Добыча

Дрожь вдоль позвонков и невольно — взгляд назад. … кажется. это ему просто кажется. Мир вокруг — мир тяжёлого мрака и размазанных пятен — будто подхваченный штормом корабль — качается, накреняется, но всё же выравнивает шаткое равновесие, чтобы вновь замереть. Кругом — темнота. Такая знакомая и близкая, что, кажется, не снаружи идёт, а из него самого. Антон ёжится. Смутная надежда на то, что ему лишь померещилось, пока помогает держаться на поверхности, а руки мальчишек, шагающих по бокам едва ли не кажутся верным спасательным якорем.

Слева снова метнулось. фантазия. это всего-то фантазия.

— Чего трясёшься, Антоша? — с ленивой насмешкой интересуется Ромка, а сам

покрепче нового друга под локоть хватает. Пальцы цепкие, загребущие (у-х-х, завтра синяк будет смачный…): — Без линз монстры в ветках мерещатся?

Антоша пошутил бы, да ком в горле встал такой, что не протолкнуть даже звука… Рыжая шубка и тихий смех. Неужели никто, кроме него не заметил?! Мальчишка слепо оглядывается на своих сопровождающих и неуверенно тянет:

— А вы… никаких зверей в этом лесу не замечали?

— Бывало, — шепеляво звучит сбоку. — А ты чё, волков, на, боишься?

«Лис» — так и вертится на языке — «Лис!»

Но Антон молчит, — не дурак. Крепче стискивает зубы, будто это поможет ему сохранить здравый смысл, и тащит, тащит себя через сугробы. 

Покачиваются тяжёлые сосны, им учтиво кивают густые ели. В сумерках белая заснеженная тропка кажется мерцающей серебристой речушкой, которая вот-вот свернёт и оборвётся, вонзившись в непроглядную тьму лесных зарослей. Как будто замазанный по краям тёмной виньеткой, взгляд Антона выхватывает обрывки окружающей действительности и всё больше теряется. Чёрные лапы деревьев, или руки ночного кошмара? Шепоток робкого ветра в ветвях, или тихий бормочущий голос теней?

Сейчас бы домой. В тёплую и безопасную комнату. Туда, где стекло защитит (да куда уж ему?) от таящихся по ту сторону кошмаров, от лисиц с их дурацкими выходками и гадкими шутками, от мальчишек, прикидывающихся его друзьями, но наверняка готовыми воткнуть ему в спину нож (и вполне буквально, ведь «бабочка» всё ещё прячется где-то в карманах Ромы)… от темноты и от холода, в конце концов.

дом.дом.дом. От мыслей о доме сразу как-то спокойнее. Вот уже и шаги не кажутся такими трудными, вот уже мокрая рубашка под курткой не так мерзко липнет к спине. Вот уже невдалеке забрезжил огонёк и, похоже, совсем немного осталось до нормальной дороги…

«Тоша…»

Звук раздаётся не просто над самым ухом — он будто проникает прямо в мозг, не утруждаясь пройти верный маршрут через раковины. Что-то судорожное, дикое, дышащее жаром и прелыми листьями проскакивает у него прямо за спиной и тотчас исчезает в тенях. Не страх — нет — животный ужас пронзает тело мальчишки, впивается ледяными иглами куда-то под рёбра, так что не вдохнуть и не выдохнуть, скребёт, мучает… шепчет.

«То-ша»

Алиса. Так очевидно, будто они сотню лет знакомы. Ни с кем не спутать этот колючий, этот приторно ласковый голос. Антон оглядывается, пытаясь найти источник звука, но тот не снаружи — он в голове, в самом центре его черепной коробки. Вмаслился в капилляры, внежился в серое вещество, вытеснил все мысли, оставив одно «т-о-ш-а» на долгой замедленной ноте.

Обманет. Конечно, обманет. Опять потащит за собой через сугробы, дразня сброшенной шубкой и липкими сладостями, а затем, — только моргнёшь — и уже один на один с чёрной чащей. Уже что-то тащит, схватив за загривок и блеет на гулком зверином наречии…

Антон не замечает пропажи мальчишек. Мгновенье назад были здесь, держали под руки, как какую девчонку ссыкливую, а теперь испарились, как будто и не было. Да и плевать на них. Вот уж чьей-чьей, а их помощи он не выпрашивал. Наверняка сами услышали что-то — и дёру. Заступнички. 

«То-ша»

Опять нараспев. И, как убийца в старых сериалах, на свет выступает, посмеиваясь, лисья морда. В прорезях маски (маски ли? теперь он не уверен) блестят сизым светлячки смеха. Днём они казались яркими, живыми, а теперь… как мертвенные огоньки над ещё не засыпанными могилами. 

— Что ты здесь… А ведь я тебя потерял! — лишь бы не выдала дрожь в фальшивой радости.

— Потерял. Потому что зазевался…

Голос сахарный, нахальный… стекает патокой с языка лисички, капает в промёрзлую душу Антона. не греет.

— Давно ты за нами идёшь? 

— Что значит «давно»? Я всегда была рядом. Да и за кем «за вами»?

Антон снова невольно вздрагивает. Одно дело — думать, что мальчишки просто сбежали, а он не заметил, и совсем другое — утратить связь между реальностью и сумасшествием. 

Различить правду и вымысел. Он должен их различить. Ему необходимо понять, где действительность. Антон беспокойно оглядывается по сторонам. Хоть бы намёк, хоть один след, оставленный потрёпанным ботинком Бяши… но нет. Даже без зоркого зрения сложно запутаться в счёте единственной вытоптанной тропинки от своих собственных ног. 

Так всё произошедшее в тёмном лесу — и потрёпанная маска зайца, и драка с Семёном, и Рома с Бяшей — только плод его воображения? Дурной сон? Антон больно кусает изнутри замёрзшую щёку. А может, он и сейчас спит? Застрял в бесконечном, качающемся, будто маятник, из приближённой реальности в мрачные дикие сказки сне и всё никак не проснётся…

Он снова оглядывается. Тёмные ели и громадные дубы тянут свои заскорузлые старушечьи руки, словно хотят схватить, стиснуть до боли, до того, что кости переломятся, а изо рта с глухим кашлем сорвутся на снег кровавые капли. И ни души. Только лисьи глаза мерцают злым смехом из чёрных глубин.

— Я… — Антон запинается. Судорожно перебирает, что можно сказать, чтобы убедить чертовку оставить его в покое. Хотя какой в этом смысл? До дома один через чащу он всё равно не проберётся. А погибать от холода дольше, чем погибать от звериных когтей. — Я…

Грохот собственного сердца бьёт в голову крепче чужих кулаков. Оглушает и всё не даёт сосредоточиться. Антону кажется — этот звук гулом отзывается по всему лесу, и каждый в нём, каждый, знает, как сильно мальчишка боится.

Но вдруг — хруст. Звонкий, сочный, трескучий. Взрывает стылую тишину, как неосторожный вскрик на пустой улице. Чужие ботинки нещадно сгибают кусты, мнут сугробы… и голоса. Антон вдруг с невероятной отчётливостью слышит собственное имя.

«Анто-он!»

«Анто-он, ты где-е?»

Ромка. Ромка и Бяша. Лисьи уши совсем как живые подёргиваются, а хищный блеск вмиг наливается злобой.

— О, так ты привёл друзей, Тоша? — лижет слух всё та же сладкая нота.

И страшно уже не за себя. Откуда в тебе эта дурость, Антон? За тех двоих? Без пяти минут чужаки, без сомнений — опасные типы. Развернись, да беги от всей троицы разом. Кто из них хуже — ещё угадать.

— Ре… — Острый, как бритва, лисий взгляд царапает кожу. Антон замирает. Слова, готовившиеся сорваться с губ, засыхают в глотке, песком комкаются на языке, не желая быть вытолкнутыми. Одна мысль: «а если она и их…?»

— Подумай хорошенько… Тоша. — будто в подтверждение страхам советует рыжая.

О, если б у Антона был выбор — он выбрал бы просто растаять. Осыпаться на землю тысячей белых снежинок, чтоб, как ни вороши, — не собрать заново. Если б он мог забыть и о чудовищах мрачного леса, и о кознях жестоких одноклассников… и о страшном слове на букву «р», — он бы забыл. Просто спрятался бы от всего, став таким ничтожно крошечным, что даже под микроскопом не различишь.

Если б можно не выбирать между одним и другим злом. Между когтями зверей и блеском лезвия бабочки. Между Алисой и…

«Анто-он!»

И всё же, они его ищут… Ведь ищут…! а значит, не бросили. Не наплевали. 

Мальчишка судорожно сжимает кулаки, кожа на которых так сильно замёрзла, что еле не трескается, и поднимает взгляд из под белесых прядей на жутко-живую (совсем как настоящую) маску.

вдох.выдох.

— Не хочу, чтоб моё фото висело рядом с другими пропавшими, — глухо шепчет Антон и поднимает взгляд к могильным светлякам лисьих глаз. — Так что ты уж прости, но… 

∘∘∘

«Ребя-ята-а!»

— О! Слышал? — шепелявит Бяша, вздёргиваясь на долетевший из чащи крик.

Рома слышал. Ещё бы такое не услышать. Как-будто последний отчаянный зов подбитого щенка, скулящего перед лицом смертельной опасности.

— Это оттуда. — уверенно свернув на звук, бросает старший.

Они бегут, не останавливаясь, пока ветки не перестают хлестать одежду и волосы, а еле заметная тропка не выливается в крохотную полянку, расщелину в неколебимой глуши леса.

Антон стоит ровно по центру, освещённый едва пробивающейся из-за потрёпанных облаков луной. Жалкий, растерянный, но как-то по-странному дикий. Кулаки сжаты и мелко дрожат, дутая куртка порвана на рукаве, у лопатки и ниже, как будто бы он продирался сквозь колючую проволоку. На щеках — нездоровый, лихорадочный румянец. Глаза уставлены в пустоту перед собой, изо рта тонкими струйками выбивается пар.

— Тох? 

Не отвечает.

— Тоха, ты чё тут…? 

Слева в кустах хрустит ломкая ветка, и мальчишки как на раз оборачиваются, но не успевают увидеть там ничего кроме качнувшейся под весом тяжёлого мокрого снега еловой руки. Где-то наверху вспархивает птица. Где-то вдалеке слышится тихий зов ветра. Но не на полянке. Как будто другой мир, в котором всё замёрзло, замерло, и даже время...

— Блять, Тоха, ты что, оглох? Или шизоидом каким-то прикидываешься? — терпение Ромы испаряется с той же скоростью, с какой выкипает вода, оставленная на слишком большом огне без наблюдения.

И это срабатывает. Хотя совсем не так, как того ожидал Рома.

На громкий звук в лесу дёргается и, вылетев из-за сугроба, кидается наутёк что-то дикое, живое. Рефлексы срабатывают вперёд и, интуитивно сорвавшись вслед, Ромка скрывается в чаще.

У Антона в горле будто огромный кусок — ни вдохнуть, ни вскрикнуть. Он беспомощно смотрит на удаляющиеся между деревьев силуэты и всё не может понять, за кого больше боится — за охотника или добычу? Да и кто из них сейчас добыча…?

— с…стой… — слишком тихо, чтобы быть услышанным. — погоди…

— Тох, ты чего, на, как припадошный?

Ох, Бяша. И как объяснить, что его товарищ совсем не простую лису догоняет? Как сказать, что в чащобу нельзя вот так одному? Что она хищная, лес хищный, что это ловушка, что…

— Ты не ссы. Ромка догонит фигню эту в два шага, на. Сам увидишь — хрень там, на, таких даже девки у нас не боятся.

Впервые Антону так сильно хочется от души пожелать кому-то заткнуться. Он слепо всматривается в морозную тьму, схлопнувшуюся за спинами сбежавших, но не видит ничего кроме собственных фантомных страхов. Пятно крови, там, на земле? Или же просто овражек, накрывшийся тенью? Чьё-то безмолвное тело? Или коряга, завязшая в белом снегу?

— Ты чё сам, на, как из под забора, а, Тоха? Мамка не заругает за шмотки?

Блять, Бяша, заткнись, ради Бога!

— Меня мать ремнём за любую фигню… Помню, как-то…

— Ромка!

И всё обрывается. Антон сам не слышит, как глупо звучит его треснувший голос, не помнит, как бросается навстречу Пятифану, но успевает поставить себе самому подножку за миг до того, как едва не хватает мальчишку за шею.

Последний раз такое облегчение он испытывал только тогда, когда Олю выписали из больницы, куда она попала из-за жуткого кашля. Антон и не знал, что волноваться за кого-то кроме сестры может выходить так же естественно, но вот о своей секундной слабости в порыве чувств пожалел почти моментально.

— Ты чего это, блять, думал сделать? — с подозрением тянет Рома, физиономия которого разукрашена новыми ссадинами и царапинами.

— Ничего, — чувствуя себя полнейшим идиотом, всё никак не может передавить улыбку Тоша. И чего это он в самом деле? Полез к парню с объятиями, а ведь они и не друзья даже. (Что за придурок?) Он нервно засовывает руки в карманы и на быстром выдохе спрашивает: — Чего? Не догнал?

— Не догнал. Быстрая, зараза, вёрткая. Ну я её разглядел зато. Признавай, Тоха: с каких пор ты лисиц боишься?

Откуда-то сбоку Антон слышит еле задавленный бяшин смешок, но отрезвляет не это, а странный взгляд Ромы — не то жалость, не то презрение. Вдруг в чужом сжатом зрачке видит сам себя — маленький глупый человечек, увязший в чернильном пятне, — и вдыхает поглубже.

— Не боюсь. Я же без очков не вижу, что там. Забыл?

Рома не отвечает. Поглядывает странно, высматривает что-то в чужом лице… а потом, вдруг сделавшись весёлым, хлопает блондина по плечу, да так, что у Антона еле колени выдерживают.

— Напугал ты нас, придурок. Сорвался, как псих какой, в самую чащу… — ладонь соскальзывает, и Рома, отойдя на пару шагов в сторону, зачерпывает большую горсть снега, зачем-то размазывая его по лбу и щекам, будто пробует им же умыться.

Антон наблюдает тихо, предпочитая помалкивать.

Рома странный. Он не пугает, как демоны леса, от него не тянет опасностью или обманом как от чащи, но как-то по своему — честностью и, может даже, доверием?

в конце концов, они же пришли…

— …и чего тебе вообще приспичило? — наконец озвучивает интересующий его вопрос Рома, покончив с попытками остудить разгорячённые от бега лицо и шею.

— Не знаю. Я задумался. — сконфуженно давит Антон. — Заблудился. А как понял, что один иду, так сразу вас звать начал…

— Слышали мы твоё блеянье. Бяше и то фору бы дал.

…а ещё он его смущает. Не как это делал Семён, заставляя почувствовать себя униженным перед толпой одноклассников, и не как Катя, змеючий язык которой оставлял единственную мечту — сгинуть под землю. Но так, что к щекам приливало и как-то неправильно в голове делалось. Спутано всё — мысли дурацкие. И почему-то неловко в глаза смотреть. Будто его могут расшифровать как простейшую головоломку в Мурзилке.

— Пошли, доведём тебя уже до дома. Но слыш, не сбегал чтоб больше. Второй раз я от тебя отгонять эту мелочь не стану. — и улыбается насмешливо, но совсем беззлобно. (почти что приятно)

До дома они доходят уже в глубокую ночь, и Антон точно знает, что там его ждут нагоняй и лишение прогулок на всю неделю, а то и на месяц вперёд, но это не пугает. Всё самое страшное было в лесу, а даже там, как оказалось, не плохо, если ты не один.

Интересно, будут ли ребята также общаться с ним в школе? Или Семён сможет убедить их, что очкастый и худой, как палка, мальчишка — не их поля ягода, и снова вернёт себе звание «своего в доску»? Нет, вряд ли. Слишком сильно эти двое его отделали. Наверняка за версту обходить будет. Да вот только хорошо ли быть частью такой вот компании?

Антон украдкой смотрит на Рому, но, чувствуя под ногой скрипучие ступеньки, быстро взбегает по ним на крыльцо и, стараясь не растягивать прощание, спешно благодарит мальчишек за помощь.

— Эй! — вдруг окликает Пятифан. — Ты не переживай. Окуляры твои завтра вернём. — и улыбается, чертёныш, своим хищным честным оскалом.

Антон, на секунду зависнув, быстро кивает в ответ, шмыгает за дверь и, лишь убедившись, что никто не смотрит, вдыхает несдерживаемой счастливой улыбкой.

Наверное, всё-таки хорошо, что у него есть теперь такие чудаковатые друзья. И Ромка. Совсем неплохо, что у него есть теперь Ромка…