Ты невозможна и тебя не существует,

Не верю больше старым сказкам,

Не верю себе.

А ты касаешься бережно и глаза просишь открыть…

Но если исчезнешь?

И я исчезаю, потерявшись в твоей бесконечности,

Погрязнув в твоей любви.

Я люблю тебя, люблю твою любовь,

Сегодня и навсегда

Я лишь твоя, милая.

Гермиона похожа на сирень. Порой даже пахнет так же, в маггловском магазинчике дешевый парфюм купив и домешав к нему какие-то сложные зелья, чтобы в грозу сирень раскрывалась, а после дождя мир терялся бы в жасминовой роще.

И Белла терялась.

Жмурила глаза от яркого солнца и под одеяло пряталась, не желая кровать покидать еще хотя бы час или два. Или вечность. И ей это позвлено было. Впервые за несколько лет спать позволено, нежась на дорогих простынях, что тончайшим шелком кожу ласкали и не желали отпускать. Да и зачем, когда по поместью медленно распространялся ванильный аромат свежей выпечки, а рядом спала Мио.

Ее присутствие привычным стало, константой почти. И Белла более не представляла своей жизни без Грейнджер, что уроганом ворвалась в нее, все стены разрушив и добравшись до не такого уж и отвратительного сердца.

Многолетняя ложь об ужасах души Беллатрикс приелась настолько, что даже ею взаправду воспринималась. А потом появилась Гермиона, которая плевать хотела на всех поджидающих ее монстров. Которая вцепилась клыками и когтями, обнажив себя перед запутавшейся Беллой, и просто утянула ее за собой в чудесный сад, что вечно цвел жасмином и белой сиренью.

И под белой сиренью, где-то в середине января, когда дожди не прекращали по окнам бить, Белла сдалась, навстречу шагнув. Прильнув к ее груди и рассмеявшись коротко, впервые искренне.

Она отвратительно сильно влюбилась, по уши погрязнув в шумной девчонке, что воспитывала юных авроров и ее саму.

В марте под все той же сиренью из букета дешевого парфюма Белла призналась, что преврашается в отвратительно сладкую зефирину, когда Мио рядом, когда обнимает и шепчет, как сильно любит. Шепчет, насколько же Блэк упрямая и как сложно было добиться хотя бы ответного взгляда, превратив беспричинную похоть в бесконтрольную нежность, что сахарными кристаллами скаприливалась бы по углам комнаты.

Беллатрикс и не знала, насколько нежной может быть.

Гермиона и не представляла, что эта история счастливый конец будет иметь, где они обе из Института на неделю сбежали, спрятавшись в одном из многочисленных небольших замков семейства Блэк.

И Гермиону с распростертыми объятиями приняли в эту семью, за один долгий вечер рассказав обо всех секретах юной Беллы, которая в школе совершенно не такой милой была и лишь в библиотеке настоящей ставала.

И в библиотеке они больше всего времени проводили, вслух читая и тягучими поцелуями обмениваясь, когда солнце садилось и слова сплетались в нечитаему кардиограмму. И их сердца в унисон ускорялись, абсолютно беспомощные перед пробуждающейся страстью, что с головой накрывала и среди шелеста страниц долгими стонами прорывалась и упавшими со стола книгами.

Ничего не видят перед собой — лишь вожделенные взгляды. Ничего не слышат — лишь просьбы не останавливаться.

Никогда, превратившись в вечность.

Не холодную, как книги писали порой, а теплую, как солнечные лучи ранним мартом, горячие, как поцелуи в шею и плечи, что огонь разжигали, сознание путали в синхронные движения превращась, когда удавалась предела достигнуть, не размыкая объятий, не разрывая поцелуя, лишь двигаясь навстречу и в тени уходящего дня улыбаясь счастливо.

И когда взмокшие тела расслабленно на пол опускались, все еще мелко подрагивая от пережитого наслаждения, Белла последний задыхающийся поцелуй воровала и словно дикая кошка, нуждающаяся в ласке, на коленях Мио растягивалась, глаза прикрывая и едва слышко смеялась, что она уже слишком стара для таких марафонов, но все равно под невесомые прикосновения подставлялась.

О своих рунах рассказывая. Они их вместе с Сириусом еще в школе придумали. Витиеватые чернильные символы должны были оберегать их сердца и на удивление справились со своей работой, защитным куполом оградив погрязшие в любви сплетенные серца.

И темная сторона луны оказалась не такой уж и страшной. Лишь израненной, пугливой немного и непривычно слабой, когда рядом была та, для которой сердце билось и признания сыпались.

Так красиво, что обе не ожидали. Словно рассвет на берегу моря — новое начало и затихший на десятый день шторм. Они спокойствием одна для другой были, наслаждением, что ярче самого чистого луноцвета, ровно в полнолуние собранный и сразу же закупоренный черной магией. Им и магия не нужна, чтобы верх удовольствия познать, — лишь друг в друге нуждались, в ответных поцелуях и навсегда сомкнутых руках.

Они лишь в вечности нуждались, но филосовский камень искать не было нужды — они сияли ярче звезд и смеялись звонче соловьев. Шептали на грани слышимости, чтобы весь мир услышал, как сильно любят. Как намертво погрязли, прячасть от всего мира в небольшом замке на берегу моря, где путаются рассветы и закаты, а лунными ночами все никак не удается уснуть и сбивается дыхание, снова и снова проговаривая имя любимой, увенчанное густым венком сахарной сирени.

И на завтрак чистый жасминовый чай и ванильные круассаны, чтобы губы слаще были, а признания карамельной искренностью лились.

— Я всегда есть и буду. С тобой.

— Моя бесконечность.