь развлечение, временное, быстро стареющее и надоедающее. Мне больно, когда я думаю о том, что моё время придёт. Умоляю и прошу у Вселенной отсрочить этот день. Потеряю его — умру. Псу нужен хозяин…
Впервые за вечер слышу его низкий стон — в то время как я сам плакал и не мог сдерживаться, шепча всё больше «нет» и «хозяин». Кончаю, не успев всецело насладиться истязанием своего тела. Я наказан, но наказание было слишком простым. Пожалуйста, пусть это продлится ещё немного…
Всхлипываю и оборачиваюсь, задирая голову. Вижу его и будто в эту же секунду способен кончить ещё раз. Он прекрасен. Тусклый свет мягко ложится на его волосы, так же нежно играясь с тенями на лице. Я не могу понять, улыбается он или же гневается из-за того, что я позволил себе посмотреть на него. Мне всё равно. Он во мне и ему хорошо. И мне хорошо.
Хорошо до дрожи в коленях, до побелевших костяшек, до впившихся в ладонь ногтей, до искусанной в кровь губы, до горячих слёз в глазах. Хорошо от того, как постыдно я проигрываю ему каждый раз, даже не пытаясь бороться, от того, как я чувствую его в себе, пока он грязно имеет меня. От того, что я просто могу быть рядом.
Не отпускайте меня. Накажите и наказывайте всю жизнь. Кусать Вашу руку я больше не осмелюсь. Лишь бы быть рядом с Вами. Потому что я всего лишь цепной пёс. Моя задача — ублажать хозяина и быть всегда ему верным.
Мне не стать Вашей Евой, но не избавляйтесь от меня. Только я способен Вас так любить — искренне и до конца.
Я готов преданно служить всю жизнь лишь одному.