хули-цзин

Вообще-то Антон любит гулять; и любит своих друзей, а потому он был искренне рад, когда томным вечером четверга ему написал Выграновский, спросив, не хочет ли он поехать в субботу в какой-то там лес на шашлыки вместе с ним, Егором, Димой и его семьёй, Серёжей и даже Пашей с Лясей и детьми, а Шастун, конечно же, без промедления ответил ему согласием, потому что кто в своём уме может отказаться от шашлыков возможности потусить в компании таких клёвых людей?

Тем более, это прям чудо какое-то, что всё у всех совпало и они могут хоть один день за несколько месяцев провести в полном составе, так что такой шанс точно нельзя упускать, а то Серёжка вновь укатит греть свои булочки на моря, и всё — вайб уже не тот.

Чаще всего Шаст, конечно, общается (и в жизни, и по переписке) с Егором и Эдом — просто так получилось, что те для Антона являются самыми комфортными людьми на этой планете (особенно Выграновский, его любимый бро, безумно близкий ему по духу человек), да и живут они близко, так что тут сама судьба посодействовала, — но это не значит, что Димка, Серёжа и Паша становятся для него менее значимыми: он всё так же до щенячьего восторга рад с ними встретиться как всей компанией, так и по отдельности.

Зимой Антонова любовь к прогулкам, естественно, знатно преуменьшается из-за блядского холода, который он всеми фибрами своей души ненавидит, но если его друзья захотели сами намутить шашлык, а не сходить в какую-нибудь шашлычную, коих в Москве до хуя, то Шаст, ни разу не пожаловавшись, за ними хоть на край света потащится, а какой-то лес в области, о котором, со слов Эда, мало кто знает, для него вообще плёвое дело.

Они приезжают в этот самый лес к двум часам на четырёх машинах — каждый на своей, кроме Антона и Эда с Егором, что все вместе приехали на шастуновской; Дима привёз мангал с углями, Воля — стол и напитки (эта тусовка у них безалкогольная, потому что, во-первых, добрая половина взрослых за рулём, а во-вторых, просто почему бы и не попить тот же самый тархун вместе с детьми?), а замаринованное мясо для шашлыка, купаты и два больших лотка со сваренной картошкой с укропом, помещённых в специальную сумку, сохраняющую тепло, припёрли Выграновский с Шастом, пока Егор, купивший это всё, приготовивший картошку и, впрочем-то, заслуживший отдых, выкладывает сторис в инстаграм — сначала снимает себя любимого, потом красивые вершины деревьев в снегу по пути на нужную поляну, а уже потом идущих впереди Антона с Эдом, что загораживают всех остальных, но Булаткина, заканчивающего очередную сторис приближением чёрного затылка своего вечно гоняющего в кепке ненаглядного, это не то чтобы волнует: успеет ещё всех заебать своей камерой.

Ответственными за приготовление шашлыка и купат, как обычно, назначают Диму и Эда, в то время как Ляся с Катей уходят в глубь — не далеко, чтоб не потеряться — леса, чтобы там погулять и пофоткаться, Серёжа, который не то чтобы любит детей, но которого очень любят они, этих самых детей развлекает, играя с ними в снежки, а Егор с Волей, попивая энергетики, захваченные Егором, и наблюдая за этой умиротворяющей картиной, пиздят за жизнь — Антон для начала прибивается именно к ним, потому что с Пашкой он не виделся дольше всех и очень по нему соскучился.

Булаткин вскоре отходит к Диме с Эдом (но всё же больше к Эду), а оставшиеся наедине Шаст с Волей говорят минут двадцать обо всём на свете, пока того не подзывает вернувшаяся с прогулки с Катей Ляйсан, а Паша, извиняясь, уходит, и Антон, чтобы покуковать с самим собой один на один на законных правах, во всеуслышание (но всё же так, чтобы дети не слышали: не хочется им лишний раз демонстрировать пагубную привычку) заявляет, что пойдёт покурит.

Он не планирует отходить далеко — только чтобы детям и некурящим запах не доставлял дискомфорт, — потому что потеряться в незнакомом месте ему хочется меньше всего на свете; Шастун щёлкает зажигалкой и, прикрывая рукой, поджигает кончик сигареты и затягивается, убирая левую руку с покрасневшими от холода костяшками в карман.

На месте не стоится, и Шаст, бросив взгляд на заснеженные деревья впереди, неторопливо делает шаг им навстречу — и словно остановиться не может, делая за ним ещё один, и ещё один, и ещё-ещё-ещё.

Он, словно Мерида, за невидимыми огоньками идёт всё глубже в лес, как заворожённый, и при этом не испытывает страха, хотя совсем забыл спросить у Эда, водятся ли в этом лесу дикие животные (что-то ему подсказывает, что всё же водятся), — Антону будто кто-то подселил мысль, что с ним всё будет в порядке; к тому же позади него — Шастун оглядывается на всякий случай, чтобы перепроверить, — остаются неглубокие следы: снега в лесу, несмотря на то что на дворе, на секундочку, начало января, не так много, так что в Антоновы ботинки даже ничего не попадает, потому что, если бы этого белого кошмара всё же было больше, он бы не решился лезть по сугробам, только чтобы покурить, — ну на хуй такой экспириенс (нелюбовь к зиме всё же сильнее, чем его никотиновая зависимость, от который бы тоже пора начать избавляться).

И, как назло, именно в этот момент Антону прямо на кончик носа, кружа, приземляется снежинка, на капельный остаток которой тот смотрит, скосив глаза; задирает голову, вынув изо рта сигарету и выдыхая дым, и смотрит на серые облака, с которых сыпятся крупные хлопья, что валят так часто, будто никакой преграды в виде верхушек деревьев не существует.

Шастун пялится на это зрелище — всё же отрицать красоту происходящего зимой глупо, но он бы с куда большим удовольствием посмотрел на ту же самую картину, будучи в тёплом помещении, а не стоя под этим снежным дождём — с приоткрытым ртом несколько бесконечно долгих секунд, пока сигарета, зажатая меж пальцев, которые, кажется, даже перестаёт щипать мороз, продолжает тлеть красным кругляшком, выделяясь на фоне этого белого марева, но Антон на неё не смотрит — он заворожённо смотрит вверх.

Когда его лицо из-за падающих на него хлопьев снега, что практически сразу тают от соприкосновения со слишком горячей для них кожи, становится неприятно влажным, Шастун, словно отходит ото сна, промаргивается и опускает голову, кое-как вытирая лицо капюшоном торчащего розового худи; привычное состояние нелюбви к зиме возвращается к нему в рекордные сроки, и Антон, в принципе, не собирается жаловаться.

Зажимает губами сигарету, что не потухла лишь чудом, и делает очередную затяжку, смотря прямо перед собой — идти дальше в лес уже не тянет, и Антон уже было думает развернуться и пойти обратно (как раз сигареты на обратный путь хватит, заодно и выветрить запах успеет, чтоб не вонять куревом), как вдруг обнаруживает в двадцати шагах от места, где он замирает, два больших и ярких голубых глаза, внимательно за ним наблюдающие; их обладатель — поэтому Шастун его и не приметил сначала — сливается с корой дерева, у которого стоит: зверь полностью чёрный.

Антон, подавляя в себе истеричный крик и чуть не давясь дымом, отпрыгивает назад от испуга, потому что принимает животное, хоть и за небольшого, но всё же волка, который хочет на него напасть, но зверь, который не использует Шастов страх как удачный момент для нападения, а сам пугается резкого движения, вздрагивая, тут же чуть припадая к земле, и пряча заднюю часть тела за стволом дерева, у которого находится, и тогда Шастун понимает, что животное — теперь-то он видит, что это лиса, — настроено к нему не агрессивно.

Он поднимает вверх обе руки, в правой продолжая держать сигарету, в сдающемся жесте, демонстрируя открытые ладони, будто это хоть сколько-нибудь поможет расположить зверя, и опускается на колени — на испачканные джинсы и охуевшую от холода в месте соприкосновения кожу сейчас немного всё равно.

— Привет, — негромко здоровается с лисом Антон, а тот, ставя уши торчком и смотря на него цепким взглядом, вновь не спеша выпрямляет лапы; Шастун улыбается — да он прямо фея животных! — и протягивает навстречу зверьку левую руку. — Иди ко мне, — манит, аккуратно сгибая пальцы — без резких движений.

Лис не двигается с места; принюхивается, очаровательно вытягивая аккуратную мордочку, и резко с фыркающим звуком выдыхает, морща нос и пробуя вытереть его лапой, и Шастун, опустив взгляд на сигарету в руке, кажется, понимает, в чём дело.

— Не нравится запах? — сразу спрашивает он, будто его поймут, и, не медля и секунды, тушит сигарету о снег, а бычок суёт себе в карман, чтоб не мусорить в лесу — выкинет потом в пакет для мусора на их полянке. — А сейчас? — приподнимает брови. — Пойдёшь? — хлопает себя по бедрам, а затем делает вид, будто в пальцах правой руки зажимает какую-то вкусняшку, коей и пытается заманить далеко не глупое и наверняка опасное (вот знает же, что, если погладит, может заразиться бешенством или другим каким заболеванием: лисы же переносчики всякой заразы, но всё равно наивно надеется, что именно он избежит печальной участи и именно ему это существо поддастся) животное.

Но то остаётся стоять без движения — даже хвост, как и весь лис, полностью чёрный, без белой «шапочки» (Антон таких не видел никогда — он вообще пару раз всего видел лис вживую, да и те рыжими были, а чёрных только в интернете, и то у тех шерсть с пепельными вкраплениями была, а тут полностью чёрный окрас), замер в одном положении и не движется ни на миллиметр в сторону; слишком яркие голубые глаза (что тоже удивительно, потому что Шаст даже на фотках никогда не видел взрослых лис с голубыми глазами, а тут вот те на) смотрят на него внимательно и так, что ли, осознанно, что невольно не по себе становится, и Шастун чуть хмурится.

Между ними — пелена снега, что валит всё чаще и чаще, но оба даже не дёргаются, чтобы отряхнуться, продолжая молча пялить друг на друга; кажется, стоит произнести одно только слово или совершить даже самое малейшее движение, и момент будет безвозвратно упущен, а потому Шастун продолжает сидеть на порядком затёкших ногах, на которых медленно, но верно образовывается горка снега, но тому сейчас на это маленько поебать.

В груди поселяется какое-то странное ощущение, словно предчувствие, но Антон не может его истолковать — знает только, что животные так смотреть не умеют, такие взгляды больше присущи людям.

Антон по-настоящему заворожён, он, кажется, чисто физически пошевелиться не может — настолько загипнотизирован голубыми глазами лиса.

Ещё и снегопад этот, и это всё так странно и необычно, что дыхание невольно перехватывает и самую малость жутко становится — Шастун такое только в фильмах видел.

Он не знает, сколько времени проходит, прежде чем где-то позади Антона хрустит ветка, а следом раздаётся обеспокоенный голос Эда:

— Шаст, ёпта!

Шастун, как и лис, вздрагивает и оборачивается назад, где меньше чем через пять секунд появляется Выграновский.

— Там уже всё готово, ты где шля… — начинает он, но, когда замечает Антона, его глаза невольно расширяются, а сам Эд ускоряется. — Ебать, ты в какой сугроб упал, дядь? — спрашивает тот с беспокойством, а Шаст, наоборот, недоумённо оглядывает друга, который мало того, что идёт с курткой нараспашку, так на нём ещё и ни одной снежинки нет — только на ботинках и чуть на чёрных джинсах в самом низу — в то время как сам Антон и правда напоминает сугроб.

Шастун поворачивает голову обратно, но на том месте, где стоял лис, теперь никого нет, а сильного снегопада словно и в помине не было, и он непонимающе хмурится, ибо какого хуя, он точно помнит, не выдумал же он себе эту странную снежную встречу, да? Ну пожалуйста, ему ещё слишком рано сходить с ума!

— Ша-аст, — тормошит его за плечо Выграновский, нагибаясь так, чтобы смотреть прямо ему в глаза, — ты хорошо себя чувствуешь? Всё норм? — хмурясь и выглядя искренне переживающим, спрашивает Эд, и Антон, промаргиваясь, заторможенно кивает.

— Да… Норм, — Шастун качает головой, обещая себе, что подумает об этом позже (вряд ли ему хоть кто-нибудь вообще поверит, не назвав сумасшедшим), и не без помощи поддерживающего его под мышкой Эда, поднимается с колен, стряхивая с чёрных джинсов насыпавший туда слой снега, который даже мокрых следов не оставляет (ну и что это ещё за херня? — казалось бы, куда ещё страннее, но бесконечность, как известно, не предел), но Выграновский этого не замечает, на автомате отряхивая плечи.

— Точно? — переспрашивает, вздёргивая бровь, при этом оставаясь нахмуренным — чудеса мимики. — У тебя ебало такое, что не норм.

Антон ещё раз бросает взгляд на место, где был голубоглазый лис, и улыбается натянуто, поворачиваясь к Эду.

— Курить бросать надо, — говорит он, а Выграновский фыркает, хлопая его по плечу.

— Эт точно, братан, — улыбается широко и, оставив руку у Шаста меж лопаток, начинает вместе с тем идти обратно к их полянке.

Антоновы следы на снегу, оставленные несколько минут назад, выглядят точно так же, когда Шастун на них оглядывался, и это ещё раз подтверждает то, что тот снегопад и, видимо, лис ему привиделись? Или как это объяснить?

Он вроде не голодный, да и спит минимум по шесть часов в день, так что вряд ли он смог бы словить настолько детальную и реалистичную галлюцинацию, не имея такого опыта в прошлом — ну, или всё бывает в первый раз.

Всё это очень странно, но Антон решает действительно оставить все размышления на потом, чтоб в спокойной обстановке и одиночестве это всё хорошенько обмозговать, потому что сейчас на первый план выходит времяпрепровождение с друзьями, вкусный запах шашлыка и детский смех; Шаст в это всё погружается с головой настолько, что ему даже удаётся ненадолго заглушить мысли про совершенно волшебный случай, с ним приключившийся, и этот импровизированный пикник проходит более чем прекрасно.

После посиделок за столом, всё доев и всё убрав, вся компания — за исключением Ляси и Кати, которые стоят в сторонке, весело смеясь, и снимают это мракобесие, — разделяется на две команды (Антон играет в команде Серёжи, Димы и его детей, потому что те хотят непременно с папой, а против них Эд с Егором — они, как истинные неразлучники, даже на время игры разделяться не хотят — с Пашей и его детьми, с которыми, как и с Савиной и ещё совсем маленьким Тео, стараются обходиться как можно аккуратнее, чтоб не дай бог не вызвать слёз, поддаются им и изображают смертельно раненых, если в них прилетает снежок с их стороны), и если поначалу пиздиловка снежками идёт вполне культурно, то где-то в середине Эд валит Шаста в сугроб, усаживаясь ему на живот, и у них завязывается шуточный бой, пока Булаткин пытается своего благоверного с Антона стащить, попутно это всё записывая на камеру.

В общем, эти почти два часа жизни Шастун смело может назвать лучшими в этом году, несмотря на то что этот самый год пару дней назад только начался, и он так сильно рад, что у него в жизни есть такие потрясающие люди, с которыми время пролетает незаметно и расставаться с которыми не хочется от слова совсем, но, к сожалению, приходится.

Когда только начинает смеркаться (а в лесу это происходит многим раньше), они, собрав все свои вещи и мусор, уходят к месту, где оставили машины, и, попрощавшись друг с другом и наобнимавшись с детьми, разъезжаются.

В машине Антон включает радио и тихонько мурлычет песни, пока Егор с Эдом на задних сидениях, обнявшись, полулежат и молчат — сил разговаривать почти на осталось, но эта усталость — она хорошая, приятная и даже умиротворяющая; Шастун так-то тоже подустал, но не настолько, чтобы ему было лень думать о том, что и так у него из головы не выходит.

Мелькает мысль рассказать об увиденном лисе друзьям, и Антон спустя несколько секунд всё же решается, потому что почему нет?

— А я лису видел сегодня. Или лиса, хуй поймёшь, кто это, — произносит он негромко, но так, чтобы его сквозь радио на фоне было слышно, и продолжает: — Чёрный такой с голубыми глазищами, которые прям как человеческие. Красивый очень.

— Прикол, — подаёт голос Эд, ненадолго отрывая голову от Егоровой груди. — Это ты пока курил?

— Ага, — отзывается Шаст, и Выграновский укладывается обратно, прикрывая глаза, когда Егор проводит вверх-вниз тёплой ладонью по отросшим волосам на тёмном затылке.

— Не сфоткал? — спрашивает следом Булаткин, и Антон качает головой, поджимая губы, но, поняв, что Егору, сидящему за водительским сидением, не видно, произносит:

— Нет. Я так залип, что даже не додумался, — пожимая плечами, выдыхает он.

— Блин, жаль, — с грустинкой в голосе отзывается Егор, и Шастун кивает самому себе, потому что и правда жаль: тот лис словно неземной был, такой чарующий и удивительный, что хотелось бы хоть какое-то подтверждение, что эта встреча и впрямь была на самом деле, а не привиделась ему, кроме воспоминаний, иметь.

Может, про этот странный снегопад им ещё сказать? В конце концов Антону хочется — нет, ему жизненно необходимо — с кем-то поделиться, пусть и перспектива того, что ему не поверят или, ещё хуже, на смех поднимут (что, конечно, очень вряд ли, потому что это не в духе Шастовых друзей совершенно, иначе бы он с ними не общался столько лет и не называл своими самыми близкими людьми после, разумеется, матери), немного пугает, но это же абсолютная правда, а сам Антон не сумасшедший!

По хуй, пляшем, господа, — им Шастун может доверять.

— Там ещё было кое-что странное… — нерешительно начинает он, и Эд вопросительно мыкает, показывая, что они его внимательно слушают. — Вы, скорее всего, мне не поверите, потому что я и сам не до конца понимаю, какого хера произошло, но я мамой клянусь, что всё так и было, — произносит Шаст, а Выграновский, выпрямляясь и окончательно от Егора отлипая, прижимает руку к сердцу и наигранно изумляется:

— Мамой! — его брови приподнимаются, а рот остаётся приоткрытым.

Егор мягко хихикает; Антон ловит Эдов взгляд в зеркале дальнего вида и, фыркнув, закатывает глаза.

— Да бля, я про то, что правду говорю! — беззлобно вспыхивает Антон, улыбаясь уголками губ, и после Егорового «давай уже» продолжает: — В общем, когда я пошёл курить, всё было норм, но потом, когда я отошёл на несколько метров дальше, просто с ни хуя начался снегопад, причём прям крупный такой, но эт ладно, — машет рукой, не отрывая ладонь от руля. — Дальше я вижу этого лиса, он на меня пырит, но не агрессирует, и я встал на колени, чтобы его подозвать… Да, я в курсе, что так делать нельзя, потому что лисы — переносчики заразы, и бла-бла-бла, но он всё равно ко мне не пошёл, так что бешенством я не заразился, — говорит он быстрее, чем Булаткин успевает что-либо произнести: Шаст жопой чует, что тот хотел ему задвинуть про опасность диких животных, даже если они кажутся милыми и ни капли не агрессивными. — Но это мы отошли от темы. Короче, мы сидим с этим лисом, смотрим друг на друга, снег валит так, что почти ни хуя не видно, а потом меня окликает Эд, этот лис сразу убегает, а снег словно по волшебству перестаёт идти так же внезапно, как и начался. Вот, — как-то скомканно заканчивает он и только после того, как озвучил это всё, понимает, как оно глупо звучит: могло же произойти такое, что частый снег пошёл только на одной, пусть и весьма небольшой, территории, а потом исчез, будто его и не было?

Не могло. Когда-нибудь Антон перестанет сомневаться в своих словах, которые в голове выглядели более чем заебись, после того, как их произнёс.

— Снегопад? Сегодня по прогнозу снег только ночью будет, — с сомнением тянет Егор, хмуря свой красивый лоб и стреляя взглядом в Выграновского, что только жмёт плечами и возвращает взгляд на водительское кресло.

— Реал, дядь, снега нового не было, — подтверждает Эд, приподнимая одну бровь, как в любимых антоновских мемах, но Шастуну сейчас не до смеха.

— Вот это и странно! — Антон приподнимает брови, не отрывая взгляда от дороги, и кивает. — Типа это больше похоже на какую-то сцену в фильмах, а не на произошедшее в действительности, но Эд видел меня, обсыпанного всего! — Шаст быстро оглядывается на друга, который хлопает глазами, смотря сначала на него, а затем переводя свои серые глаза на Егора, когда Антон отворачивается.

Кивает на молчаливый вопрос в любимых синих глазах и всё равно как-то заторможенно произносит:

— Да, но…

— Я не понимаю, — перебивает своего благоверного Егор и выпрямляется, чтобы заглянуть в зеркало дальнего вида и поймать взгляд Антоновых глаз, — ты нас разводишь?

— Да нет же! — Шастун аж на месте ёрзает от негодования. — Я же говорю, это правда было! Мне зачем вас обманывать, я мамой поклялся! — фыркает он, успокаиваясь, впрочем, довольно быстро.

— Надо тёте Майе позвонить, наверное… — Эд хлопает себя по карманам, делая вид, что ищет телефон, и Антон мягко смеётся.

— Да иди ты, — беззлобно посылает его Шастун, точно зная, что тот не обидится, и все трое хихикают.

Этот разговор как-то забывается, перетекая в другое русло — Егор пересказывает, что ему по секрету рассказала Савина про садик и мальчика в её группе, который отбирает у неё игрушки, и добавляет:

— Хорошо, что она это не Эду рассказала, а то он её, боюсь, научил бы и парочке приёмов, и выражениям, — смешливо говорит Булаткин, широко улыбаясь, и Антон точно так же растягивает лыбу.

— Бля, реал надо с ней перетереть, а то чё это мою девочку обижают, я не понял, — на полном серьёзе заявляет Выграновский, и Антон в открытую смеётся с того, как Егор вновь пытается уложить негодующего Эда на себя.

Да, надо бы Позу сказать, чтоб поговорил с Савиной (или с воспитательницей) на этот счёт, а то Выграновский, хоть он и замечательный человек, но в роли детского учителя слишком… слишком, пусть воспитанием займётся непосредственно отец, а не чутка грубоватая фея-крёстная.

Домой Антон приезжает ближе к ночи, когда на часах уже полдевятого: Егор и Эд уломали зайти к ним, и Шаст, тиская их пушистого белого шпица, немного засиделся, из-за чего и оказался в своей квартире довольно-таки поздновато; играет перед сном полтора часа в приставку, в его любимый шутер «Apex Legends», почти во всю мощь своего голоса матеря попавшихся долбоёбов-тиммейтов (не то чтобы Антон супер-пупер профессиональный игрок — особенно с учётом того, как редко он, к сожалению, играет: только на выходных, потому что в будни занят работой, но сейчас, в эти девять дней отдыха он оторвётся по полной программе, — он тоже иногда тупит, но не настолько же!) и хваля (сюсюкаясь с ними через экран то есть — слава богу, они его не слышат) адекватных сокомандников, называя их то своими солнышками, то котичками, то бусинками.

Шастун, будучи дома, часто говорит с самими собой, чтобы не было так тихо и грустно; хочется простого человеческого тепла живого организма рядом: не важно, собачьего или, собственно, человеческого, хоть какого-нибудь, Антон уже заебался быть один, пока все вокруг него (кроме Серёжи) уже нашли свою вторую половинку и наслаждаются прелестями семейной или почти семейной жизни.

У него при долгом созерцании тех же самых Эда и Егора, таких гармоничных и до жопы счастливых, слёзы на глаза наворачиваются (от радости за друзей, конечно же!) — это шутка, разумеется, но то, что Антону до тянущего чувства внутри хочется чего-то такого же, не шутка вовсе, и это часто заставляет его грустить томными вечерами и тёмными ночами, да и белыми днями, в принципе, тоже; чувство наконец обрести свою вторую половинку всегда присутствует в нём где-то на фоне, пока Шастун не остаётся в одиночестве, чтобы из этих фоновых кустов это чувство как выпрыгнуло и как захватило Антона в цепкий плен своих лапищ.

Причём Шастун же, как он считает, достаточно открыт для новых знакомств: он часто гуляет без наушников, улыбается прохожим и, прости господи, на всевозможных сайтах для знакомств анкеты создал — каждый день надеется, что именно сегодня ему напишем мужчина его мечты, любовь всей антоновской жизни, но пока что ему пишут только долбоёбы (серьёзно, он что, проклят?), и Антону не остаётся ничего кроме грустной дрочки в душе и под одеялом.

Да и то, блять, на фоне таких событий у него даже с дрочкой так себе: не то чтобы он стал импотентом к тридцати годам, просто настроения нет.

После всех нужных процедур в постели вымотанный этим днём, полным впечатлений и просто без всяких сомнений самым замечательным, Шаст оказывается уже после одиннадцати, и он думает, что уснёт довольно быстро, но в памяти всплывают голубые глаза лиса, и спокойно лежать уже не получается.

Антон с сопением переворачивается с левого бока на спину и смотрит в потолок таким взглядом, будто он тотчас откроет ему все тайны мироздания и ответит на главный вопрос этого дня, а именно какого хуя произошло в том лесу, когда он пошёл курить, и что не так с этим лисом, имеющим, кажется, способности к гипнозу.

Нет, правда, что там произошло? Почему Шастун до сих пор странно дышит, когда вспоминает о чёрном, словно уголёк, лисе с пронзительным и слишком осознанным взглядом, хотя после встречи прошло сколько, больше восьми часов?

В груди поселяется чёртов интерес, не дающий спокойно лежать на месте, и Антон не понимает, что с ним такое творится: с чего такое сильное желание увидеть необычное животное ещё раз, а главное, как с ним бороться?

В детстве Шаст всегда хотел, мечтал даже быть человеком, который без труда ладит (в идеале, конечно, знает их язык и умеет их понимать, но это уже совсем что-то за гранью разумного) со всеми животными: будь то домашние, будь то дикие — со всеми бы умел находить общий язык; он всегда хотел быть тем самым избранным, с которым пошёл бы на контакт какой-нибудь там волк или другое животное, которое принято считать опасным.

Антон думал, что этот этап остался далеко позади (ну точнее ему, как и любому серьёзному взрослому человеку всё ещё хочется разговаривать с животными, но мы это уже ненужные сейчас детали) в детстве, но, как показывает практика, видимо, нет, не остался.

Что с этим только делать теперь — вопрос потрясающий, и Шастун, поджимая губы, над ним раздумывает, в принципе, не так долго, как, наверное, стоило бы: он обещает себе, что, если не забудет об этом происшествии пару дней спустя, съездит в тот лес и попробует найти его жителя, что своим взглядом сотворил с Антоном непонятное.

— Это глупо, — вслух произносит Шаст, с силой закрывая веки, и делает глубокий вдох, а затем такой же глубокий выдох — шевелиться, даже чтобы просто перевернуться на привычный правый бок, слишком лень, поэтому поспит в позе солдатика.

Тут и гадалкой быть не нужно, чтобы со стопроцентной вероятностью сказать, что же такого Антону снилось.

Спустя пару дней у него, разумеется, это навязчивое желание второй встречи с лисом никуда не пропадает — ему словно кто-то подселил в голову мысль об этом голубоглазом создании, что не выветривается из Шастовой черепной коробки ни днём, ни ночью, что тоже странно: последний раз у него такая гиперфиксация была на Тайке Вайтити после просмотра «Наш флаг означает смерть», что было, на секундочку ещё, весной!

В общем, Антон сдаётся позорно скоро (через полтора дня после этого обещания) и после довольно позднего сытного обеда в гордом одиночестве, вопреки закону Архимеда, не идёт спать, а едет в этот лес, чтобы найти там непонятно что (ну, вообще-то у него есть вполне чёткая голубоглазая цель, но Шастун почти на сто процентов уверен, что ему не удастся вновь каким-то магическим образом столкнуться с лисом).

— Это глупо, — говорит он сам себе, садясь в машину и вбивая в картах маршрут до леса; кидает быстрый взгляд на свой подъезд, у которого и припаркован его автомобиль, и мелко дёргает головой, переведя ручник в нужное положение и смотря в зеркало дальнего вида, выезжает с парковочного места.

— Это глупо, — говорит себе Антон, выходя из машины и глядя на заснеженный лес; небо на пару тонов стало темнее, пока он сюда ехал, но для Шаста это сейчас не то чтобы важно: он, как говорится, видит цель и не видит препятствий в виде скоро заката.

Только перед самым пересечением черты леса возникает в голове вопрос, а точно ли он всё сделал правильно, поехав сюда в одиночку, не предупредив даже Эда с Егором, и не сожрёт ли его какой-нибудь медведь или волк по итогу этой поездочки?

Антон стопорится всего на секунду, но затем его лоб снова разглаживается и тот смелее делает шаг в глубь леса, где уже заметно темнее, — то ли безрассудство, то ли отвага.

На их полянке Шаст оказывается спустя буквально полминуты и для начала идёт в том же направлении, как и позавчера, когда впервые встретил лиса; он понятия не имеет, как собирается искать животное в, судя по картам, огромном лесу, если тот вполне может быть в другом его конце — несколько километров Антон переться не собирается точно: он скорее для успокоения собственной совести и интереса сделает вид, что походил, поискал, но ничего не нашёл, ах, какая жаль.

— Это глупо, — говорит себе тот, когда всё ещё продолжает надеяться на ещё одну встречу, выйдя примерно на то же место, где они с животным увиделись впервые.

Антон узнаёт то дерево, у которого стоял лис, и, сам не знает зачем, идёт к нему; в лесу тихо так, что слышно каждый Шастов вдох и размеренный стук сердца, сейчас отчего-то слишком спокойный, и темно — снег приобретает какой-то фиолетовый оттенок.

Шаст останавливается у того самого дерева, но ни рядом с ним, ни в нескольких метрах, ни даже на нём (чем чёрт не шутит!) никого голубоглазого и столь его интересующего, к сожалению, нет, и Антон, пройдя на ещё пару шагов дальше, сдаётся — ну правда, эта вся его затея невероятно глупая и в какой-то степени даже по-детски наивная.

— Я еблан, — говорит себе Шастун и с тяжким вздохом поворачивает обратно, но он не проходит даже пяти шагов, как вдруг слышит тихий-тихий скулёж какого-то животного совсем недалеко от него.

Антон тут же останавливается и, хмурясь, вертит головой по сторонам, прислушиваясь к едва слышному плачу, от которого невольно сжимается сердце в желании помочь; вроде как определив направление, Шастун практически бегом идёт к месту, из которого раздаются звуки, и притормаживает лишь у самого дерева, чтобы не спугнуть ненароком животное, попавшее в беду.

У изножья дерева Антон видит заднюю часть тела зверя, покрытую чёрной шерстью, и молится, чтобы этот зверёк оказался не каким-нибудь там волком, что перегрызёт его всего, стоит ему только приблизиться; но, обогнув дерево, Шаст видит укрывшимся чёрным — без шапочки! — хвостом лиса и, когда тот приоткрывает глаза, чтобы посмотреть, кого принесла нелёгкая, видит ярко-голубую радужку, убеждается, что это —  точно его знакомый (всё-таки не очень-то и глупо было надеяться, получается).

Но сейчас ему не до радости, потому что животное явно нуждается в помощи: оно не прекращает скулить ни на секунду, но Антон, опустившийся на колени, вновь наплевав на джинсы, что неизбежно промокнут, пока не знает, в какой конкретно; он, сглотнув, через страх подносит руку к носу лиса, чтобы хоть как-то показать, что он ему не враг.

— Я не желаю тебе зла, — проникновенно говорит он, смотря прямо в голубые глаза, и животное едва ощутимо тыкается мокрым носом в центр антоновской ладони и добровольно убирает хвост, открывая вид на большую кровоточащую рваную рану в боку под рёбрами, которую еле видно из-за слипшейся чёрной шерсти, — оно еле дышит, потому что каждое движение, даже самое малейшее, наверняка приносит невероятную боль. — Господи, дружочек, кто же тебя так? .. — ахает Антон, приоткрывая рот, и подаётся вперёд, чтобы попытаться получше рассмотреть — всё тщетно: в сиреневой полутьме не видно ни хуя.

Нет, в этом случае он точно никак не сможет помочь, разве что доставить пострадавшего лиса в ветеринарную клинику, где ему сделают всё необходимое и наложат швы на рану, а потом…

А потом он, пока не восстановится, побудет у Шастуна дома, — перед ним появляется какая-то ответственность за лиса, всё Антоново существо тянется ему навстречу, чтобы помочь, и тот больше не может медлить.

— Я тебе помогу, — решительно заявляет он, проводя рукой меж больших чёрных ушей, жалобно прижатых к голове. — Потерпи сейчас, ладно? — он продолжает гладить животное, доверчиво прикрывшее глаза, чтобы его успокоить хоть немного, и обещает: — Я постараюсь аккуратно, мой маленький.

Антон и вправду как можно аккуратнее просовывает руки под телом лиса и поднимает его, развернув к себе того спиной, чтобы и на руках не то чтобы лёгкий зверь лежал боком раной вверх; лис болезненно взвизгивает, принимаясь скулить ещё сильнее, и от этого звука у Шастуна по-настоящему чуть сердце не разрывается: он так не хочет причинять боль животному, но он ведь это делает, чтобы помочь тому!

— Я знаю, мой маленький, знаю, как тебе больно, — неосознанно полушепчет он ему на ухо, практически бегом устремляясь по собственным следам, что уже почти не видны в опустившейся на лес темноте, к оставленной на обочине дороги машине — страха нет, в крови вместе с адреналином смешивается невероятно сильное желание помочь, перекрывая всё остальное. — Потерпи ещё чуть-чуть, скоро тебе помогут профессионалы, и будешь как новенький вообще! — обещает Антон, ничуть не сомневаясь в своих словах, и продолжает разговаривать со скулящим от невероятной боли лисом по пути в машину.

Дойдя наконец до цели, Шаст кое-как открывает дверь, искренне жалея, что у человека всего две руки, потому что приходится перехватить его драгоценный груз по-другому, что также вызывает у бедного животного визг; Антон чувствует себя чудовищем, но убеждает себя, что эта боль она во благо (в смысле что без неё просто невозможно лису помочь — нельзя же было оставлять его лежать у дерева), но как это объяснишь неразумному зверю, который наверняка считает, что его мучают?

Шастун, правда, самую малость удивлён тому, как спокойно лис лежал на его руках всю дорогу и даже не предпринял ни одной попытки его укусить, и это странное доверие дикого опасного животного с одной стороны отзывается чем-то приятным внутри, а с другой заставляет ждать подвоха.

Антон кладёт лиса на переднее пассажирское сидение — отмоет кресло потом, сейчас всё это максимально неважно, кроме сохранности жизни зверя.

В машине прохладно, и Шастун включает подогрев сидений, чтобы тот согрелся после какого-то времени бездвижного лежания на снегу; в поиске навигатора Антон вбивает ближайшую ветеринарную клинику и выруливает с обочины.

Гладит лиса меж ушей и чешет холку правой рукой, приговаривая, что скоро всё будет хорошо и скоро ему помогут.

До самой ветклиники Антон не перестаёт с лисом разговаривать, так что под конец поездки у него заплетается язык и он мелет всякую чушь, но не перестаёт говорить, думая, что это хоть как-то поможет животному пережить такой стресс, и гладить густую чёрную жестковатую шерсть; лис ненадолго перестаёт скулить, и Шаст считает это своей маленькой победой, но жалобный скулёж возобновляется, когда Антон, припарковавшись, вновь берёт его на руки.

В клинике их принимают сразу же, и вскоре лис оказывается в операционной, а Шастун остаётся в приёмном отделении нервно пялить в стенку, необоснованно переживает за него, как мать переживает за своего ребёнка; несмотря на то что он этого зверька второй раз в жизни видит, он уже к нему совершенно необъяснимым образом привязался, что, конечно, странно, но думать об этом нет никаких сил.

Антон, заламывая пальцы, откидывает голову на зелёную стену с нарисованными там мультяшными кошками, собаками, попугаями и другими домашними животными и, выдыхая, прикрывает глаза.

Он уверен, что с лисом всё будет хорошо и эту ужасную рваную рану, о происхождении которой Шасту и догадываться страшно (но то, что это сделало какое-то другое животное, — очевидно), но его скулёж высосал из Антона всю его энергию: у него даже нет сил достать из переднего правого кармана наушники и воткнуть их, собственно, в уши, чтобы хоть чуть-чуть отвлечься на эти сорок-пятьдесят минут, как сказал врач.

И словно по мановению волшебной палочки именно в это мгновение Шастун жопой (буквально) чувствует вибрацию телефона и, вздохнув, всё же достаёт его, потому что там может быть что-то важное.

Экран блокировки услужливо показывает ему два сообщения из телеграма от Эда, и Шаст, недолго думая, переходит по уведомлению, открывая чат с другом.

эдя

ты дома ща?

мы с егоркой из магаза едем хотим заехать

Выграновский, увидев Антона в сети, сразу же звонит ему по видео (Шаст ненавидит разговаривать по телефону, но видео-созвоны со своими друзьями он любит нежной любовью, потому что это так всрато-прекрасно каждый раз, что устоять невозможно), и в любой другой день он бы с радостью принял звонок и с ещё большей радостью пригласил бы Егора с Эдом к себе домой, но сегодня — при таких обстоятельствах в виде красивых раненых лисов — им свидеться не суждено.

Шастун отклоняет звонок и быстро набирает сообщения:

Вы

я не могу щас я не дома

сегодня не получится братан сорь

эдя

случилось чё-то?

Вы

да.. я потом расскажу чё да как но я сейчас короче в ветеринарке с тем лисом о котором я вам говорил ещё когда снег этот валил помнишь да

потом вопросы все!!

Вдогонку отправляет второе сообщение Антон, потому что жопой чует, что сейчас на него обрушится шквал вопросов и от самого Выграновского, и от Егора, которому тот наверняка зачитал Шастово сообщение, да и самому признаваться в том, что поддался дурацкому безрассудному желанию увидеть животное ещё раз, причём настолько сильному, что его ничуть не смутило, что он попёрся делать это к закату, самую малость стыдновато — рано или поздно всё равно придётся, но у него уже не осталось нервных клеток, чтобы переживать ещё и на этот счёт.

эдя

вопросов охуеть много но ок хуй с тобой

Вот Шастун даже не сомневался, что Эд именно так и отреагирует — тот хоть и кажется бесцеремонным нахалом, на самом деле супертактичный в подобных вопросах человек: если его попросить, он не станет совать нос не в свои дела и ничуть на эту просьбу не обидится; золотой человек просто, Антон его обожает.

эдя

пиво своё тогда потом заберёшь?

Спрашивает вместо этого он, и Шаст вообще забыл даже, что что-то просил их купить для себя, а потому он искренне удивляется такому, можно сказать, подарку от самого себя из прошлого — охуенный подгон.

Вы

да эдь потом как-нибудь

егору привет с;

эдя

и те тож пламенный

надеемся с лисой твоей норм всё будет

Вместо нормального (точнее буквенного) ответа Антон, слабо улыбаясь, кидает другу два умилённых смайлика и розовое сердечко, потому что на большее он сейчас, кажется, не способен: слишком сильно — и ни капли не обоснованно — переживает за своего лисёнка в операционной.

Шастун, вновь откидывая голову на стену и прикрывая глаза, надеется, что тот после полученной травмы оправится как можно скорее и снова будет способен передвигаться самостоятельно, чтобы движения не вызывали скулёж, и — совсем чуть-чуть — на то, что они после кукования в антоновской квартире подружатся.

Потому что, если лис, который всё-таки является диким животным, пусть и кажется пока что не агрессивным, после того, как оправится, начнёт на него охотиться, будет, конечно, прикол (несмешной, но всё же — Антон не верит, что он настолько никудышная фея животных).

Проходит сорок семь минут с момента, когда Шастун с раненым животным на руках пересёк порог клиники, и ему наконец возвращают прооперированного и перевязанного лиса, что сейчас слишком спокоен — вероятно, ещё действует анестезия — моргает заторможенно и дышит слабо; Антон, бережно держа на руках это чудо, как ему показал ветеринар, внимательно слушает его наставления в виде того, как часто делать перевязки, как часто приходить на приём, чтобы посмотреть, как идёт заживление, какие антибиотики и витамины попить, чтобы восстановление прошло быстрее, говорит, что после периода реабилитации, длящегося обычно не более двух недель, лис восстановится полностью за две-три надели, и всё с «вашим красавцем» будет хорошо.

Шастун сердечно благодарит врача, спасшего жизнь лиса, и, расплатившись на стойке регистрации, покидает ветклинику с животным на руках, еле сдерживаясь от того, чтобы поцеловать его в лоб (хоть ветеринар и сказал, что его лис ничем не болен, тот всё равно грязный — в лесу же всё-таки не то чтобы чистота и порядок).

В машине в течение всей поездки лис не издаёт ни звука, кроме еле слышного сопения, — ему даже, кажется, удаётся заснуть за те двадцать минут, что они едут; Антон на этот раз решает не беспокоить его своими прикосновениями — лишь поглядывает на него один раз в тридцать секунд, чтобы проверить, точно ли ему это всё не привиделось, но нет, не привиделось: на соседнем сидении всё так же лежит притихший, расслабившийся в безболезненном сне зверёк.

Адреналин, захлестнувший весь его организм с момента, как он услышал чей-то жалобный скулёж, выветривается, и только сейчас появляется осознание, что он правда утащил к себе домой лиса.

Прям вот настоящего дикого лисьего лиса.

Да, конечно, он это сделал не просто потому, что ему так захотелось, на то его побудили обстоятельства и доброе сердце, что ни в коем случае не может оставить беззащитного — с такой-то раной вряд ли он сможет дать отпор — нуждающегося в помощи животного погибать одного в лесу, но сам факт!

У него дома будет жить лиса! Живая! Настоящая!

Обалдеть можно, конечно, — ребёнок в Антоне очень радуется и одновременно беспокоится насчёт того, что же будет, когда животное (по подсчётам, через месяц, если всё будет так, как предсказывал ветеринар), к которому он за этот период восстановления по-любому привяжется, полностью оправится?

Дикие животные не приспособлены к жизни в квартире, и, как бы Шастуну ни хотелось (а ему охуеть как сильно хочется), он не сможет оставить себе этого лиса: вряд ли тот будет рад жить, будучи фактически запертым в клетке, когда раньше у него была абсолютная, ничем не ограниченная свобода, а потому, как бы ни было тяжко, нужно будет по истечении этого срока вернуть зверя обратно в лес и попытаться не утопиться в слезах после расставания.

Даже сейчас, ещё, можно сказать, на берегу, грустно об этом думать, потому что мостики доверия и привязанности, пока что ещё хлипенькие, уже перекинуты к этому чудному созданию в белых бинтах поперёк тела.

Перед тем, как выйти из машины, Антон всё же не удерживается и гладит лиса по голове меж больших ушей; животное приоткрывает глаза и наугад тыкается в Шастову ладонь холодным влажным носом, слабо лижет его мизинец, и у Антона внутри всё сжимается от уже пиздец какой сильной нежности к этому существу.

Шаст относит всё так же тихого лиса наконец к себе в квартиру и, кое-как ногой захлопнув за собой входную дверь, негромко говорит животному:

— Знакомься, маленький, это твой новый дом, — Антоновы губы совершенно непреднамеренно касаются приподнятого уха чёрного уха. — Ну, до той поры, пока ты не оклемаешься, точнее, — сам себя осаждает Шастун, звуча на пару тонов грустнее; встряхивает головой, выгоняя из неё такие мысли, потому что сейчас главное — разместить лиса и обеспечить ему хоть какой-то комфорт.

Он разувается, стараясь совершать как можно меньше телодвижений, несмотря на то что животное на руках не выражает каких-либо признаков дискомфорта, а затем достаёт из шкафа в прихожей лежанку для собак, как раз для крупных пород, которую купил, поддавшись необъяснимому желанию — собаку, правда, так и не завёл, но вот у него (на время) появилась лиса, а ведь лисы тоже из семейства псовых, что не может Антона не радовать: кошек он, безусловно, тоже любит, но в борьбе за его сердечко однозначно побеждают собаки.

Шастун относит лиса в зал, где кладёт его на лежанку рядом с диваном (после этого он, естественно, проверяет, не поддувает ли ему холодный воздух из-за двери на балкон по другую сторону от дивана, и, убедившись, что ничего не дует и лис не простудится вдобавок, всё равно затыкает низ балконной двери свёрнутым пледом) — она ему оказывается практически в самый раз, — и возвращается обратно в коридор, чтобы снять куртку, затем идёт на кухню, чтобы налить в пиалку тёплой воды, и несёт её к лежанке с лисом, оставляет рядом с мордочкой, чтобы тот не тянулся, если ему всё же захочется попить.

Сидит так, безотрывно смотря на прикрытые веки животного, некоторое время, а после, тяжело вздохнув, поднимается с корточек и уходит ненадолго в комнату — то, что он теперь спит в зале на диване, пока лис не пройдёт хотя бы этот реабилитационный период, было очевидно с самого начала.

Уже ночью, когда Шаст, уже засыпая, лежит на самом краю разложенного дивана, чтобы, если что, быть поближе к животному (хотя он совершенно не представляет, как он в этом самом «случае чего» сможет ему помочь — он же не специально обученный ветеринар, он простой человек, крайне от этой сферы далёкий), лис начинает плакать, и Антон, сбрасывая с себя дрёму, опускает руку вниз и гладит зверя по макушке, говоря ему всякий бессвязным бред, чтобы хоть как-то помочь отвлечься от боли, что вновь себя проявила, стоило обезболивающему перестать действовать.

Антон чувствует себя бесполезным куском дерьма, когда проходит целый час, но жалобный лисий скулёж не прекращается — ему так сильно жаль, что он никак не может облегчить страдания животного, что он не может принять на себя хотя бы часть этой, судя по всему, и впрямь ужасной боли (хоть Шастун не до конца понимает: разве после операции не должно было стать легче? почему его лис до сих пор плачет?); он мягко гладит его по макушке, не решаясь опускаться ниже холки, пока зверь продолжает лежать без движения — скулит только всё так же надрывно и жалобно, что сердце на кусочки крошится от желания и невозможности помочь.

Через полчаса лис начинает звучать всё тише и тише, а затем и вовсе успокаивается и, использовав Антонову руку как подушку, засыпает — Шаст надеется, что сон унесёт с собой всю его боль и страх, а заодно и подлечит его раны; Антон, нисколько не меняя положение, засыпает в той же самой жутко неудобной позе, после которой у него завтра (точнее уже сегодня) наверняка отвалится рука и он не будет чувствовать половины спины, но на это ему сейчас плевать с высокой колокольни: на первое место выходит забота о лисе, и, если тот хочет спать на шастуновской руке, Антон с радостью её подставит.

После ночных концертов (это ни в коем случае не упрёк: Шастун не имеет права — да он и не собирается — жаловаться, потому что сам же это всё и затеял; и вообще, как бы ему ни было тяжело на пути к этому «здоро́во и счастливо» лиса, этому самому лису намного тяжелее, так что распускать нюни в этом домике можно только четвероногому) Антон просыпается в одиннадцать, разбитый и кое-как продравший глаза.

Рука и правда, по ощущениям, отвалится от нехватки крови; он аккуратно забирает конечность у всё ещё спящего лиса, что, слава богу, от его манипуляций не просыпается (Шаст не простил бы себя за то, что нарушил целебный сон), и ещё пять минут лежит на диване, охуевая оттого, как болит рука, пока в неё возвращается кровь, — про спину и говорить, наверное, не стоит, там сразу хоть в могилу ложись.

Шаст поднимается, когда на часах без двадцати минут двенадцать, и идёт на кухню, которую от зала не отделяет ничего — только разве что стол да стулья, что стоят на стыке белой кухонной плитки с тёмно-коричневым ламинатом; заглядывает в морозильник и, кроме пельменей и замороженный фруктов-овощей, там ничего не находит: последняя куриная грудка ушла на суп, что стоит в холодильнике и которого ему хватит ещё на целых дня два.

Вывод один: нужно идти в магазин.

Антон, с сомнением поджимая губы, оборачивается на спящего перевязанного угольно-чёрного лиса, потому что страшно оставлять его одного в квартире — вряд ли, конечно, тот сможет хоть что-то сделать из-за своей раны, и…

Шастуну, наверное, нужно просто перестать бояться: животное сейчас более чем беспомощно, к тому же магазин с аптекой (в которую ему нужно сходить за линиментом Вишневского, марлями и бинтами, чтобы делать перевязки его лису) находятся в трёх минутах ходьбы, так что ничего не случится за десять-пятнадцать (в зависимости от очередей) минут его отсутствия.

И всё равно чувство ответственности и страха за своё чадо подгоняет в спину получше, чем холодный январский ветер.

Вернувшись практически ровно через пятнадцать минут (на минутку всего задержался из-за продавщицы, которая решила в очередной раз закосплеить ленивца из «Зверополиса»), Антон обнаруживает всё так же спящего лиса, что, кажется, не пошевелился даже, — материнский инстинкт внутри перестаёт бить тревогу, и тот выдыхает облегчённо, скользя обеспокоенным взглядом вдоль тела животного.

Хочется сгрести его в объятия и забрать всю боль себе, чтобы тот так не мучился, но вместо этого Шастун, повесив куртку в шкаф и сняв ботинки (он даже не стал переодеваться в уличную одежду — пошёл прямо в домашних штанах в красно-чёрную клеточку, потому что всем окружающим по хуй, во что ты одет), идёт на кухню; тщательно моет купленные куриные грудки в количестве трёх штук — две заворачивает в разные полиэтиленовые пакеты и убирает в морозильник, а одну, которую изначально хотел сварить, но потом прочитал, что так лучше делать не стоит, чтобы у лиса не начались проблемы с перевариванием пищи, нарезает мелкими кубиками, чтобы лису было удобнее их съесть, и сгружает в небольшую чашу для салатов (в отличие от лежанки, ничего другого для собак он не покупал, так что приходится выкручиваться).

Он на цыпочках как можно тише, чтобы не дай бог того не потревожить, подходит к животному и оставляет посудину рядом с пиалкой с водой; мгновением позже берёт её, чтобы сполоснуть и поменять воду, и, принеся и поставив ту обратно, вновь забирается на диван, из-за чего тот чуть скрипит, и Антон подбирается весь, бросая пугливый взгляд на лиса — тот реагирует на звук поворотом уха в сторону его источника, но не просыпается, продолжая сонно сопеть, отчего его травмированная грудная клетка едва заметно приподнимается.

Шастун выдыхает облегчённо и вновь ложится на самый край матраца, смотрит долго на зверя, моргает всё заторможеннее и сам не замечает, как проваливается в сон.

Антону снится летний зелёный-зелёный лес, по которому он от кого-то убегает, но чувства страха у него отсутствует напрочь, словно Шаст наперёд знает, что он в безопасности и что тот, кто за ним гонится (а судя по шорохам позади, так и есть), не причинит ему вреда; во сне он смеётся и, видя краем зрения где-то справа от себя вырывающуюся вперёд чёрную молнию, ускоряется, но через каких-то несколько секунд, когда ему путь преграждает его голубоглазое чудо, что стоит, чуть пригнувшись, словно готовится напасть, и мотая пушистым чёрным хвостом из стороны в сторону, притормаживает и поднимает руки в сдающемся жесте:

— Всё-всё, победил, — с перебоями из-за нехватки воздуха выговаривает он и, когда уже хочет было опереться руками на колени и отдышаться хорошенько, лис прыгает на него, и Шастун сразу же его ловит, из-за чего заваливается назад: вес у зверя всё же нихуёвый такой.

Антон, поглаживая прижавшегося к нему животом лиса по спине вверх-вниз, смеётся, смотря в голубые глаза с наигранным осуждением.

— Теперь мы оба грязные, доволен? — смешливо спрашивает он без капельки наезда, а лис в своей привычной манере морщит нос, выдыхая резко куда-то в область Шастового подбородка, и подползает ближе, тыкаясь влажным носом в антоновские губы, которыми тот с охотой зацеловывает аккуратную мордочку зверя, чей хвост виляет всё активнее.

Животное забавно пыхтит и лижет Антонову линию челюсти, подбородок, скулу и, когда то ли случайно, то ли намеренно залезает кончиком тёплого розового языка в шастовский уголок губ, растянутый в улыбке, тот отфыркивается и внезапно просыпается.

Приподнимает брови, чтобы за ними поднялись слипающиеся обратно веки, и обнаруживает, что из левого уголка рта, в который его лизнул во сне лис, на простыни стекает слюна, и Антон, поджимая губы писей, её с кожи вытирает тыльной стороной ладони, а с мокрым пятном на простыне придётся только смириться; Шаст приподнимается на локте, смотря вниз на зверя, что во сне так беззаботно носился по своему лесу.

Хочется верить, что этот сон был вещим: Шасту бы не хотелось терять с выздоровевшим лисом контакт после того, как ему придётся с ним расстаться, — можно же будет приезжать иногда в лес, чтобы навестить это ушастое чудо, тот же наверняка его запомнит и будет прибегать на Антонов голос. Ну, в его идеальных мечтах дело именно так и обстоит.

В любом случае Шастун уже рад, что у него в жизни будет такой крутой опыт сожительства с настоящим диким лисом, по которому он будет ужасно скучать.

Боже, блять, зверёк даже дня в его квартире не провёл, а Антон уже разгоняет в голове, как будет грустно смотреть в окно, ну вот в кого он такая драма квин?

Пытаться не привязываться бесполезно и глупо, потому что его сердце не будет интересоваться мнением мозга на этот счёт, оно уже запустило в себя этого лиса и уже сжимается от нежности к нему, так что остаётся просто смириться и плыть по течению, довольствуясь тем сроком, что им отведено пробыть вместе; Шастун делает глубокий вдох, настраивая себя на эту мысль и говоря внутреннему я, что грустить ещё слишком рано, и выдыхает вместе с воздухом большую часть негативных эмоций, потому что всё искоренить, как ни старайся, не удастся.

Чтобы отвлечься (всё равно лис продолжает спать), Антон подтягивает к себе телефон (удивляется невольно тому, что отрубился на целых четыре с половиной часа — на часах без тринадцати минут пять), оставленный на дальнем подлокотнике дивана, и проверяет уведомления, смахивая те, что из твитера, инстаграма, VK и подобных, сейчас не то чтобы важных приложений, и заходя в телеграм, где висят непрочитанные сообщения в паре новостных каналов (в том числе с новостями по Ледибаг — Шаст серьёзно раздумывает над тем, чтобы зайти сначала туда, потому что он та ещё фанючка, и Эд с Егором, которые его фанючество полностью разделяют, вряд ли смогут его за это осудить) и в закреплённых личных чатах с Выграновским и Булаткиным.

Антон тыкает на чат с Егором, потому что в данном случае не имеет значения, кому конкретно он напишет — в любом случае узнают оба; у сообщения, где тот спрашивает, всё ли там у Шаста с лисой нормально, появляются две галочки, и Антон, недолго думая, сразу же набирает короткое:

Вы

да

Булаткин сразу же появляется в сети и начинает что-то печатать, и Шаст лишь краем глаза видит появившееся в чате «А подробнее?», потому что в этот же момент со стороны лежанки раздаётся тихий шорох, и Антон тут же забывает про всё на свете, вновь отбрасывая телефон и сползая на пол, чтобы быть поближе к пришедшему в себя лису.

Тот приоткрывает мутные голубые глаза — и это третий их контакт глаза в глаза с самой первой встречи; лис скулит совсем тихонько, глядя на него, и предпринимает попытку подняться на слабых ногах, но Шастун сразу же мягко прижимает его плечо к лежанке.

— Чш, чш, чш, лежи, мой хороший, лежи, — негромко говорит он и проводит рукой меж чёрных ушей. — Всё хорошо, мой маленький. Хочешь водички? — Антон пододвигает к его носу пиалку, но лис даже не принюхивается, снова прикрывая глаза и вытягивая шею, чтобы голова лежала на пару сантиметров ближе к Шасту, и тот это воспринимает как разрешение погладить чуть жестковатую шерсть — интересно, позволит ли он себя помыть, когда поправится, или откусит-таки антоновские руки?

Хотя, если судить по тому, как лис — на секундочку, дикое животное, всю жизнь прожившее в лесу! — ему доверяется и не боится его нисколечко, что тоже вообще-то странновато, но слишком приятно греет сердце, чтобы того подозревать непонятно в чём, его ждут не откусанные руки, а уютные вечера с живой грелкой и новым лучшим другом под боком.

Антон вспоминает свой недавний сон, в котором они с вот этим самым лисом так душевно дурачились, и улыбается тепло, думая, что этот сон имеет все шансы на то, чтобы сбыться.

Шаст сидит у лежанки до тех пор, пока лис не засыпает, а потом тихонько поднимается, забирая с собой на кухню посуду с мясом и пиалку с водой — первую, не вытаскивая оттуда мясо, прямо так ставит в морозильник в ящичек по соседству с пакетом брокколи, а в пиалку, помыв её перед этим, наливает новую тёплую воду просто потому, что может; возвращает пиалку на её законное место рядом с мордой лиса и забирается на диван.

Вновь берёт в руки телефон и, напрочь забывав про Егорово сообщение, от нечего делать листает ленту твитера, бездумно лайкая твиты, даже толком не вчитываясь в их содержание, а затем от нечего делать проходит один за одним уроки по итальянскому в Дуолинго и так увлекается, что случайно поднимается в своей лиге на третье место, а потом — это становится делом принципа — смещает какого-то человека с первого места, и, довольный собой, он откладывает телефон до лучших времён; пялится глубокомысленным взглядом в чёрный экран телевизора, думая, что было бы клёво поиграть в «Apex», но из-за гостей в его квартире сие удовольствие откладывается на неопределённый срок.

Эта мысль слегка его огорчает, но мимолётная грусть довольно быстро сменяется радостью оттого, что у него правда же гости, да ещё и такие хорошие, дома, он спасает жизнь живому организму, так что да, этого достаточно, чтобы не сокрушаться из-за таких малозначимых глупостей; Антон в который раз передвигается к краю матраца, чтобы посмотреть на лиса и убедиться, что ему это точно не кажется.

Шастун, конечно, точно не знает, потому что он не то чтобы за эту тему шарит, но он думал, что лис не будет всё время спать — это точно нормально? Операция была уже больше суток назад, а тот до сих пор выглядит сонным и вялым; нет, понятное дело, что он спустя те же самые двадцать четыре часа не бегал бы кабанчиком по всей квартире, нет, Антон на это и близко не рассчитывает, но разве тот не должен хотя бы держать глаза открытыми, а не еле-еле приоткрывать их, словно он вот-вот потеряет сознание.

Это настораживает и заставляет беспокоиться, постоянно задавая самому себе вопрос, может, показать его ветеринару, чтобы тот успокоил шастовское тревожное нутро и сказал, чем это может быть вызвано? Что делать-то, блять…

Ладно, Антон решает, что, если и завтра тот пробудет в таком состоянии, то это уже точно будет не звоночком, а целым колоколом, чтобы отвезти того в ветклинику; конечно, Шаст судит только по единственному опыту в своей жизни, очень отдалённо напоминающему эту ситуацию (в детстве, что было, ну, охуеть давно, из-за чего многое позабылось, мама возила их кота кастрироваться и переживающий за бедное животное Антон сидел с ним до того момента, пока тот окончательно не пришёл в себя), но он не знает, насколько правильно сравнивать эти две ситуации, потому что кастрация и операция по зашиванию раны — всё же разные вещи, да и кошачьи с псовыми тоже различаются, не говоря уже о том, что каждый живой организм с его реакциями индивидуален, так что…

Так что Шастун слишком много думает и ему бы пора угомонить свою внутреннюю мамочку, что слишком переживает за своего маленького лисёнка (огромного и, наверное, взрослого — Антон в душе не ебёт, как определять возраст по внешнему виду животного, если у него даже с людьми так не получается, но это детали).

Позалипав, причём хорошенько так, потому что на часах уже почти одиннадцать, в рилсах в инстаграме, Шаст, вымотанный и уставший, наконец ложится спать, перед этим встав и погасив свет; надеется, что лис этой ночью будет спать крепко, а не скулить из-за боли и Антон также сможет нормально поспать и завтрашним утром будет свежим, как огурчик (ну пожалуйста, он даже косточками похрустеть может! — Шастун устал не высыпаться).

Ночь и первая половина следующего дня и впрямь проходят спокойно и тихо: Антон сам с собой теперь разговаривает исключительно в голове, а не вслух, чтобы не будить животное, что до сих пор находится в состоянии — Шастун надеется, лечебного (нет, правда, когда ближе к обеду лис ни разу не пошевелился, тот начал серьёзно беспокоиться, но, поднеся к чёрному носу небольшое зеркальце и увидев на нём пар — в «Дэдпуле» эту штуку подсмотрел, но до сих пор ни разу не применял, а тут такой подходящий случай, хотя радоваться закрытому гештальту всё равно не получается — беспокоится теперь поменьше) — сна, и передвигается по квартире в связанных мамой носках, чтобы шаги были как можно тише.

Антон доедает сваренный три дня назад суп и почти сразу после обеда, произошедшего сегодня необычайно рано (аж в двенадцать!) за счёт раннего подъёма (восемь часов для него — несусветная рань, но спать больше не хотелось, а лежать надоело, так что пришлось вставать и создавать видимость занятого человека хотя бы для самого себя), начинает варить новый: спустя несколько минут после того, как встал, он достал из морозилки одну куриную грудку для сего действа, а заодно и лисью порезанную.

Шаст втыкает в левое ухо наушник и, совершая мелкие танцевальные движения, нарезает грудку кубиками и бросает её в кастрюлю с водой; подпевает себе под нос — тоже, разумеется, на грани слышимости, чтобы не тревожить нового сожителя, на которого Антон оборачивается регулярно, чтобы посмотреть, не случилось ли там с ним чего — и, в принципе, чувствует себя намного лучше, чем вчера, оттого, что сейчас он наконец-то занят делом, а не лежит колбаской, не переставая себя накручивать (эта тревожность до сих пор никуда не исчезла, но так, наверное, продолжится вплоть до конца периода реабилитации).

Когда вкусно пахнущий куриный суп с лапшой наконец приготовлен, Антон оставляет его стоять на плите, чтобы тот остывал и его можно было убрать в холодильник вечером, а сам идёт к лежанке с лисом и ещё раз меняет тому воду.

В тот момент, когда Шастун опускает пиалку обратно на пол, животное приоткрывает глаза и принюхивается, едва заметно шевеля чёрным носом.

— Проснулся, мой хороший? — спрашивает Антон, проводя тёплой ладонью по лбу и слабо почёсывая холку. — Как ты себя чувствуешь, маленький? — словно надеется, что животное правда ему ответит — лис же даже не понимает его слова, только интонацию; зверь отрывает морду от лежанки и самым кончиком языка, даже толком его не высовывая, мажет по шастовскому запястью, и обессилено опускает её обратно — Шастун смотрит на него взглядом, в котором сосредоточена вся нежность мира, и улыбается, ласково поглаживая лиса. — Сегодня нужно тебе перевязку сделать. Я даже думаю, что сейчас сделаем, пока ты не заснул обратно, — негромко сообщает он, проводя тыльной стороной пальцев от носа до лба доверчиво прикрывшего глаза животного. — Хорошо? — спрашивает Антон, и лис открывает свои невозможно красивые голубые глаза, безошибочно находя ими Шастовы и смотря в них без отрыва.

Шастун, восприняв это как зелёный сигнал, подгибает себе под задницу ногу и в следующую минуту как можно аккуратнее — лис всё равно поскуливает, из-за чего Антон по тысяче раз в секунду извиняется перед ним и говорит, что это нужно сделать для того, чтобы он поскорее поправился, — разматывает бинт и отстраняет от раны большую марлевую салфетку, пропитанную целебной мазью, и невольно приоткрывает рот.

На теле лиса красуется не одна, как он изначально думал, а целых две большие зашитые раны и ещё один неглубокий порез, который в зашивании не нуждался, — теперь-то, когда врач перед операцией сбрил густую чёрную шерсть в нужной области, их видно, и у Шаста сердце сжимается от фантомной боли, что отдаёт в правом боку примерно там же, куда ранен зверь.

Только сейчас Антон понимает, что собрался перевязывать лиса, не приготовив для этого ровным счётом ничего, — гений внезапной мысли, блять.

Шастун чертыхается себе под нос и, проведя рукой по макушке животного, говорит:

— Я сейчас вернусь, мой маленький, погоди немного.

Поднимается с пола и пулей мчит в ванную комнату, куда по привычке отнёс купленные марли, бинты и линимент Вишневского, по пути кроя себя всеми матами мира за то, что он такая растяпа несобранная, из-за чего и так не самый приятный для лиса процесс растянется ещё сильнее.

Наконец взяв всё нужное, Антон топает обратно в зал, но замирает как вкопанный, когда на лежанке вместо лиса видит незнакомого мужчину со следами грязи на коже, что лежит, свернувшись в калачик, но что главное — у него в том же месте, что и у лиса, две развороченные, кровоточащие по краям раны, сейчас не стянутые швами, глубокие настолько, что начинает мутить, и Шастун понимает, что этот человек — точно тот же самый лис.

Антон не знает, как это возможно, но он предпочитает об этом подумать потом, потому что сейчас всё, что занимает его голову, — это мысль, что тому наверняка холодно лежать на полу (он же полностью голый, судя по всему), а всё остальное меркнет на фоне желания ему помочь.

Шастун роняет на пол марли с бинтами и линиментом — потом подберёт — и падает на колени перед мужчиной, стремаясь теперь к нему даже прикасаться, но он перебарывает это: трогает кончиками пальцев его дрожащее плечо и наклоняет голову в сторону, пытаясь заглянуть тому в лицо.

— Ты можешь подняться? — звучит с искренним беспокойством; Антон скользит взглядом по его телу и только сейчас замечает прижимающийся к покрытым тёмными волосками бёдрам настоящий чёрный хвост, изумляясь невольно, но принимая это уже как данность: вряд ли его что-то удивит сильнее, чем то, что он сейчас разговаривает буквально с человеком, который несколько секунд назад ещё был лисом. — Давай переложим тебя на диван, — чуть было не ляпает «мой хороший», но вовремя себя останавливает.

Мужчина чуть приподнимает голову, отрывая её от прижатых к лицу и сжатых в кулаки ладоней, и смотрит на Антона из-под болезненно изломанных бровей теми же голубыми глазами, всё такими же яркими, красивыми и — теперь Шастун убедился точно — человеческими.

— Могу, — на грани слышимости выдыхает тот, и Антон это скорее по движению губ понимает и кивает ему, помогает тому подняться на слабых, еле держащих его ногах — большая часть немалого веса мужчины приходится на него, но Шаст не собирается на это жаловаться.

Антон следит за тем, чтобы тот как можно аккуратнее опустился на диван, ложась чуть дальше середины, а затем, бормоча «сейчас-сейчас», бежит кабанчиком в спальню, доставая оттуда из шкафа большой бежевый плед, которым и укутывает дрожащего от холода мужчину.

— Сейчас станет теплее, — обещает Шастун, упираясь руками в матрац и мимолётно встречаясь взглядом с голубыми глазами, что смотрят на него доверительно, преданно даже, и это немного сбивает с толку.

Антон не знает, как ему следует поступить, что ему теперь делать и куда идти, раз диван занимает очеловечившийся лис, которому всё равно нужен уход; он бросает взгляд на появившееся пятнышко крови на пледе (на вещь сейчас всё равно, он новый купить может, а вот кровоточащие ранки от швов, что во время превращения, видимо, порвали кожу, всерьёз беспокоят) и возвращает взгляд глаза в глаза.

— Твои раны всё равно нужно обработать, — мягко говорит Шаст и уже хочет было оттолкнуться от матраца, чтобы сходить за так и продолжающими лежать на полу атрибутами для перевязки, но его левое запястье неожиданно крепко для ослабевшего человека, но недостаточно сильно для того, чтобы удержать его на месте — но и рыпаться Антон никуда не собирается, послушно замирая, — сжимает мужчина и, напрягая голосовые связки, твёрдо говорит:

— Не нужно, — и продолжает смотреть со всё той же преданностью с изогнутыми бровями.

Шастун с беспокойством скользит по его лицу, очень, нужно признать, красивому, и не может понять, точно ли он правильно поступает, смиряясь с его словами; поджимает губы и кивает пару раз, опуская взгляд на простыни.

— Ладно, я тогда пойду на… — начинает было он, но мужчина его перебивает:

— Останься со мной, — надрывно просит он с самой настоящей мольбой во взгляде, и Антон моргает заторможенно, слегка хмуря лоб. — Пожалуйста, — на грани слышимости добавляет тот, и Шастун, словно загипнотизированный, исполняет его просьбу.

Он садится рядом, опираясь спиной на спинку дивана, а мужчина сразу же, кривясь и скуля от боли, подползает к нему и укладывает голову на Шастовы бёдра, затихает разом и прикрывает глаза, сглатывая.

— Погладь меня, — хоть это и не сформулировано как просьба, эта фраза именно так и звучит. — Это помогает отвлечься, — поясняет тот, и Антон послушно (ну, и потому, что ему самому почему-то так хочется сделать) опускает руку, зачёсывая мокрую у корней чёлку назад и зарываясь пальцами в мягкие чёрные волосы.

Пропуская сквозь персты его локоны и смотря безотрывным взглядом на красивый профиль с густыми бровями, что не перестают хмуриться, Антон вспоминает о стоящем на плите супе и спрашивает:

— Ты не проголодался, лисёнок? Ты уже второй день ничего не ешь, — звучит с беспокойством, и мужчина (скорее даже юноша, потому что выглядит он совсем молодо, но старше восемнадцати точно — ему лет, наверное, двадцать-двадцать один, не больше), сглотнув, бросает только:

— Мне надо копить силы, — всё ещё слишком тихо, но Антон его понимает.

— Для чего? — мягко и так же негромко интересуется он, но ответом ему служит тишина: юноша, приоткрыв рот, засыпает, переставая дрожать от холода.

«Для выздоровления, видимо», — отвечает сам себе в мыслях Шастун и хмыкает: неужели тот все две недели проспит?

Пиздец, с ним в жизни никогда ничего страннее не случалось и осознание произошедшего волнами накатывает на него именно в это мгновение, заставляя впадать в состояние ахуя всё глубже и глубже; нет, ну охуеть он лисичку приютил, конечно, — это не жалоба ни в коем случае, это абсолютнейший восторг и (не)много шок оттого, что в их мире, по всей видимости, правда существуют оборотни! Не только в фильмах живёт магия, но и в реальности! Охуеть можно!

Антону очень сильно интересно, кто этот лис на самом деле, и ему не терпится того расспросить, но сейчас он этого делать, разумеется, не будет, потому что у него, помимо бешеного интереса, есть мозг и умение думать, а главное, понимать, что сейчас — мягко говоря, не время, чтобы вести допрос.

А ещё Шастун не думал, что Вселенная так буквально воспримет его желание о тепле живого организма рядом, послав ему и представителя семейства псовых, и человека (такого охуеть прекрасного! — серьёзно, он думал, что самый красивый человек, которого он видел за всю свою жизнь, это Егор, но, оказывается, он ошибался: существует человек-лис красивее!) в одном флаконе — Антон фыркает, улыбаясь себе под нос, и мысленно благодарит Вселенную.

Он опускает взгляд на лисёнка — будет называть его так до тех пор, пока не узнает настоящее имя этого чудного создания, — к которому он испытывает слишком тёплые и такие странные для, считай, первой встречи чувства; Антона к нему странным образом тянет, и тот не может остановиться гладить его по чёрным волосам.

Шаст стирает подушечкой пальца полоску грязи на его лице и надеется, что тот накопит достаточно сил, чтобы поправиться как можно скорее.

Шастун поправляет его чёлку, ощущая, как уголки губ против воли расплываются в нежной улыбке, когда нахмуренные брови лисёнка расслабляются.

Узнать, что помимо магии в их мире существует такое явление, как любовь с первого взгляда, оказалось для Антона даже приятнее; это кажется странным, но он своему сердцу и интуиции привык безоговорочно доверять, а тут они ему в один голос твердят, что в этом случае, с этим мужчиной у него всё сложится наилучшим образом.

И он, безусловно, верит.

Не прекращая улыбаться, откидывает голову назад и прикрывает глаза, думая о том, как всё это по-странному ебануто, но так необычно и прекрасно, что заставляет Антона улыбаться только сильнее — Эд с Егором знатно охуеют, конечно, когда тот им всё расскажет.

Блять, Егор!

Шастун перестаёт по-дурацки лыбиться, возвращая голову в вертикальное положение, и чертыхается себе под нос, глядя на телефон, до которого дотянуться, не потревожив при этом спящее на его бёдрах чудо, не получится никак; одними губами произносит виноватое «бля», искренне не понимая, как он мог забыть ответить Булаткину.

Они же там с Эдом наверняка за него переживают, и Антон самостоятельно накидывает себе хуёв в панамку за столь ужасное отношение к волнующимся друзьям и обещает, что при первой же возможности обязательно им напишет, что с ним всё в порядке.

Но возможности не подворачивается, потому что его лисёнок не просыпается ни через полчаса, ни через час — Шастуну просто так сидеть не то чтобы весело, а потому он аккуратно сползает в лежачее положение, укладывая придерживаемую голову юноши себе на грудь, и засыпает, хотя ещё слишком рано: за окном только-только начинает садиться за горизонт солнце; обещанная смс-ка счастья откладывается на завтра.

Если дальше всё будет вот так, то Антон рискует привыкнуть спать по времени больше, чем бодрствовать, что может для него весьма плачевно закончиться, когда новогодние выходные закончатся и начнутся привычные рабочие будни; мысли об этом заставляют погрустнеть, хотя вообще-то Шаст любит свою работу, но он от них отмахивается: нечего забивать себе голову всякой хернёй, потому что у него есть ещё целых пять дней, чтобы постараться не дать режиму скатиться в пизду.

А пока что довольный Антон, дождавшийся захода солнца и полностью тёмного неба, устраивается поудобнее и, прижавшись щекой ко лбу лисёнка, засыпает — даже невыключенный свет не становится ему помехой в этом деле.

Утром Шастун просыпается оттого, что к его правому боку вплотную прижимается тёплое, всё так же обнажённое тело, но не это невинное действие побуждает его распахнуть глаза (не хотелось отчего-то его спугнуть, хоть тот наверняка почувствовал, что Антон уже не спит) — ах, если бы.

Потому что дальше лисёнок перекидывает через него ногу и, опираясь (но не слишком-то сильно: тот до сих пор полулежит на Шасте) теперь на все свои четыре конечности, утыкается лицом в антоновскую шею, проходясь горячим языком вдоль линии челюсти и, по всей видимости, активно махая хвостом, как собаки от радости, и Антон, что странно, пугается — у него же раны! как он может двигаться так активно? — и смущается, конечно, тоже.

Он распахивает до этого расслабленно прикрытые глаза и касается пальцами плеч лисёнка, что преспокойно продолжает вылизывать шастуновскую шею (в душе тот буквально бежит орёт, потому что это что за хорни с утра пораньше!), густо краснея и спрашивая хриплым ото сна голосом:

— Ты что делаешь? — и замирает весь, когда чёрная макушка отрывается от своего увлекательнейшего занятия и тот поднимает взгляд голубых и таких невинных глаз на Антона.

Улыбается так красиво, смотря лучистым взглядом прямо в травянистые — немного охуевшие — глаза, а его хвост ни на секунду не перестаёт туда-сюда мотыляться по Шастовым бёдрам — тому даже жаль, что он чувствует его прикосновения сквозь слой ткани, а не голой кожей.

Хотя, если бы он тоже был оголён, было бы ещё хуже, чем сейчас: чувствовал бы он кожей прикосновения не скрытой ничем кожи лисёнка, то возбудился бы непременно, да он и сейчас начинает, но твердеющий член хотя бы в штанах находится.

Оттого, как его лисёнок елозит по нему невольно низом живота, легче не становится от слова совсем, и Шастун — слава богу, что большую часть молочной кожи скрывает плед, в который тот до сих пор замотан (а вместе с ним теперь и Антон), и он хотя бы этого не видит, — вспоминает все дыхательные практики, которые только знает, чтобы успокоиться и охладить свой трах к человеку, к которому почувствовал чувства буквально несколько часов назад!

Как стремительно развиваются их отношения, однако.

— Ты меня спас! — радостно восклицает лисёнок со всё тоже же яркой улыбкой, что, кажется, становится только шире. — Я благодарю тебя, — обезоруживающе искренне признаётся он, и Антон немного не въезжает: тот хочет отблагодарить его сексом? — да и за что ещё благодарить, если у него всё ещё рана в боку, при которой он подозрительно ловко двигается. Тот, видя замешательство на лице, от которого не отрывает взгляда, говорит всё так же невозмутимо: — Я не знаю, как люди правильно благодарят друг друга. Научишь? — улыбка перетекает в беззлобную ухмылку на правую сторону лица, и до Шаста наконец допирает (удивительно, что не раньше, конечно, всё же было так очевидно!): его лисёнок и вправду ничего не знает о людских взаимодействиях.

Антон ещё пару секунд тупит взгляд и наконец произносит:

— Ещё не за что благодарить. — Он улыбается уголками губ, а юноша вскидывает бровь. — Когда тебя вылечим, тогда и поблагодаришь, — потому что так будет справедливо, хотя ему, честно, хочется, чтобы лисёнок продолжил его так приятно «благодарить», но он запрещает себе об этом думать.

— Так я уже, — невозмутимо заявляет тот, а затем без всякого смущения скидывает с себя плед (Антон не понимает, почему становится только жарче), демонстрируя отсутствующие раны на боку, вместо которых остались только два больших белых, словно уже выцветших шрама.

Шаст, наклонившись так, чтобы их видеть, неверяще проводит по ним кончиками пальцев — лисёнок прогибается в спине и ластится к его рукам — и приоткрывает рот, смотря с нескрываемым ахуем в голубые глаза.

— Но как?.. — шокированно спрашивает он, а лисёнок только фыркает смешливо, склоняя голову в сторону.

— А ты не понял ещё? Я же магическое существо, — говорит он и улыбается, так очаровательно хлопая длинными ресницами.

— Ты правда владеешь магией? — оторопев, со взглядом, полным какого-то совершенно детского восторга, интересуется Антон — нет, он, конечно, догадывался, потому что ну не может же существо, совершенно не обладающее хоть толикой магии, быть оборотнем, но вдруг тот может больше, чем просто превращаться? А ведь, судя по зажившему буквально за три дня ужасному ранению, может.

— Скорее немного и иногда применяю: на это требуется очень много сил, — лисёнок приподнимает брови и отводит взгляд — всего на мгновение, потому что в следующее он снова смотрит в Антоновы травянистые глаза и его хвост едва ощутимо покачивается. — Ну, ты сам видел, я тут на грани обморока всё время валялся, — говорит он и ведёт плечом, улыбаясь уголками губ.

Шастун не может не улыбнуться ему в ответ, а спустя секунду его словно клинит: получается, если тот излечился и ему больше не требуется шастовская помощь, настала пора для прощания? Антон к этому — неожиданно — оказывается совсем не готов.

Он грустнеет, но старается этого не показывать, хотя внутри иррационально завывает вьюга от нежелания расставаться с этим удивительным существом, которое так сильно ему понравилось, что Шастун даже влюбиться умудрился.

Антон эгоистично не хочет, чтобы это, ещё даже толком не успевшее начаться, заканчивалось.

— Объятиями, — сам для себя неожиданно ляпает он запоздалый ответ на вопрос лисёнка, что заинтересованно приподнимает брови, склоняя голову вбок, и смотрит на него большими голубыми глазами. — Люди благодарят друг друга объятиями, — поясняет Шаст, улыбаясь оттого, как внутри всё сжимается от какого-то предвкушения, и его лисёнок также расплывается в улыбке, вновь начиная мотать хвостом из стороны в сторону. — Сядешь? — просит Антон, вскинув брови, а потом, когда тот безоговорочно без всякого смущения его просьбу исполняет, сам же об этом жалеет.

Нет, ну правда, почему он не мог просто закинуть руки на его шею и обняться с ним, не меняя положения, а теперь он вынужден смотреть на голую грудь с потускневшими за счёт трения о Шастову футболку полосками лесной грязи, напрягшимися от прохлады сосками, редкими волосками чуть выше солнечного сплетения и мириадами коричневых родинок; казалось бы, на этом разглядывание можно было бы и завершить (и так уже, блять, по цвету лица спелое яблоко напоминает), но нет же: Антон скользит взглядом вниз по ровному животу к лобку с чёрными недлинными волосами на нём, но, не успевая дойти взглядом до члена, что, в отличие от шастуновского, пребывает в расслабленном состоянии, он поднимает взгляд обратно на лицо, встречаясь со смешливыми голубыми глазами и заливается румянцем ещё сильнее.

Так сказать, вместе с корпусом у Антона поднимается кое-что ещё, и это вовсе не настроение.

Лисёнок этого, слава богу, не видит — или искусно делает вид, что не замечает, за что ему огромное шастуновское спасибо (он сам не знает, что с ним творится, потому что он уже давно не мальчик, трахался явно больше одного раза, но никогда с ним не было чего-то вот такого, будоражащего своей невинностью, что на откровенное соблазнение не похоже совсем) — и никак это не комментирует, а ещё сидит у Шастуна на бёдрах, а не прямо на пахе, что хоть чуть-чуть, но делает ситуацию лучше.

Антон, наконец-то усевшись, обвивает крепкий торс руками и кладёт голову на крепкое плечо, упираясь лбом в горячую шею, пока лисёнок, сращивая, что к чему, обнимает его за шею и затихает — даже хвост перестаёт двигаться.

Шаст вдыхает запах его кожи, пропитавшейся лесом и несильно — пóтом, и прикрывает глаза, отдавая всего себя этому моменту и отчаянно желая научиться останавливать время; сердце в грудной клетке бьётся отчего-то быстро, и Антон ей же чувствует, что у его лисёнка то бьётся в таком же ускоренном темпе.

Хочется сентиментально подтереть нос платочком.

— А сколько так сидеть нужно? — спрашивает отчего-то полушёпотом лисёнок, и Антон, принимая его слова за желание разорвать объятия, перестаёт сжимать горячий торс так крепко, готовясь отстраниться, но тот продолжает к нему так доверчиво прижиматься.

— Сколько захочешь, — отвечает Шаст, скукоживаясь внутри от нежелания и страха, что это трогательное действо может завершиться прямо вот сейчас: Антон с его извечным тактильным голодом явно ещё не наобнимался.

— Хочу ещё, — выдыхает почти на ухо лисёнок и проводит рукой по шастуновскому затылку, когда тот, улыбаясь до трескающегося лица широко, прячет улыбку, опустив голову и притираясь к его шее лбом. — С тобой приятно обниматься, — обезоруживающе искренне бросает он как бы невзначай, а Антону хочется пищать.

Господь святой, как же он скучал по этому чувству.

Шастун не знает, сколько они сидят в таком положении, но эта маленькая вечность однозначно становится чуть ли не лучшей в Антоновой жизни — казалось бы, невозможно к незнакомому человеку, которого как этого самого человека знаешь даже меньше получаса, испытывать такое всепоглощающее доверие, но, оказывается, всё возможно, всё бывает, так сказать; Антон об этом мало думает — настолько, что не думает вовсе, потому что всё его внимание сосредотачивается на поглаживании кончиками пальцев тёплой, наверняка так же, как и грудь, усеянной родинками спины и выведении на ней одному ему известные узоры.

Лисёнок выгибает грудь ему навстречу, что слишком явно свидетельствует о том, что ему Антоновы прикосновения приятны (и этого вполне достаточно, чтобы тот расплылся в дурацкой улыбке), и его хвост слабо мотается из стороны в сторону, чего Шастун увидеть не может, но почувствовать — очень даже хорошо.

Наверное, они бы могли обниматься ещё дольше, но у Антона, как всегда, в самый неподходящий момент урчит живот, и лисёнок на этот звук реагирует сразу: отстраняется и смотрит в его лицо своими невозможно красивыми голубыми глазами с необоснованным беспокойством.

— Ты голодный? — спрашивает он, очаровательно приподнимая брови, и Шастун, пропуская мимо ушей вопрос, глядит на него заворожённо.

— Как тебя зовут? — совершенно невпопад; лисёнок на мгновение прищуривает глаза, хлопая густыми ресницами.

— Арсений, — отвечает тот спустя секунду молчания и склоняет голову вправо. — А тебя? — улыбается уголком губ.

Его даже зовут так же удивительно красиво, как и он сам, да что он за существо такое!

— Антон, — с поплывшим лицом представляется он, а Арсений проводит кончиками пальцев по его линии челюсти и заставляет чуть приподнять голову; Шаст смотрит на него всё так же, как на восьмое чудо света.

— Ты голоден, Антон? — повторяет свой вопрос тот, и на этот раз Шастун уже не может не ответить:

— Не настолько, чтобы бежать с горящей жопой на кухню, — с лёгкой улыбкой выдыхает он и, видя непонятливо нахмурившегося и явно опешившего Арса, поясняет смешливо: — Это выражение такое.

Арсений, поджимая губы, приподнимает брови и кивает несколько раз, мол, ясно-понятно, и Антон смеётся с его выражения лица; Арсов хвост от этого звука, кажется, мотается активнее, а его обладатель смотрит на Шаста и сам в улыбке расплывается словно неосознанно.

— Ты такой красивый, Антон, — заявляет Арсений с вот этой своей искрящей искренностью и почти что детской открытостью, что вгоняет в ступор и заставляет покрываться румянцем.

Шастун, прикрыв глаза, смущённо утыкается в арсеньевскую ключицу, а тот приобнимает его за шею одной рукой, а другую кладёт на затылок, зарываясь кончиками пальцев в отросшие волны и болтая хвостом ещё активнее — то как помело уже.

— За что ты меня благодаришь? — невинно интересуется он, и у Антона лицо от улыбки скоро треснет, серьёзно, ну невозможно быть таким очаровательным!

Шаст отрывается от его горячей кожи и заглядывает в голубые глаза лучистым взглядом, полным нежных чувств, от которых Антона практически распирает.

— Объятия — это не только про благодарность, Арс. Это как один из способов выражения чувств, — только и говорит он, а Арсений с какой-то хитрой улыбкой слегка наклоняет голову вперёд и смотрит ему в глаза чутка исподлобья.

— И что же ты чувствуешь, Антон? — и он определённо знает, какой возымеет эффект от этих слов в шастуновской душе, но тот, знаете ли, тоже не лыком шит!

Шаст беззлобно ухмыляется и с таким же невинным видом смешливо произносит:

— Радость, — щёлкает совершенно не ожидавшего этого Арса по носу и фыркает с его реакции, когда он смотрит на Антонов палец, как енот на растворившуюся в воде сахарную вату, непонимающе. — Давай вставать, лисёнок? — приподнимает брови вопросительно.

Арсений, понимая, чего от него хотят, плавно слезает с Антона, оставаясь сидеть на диване; спрашивает, смотря в кучерявый затылок спустившего ноги с дивана Шаста и очаровательно наклоняя голову в сторону:

— Ты же знаешь моё имя, почему ты продолжаешь звать меня лисёнком? — с искренним интересом.

Шастун замирает, упёршись руками в край матраца, чтобы с него наконец подняться, и чуть поворачивает голову право, смотрит на плинтус у белой стены, надувая губы и обдумывая, как именно на этот вопрос ответить.

— Наверное, мне просто хочется быть с тобой ласковым, — он пожимает плечами, улыбаясь невольно. — Люди иногда называют своих вторых половинок или друзей всякими милыми прозвищами типа «котёнок», «зайка», «бусинка», «цветочек», «милый», «любимый» и так далее. Это тоже в каком-то роде проявление чувств к небезразличному тебе человеку, — Антон наконец поднимается и оборачивается на Арса, что сидит в позе русалки, улыбаясь так мягко и красиво и прикрывая пушистым хвостом тонкие щиколотки.

И разумеется, он всё ещё полностью голый, но, судя по его открытой позе (он даже не думает о том, чтобы прикрыться!), не стесняется этого от слова совсем, а вот Антон смущается и краснеет, поднимая взгляд с паха Арсению в глаза, по-доброму усмехающиеся.

— Можно я буду называть тебя «мой человек»? — спрашивает тот, очаровательно приподнимая брови и хлопая глазами, а Шастуну заскулить хочется от Арсовых контрастов: как можно говорить такие трогательные вещи, выглядя при этом так горячо и невинно одновременно!

— Хорошо, — сипит Антон, скрещивая руки на уровне паха, — возбуждение, конечно, уже давно спало, но такими темпами…

Плоть слаба, а красивый — и голый! — мужчина в его постели (на диване, но это всего лишь малозначимые детали) — это красивый мужчина в его постели.

Шаст глубоко вздыхает, глупо надеясь, что Арс не заметил эту заминку (потому что, конечно, тот это заметил, у него же есть глаза — может, он в силу своего незнания, насколько Антон понял, всех тонкостей человеческого поведения и реакций не до конца сращивает природу этого всего, но наверняка ведь догадывается — оттого его улыбка и расползается шире, — но никак не комментирует, и на том спасибо) и натягивает улыбку:

— Я принесу тебе одежду, — опускает взгляд на его грудь и задумчиво подвисает на несколько секунд, и на этот раз его голову занимают мысли не только о том, как это всё красиво и трогательно, но и о пятнах и полосках грязи, что на шерсти не были особо видны; не на грязное же тело чистую одежду надевать, верно? — Или пойдём тебя помоем сначала, — совсем без вопросительных интонаций; Арсений перестаёт улыбаться и в целом больше не выглядит таким расслабленным, как пару мгновений назад, и Шастун делает микрошаг ему навстречу. — Не бойся, это нестрашно, — дарит успокаивающую улыбку, и Арсений глядит в его лицо некоторое время, а затем, видимо, доверяясь Антону, подползает к краю дивана.

Свешивает ноги и поднимается решительно, но, не пройдя и двух шагов, начинает заваливаться; Антон ловит его сразу же, крепко держа его руки своими и выступая для него опорой.

— Тих-тих, ты чего? — смотрит в голубые глаза обеспокоенно, а Арс, бросая взгляд на согнутые в коленях ноги и пробуя их выпрямить (Шаст, также опуская взгляд, старается смотреть на покрытые тёмными волосками красивые мясистые бёдра и крепкие голени, а не туда, куда взгляд невольно магнитится), улыбается отчего-то виновато, оголяя очаровательные белые клыки.

— Давно не ходил на двух, — поясняет он, и у Антона почему-то сжимается сердце — он улыбается с пониманием и кивает, делая шаг назад, а за ним ещё один и ещё, и Арсений аккуратно, с каждым шагом всё увереннее следует за ним, светя так ярко и радостно, когда ему наконец удаётся поймать равновесие; Шастун налюбоваться им не может, а уголки губ неконтролируемо расползаются всё шире и шире.

В ванной Шаст объясняет Арсу, как пользоваться душем, как сделать воду погорячее и как — похолоднее, как применять мочалку, которую самостоятельно мочит и затем выдавливает понравившийся Арсению по запаху гель (с какими-то цветочками и аромамаслами, Антонов любимый — конечно, у него есть ещё и типично «мужицкие» гели вроде «свежести тайги» и «спорта», и он ими по настроению пользуется, но вот этот у него явно в фаворитах; тот сразу разулыбался прям, когда Шастун ему этот факт как бы между прочим сообщил), и на этом его краткий гайд заканчивается; оставлять его одного в ванной стрёмно, хоть он же не маленький ребёнок и вряд ли с ним что-то случится за эти несколько минут.

Антон уходит в спальню за чистыми вещами для Арсения, подбирая тому трусы с жёлтыми резиновыми уточками, простые серые треники и оверсайзную, которая даже на самом Антоне висит, бледно-розовую футболку, а потом сам переодевается в чистую футболку с пивозавром; приносит в ванную сложенные вещи и замирает на пороге, вытягивая руки с зажатой в них ношей, и Арс, послушно беря её, смотрит с интересом на лежащую сверху футболку, а затем, прикрыв глаза, утыкается в неё носом — Шастун смотрит на это со сложным лицом: внутри что-то, по ощущениям, лопается.

Арсений выпрямляется, открывая глаза и улыбаясь отчего-то радостно и так нежно, что ли; его хвост снова начинает несильно мотаться из стороны в сторону, касаясь пушистым кончиком ванной.

— Тобой пахнет, — объясняет он причину своего поплывшего лица, и у Антона с минуты на минуту сердце остановится, серьёзно: ну почему Арс такой милый, это невозможно вывозить просто! — Спасибо, мой человек, — трогательным полушёпотом выдыхает эта ходячая причина шастовского пердечного сриступа и смотрит слегка исподлобья.

Шаст, старательно подавляя внутреннее желание пойти проораться в подъезд, глубоко вдыхает, смотря Арсу в глаза безотрывно и задаваясь вопросом, как ему это всё вывозить, потому что его лицо, по ощущениям, скоро сгорит; благо, пока тот моется, у Антона будет время успокоиться, подышать, прийти в себя, чтобы жить эту жизнь, что в мгновение ока с появлением Арсения стала такой удивительной, что не перестаёшь охуевать, дальше.

— Всегда пожалста, — выдавливает он из себя с кривой широкой улыбкой, пока Арс откладывает принесённые Шастом вещи на стоящую рядом стиральную машинку и продолжает смотреть на него, тепло улыбаясь и виляя хвостом. — Ладно, я… — произносит Антон, указывая большим пальцем себе за спину и толком не зная, что хочет сказать, когда неловкое (и вновь для одного него, потому что Арсению вообще, кажется, всё равно; стой он, Шастун, голый перед человеком, которого знает несколько часов и при этом не готовясь заниматься с этим человеком сексом — случайные связи в Антоновой жизни, пусть и очень редко, но всё же присутствовали, — он бы отнюдь не был таким расслабленным и спокойным, но он-то, в отличие от Арсения, всегда был человеком, он, можно сказать, так воспитан, и этот барьер, мешающий ему прекратить наконец смущаться, вряд ли можно хоть чем-то сломать, а этому чуду, буквально, по всей видимости — Антону пиздец как интересно его расспросить, но подходящего момента всё никак не подворачивается, — вышедшему из леса, чувство смущения не знакомо в принципе) молчание слишком затягивается, и делает шаг назад, оказываясь одной ногой за порогом ванной комнаты, но Арс внезапно, как вчера, подаётся навстречу и смыкает пальцы на Шастовом запястье и несильно тянет на себя, так что у того просто не остаётся выбора не поддаться ему — да он, будем честны, и не хочет сопротивляться.

— Останься со мной, — звучит как требовательная просьба, и Антон может только послушно прижать задницу к накрытому крышкой унитазу напротив ванной и изо всех сил стараться игнорировать арсеньевский пах, что находится сейчас в такой доступной близости: если податься вперёд, можно провести языком вдоль ещё не вставшего члена, выбив из Арса удивлённый вдох — что-то Шасту подсказывает, что раньше у него такого опыта не было.

Антон хочет набрать полную ванну воды и утопиться, потому что это начинает быть невыносимым; Арсений просто не может не замечать, какое влияние он на Шастуна оказывает, — это разве что только великому слепому непонятно будет.

Шаст поднимает, сглатывая, взгляд и натыкается им на Арсову многозначительную улыбку, а её обладатель быстрее, чем Антон успевает сообразить, щёлкает его по носу, и теперь наступает очередь Шастуна охуевше хлопать большими глазами — один-один, получается.

Арсений поворачивается к нему задом, подходя ближе к ванной, и Шаст, почти беззастенчиво опуская взгляд на округлые ягодицы с редкими родинками и аж рот приоткрывая, думает (надеется), что его акт позора на этом и закончится и Арс сейчас просто залезет мыться, но этот мистер неожиданность вновь делает совсем не то, что от него ожидали; он оборачивается на Антона через правое плечо, и тот сразу же поднимает глаза и смотрит в голубые улыбающиеся Арсовы, как собака, пойманная своим хозяином на раскапывании его любимого цветка, — виновато.

— Твоя реакция на моё тело… — негромко произносит он, улыбаясь с хитринкой, и Шастун весь подбирается, ожидая продолжения начатого предложения, — весьма забавна, — заканчивает свою мысль Арс и отворачивается, следом переступая через высокий бортик ванны и задёргивая шторку, как ему показывал Шаст.

Одновременно с тем, как включается вода, Антон, безбожно красный, утыкается лицом в слегка прохладные ладони — ёбаный пиздец.

Дай боженька сил и здоровья это всё пережить и сохранить хотя бы горстку нервных клеток (если что, Шастун в абсолютном восторге, ибо с ним в жизни ничего прекраснее не случалось, просто с непривычки у него в душе при каждом игривом взгляде с блестящей и будто бы снисходительной смешинкой в голубых глазах случается микровзрыв от количества испытываемых разом чувств, потому что Арсений — это просто… что-то с чем-то, Антон определённо в него влюблён).

Под мерный шум воды Шаст, не поднимая головы, дышит глубоко, вдыхая через нос и выдыхая через приоткрытый рот, и довольно скоро сердечный ритм выравнивается, переставая так долбить в ушах; вроде даже румянец почти сходит на нет — постепенно поднимающаяся в помещении температура, конечно, не очень этому способствует.

Но все его старания и видимые успехи тут же к чёртовой матери обнуляются, когда Арсений одёргивает шторку (не до конца, потому что Шастун объяснил тому её практическое назначение и то, что вода на плитке — это неприкольно и даже травмоопасно, если быть недостаточно осторожным; у него нет сомнений, что Арсений сможет устоять на своих двух в случае чего, но лучше перебздеть, чем снова видеть гематомы или — даже хуже — кровь на его красивом теле, на котором хочется оставлять исключительно поцелуи) и, глядя на Антона, что замирает с лицом испуганного котёнка, с очаровательной полуулыбкой говорит:

— Я до спины не очень дотягиваюсь, — Арс чуть шевелит правой рукой, в которой зажата намыленная мочалка, и Шастун невольно скользит взглядом по широкой груди, наконец-то чистой, по которой медленно стекают вниз облачка пены, — ниже пупка Антон старается не смотреть. — Поможешь? — на тон ниже спрашивает он и ведёт плечами от не такого тёплого, как вода, воздуха, встречающегося с мокрым телом, и Антон подскакивает с унитаза, кивая часто, потому что, конечно, он поможет, куда денется.

— Да, Арс, сейчас, — говорит он и тянет руку вперёд, куда Арсений мгновением позже вкладывает Антонову же мочалку. — Садись спиной ко мне, — кивает подбородком на его ноги.

— Ты снова обращаешься ко мне по имени? — звучит полувопросом, когда Арсений разворачивается и аккуратно садится, обнимая себя хвостом полукругом под ягодицами; обвивает коленки руками и поворачивает голову вправо, чтобы хотя бы краем глаза Антона видеть.

Шастун улыбается уголками губ, встречаясь взглядом с голубыми глазами после того, как огладил им статную спину с трогательно выступающими позвонками и мириадами родинок, — внутренности затапливает нежностью, когда Антон смотрит на Арсов кончик носа, что напоминает плоскую кнопку, борясь в себе с желанием невесомо прижаться к нему губами.

— Прозвища применяются ситуативно или просто без особых поводов — когда захочется. Тебе не обязательно всю жизнь звать человека только по прозвищу или, наоборот, только по имени. Хотя, опять же, ситуации могут быть разными, так что в таких делах нужно обязательно учитывать предпочтения человека и обстоятельства, — Антон жмёт плечами, говоря это слишком спокойно: всё волнение словно по мановению волшебной палочки покидает его тело, напряжение больше не сковывает движения, и Шастуну хочется продлить это состояние как можно дольше.

Он касается наконец Арсеньевой спины мочалкой, сжимая ту, чтобы образовалось больше пены (Арсений, судя по всему, выдавил ещё геля, но и ладно, пусть хоть целую банку выльет, Антону вовсе не жалко), и мылит шею, задевая кончики мокрых волос.

— Мне нравится твоё имя, — негромко признаётся Арс, улыбаясь уголками губ, и Шаст также расплывается в улыбке, мимолётно встречаясь с ним взглядом. — Оно звучит как весенняя капель. Антон, — в арсеньевском голосе прямо чувствуется тепло — Шастуна невозможно плавит. — А выглядит как солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву, — продолжает он, и Шаст вообще замирает, переставая тереть светлую кожу мочалкой, и просто с трещащим по швам лицом смотрит в Арсово лицо, думая о том, какой же тот удивительный, что у него даже мысли настолько красивые.

Хочется сказать очень многое, но всё это кажется таким неуместным, что Антон, промедлив секунду-другую, всё же произносит только:

— Называй Антоном, — улыбается с нежностью и кивает, опуская влюблённый взгляд с голубых глаз на спину и продолжая глупо улыбаться, потому что просто не может не плыть от таких слов: ему в жизни ничего такого не говорили, и это так приятно, что хочется светить во сто крат сильнее.

Шастун возвращается к своему занятию, постепенно успокаивая бьющееся быстрее обычного сердце и переставая прокручивать Арсовы слова по сто раз в секунду, ограничиваясь теперь лишь тремя разами в минуту.

Когда он, потерев до приятной красноты плечи, переходит на лопатки, Арсений разворачивается к нему полубоком под сопровождение характерного звука от соприкосновения мокрых ягодиц и поверхности ванны; смотрит на него, прижавшись правым виском к колену, не скрываясь, но Антон не то чтобы его игнорирует — он предпочитает не отвлекаться от своего увлекательного занятия (тем более, эти два красивейших бриллианта он видит краем зрения, так что он совсем ничего не теряет).

Шаст медитативно трёт Арсову расслабленную спину, намеренно делая это неспешно в попытке как можно сильнее растянуть этот дивный момент, потому что сейчас он может, считай, безнаказанно и без своего непонятно откуда взявшегося дурацкого стеснения (оправдывается перед собой необходимостью) касаться Арсения: прижимается самыми кончиками пальцев к его плечу, пока наклоняется ниже, чтобы без проблем доставать до середины спины, как бы для устойчивости и намерено игнорирует тот факт, что с куда большим успехом мог бы облокотиться на бортик ванной.

Спина начинает потихоньку затекать, но Антон кладёт на это здоровенных размеров болт, продолжая возюкать мочалкой где-то уже на рёбрах с правой стороны — с левой уже натёр достаточно — действует там осторожнее, прекрасно помня о шрамах после ран; Арсений явно балдеет, моргая чуть заторможенно и ни на секунду не переставая на него смотреть с мягкой-мягкой улыбкой, которую Шастун видит лишь краем глаза.

В тишине, разряжаемой только частым стуком воды о ванну, что, сталкиваясь с ней, мелкими брызгами попадает на правую Антонову руку, в которой зажата мочалка, закрадывается шальная мысль, что не у него одного в сердце разгорелся пожар нежных чувств, природа которых довольно странна (они же не в сказке всё-таки какой-нибудь, где любовь с первого взгляда — что-то естественное): Шаста к Арсу тянет так, словно они магнитные шарики, и он не то чтобы как-то старается этому сопротивляться; судя по арсеньевской улыбке и тёплому безотрывному взгляду, тот правда испытывает что-то похожее, и это в который раз заставляет неосознанно расплыться в улыбке — в попытке спрятать её Антон утыкается щекой в правое плечо и на несколько мгновений переставаёт натирать Арсову спину.

Тот также улыбается шире — раздаётся слабый звук какого-то стука, и Антон сначала думает, что это либо соседи сверху опять хернёй страдают, либо это во входную дверь стучат, но секундой позже сращивает, что это всего лишь Арсеньев хвост вновь пришёл в движение, — и со всё той же открытостью и искренностью говорит:

— Ты такой красивый, — и смотрит с настоящим восторгом, восхищением даже, когда Шастун наконец встречается с ним глазами.

— Сказало само совершенство, — отбивает он, чуть покачивая головой и растягивая улыбку шире.

Арс аж голову приподнимает, невольно расширяя глаза и приоткрывая рот, и Шаст мельком удивляется, что он такого особенного, кроме чистейшей правды, сказал, что вызвало у его лисёнка такую реакцию.

— Ты считаешь меня привлекательным? — с детской доверчивостью спрашивает он, а Антон мимолётно приподнимает брови, глупо хлопая глазами, потому что разве это не было очевидно?

— Более чем, — коротко отвечает Шастун, смотря особенным взглядом в тёплые голубые глаза, и всё же возвращается к своему занятию.

Арсений отворачивается, улыбаясь счастливо себе под нос, и утыкается им в углубление между коленками, не переставая стучать хвостом о ванну; Антон находит это самым очаровательным во всём мире — эта часть его тела выдаёт практически все арсеньевские эмоции, и то, как легко читается, что Арс сейчас рад, плющит Шаста в лепёшку от чувств.

Через какую-то минуту Антон вынуждено опускается мочалкой ниже, переходя на поясницу, и в момент, когда он наклоняется ниже, Арсений вдруг быстрее, чем Шастун успевает сообразить, выпрямляется и ловит его расслабленные приоткрытые губы своими — голубые глаза, что сейчас находятся так близко, смотрят одновременно просяще и вместе с тем уверенно.

Антон спустя мгновение, потраченное на то, чтобы охуеть и (не)выхуеть обратно, наконец прикрывает глаза, прихватывая губами нижнюю Арсову, и выдыхает через нос, располагая левую руку на его мокром затылке и зарываясь пальцами в чёрные волосы, — обо всём подумает потом, сейчас важны только тонкие губы, что робко и неумело ему отвечают.

Арсений чуть поворачивается, чтобы было удобнее, и, словно стесняется, робко кладёт обе ладони на Антонову линию челюсти, запуская кончики пальцев в волосы, а мизинцами касаясь козелков ушей; Шаст, опираясь ладонью на противоположный бортик ванной, целует Арса со всей нежностью, с которой не целовал никого и никогда, даже своих бывших, с которыми состоял во вполне счастливых отношениях, но такой чести удостоился только практически незнакомый человек, которого Антон, как этого самого человека, знает всего несколько часов (да и то только имя), и тот с каждой секундой отвечает ему всё увереннее.

В момент, когда их языки почти соприкасаются, Шастун отстраняется от его губ, прижимаясь ко влажному лбу своим, и, не открывая глаз, шепчет:

— Откуда ты такой… — сам даже не знает, что имеет в виду под этим «такой», надеясь, что Арсению, опустившему обе руки себе на колени, это и без дополнительных слов будет ясно; озвучивать вертящееся на языке «это безумие» (в хорошем смысле) и «где ты этому научился» ему кажется неуместным.

Он открывает глаза, отстраняясь от Арсовой кожи и встречаясь с ним взглядом, — тот смотрит на Антона прям с любовью, отчего сердце сжимается в крошечный комочек нежности.

Шаст знает, что он в это мгновение на Арса смотрит абсолютно точно так же.

— Не знаю, — шепчет в ответ Арсений — Антон его слышит только за счёт того, что так близко находится, — и, наклонив голову, подаётся вперёд, вновь тыкаясь губами в Шастовы; он прикрывает глаза и отвечает на поцелуй практически сразу же, но на этот раз не позволяет сему действу затягиваться — отодвигается через десяток секунд (не без сожаления, конечно) и, сглотнув вязкую слюну, говорит:

— Давай домоем тебя и пойдём на кухню, м? — Улыбается уголком губ, ловя ответную Арсову улыбку, — тот кивает, и Шастун вручает ему мочалку и старается выпрямиться, не кряхтя от затёкшей поясницы.

Арсений ловко поднимается на ноги и, сверкнув напоследок белозубой улыбкой, задёргивает шторку; Антон, улыбаясь себе под нос так по-дурацки влюблённо, опускает голову и отходит к раковине, чтобы сполоснуть руку в пене, заранее предупредив Арса, что сейчас будет горячо и тому лучше отойти, чтобы не обжечься.

На унитаз он садится словно другим человеком, полностью в своём сознании преисполнившимся: его распирает от радости из-за случившихся целых двух поцелуев, которые ясно подтверждают, что им обоим не показалась взаимная заинтересованность друг в друге; появляется ощущение правильности — сердце словно успокаивается, найдя своё место рядом с Арсением, — и серьёзности происходящего, Шаст чувствует странное спокойствие и уверенность в них с Арсом, как в паре, которая обязательно состоится.

Арсений вылезает из душа спустя, наверное, минуты две, и Антон, встречая его нежной улыбкой, подаёт ему руку и полотенце, в которое тот, вытеревшись, не без помощи Шастуна заворачивается; он усаживает своего лисёнка на бортик ванной и сушит его волосы феном, от которого Арс забавно отфыркивается, вызывая у Шаста желание прижать того к сердцу и никогда не отпускать.

Когда Арсений наконец чистый и высушенный, доходит очередь до одежды — тот в итоге надевает на себя с небольшим участием Антона лишь одну футболку: трусы тот забраковал сразу, даже не натянув их выше половины ягодиц, и от треников тоже отказался, потому что с хвостом неудобно, и Шастун не стал настаивать (просто потом надо будет что-нибудь с этим придумать); та вполне успешно прикрывает Арсов пах, так что миссия, можно сказать, удалась.

На кухне Антон первым делом наливает тёплой воды себе и Арсению, следит за тем, чтобы тот пил по-человечески, а не лакал языком, как привык, и спрашивает, чем бы Арс хотел позавтракать.

— Ты мне вроде мясо предлагал, когда я ещё в полуотрубе лежал? У тебя осталось? Я люблю курицу, — растягивает улыбку, очаровательно хлопая ресницами, а Шастун, представляя, как именно тот понял, что её любит, глупо растягивает первую гласную алфавита, приподнимая брови.

— Арс, нет, — наконец отмирая, Антон качает головой отрицательно. — Я читал, что лисы приспособлены есть сырое мясо, но сейчас ты человек, поэтому так не пойдёт. Давай я тебе отварю грудку? С салатиком — я тебе сделаю — поешь, — предлагает он, заглядывая в чуть погрустневшие голубые глаза, что всё равно продолжают смотреть на него так открыто и доверительно, что это не может не отзываться чем-то согревающим внутри; Арсений кивает, и Шаст копирует этот жест, улыбаясь тому приободряюще, чтобы доказать, что новый вариант ничем не хуже.

Антон кивает на стол, предлагая присесть за него, пока сам он тут носится с приготовлениями: моет новую грудку (разморозиться, конечно, её поставить было некому, но это и не страшно), а ту, что была дважды разморожена, оглядывает с сомнением и всё же выкидывает под тоскливый Арсов взгляд, затем кладёт ту в холодную воду и ставит на сильный огонь.

Присаживается на стул напротив Арсения, стараясь подобрать такой угол, чтобы солнце не светило прямо в глаза, и подпирает правым кулаком подбородок.

— Настало время для разговора, — с чутка преувеличенным весельем произносит Антон, всё же складывая неуёмные руки перед собой — правой накрывает левую; Арс пару раз моргает заторможенно, видимо, удивляясь такой резкой смене темы, а затем кивает согласно и вытягивает руку, очаровательно пытаясь втиснуть её меж антоновских, и тот просто не может этому препятствовать: приподнимает верхнюю ладонь, а нижнюю переворачивает — сплести пальцы, как Шаст любит обычно делать, в таком положении не очень удобно, но просто хоть какой-нибудь телесный контакт с Арсением встаёт на первое место по значимости — а другой накрывает сверху арсовскую руку. — Кто ты такой? — задаёт наконец первый и главный вопрос — у нормальных людей он был бы задан ещё в самом начале, но из них тут так называемый людь всего один, и то он был в стрессовой ситуации, так что как получилось, так получилось.

Арсений жмёт плечами, опуская глаза на стол и поджимая губы на секунду.

— Я сам не знаю, — он поднимает на Антона спокойные глаза, а тот едва заметно хмурится. — Я родился человеком, обращаться научился рано, но я совсем не помню своих родителей, — Арс качает головой, хмуря свой красивый лоб, и Шаст всматривается в его слегка склонённое вниз лицо внимательно. — Кажется, будто я всегда в лесу был. Сколько себя помню… — Он замолкает на некоторое время, чуть сжимая антоновскую ладонь, а затем мотает головой, жмурясь; распахивает глаза, утыкаясь ими в Шастовы. — Мне кажется, там произошло что-то, но я не помню… не могу вспомнить, что конкретно, — он изгибает брови и смотрит отчего-то виновато, и Антон поглаживает его руку, мотая головой, мол, ничего страшного. — Знаю только, что зовут Арсением, и всё, — вновь жмёт плечами. — Я остался один, когда был ещё щенком, и быстро понял, что в человеческом обличии я долго не протяну, поэтому оставался лисом, охотился, вертелся как-то. С тех пор ни разу не превращался и в последнее время я слишком часто ловил себя на мысли, что начинаю мыслить как животное… Забывать, что я ещё и человек… — Арсений звучит тише, чем говорил до этого, а Антон даже представить не может, какого это, постепенно терять самого себя в своей животной сущности — должно быть, страшно. — Это страшно, — в унисон с Антоновыми мыслями говорит Арс, поднимая взгляд на Шаста, и вдруг улыбается так солнечно и нежно, что тот на секунду теряется, но всё равно уголки губ приподнимаются в улыбке, потому что не могут не. — И ты просто представить себе не можешь масштабы моей радости оттого, что благодаря тебе я наконец-то могу снова быть человеком, — объясняет тот свою резкую смену эмоций, и Антон улыбается шире, сжимая его руку крепче. — Я вообще так рад был встретить тебя тогда и ещё потом, когда ты вернулся, чтобы меня спасти, — Арсений, подгибая под себя ногу, облокачивается локтями на стол и подаётся вперёд в желании быть ближе.

— Что тогда произошло? — спрашивает Шастун, склоняя голову в сторону; улыбка с лица постепенно стекает с его лица, потому что воспоминания о развороченных, обильно кровоточащих ранах и фантомный звук лисьего скулежа ни с чем хорошим не ассоциируется. — Это же не человек тебя так?..

Арсений активно мотает головой, ёрзая на стуле и кладя левую руку поверх антоновской.

— Медведь, — говорит он спокойно, а у Антона невольно рот приоткрывается и сердце сжимается от волнения, даром что живой, здоровый, целый и невредимый Арсений сидит перед ним в его футболке и улыбается светло. — Не понимаю, как так получилось, но он застал меня врасплох и я не успел вовремя увернуться, и… — Арс расширяет глаза, опуская на секунду взгляд, и поджимает губы. — Голодный, видать, был, — жмёт плечами беспечно, а Шастун удивляется тому, как спокойно тот сейчас реагирует, потому что его самого даже от простого рассказа передёргивает: он всегда боялся встретиться с медведем, а Арсений вполне успешно мог погибнуть от полученных ран, если бы не Антон, а он так… — Это я ещё малой кровью, считай, отделался, — он улыбается, ведя плечом и наклоняя голову в сторону, смотрит Шастуну в глаза нежным взглядом, что не очень вяжется с его словами. — Как ты узнал, что мне нужна помощь? — приподнимает брови и глядит открыто и доверчиво, кажется, даже дышать перестаёт.

— Я не знал, — честно признаётся Антон, едва заметно качая головой. — Это странно и, может, глупо даже, но после нашей первой встречи с этим снегом странным и взглядом твоим я просто… почему-то очень хотел увидеть тебя ещё раз. Это странно, — ещё раз повторяет Шаст, хмуря брови и опуская взгляд, а Арс улыбается широко и смотрит ему в лоб, скрытый копной кудряшек, влюблённым взглядом.

— Ты тоже это чувствуешь, — с какой-то особенной эмоцией в красивом голосе восторженно говорит он и прикусывает губу, чтобы, видимо, сдержать трещащее по швам лицо; Антон поднимает на него глаза, против воли так же расплываясь в улыбке, и вскидывает на долю секунды брови вопросительно. Арсений медлит ещё несколько мгновений, опуская взгляд на стол и возвращая его обратно на травянистые глаза — и всё это время улыбается так солнечно и радостно, что его почти что распирает; его хвост, который Шастун сейчас, к превеликому сожалению, не видит, наверное, там с ума сходит, болтаясь из стороны в сторону, как электровеник. — В первую нашу встречу я этого не понял из-за той вонючей штуки, которую ты держал в руках, но во вторую… — он берёт небольшую паузу, чтобы, выдохнув, чуть подуспокоиться. — Как только я почуял твой запах, я понял, что ты — моя пара. Это странно, потому что ты простой человек, но я ни секунды не сомневался в том, что мне не показалось. Ты — моя пара, мой единственный, Антон, — одухотворённо выдыхает Арс, широко улыбаясь, а Антоновы уголки губ, пока сам Шаст тупит, будто неверяще едва заметно прищуривая глаза, не сводя с Арсения восторженного взгляда, растягиваются так же широко.

Антон бегает глазами по Арсовому лицу, чувствуя, как трепыхается сердце в груди, словно отзываясь на его слова, и забывая дышать.

Если так подумать, то их истинность (или как это назвать?) и вправду объясняет это влечение к лису до того, как Шаст узнал, что тот на самом деле человек, и эту сказочную любовь с первого взгляда, когда он увидел Арса настоящего, его реакции на него и всё остальное; Антон — ужасный романтик в душе, и, разумеется, он надеялся испытать что-то такое в жизни, встретить свою родственную душу и прожить с этим мужчиной, любовью всей его жизни, рука об руку до конца своих дней, но всё было не совсем то и совсем не так, как в шастуновских мечтах, и это, безусловно, расстраивало, а тут он знает Арсения всего ничего, но с ним у него и вправду будто бы какая-то особенная связь, в его обществе комфортно, хорошо и так правильно, что сомнений не остаётся: они и впрямь друг другу предназначены судьбой.

— Охуеть, — выдыхает Антон отчего-то полушёпотом, а Арсений вдруг приподнимается с места и подаётся вперёд, вжимаясь в Шастовы губы.

Антон, прикрыв глаза, кладёт руку ему на затылок, зарываясь пальцами в мягкие волосы, и мягко отвечает на поцелуй, теперь уже без стеснения запуская язык в Арсов послушно приоткрывшийся рот, встречаясь там с его собственным.

Это утро точно какое-то фантастическое — лучше у него просто не было.

Он улыбается в поцелуй и чувствует губами арсеньевскую улыбку — их губы натягиваются, и приходится отстраниться, но Шаст не жалеет ничуть: что-то подсказывает, что таких поцелуев у них ещё будет целый состав (одного вагона на всю оставшуюся жизнь им явно будет маловато) и маленькая тележка, потому что теперь становится слишком очевидным, что Арс остаётся тут, в его квартире, рядом с ним — не в лес же его обратно везти, когда выяснилось, что они друг для друга те самые.

Сам Арсений вряд ли захочет от него уходить, но об этом Шастун обязательно спросит, просто чтоб наверняка, чуть попозже, а пока что все Антоновы мысли сосредотачиваются на поглаживании Арсовой щеки большим пальцем правой руки — тот, доверчиво прикрыв глаза, ластится к его ладони с разнеженной улыбкой.

— Где ты так научился целоваться? — интересуется Антон негромко, и Арсений приоткрывает свои невозможные голубые глаза.

— Я ни разу так не делал до тебя, — он чуть качает головой. — Но я много наблюдал за людьми и видел, как они делают это. Понял, что это какой-то особенный ритуал только для тех, кто чувствует любовь друг к другу, и мне захотелось сделать то же с тобой. А ты оказался не против, и я так счастлив, — Арсений улыбается шире, светя так мягко и согревающе, что Антон плывёт, как льдинка по весеннему ручью; то, как трогательно Арс об этом говорит, просто не может не вызывать никаких чувств — Шасту искренне хочется некрасиво разрыдаться от этого «чувствует любовь друг к другу». — Я никогда ничего прекраснее не ощущал, я даже не знал, что на такое способен, — его голос звучит затапливающе тепло — солнце даже так не греет, как Арсений своими словами. — Спасибо тебе, Антон, — накрывает тыльную сторону Шастовой ладони своей, прижимая к щеке ближе, а затем смазанно целует его в основание ладони, прикрывая на мгновение глаза.

Господь святой, как у него ещё не разорвалось на лоскуты сердце от количества испытываемых нежных чувств к этому совершенно потрясающему юноше — величайшая загадка этого дня.

— За что? — только и может выжать из себя он, чуть склонив голову вправо.

— За то, что пробудил во мне любовь, — выдыхает так искренне и открыто Арсений, а Антону хочется простого человеческого уткнуться лицом в стол и побиться о него лбом, потому что ну кто такие вещи говорит вообще, как вывозить такую очаровательную откровенность! — Ты удивительный, — продолжает его морально убивать (в положительном ключе — да, такое возможно) тот, а Шастун снова краснеет (это, видимо, единственная реакция, на которую он сейчас способен, потому что, по ощущениям, его мозг с минуты на минуту прекратит работать от сердечного перенагревания), испытывая острое желание задать вопрос «я ли?», — я так рад, что именно с тобой мне уготована вечность!

Вместо внятного ответа Антон прижимается к его губам, предпочитая все свои чувства, коих настолько много, что они льются через край, вложить в поцелуй.

Когда до конца приготовления арсеньевского мяса остаётся полчаса, Шастун ставит готовиться геркулесовую кашу, а потом принимается нарезать салат с зеленью, огурцами и фасолью, пока Арсений, который не хочет от него отлипать, стоит рядом, а после и вовсе прижимается со спины в ненавязчивых объятиях — вот как-то так нежданно-негаданно мечты и сбываются.

Завтракать они садятся, когда на кухонных часах с котиком, которые ему подарил когда-то Егор, короткая стрелка почти дошла до цифры одиннадцать; Арсу понравилась сваренная курица и понравился нарезанный Антоном салат, да так, что он почти урчал во время еды, — они сидят теперь не друг напротив друга, а рядом: Арс устроился по правую руку от него, поставив правую ногу на стул и положив на Шастовы скрещенные ноги свой роскошный хвост, который слишком ярко реагирует на гастрономический восторг своего владельца — если бы Антон мог не расплываться от этого в лужу, он бы не расплывался, но он до сих пор не может склеить лицо после всего произошедшего.

После завтрака, пока Антон моет посуду, внимательно слушая рассказ Арсения, сидящего на столе и расслабленно болтающего длинными ногами, о том, как тот понял, что внутри него живёт магия, и слишком часто на него оборачиваясь (на чистоте посуды это не сказывается, но вот то, что у него в один момент шею защемит, немного всё-таки волнует), в дверь кто-то звонит и спустя буквально секунду начинает долбить так, будто от этого зависит чья-то жизнь.

Арс сразу же замолкает, хмурясь и взволнованно смотря на Шаста, что, как раз закончив с мытьём всех тарелок, вилок-ложек-ножей и кастрюль, вытирает руки и не менее взволнованно идёт к двери, в которую наконец перестали долбить; просит Арсения побыть на кухне.

Но он даже не успевает дойти до двери, как её начинают отпирать с обратной стороны, и Антон уже предчувствует, каких пиздюлей ему вставят Егор и Эд (наверняка они именно вместе и приехали), которым Шастун уже больше года назад доверил второй комплект ключей от своей квартиры и которые там уже, должно быть, с ума сошли переживать за непутёвого друга, который за это утро ни разу не вспомнил о существовании телефона.

Ему пизда.

Дверь распахивается, являя Антону одинаково недовольных и перепуганных Выграновского и Булаткина; Егор заходит в квартиру первым и слабо, скорее для вида толкает Шаста в грудь, спрашивая:

— Нет, ну ты охуел?

— Антоха, бля, чё за дела? — одновременно с ним интересуется Эд, и Шастун замирает с выражением лица обосравшегося от испуга котёнка.

Арсений примерно в эту же секунду всё же высовывается из кухни, заглядывая в коридор с беспокойством и привлекая к себе внимание всех троих, и всё происходит слишком быстро: вот стоял Арс в его бледно-розовой футболке, а через секунду на том же месте стоит уже только футболка — точнее, очевидно, что в ней стоит перевоплотившийся Арсений, но он выглядит сейчас так же, как удав, проглотивший слона, которого взрослые в «Маленьком принце» спутали со шляпой.

Из-под розовой ткани торчит только хвост (и то не полностью), и Антон, пока запутавшийся Арсений, что явно испытывает трудности с тем, чтобы выбраться из футболки, не успел этого сделать, берёт его на руки, крепко прижимая к себе этот шебуршащий розоватый кулёк; тому наконец удаётся просунусь голову в широкий ворот футболки, и теперь он враждебно смотрит, оголяя клыки и негромко рыча, на в ахуе замеревших Эда и Егора.

— Так, давайте все успокоимся, — говорит Антон, накрывая правую сторону арсеньевской морды рукой, потому что его он не тронет, и успокаивающе почёсывает за ухом.

— Какого хуя… — наконец отмирает Выграновский, смотря огромными охуевшими глазами на переставшего рычать, но всё ещё напряжённо смотрящего на него Арсения у Шастуна на руках.

— Ты объяснишь, может? — с той же эмоцией бесценного ахуя спрашивает Егор, кое-как отрывая взгляд от голубых глаз и поднимая его на травянистые, и Антон кивает часто, виновато изгибая брови, словно его это хоть немного спасёт от праведного гнева его драгоценных друзей.

— Да, простите, пожалуйста, я представляю, как вы переживали, и я говнарь полный, что вам не написал… — начинает он, но Булаткин, закрывая глаза, мотает головой и поднимает руки на уровне груди, обрывая того на полуслове. 

— Не это, — говорит он, открывая глаза, и Антон хмурится непонятливо: его тут, кажется, убить хотели, а теперь передумали? — Это, — Егор кидает многозначительный взгляд на Арса, и Шаст хлопнул бы себя по лбу, если бы мог.

— А, — коротко понятливо произносит он, кивая зачем-то. — Это Арсений, — улыбается солнечно, глядя на то на Булаткина, то на Выграновского — разницы особо нет, потому что их лица выражают одну и ту же эмоцию вселенского непонимания.

— Ты прикалываешься? «Это Арсений», и всё? — охуевше интересуется Егор, а Эд — от нервов, возможно, или это из-за Булаткина — вдруг опускает голову и беззвучно хихикает, прижимая костяшки ко рту. — Он только что человеком был! — вытягивает левую руку, указывая на место, где Арс показал им фокус-покус, подвергший этих двоих в глубокий шок.

Антон, встретившись взглядом с эдовскими серыми глазами, давит улыбку, потому что после явно веселящегося Выграновского смотреть на Егора, что является олицетворением самой серьёзности, как-то неловко.

— А, да, тут такое дело… — глубоко вдохнув, произносит Шастун, всё же не сдерживаясь и давая смешливой улыбке расползтись по лицу; Арс на его руках перестаёт брыкаться и теперь тыкается влажным носом ему под подбородок, смотрит своими глазами в Антоновы доверчиво. — Короче, это Арсений, — начинает по новой он, — тот лис, о встрече с которым я вам рассказывал, когда мы с пикника уезжали, помните? — приподнимает брови, хлопая светлыми ресницами.

— С которым ты в ветеринарке был? — вмешивается Эд, склоняя голову в сторону.

— Ага, — кивает Антон. — На него медведь напал, но он чудом спасся. — Егор недоверчиво смотрит на то, как крепко его Шаст к себе прижимает, и Антон мотает головой. — Нет-нет, сейчас он здоровый уже. Три дня тут практически в отключке валялся, а потом ультанул и излечился. — Эд фырчаще смеётся с формулировки, а Булаткин смотрит куда-то в пол позади Антона, приподняв брови — вроде не удивлён, а вроде и в ахуе до сих пор стоит, наверняка задаваясь вопросом, что здесь вообще происходит и когда его жизнь стала напоминать какой-то сюрреализм. — Он типа магией владеет немного. Честно, — добавляет, словно одно только слово добавляет плюс сто к правдоподобности его рассказа (хотя вообще-то он рассказывает чистейшую правду!)

И всё же, если бы Антон увидел, как человек прямо на его глазах перевоплотился в лису, он был бы готов поверить во что угодно, а в факт наличия магии буквально у оборотня, так тем более — Булаткин и Эд, судя по всему, так же.

— Пиздец прикол, — выдаёт Выграновский, и Арсений косится в его сторону; Егор задумчиво кивает, поднимая взгляд на Арса и смотря на него пристально. — Он типа как в «Сумерках», или чё?

Антон мотает головой, улыбаясь уголками губ — сравнение с «Сумерками» весьма забавное.

— Арс всю жизнь в лесу провёл. Один, — сердце что-то колет, когда Шастун это произносит, но он, неосознанно прижимая его тело ближе к себе, быстро успокаивает самого себя тем, что теперь у Арсения есть он, его пара, и тот больше никогда не будет один. — Говорить умеет, но к человеческой жизни не очень приспособлен, но это дело поправимое, — Антон улыбается уголками губ, мельком стреляя глазами в Арсения, что смотрит на него доверчиво, и Шаст боком чувствует, как тот чуть виляет хвостом.

— А он может обратно человеком стать? А то некрасиво как-то так общаться… — вновь подаёт голос Егор, и Антон поднимает на него глаза.

Шастун моргает пару секунд заторможенно, пока Эд заинтересованно склоняет голову в сторону, а затем снова смотрит на Арсения, приподнимая брови, безмолвно спрашивая, мол, не против ли он; Арс, кинув недоверчивый взгляд на Егора с Выграновским, снова переводит его на Шаста и тыкается мокрым носом ему в щёку — Антон не может не расплыться в улыбке от этого действия (смущает немного, что на это пристально смотрят целых две пары глаз, но, боже, блять, ему всех имеющихся пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы сосчитать, сколько раз на его глазах Эд с Егором страстно сосались, так что и его — невинные, в отличие от их! — ласкания с Арсом переживут как-нибудь).

Антон поворачивается задом к друзьям, потому что прекрасно помнит, что после перевоплощения Арсений будет голым, и, хоть тот своего тела абсолютно не стесняется, Шастуну отчего-то не хочется, чтобы те на него смотрели, и аккуратно опускает его на пол, помогая после выбраться из футболки.

Арс встаёт на четыре лапы, и Шаст выпрямляется, держа в руках футболку; Арсений перед ним вырастает словно из ниоткуда, и Антон, пока тот неотрывно смотрит ему за спину на Егора с Эдом и хмурится, помогает ему натянуть футболку, а затем берёт его лицо в свои руки, переманивая взгляд голубых глаз на себя, и полушёпотом говорит:

— Это мои друзья, они хотят с тобой познакомиться, — проводит большими пальцами по щекам, пока Арс продолжает всё так же хмуриться.

— Они угрожали тебе! — возражает тот, вытягивая руку и снова смотря исподлобья за шастовскую спину; чёрный хвост напряжённо подрагивает.

— Они переживали за меня, — уверяет его Антон, наклоняя голову в сторону и загораживая Эда или Егора — на кого он там смотрит. — Они не желают мне зла, честное слово. Я им как себе доверяю, это моя вторая семья, — глядя Арсу в глаза, Шаст кивает словно в подтверждение своим словам и улыбается уголками губ.

— Как трогательно, — наигранно плаксивым тоном говорит Выграновский, и, обернувшись, Антон видит, как тот обмахивает рукой лицо, будто вот-вот заплачет; Шастун, улыбаясь широко, одними губами произносит короткое «иди ты» и фырчит.

— Да правда, мы думали, этот обалдуй тут лежит с перегрызенной шеей, — Егор, смотря на Арсения жмёт плечами, разводя руками в стороны. — Мы думали, ты дикое животное, а тут вот как, оказывается. — Булаткин улыбается привычно добродушно, а Арсений хмурится лишь сильнее.

— Я не способен причинить вреда Антону, — говорит твёрдо Арс, делая шаг вперёд, но Шаст его тормозит, упираясь в крепкую грудь руками и мягко поглаживая через слой ткани местечко под правой ключицей, и Егор приподнимает руки в сдающемся жесте, мотая головой, мол, конечно-конечно.

— Ну, раз мы выяснили, что никто не собирается покушаться на Шастову жизнь… — Булаткин делает небольшую паузу, улыбаясь радушно. — Меня зовут Егор, — он делает крошечный шаг вперёд (чтобы оставаться в пределах входного коврика и чтобы Антону не пришлось после их ухода мыть полы) и вытягивает руку для приветствия.

— Эд, — Выграновский за спиной своего мужчины приподнимает руку, перебирая кончиками пальцев.

Арсений переводит сложный недоверчивый взгляд на открытую ладонь, а затем растерянно стреляет взглядом в Шастуна, который негромко поясняет:

— Люди так приветствуют друг друга, — улыбается уголками губ спокойно, переставая его удерживать и делая шаг назад, чтобы не мешать этим двоим.

— Можем обняться, если ты не любитель рукопожатий, — подаёт голос Булаткин и, продолжая добродушно очаровательно лыбиться, вытягивает вторую руку, и Арсений переводит на него взгляд лишь на долю секунды, затем вновь утыкаясь глазами в Антоновы.

— Объятия — вообще универсальное средство, — он кивает и улыбается мягко: становится даже интересно, что сделает Арсений и как себя поведёт, правда, потом Антон ловит себя на мысли, что эта ситуация выглядит сомнительно и больше напоминает какие-то опыты, и это стрёмно: ему же наверняка некомфортно.

Шаст уже хочет вытянуть руку, чтобы сомкнуть пальцы на арсеньевском запястье и отвести его подальше, и попросить Егора не давить на него, как Арс вдруг делает эти полшага навстречу Булаткину и обнимает его за шею.

Тот, широко улыбнувшись и стрельнув восторженным взглядом в приятно удивлённого Шастуна, смыкает руки за Арсовой спиной — в груди от этой картины теплеет, и Антон стоит с дурацкой лыбой на губах, искренне радуясь тому, что его друзья и его, получается, родственная душа вроде как поладили.

Булаткин проводит рукой вверх-вниз меж арсеньевских лопаток, а тот вдруг начинает — ещё пока что нерешительно будто — вилять хвостом; Эд смотрит на сие действо, приподняв брови, но уже не сильно удивляясь, и фыркает смешливо:

— Как удивителен животный мир: зайка приручил лисёнка, — бормочет он, и Антон расползается в улыбке, подавляя клокочущий в груди смех.

— Эд! — отрываясь от Арсения, Егор стреляет в него недовольным (больше наигранным, чем в действительности таковым) взглядом, а Выграновский делает вид, что закрывает рот на ключик и выбрасывает тот в сторону, — улыбается, котяра, хитро, совсем не раскаиваясь в своей шутке.

Арс также отстраняется — Шаст видит на его лице игривую улыбку и расслабляется сам, позволяя себе самому в открытую улыбнуться, — и виляет хвостом уже активнее, когда вытягивает руки для объятий с Эдом.

— Да ты моя лапа, — чуть надув губы, умилённо тянет тот, слабо хлопая Арсения по спине, и тоже светит мягкой улыбкой.

Егор, пока они обнимаются, опускает взгляд, сразу же натыкаясь им на пушистый чёрный хвост, и возвращает горящие огнём восхищения глаза на уже отстранившегося Арса.

— Бог ты мой, какой у тебя хвост! — с искренним восторгом выдыхает тот, и Арсений, улыбаясь будто бы смущённо, поворачивается полубоком, выпрямляя левую ногу, как какая-нибудь модель, и переставая им вилять, и демонстрирует тот во всей красе (хотя во всей красе было бы, если бы он задрал футболку, прикрывающую одну пятую от его длины, но тот, слава богу, этого не делает: то ли бережёт антоновские нервы, то ли просто не считает это необходимым). — Ну красавец, ну роскошный, — продолжает восхищаться Егор, а Арсений оборачивается вокруг своей оси, вновь начиная вилять хвостом (контроля надолго не хватило).

Где-то в этот момент, смотря на выражающие положительные эмоции лица своих друзей и источающего свет Арса, Шаст понимает, что они его действительно приручили.

— Так он у тебя теперь типа живёт, или как? — спрашивает беспечно Эд, склоняя голову в сторону и заставляя Шастуна наконец отлипнуть от разглядывания стройных арсеньевских ног; тот сразу же поднимает голову, встречаясь взглядом с любопытными серыми глазами.

Егор также отвлекается от нахваливания Арсения и с интересом уставляется на Антона, который в свою очередь стреляет взглядом в так же глядящего на него в ответ Арса, — это чё за приколы такие?

Шастун приоткрывает охуевше рот, оглядывая ещё раз всех троих, потому что явно не ожидал такой подставы (он думал, что этот вопрос — который уже, конечно, предрешён самой судьбой, но формально ещё не обговорён — будет решаться наедине с Арсением, но затейник Выграновский немного его планы похерил, да и ладно, впрочем, какая разница: получасом раньше или получасом позже).

— А-э, да? — полувопросом выдыхает он, всё же останавливая свой взгляд на Арсении, и, видя, как тот, понимая, о чём идёт речь (он всё же не глупый, хоть многих человеческих штук и не знает), улыбается пока что робко, одними уголками губ, приподнимая брови и начиная вновь вилять хвостом, уже без всякого сомнения с мягкой улыбкой говорит: — Да, у меня. Со мной.

Арс сияет весь и в мгновение ока оказывается рядом, обнимая его за шею, приподнявшись на носочках, — Шаст, светя с той же яркостью, оплетает руками тонкую талию, крепко прижимая к себе.

Спустя несколько мгновений Антон слышит шуршание курток и негромкий звук шагов, а затем Егор произносит:

— Ладно, мы пойдём, а то запарились уже, — в красивом голосе чувствуется широченная улыбка, и Антон, отпуская Арсения, смотрит на Булаткина, чтобы в этом убедиться.

Эд начинает ерепениться: ему явно интересно посмотреть на разворачивающееся действо, но Булаткин на него коротко шикает, и тот закатывает глаза, послушно отступая.

— А, эт, кстати, Тох, — спохватывается он, тыча в Шастуна указательным пальцем. — Пиво своё забери: оно меня соблазняет.

— Бля, а вы не привезли? — Антон смотрит сначала на Выграновского, а потом на Егора котёнком-невдуплёнышем, изгибая брови будто бы расстроенно.

— Слушай… — охуевше начинает Булаткин, приподнимая брови, но Эд его перебивает:

— Мы там, блять, чуть не поседели все, переживая за еблана́ такого, а он спрашивает…

— Да-да, всё, хорошо, я понял, — Шастун приподнимает руки на уровне груди в сдающемся жесте и виновато жмурится: накатывает чувство вины, что он заставил друзей так за себя переживать и довёл до того, что те на нервах буквально вломились в его квартиру. — Правда, простите меня, пожалуйста, я больше так не буду, — глядит на них обоих взглядом, полным раскаяния.

— Смотри мне, — Выграновский снова указывает на него названным в честь этого действия пальцем, и, пока он продолжает толкать нравоучительную речь, Егор, установив зрительный контакт с Шастом, указывает взглядом на Арса, что с интересом смотрит на Эда, и приподнимает брови, загадочно улыбаясь уголками губ, — Антон расшифровывает это как «он тебе нравится?»

Шастун улыбается как можно незаметнее и кивает для вида Эду, мол, конечно, я тебя внимательно слушаю, и на крайнем частом кивке стреляет взглядом в Егора, намекая, что это адресовано и ему, и синие глаза загораются сводническим огнём.

Быстрый взгляд в сторону Арсения и едва заметный наклон головы в сторону — «а ты ему?»

Антон кивает коротко (хотя по большей части просто прикрывает глаза) и практически сразу же чуть дует губы, стреляя глазами в Арса, всё так же продолжающего смотреть на Выграновского, — «мы целовались».

Лёгкий наклон головы вперёд и приподнятые брови — «уже?»

Долгое моргание и довольная, уже не скрываемая улыбка — «ага».

Булаткин изгибает губы — «неплохо» — и также улыбается, смотря внимательно, — «потом мне расскажешь».

— Иди на хуй, короче, — замечая, что его тотально заигнорили, говорит Эд, беззлобно отмахиваясь от него рукой, и Антон строит виноватую мордашку.

— Я тебя тоже люблю! — с широкой улыбкой протягивает он и посылает ему воздушный поцелуй, который Выграновский ловит в кулак и, повернувшись, хлопает этой рукой себя по заднице — Антон с Егором фырчаще смеются.

— Ага, бля, пиво своё забери, — Эд хватается за ручку и давит на неё, открывая дверь и выходя в подъезд; оборачивается и смотрит на Шастуна преувеличенно серьёзно. — Право слово, Тох, если не заберёшь до конца выходных, я его выпью и раскаиваться за это не буду! — он приподнимает брови, и это всё в целом выглядит так забавно, что Антон не может не реагировать на это хихиканьем.

— С каждым днём его сдерживать от покушения на твоё добро всё сложнее, — продолжает Егор, приподнимая густые брови и проводя рукой по эдовскому плечу, а тот кивает, мол, вот-вот. — Приезжай на днях, правда. Можешь Арсения с собой взять, — он улыбается широко, стреляя взглядом в Арса, который смотрит на него, склонив голову, — кончик его хвоста снова оживляется. — Познакомится с Булкой-младшим.

— Кем? — второй раз за этот разговор подаёт голос Арсений, смотря почему-то на Антона.

— Их собака, — приходит на помощь тот, улыбаясь мягко, и Арс кивает понятливо.

— А они не погрызутся? — уточняет Выграновский, вскидывая бровь, и Антон с Егором недоумённо на него оборачиваются. — Типа оборотня почует, все дела.

— А-э, не думаю… — с сомнением хмурясь, Булаткин переводит взгляд на Арсения, что глядит на него в ответ, очаровательно хлопая глазами. — Как ты относишься к собакам? — спрашивает Егор у того, кто точнее всех ответит на этот вопрос.

— Забавные существа, — Арс улыбается. — Я много раз их видел — одни даже меня поймать пытались, — жмёт плечами беззаботно, а Булаткин невольно приоткрывает рот и подносит к нему ладонь.

— Боже, на тебя охотились… — ахает тот, а Арсений только фыркает.

— Да куда им, — ведёт плечом и вскидывает вверх свой кнопочный нос горделиво, — ни разу даже в угол не загнали, — улыбается довольно, и Антон, как и Егор, смотрит на него с восхищением. — В любом случае сомневаюсь, что ваша собака сможет что-то мне сделать, пока я человек, — подытоживает Арс, и Булаткин кивает.

— Да наш лопух вообще безобидный, — Эд машет рукой, усмехаясь беззлобно (Выграновский их с Егором пса любит безмерно, как собственного ребёнка, и никакие прозвища нисколько не умаляют этого чувства).

— Ладно, пока, мальчики, — Булаткин улыбается широко и ещё раз окидывает их игривым взглядом, а затем выталкивает своего мужчину подальше в подъезд и сам выходит на лестничную клетку; и, перед тем как закрыть дверь, подмигнув, произносит: — Повеселитесь тут.

Входная дверь негромко хлопает, и Антон с Арсением снова остаются наедине; Шастун, закрыв дверь, поворачивается к нему с широкой улыбкой и обнаруживает, что тот также смотрит на него, виляя кончиком хвоста.

— Что такое пиво? — спрашивает он, очаровательно приподнимая брови.

— Напиток богов, — фыркает Шаст и подходит к Арсу, приобнимая его за талию и ведя в зал к разложенному дивану. — Дам тебе попробовать как-нибудь, — обещает он, ловя арсеньевский заинтересованный взгляд, и подмигивает. — Ты не закончил свой рассказ, — Антон, упав на мягкий пружинистый матрац и удобно устроившись на левом боку, подпирает рукой голову и улыбается мягко.

Арсений растягивает губы в трогательной улыбке, также забираясь на диван, и усаживается напротив Антона в позе бабочки, кладя руки на стопы и — спасибо Иисусу и Христосу — прикрывая тем самым пах (в любом случае Шастун сейчас слишком заворожён Арсовым светом и очаровательными ямочками на щеках, чтобы смотреть куда-то кроме).

— Так вот, — вновь открывает рот Арс, и Шаст приподнимает брови и хлопает глазами, показывая свою заинтересованность и приготовившись внимательно слушать продолжение.

Практически весь оставшийся день они проводят в разговорах (в основном, конечно, говорит Арсений — рассказывает о своих хождениях-брождениях по их необъятной стране: он, оказывается, вообще не из этого леса родом; Антону даже прикинуть сложно, какое огромное расстояние преодолели его лапы, — Шастун, наверное, за всю свою жизнь столько не прошёл), прерываясь только на обед (Антон сияет весь, как лужи в солнечную погоду, когда Арсений говорит, что ему понравился шастуновский суп — для него, как для истинной хозяюшки, это лучший комплимент), а потом метафорический микрофон передаётся Шасту, и он рассказывает Арсу о себе любое, что придёт в голову (почему в такие моменты мозг как будто бы отказывается работать?)

И чем дольше они говорят, тем сильнее сближаются (в обоих смыслах), так что в какой-то момент Арсу оказывается недостаточным лежать, прижавшись к антоновскому боку, и он слишком быстро и, естественно, без всяких предупреждений, чтоб Шаст в который раз охуел от его неожиданности, перекидывает через него ногу и седлает Антоновы бёдра, без зазрения совести усаживаясь голой задницей прямо на пах.

Шастун охает от удивления, резко втягивая через сжатые зубы воздух и — зачем-то — живот, и на автомате кладёт руки на тёплые голые бёдра, покрытые чёрными волосками; Арсений, ёрзая, устраивается поудобнее, пока Антон, подгибая пальцы ног, лишний раз вдохнуть боится, и, улыбнувшись невинно, прижимается к шастовой груди своей и утыкается носом в шею.

— Срастись с тобой хочется, — выдыхает он в Антонову кожу полушёпотом так искренне, что сердце ёкает, но Шастун сейчас не может думать ни о чём другом, кроме малоприятных мыслей, чтобы только, блять, не возбуждаться — получается из рук вон плохо, потому что Арсений продолжает плавно и так приятно покачивать тазом, и что-то это совсем не похоже на то, что он не догадывается, какую реакцию это вызывает.

Шастун перекладывает руки на Арсовы тазобедренные косточки, скрытые бледно-розовой футболкой, и аккуратно давит — несильно, просто фиксирует на месте, чтобы тот прекратил это бесстыдство (вот как ему удаётся сочетать в себе искрящую нежность и столь наглое соблазнение? — загадка Вселенной, не иначе).

— Арс-Арс-Арс, — говорит Антон таким же полушёпотом, но уже совсем по другой причине: своему голосу он сейчас не то чтобы доверяет: такие резкие перепады температуры даже он сам еле выдерживает.

Чувствуя, как тот всё-таки послушно замирает, Антон упирается руками в матрац, пробуя, если не выползти полностью, то хотя бы принять полусидячее положение, — приподнявшийся Арсений ему это без проблем позволяет, потом, правда, всё равно плюхается ему на бёдра; Шастун делает глубокий вдох — не на заинтересованно приподнявшийся член, и на том, как говорится, спасибо.

— Почему? — спрашивает Арс, невинно и даже с какой-то наивностью приподнимая брови, и Шаст промаргивается аж, потому что понять не может: тот честно не понимает или это настолько искусная актёрская игра?

Хотя Арсений за этот неполный день прекрасно дал понять, что он не юлит от слова совсем и остаётся искренним всегда, так что второй вариант отметается сразу же — Антон ему верит.

А следовательно, Шасту также нужно быть искренним и честным с Арсом.

— Ты… — мнётся, делая вдох. — Меня возбуждаешь, — всё же признаётся он, смотря прямым взглядом — надо же, ему даже удалось не покраснеть, да это успех! — в голубые глаза, что загораются искрой радости.

Арсеньев хвост несильно мельтешит по Антоновым ногам, а его обладатель расплывается в широкой, довольной и светлой улыбке и перемещается на пару сантиметров выше, прижимаясь к Шастовому паху своим, кое-как скрытому футболкой — как хорошо всё-таки, что он дал ему такую длинную, вот как знал (хотя, как Арс не мёрзнет, будучи одетым только в этот кусок ткани, для него остаётся загадкой, но Шаст бдит, и при первом же признаке замерзания он закутает того в плед).

— Звучит как лучший на свете комплимент, — говорит Арсений и, упираясь руками в антоновский живот, наклоняется к его же лицу, предпринимая попытку того поцеловать, но Шаст уворачивается, и Арс смотрит на него недоумённо котёнком-невдуплёнышем, не понимая, что сделал не так (если бы у него и в человеческой форме были ушки, те бы наверняка прижались к голове).

— Мы не можем так сразу… — говорит Антон не потому, что ему так хочется сказать, а потому, что остатки здравого смысла не позволяют поддаться желанию и пустить всё на самотёк; думать головой, а не головкой ещё никогда не было так сложно.

Шастун облизывает губы, а Арсений хмурится вопросительно, наклоняя голову в сторону, и повторяет свой уже звучавший ранее вопрос:

— Почему? — звучит на этот раз с искренним недоумением.

— Мы знаем друг друга один день?.. — сомнения в голосе хоть отбавляй — все аргументы против начинают казаться какими-то глупыми и несуразными; вот этот, например, можно разнести в пух и прах (по-старпёровски) или же (по-молодёжному) разъебать по фактам: Антон несколько раз спал с парнями, которых и часа-то не знал.

Но тот же совершенно другая ситуация! Арсений — его пара, и их отношения развиваются слишком, очень сильно слишком быстро, что для Шастуна, привыкшего совершенно по-другому, дико: ещё ни с одним своим партнёром он не знакомился, устраивал первый поцелуй, начинал жить под одной крышей и собирался заняться сексом в один и тот же день.

В один чёртов день! — охуеть можно просто.

И всё же отрицать, что ему хочется Арса — и совсем не потому, что тело активно отзывается на его действия, — не получается, да это и глупо, в общем-то.

— Ну да? — Арсений вопросительно-недоумённо хмурится. — Какая разница? Или это у людей так заведено: хотеть, — он специально привстаёт, проезжаясь по антоновскому паху и выбивая из Шастуна рваный выдох, — но что-то выжидать? Ну давай подождём несколько лун, только что от этого изменится?

Арс смешливо ухмыляется, а Шаст смотрит в его до ужаса красивые глаза несколько секунд заворожённо пару секунд, а затем — да к чёрту: правда, какая разница? — подаётся вперёд и прижимается к тонким губам в жадном поцелуе, а тот отвечает ему в то же мгновение.

Антон наконец-то распускает руки: задирает полу футболки и обнимает большими ладонями упругие и такие охуенные наощупь ягодицы, прижимает Арсеньево тело ближе к своему и толкается ему навстречу, выбивая из того то ли удивлённое, то ли удовлетворённое (а может, и всё вместе — спектр человеческих чувств довольно широкий, чтобы ограничиваться чем-то одним) мычание; чувствует нарастающее арсеньевское возбуждение, и самому от этого хочется довольно мурчать.

Шастун перемещает левую руку выше, под лопатку, и, придерживая того за спину, переворачивает их обоих, нависает теперь над Арсением и переходит с поцелуями с губ на линию челюсти; совершает мелкие фрикции, ощущая, как член твердеет всё сильнее.

Арсений обнимает его за шею одной рукой, а другой забирается в Шастовы кудри на затылке и дышит прерывисто куда-то в область ушной раковины, когда Антон стекает ручьём поцелуев на тёплую, почти горячую шею.

В момент, когда он прикусывает тонкую кожу и слегка ту оттягивает, раздаётся вибрация (после ухода Эда и Егора Антон первым же делом убрал свой привычный беззвучный режим, чтобы случайно не пропустить новых сообщений от своих друзей: знал же, что будет увлечён Арсением настолько, что про телефон и не вспомнит, но сейчас, конечно, степень заинтересованности возросла в несколько раз; но что поделать, он обещал, а потому проигнорировать этот звук просто недопустимо, если снова не хочет нарваться на пиздюли, — к тому же те, зная теперь всю ситуацию, не стали бы тревожить его по пустякам?), и Шаст, чертыхаясь себе под нос, отстраняется от притягательной шеи только благодаря титаническим усилиям воли (в душе он плачет) и ловит поплывший взгляд Арса, что будто не понимает, почему ласки вдруг остановились.

— Мне нужно ответить, — с сожалением изгибая брови, говорит Антон. — Я обещал больше не пропускать их сообщений.

Арсений смотрит на него большими жалобными глазами несколько мгновений, а затем смиренно закрывает приоткрытый рот и перестаёт обнимать его шею.

— Хорошо? — спрашивает зачем-то Шастун, смотря на того слегка исподлобья. — Я быстро отвечу и мы продолжим, — обещает он, улыбаясь уголками губ, и прижимается к Арсовым губам на несколько долгих секунд — тот ему, безусловно, отвечает.

Когда Антон от него наконец отлипает, он аккуратно слезает с Арсения и на четвереньках ползёт в изножье матраца, где лежит телефон, тянется к нему, чтобы посмотреть, что ему там и от кого пришло; на экране высвечивается сообщение от Егора, и Антон, недолго думая, переходит по уведомлению, открывая чат, где сначала видит полотнище сообщений, где тот в различных формулировках (иногда матных, иногда содержащих угрозы) спрашивает, в порядке ли его непутёвый товарищ, и Шастун, пролистывая вниз, к новым сообщениям, снова чувствует укол совести.

булка-старший

Шаст, мы тут погуглили и кое-чё выяснили..

Арсений рядом?

Антон непонятливо сдвигает брови к переносице, ибо вообще въехать не может, какого хера происходит, но после несколькосекундного ступора всё же открывает клавиатуру и начинает печатать.

Вы

да а чё случилось?

булка-старший

Ты можешь отойти от него?

Ёб твою мать, что происходит; становится тревожно оттого, что Антон вообще не понимает ничего — возбуждение медленно, но верно начинает сходить на нет (оно не то чтобы здорово сочетается со страхом от ожидаемого подвоха размером, наверное, со слона).

Вы

зачем?

он сидит напротив экран не видит да и я сомневаюсь что он умеет читать….

булка-старший

Антон!!!!!

Вы

ок щас

Шастун поднимает взгляд от экрана и смотрит Арсению в глаза побитой собакой: больше всего сейчас хочется вернуться обратно к нему в объятия и продолжать выцеловывать изящную шею, но он должен от него сбежать в другую комнату, потому что Егор с Эдом там что-то не въебаться важное выяснили; Арс глядит на него в ответ и улыбается только мягко, но, не видя ответной улыбки, приподнимается и спрашивает, едва заметно наклоняя голову в сторону:

— Всё хорошо? — негромко.

Антон кивает растерянно и свешивает пока только одну ногу с матраца, отталкиваясь рукой от того рукой.

— Да, — не очень-то правдоподобно отвечает Шастун, продолжая практически сразу же: — У Егора там что-то случилось, мне нужно отойти ненадолго, ладно? — он приподнимает брови, смотря в голубые глаза неотрывно, что глядят на него в ответ с нескрываемой грустью прямо на поверхности, но в итоге Арс понимающе кивает, не задавая никаких вопросов, и только тогда Шаст окончательно поднимается с разложенного дивана; огибает его и, нагнувшись к Арсению, целует того в темечко. — Я быстро, мой хороший. — Ловит Арсову тёплую улыбку, видит бьющийся о простыню кончик хвоста, и сам приподнимает уголки губ.

Антон, крепко сжимая в руке телефон, идёт в ванную — сердце с каждым шагом бьётся всё быстрее от неясной тревоги, и ему хочется, но он никак не может то утихомирить — и закрывает за собой дверь, проворачивая замок; садится на унитаз и вновь открывает чат с Булаткиным — брови невольно хмурятся.

Вы

отошёл но какой ценой....

чё случилось-то?

Егор, всё это время терпеливо не выходивший из сети, сразу же начинает что-то агрессивно строчить; Антон в ожидании неосознанно покусывает нижнюю губу, тряся правой ногой на автомате.

булка-старший

Короче, как я уже сказал, мы тут с Эдом всё же решили загуглить про лисиц-оборотней, и блять. Там у них разные названия (кицунэ, хули-цзин и кумико вроде, я не помню, но Арсений по-любому кто-то из вот этих троих), но суть примерно одна: они соблазнительницы, которые, трахаясь с мужчинами, высасывают его жизненные силы!!!!

Шастун нервно смеётся, читая пришедшее сообщение, и поднимает взгляд от экрана телефона, смотря охуевшими глазами на плитку ванной, на фоне которой утром стоял Арсений, — как вовремя, однако, Булаткин ему написал, вот прям как чувствовал.

Антон невесело усмехается: в груди бушует какое-то странное противоречивое чувство оттого, что Шаст вроде как понимает, что должен (ну, точнее это звучит как правда) в это поверить, но ему так сильно не хочется этого делать, потому что Арс ему правда нравится, пусть это и дико (они знакомы один день!), к тому же они буквально родственные души...

А тот на самом деле просто хотел заняться с ним сексом и по окончании высосать из него жизненные силы? Для этого всё это затевалось? Никакой влюблённости на самом деле нет и не было никогда, ведь Арс всё это время притворялся, чтобы заполучить желаемое?

Да нет, звучит как бред, потому что, несмотря на то что Арсений — скорее неосознанно, чем целенаправленно (он по-настоящему обрадовался, когда Шастун ему это сказал!) — нагло соблазнял его, Антон видел его влюблённые, восторженные взгляды и слышал искренность в его словах, а то, с какой нежностью, рвением и самоотдачей Арсений его целовал!..

Нет, Антон всё же отказывается в это верить — хочется глупо надеяться на то, что Арсений не стал бы его фактически убивать, воспользовавшись Шастовым добрым сердцем, доверием и помощью, без который тот вполне мог бы не выжить.

И всё же мерзкий червь сомнения поселяется в его душе, и Антон выходит из телеграма, заходя вместо этого в бразуер, где вбивает запомнившееся ему «хули-цзин» (а запомнилось потому, что оно звучит забавно, правда потом, когда Шастун узнаёт, что в первом слове ударение падает на второй слог, уровень забавности немного падает) и тыкает на вкладку Википедии.

И именно в этот момент ему приходит сообщение от Егора, загораживая верхнюю часть экрана:

булка-старший

Кажется, ты притащил домой демонёнка

Антон хмыкает, нажимая на «пометить как прочитанное», и переводит всё своё внимание на статью, вчитываясь в текст; ну написано ж: лиса-оборотень, добрый или злой дух (на часть после «или» Шастун предпочитает не смотреть, отчаянно цепляясь за это «добрый дух»)!

Антон делает скрин и вновь заходит в телеграм, чтобы отправить Егору обрезанную фотку, обведя слово «добрый» в несколько кругов, а Булаткин ему в ответ кидает тоже скриншот, но другой: на нём легенда, откуда тот и взял это высасывание жизненных сил.

булка-старший

Мне тоже Арсений показался хорошиком, но это не значит, что это всё не показное, Антон

Это звучит плохо, но я бы посоветовал тебе как-нибудь от него избавиться, пока вы ещё друг к другу не привязались

Ага, конечно, он прям щас так пойдёт к нему, ожидающему продолжения банкета и скажет выметаться из его квартиры, обвиняя того непонятно в чём.

Ну уж нет, Антон попробует сначала вывести его на честный разговор, потому что ну не может же Википедия (при всём к ней уважении) быть всегда права, особенно когда дело касается фантастических существ: одно дело мифология, а совсем другое, когда такое чудо со своими чувствами, мыслями и мотивами, оказывается, реально существует.

Нельзя же судить только по тому, что на каком-то, пусть и проверенном (хотя, как можно проверить такое, ему непонятно), сайте, у каждого живого создания всё индивидуально, так что обобщение в этом вопросе в корне неправильно.

А потому Антон, поднимаясь с крышки унитаза, пишет Егору короткое «я с ним поговорю» и отпирает дверь, давя затем на ручку и выходя из ванной, не видя пришедшее егоровское «а ты думаешь, он прямо так тебе и расскажет».

В любом случае — Шаст именно так и думает, потому что возникшее между ними с Арсом доверие не даёт в этом сомневаться.

Антон входит в пространство зала и, встречаясь взглядом с Арсением, будто бы драматично лежавшим на правом боку, смотря в стену, который, как только тот услышал его шаги, сразу приподнялся, замирает, только сейчас понимая, что ему совершенно нечего сказать: он же совершенно свою мысль не сформулировал.

Пока он подходит к дивану и забирается на него с ногами, усаживаясь на него (Арс сразу подползает к нему ближе и садится на бёдра — на этот раз полубоком, — располагая руки на Шастовых скулах и улыбаясь тепло), Антон думает, как бы начать этот разговор; несмотря на присутствующую в нём уверенность в том, что Егоровы слова — полный бред, ему снова становится тревожно оттого, что они всё-таки могут оказаться правдой, и Арсений его убьёт прямо сейчас, просто свернув шею, пока он не успеет опомниться.

Шастун делает глубокий вдох и, сглотнув и установив зрительный контакт с открытыми голубыми глазами, наконец решается:

— Я тут узнал, кто ты, Арс…

— Ты узнал, кто я? — Арсений улыбается и глаза расширяет, смотря с каким-то даже предвкушением, и это вот совсем не похоже на испуг оттого, что его рассекретили и теперь его планы пошли по пизде; конечно, уже по этому можно делать определённые выводы, но Антон всё же решает продолжить, чтоб наверняка.

— Предположительно, хули-цзин. В китайской мифологии это духи, которые, превращаясь в молодых и красивых девушек или парней, охотятся на мужчин, соблазняют их и высасывают жизненные силы, — говорит он негромко, пристально глядя в арсовское лицо, где эмоции с радостного предвкушения сменяются на растерянное непонимание.

Когда Шастун замолкает, Арсений хмурится едва заметно, приоткрывая рот, и хлопает глазами, замирает весь в абсолютном незнании, что ему на это сказать; он убирает руки с Антоновых скул, складывая их у себя на бёдрах, и Шаст набирает в грудь воздуха, чтобы произнести:

— Я просто хочу знать, насколько это правда, — негромко, смотря Арсу в глаза из-под изогнутых бровей.

Арсений бегает по его лицу взглядом, выглядя таким потерянным, что становится жаль, что Антон эту тему завёл, но её обговорить нужно, а потом Шастун его закомфортит, и качает головой отрицательно — сначала медленно, а затем мелко и часто.

— Ты — первый, кому я показал себя настоящего… — отчего-то дрожащим голосом говорит Арс и выглядит по-настоящему напуганным, и Шасту, приобнимающему того наконец за талию и прижимающего ближе к себе, хочется вдарить себе за то, что довёл Арсения до такого состояния, когда он чуть ли не трясётся на его коленях. — Ты думаешь, что я способен истощить свою пару, любовь всей своей жизни? — спрашивает он, моргая дважды, и снова качает головой, выдыхая на грани шёпота: — Я на такое не способен, Антон… — до боли искренне признаётся Арс, и Шаст прижимается лбом к его скуле, замирая в таком положении на несколько секунд.

— Я верю, — говорит он негромко и отстраняется, чтобы найти своими травянистыми голубые глаза. — Прости меня, я не должен был сомневаться. — Шастун оставляет смазанный поцелуй на линии челюсти, и Арсений обнимает его за шею одной рукой, зарываясь пальцами в кудри на затылке.

— Я понимаю, почему ты беспокоишься, но я ни за что тебе не наврежу, — Арс смотрит ему в глаза так открыто и доверительно, что Шаст только сильнее убеждается в том, что был прав насчёт него: ну не могла его Вселенная связать с человеком, который хочет его убить. — Я всю жизнь один был, так что не знаю, может, мои сородичи этим и занимаются, но я об этом впервые слышу, — качает головой мягко. — Ты — мой первый.

Арсений улыбается уголками губ — ещё робко — и прикусывает нижнюю губу, пока Антон улыбается тепло и трётся кончиком носа кнопочный Арсов.

— Я доверяю тебе, мой хороший, — Шаст аккуратно кончиками пальцев поправляет пушистую чёлку Арсения, а тот вновь начинает вилять хвостом — Антон это коленками чувствует, — и очень ценю твоё доверие ко мне.

Арс смотрит на него как на самого милого на свете котёнка несколько мгновений, а затем наконец прижимается к мягким губам в нежном и чувственном поцелуе, на который Шаст без промедления отвечает, прижимая того к себе, как самое ценное в мире сокровище.

Отстранившись от губ, Арсений прижимается к месту меж Шастовыми бровями лбом и, шмыгнув носом, шепчет, не открывая глаз:

— Ты, кажется, обещал продолжить, — тем самым тоном, который «я, конечно, ни на что не намекаю, но, братан, ты меня трахать будешь, нет?», и Антон хихикает, улыбаясь широко, и, звонко чмокнув того в щёку, валит их обоих на диван, упираясь коленом в матрац меж арсеньевских чуть согнутых ног.

Шаст выпрямляет руки, нависая над Арсом, чтобы задать несколько организационных вопросов, потому что прерывать процесс, который и без того уже был прерван (бля, надо бы Егору написать… ладно, попозже — обязательно, за десять-пятнадцать минут с ним ничего страшного не случится), для выяснения вот этого всего не очень-то хочется.

— Как именно ты хочешь? — спрашивает он, склоняя голову в сторону, пока Арсений, загружаясь пару секунд, хлопает глазами.

— Я не очень знаю, как у людей всё устроено… — он улыбается очаровательно и пожимает плечами.

— Хорошо, — Антон кивает. — Давай тогда определимся для начала: ты хочешь секс без проникновения — тогда я могу сделать тебе минет, это типа я вылижу твой член, — ну конечно, Шастун был бы не Шастуном, если бы не покраснел — на этот раз не так сильно, потому что в сексе он, как говорится, не первый год; Антон делает быстрый вдох и продолжает почти без запинки: — или с проникновением — это чей-то член в чей-то жопе, — объясняет он, как ему кажется, понятно, и Арсений, внимательно его слушающий, улыбается уголками губ.

— С проникновением, — озвучивает своё решение тот без капли смущения. — Хочу тебя в себе, — обеими руками он хватается за Антоново лицо и притягивает того к себе для поцелуя, обнимает его ногами за талию и заставляет вплотную прижаться к своему паху; Антон, совершая пару фрикций и ощущая вновь нарастающее возбуждение, мычит в поцелуй и кусает Арсову нижнюю губу, а тот ойкает от неожиданности и отстраняется, смотря на него большими глазами. — Ты чего кусаешься? — спрашивает он растерянно, и на его лице смешиваются сразу несколько эмоций (тут и смешливо приподнятый уголок губ, и чуть нахмуренные брови, и озадаченный взгляд голубых глаз), будто Арсений сам до конца не знает, как ему на это реагировать.

Антон снова выпрямляется на автомате и хлопает глазами.

— От сильных чувств, — говорит Шаст спустя пару секунд ступора (от Арса заразился) без запинок, а тот стразу же улыбается солнечно — чёрный хвост стучит по Антоновой ноге, и Шастуну очень сильно хочется почувствовать то же самое, только не через слой домашних штанов. — Прости, если я... — начинает он, но оказывается перебит Арсением:

— Нет, мне всё понравилось, — широко улыбаясь, заверяет Арс и ёрзает от нетерпения, и Шаст, быстро и смазано клюнув его в верхний ряд зубов и верхнюю губу и вильнув задницей, чтобы Арсений ослабил хватку ног, отстраняется, чтобы стянуть с себя футболку.

Арс на этот акт стриптиза смотрит с горящими глазами, с искренним восторгом оглядывая открывшиеся его взору новые участки Шастовой кожи, и принимает сидячее положение, касаясь тёплыми ладонями боков; Антон такого пристального внимания к своей фигуре (поедание всего вкусненького и лежание целыми днями дома на январских выходных явно не прошли мимо — эх, а ведь ему только удалось избавиться от животика, а он снова появился) стесняется, а потому просто замирает, волнительно сглатывая, и смотрит на Арсения, что, кажется, затаив дыхание, подушечками пальцев изучает его тело: скользит от ключиц вниз, к соскам, обводя их и поглаживая крупную родинку возле левого, к солнечному сплетению, проводя по рёбрам, отчего Шастун невольно втягивает живот: те у него уж больно чувствительные, к тому самому животику, пупку и дорожке волос, ведущей к паху.

Арсений поднимает взгляд на его лицо и смотрит со всей нежностью, на которую способен.

— Мне казалось, ты не можешь стать ещё прекраснее, но я так ошибался, — негромко сообщает Арс, и Шасту хочется смущённо прикрыть лицо, потому что ну что это такое! — Но это же ещё не всё? — полувопросительно выдыхает он, улыбаясь уголками губ и смотря в травянистые глаза с хитринкой в своих голубых, и, цепляясь двумя пальцами за резинку штанов, совсем легонько тянет вниз.

Антон перехватывает его руку мягко и отстраняет, поясняя:

— Не самая лучшая поза для продолжения стриптиза, — фыркает Шаст, переступая через Арса и плюхаясь рядом с ним на задницу, пока тот переспрашивает «чего?»; Антон улыбается смешливо. — Для раздевания. Стриптиз — это эротическое раздевание с целью возбудить партнёра.

— Ты и без этого прекрасно справляешься, — отзывается Арсений, и Шастун, краем глаза прекрасно видящий его стоящий член, только улыбается довольно и вдруг понимает одну простую вещь: он совсем забыл про смазку и резинку.

Да ёб твою мать, он уже заебался прерываться на всякую херню: ну вот почему он не мог после разговора с Егором зайти к себе в комнату и взять всё нужное.

Антон глубоко вздыхает и откидывается на мягкую спинку дивана, смотря на давно сделавшего то же самое Арсения заёбанным взглядом.

— Я забыл принести смазку и презики, — сообщает Шаст на выдохе, а Арс только вопросительно изгибает брови. — Это нужные для секса атрибуты, — объясняет он, а Арсений жмёт плечами, и Антон трактует это как согласие на то, чтобы он метнулся в спальню кабанчиком и притащил всё нужное, чтобы наконец-то уже заняться любовью без всяких проблем.

Шастун чмокает того в лоб и, кряхтя, вновь перелезает через Арсения; агрессивно топает (хотя в шерстяных носках не то чтобы сильно потопаешь, но Антон — мальчик старательный) — спасибо хоть, что штаны не успел стянуть, а то бегать по квартире с голым задом не хотелось бы — в спальню, а там направляется к своей тумбочке, выдвигая нижний ящик с различными прибамбасами для секса: тут и несколько видов смазок, и вибраторы, и анальные пробки — сейчас он, смотря на ту, к которой приделан рыжий лисий хвост (эту ему по приколу Эд с Егором подарили в прошлом году на четырнадцатое февраля, когда у Шаста ещё был постоянный партнёр), фыркает смешливо, — и, конечно, кондомы.

Захватив всё нужно, Антон разгибается и, цепляя себя взглядом в зеркале, замирает, глядя на штаны с носками, в которые до сих пор одет; решает штаны с трусами (носки он снимать категорически отказывается: замёрзнет нахуй, он зимой вообще без них не существует) стянуть тут же, чтобы прийти к Арсению уже подготовленным, — не шёл в комнату голозадым, так пойдёт обратно.

Повернув в зал, Шаст первым же делом замечает, что Арс, согнув ноги в коленях, за несколько секунд его отсутствия стянул футболку, и теперь они оба полностью голые (ну, носки не в счёт); Антон, преодолевая всё же откуда-то взявшееся смущение (никогда такого не было, и вот он опять стесняется собственной наготы, хотя, опять же, в сексе не первый год!), отбрасывает штаны, коими прикрывал стоящий член, на пол, рядом с собачьей лежанкой, которую он всё никак не уберёт, а Арсений аж приподнимается, чтобы получше рассмотреть его, в который раз забирающегося на матрац.

— Встанешь на четвереньки? — спрашивает Антон, опуская зажатые в левой руке ягодную смазку и запечатанный квадратик презерватива, а другой рукой проводя по Арсовой ноге — от щиколотки до колена, легонько то сжимая; на вопросительный взгляд голубых глаз поясняет: — Чтобы я в тебя вошёл, нужно сначала тебя растянут. Сначала ощущения будут не очень, но потом ты привыкнешь и, я думаю, тебе понравится, но, если нет, ты мне скажешь и я тут же прекращу, хорошо? — говорит Шастун, поглаживая теперь и второй рукой арсеньевские ноги, которые тот невольно раздвигает.

— Но я же так не буду тебя видеть? — звучит полувопросительно, и Антон кивает; Арсений хмурится. — Не хочу так, — он качает головой, и Шаст улыбается тепло, кивая согласно: ему также хочется видеть Арсово лицо во время того, как Антон будет трахать его пальцами, а чуть позже — членом.

— Хорошо, — Шастун улыбается и кивает. — Тогда ложись на спину и подложи под поясницу подушку, — крайний раз проведя по арсеньевским голеням ладонями, он на коленях отходит назад, позволяя тому переместиться в лежачее положение и принять нужную позу.

Арсений интуитивно разводит ноги в стороны, открывая Антону всего себя, и тот делает глубокий вздох, смотря то на возбуждённо пульсирующий анус, то в лицо Арса, что чувствует себя в такой открытой позе вполне уверенно — ни одно признака смущения, серьёзно; вот к этому Шастун стремится — остаётся надеяться, что поговорка «с кем поведёшься, того и наберёшься», сработает и в этом случае.

Хотя влюблённые (а они оба уже очень даже напоминают влюблённых) же со временем становятся похожими друг на друга, так что все сомнения в том, что и Антон в ближайшем будущем станет тем ещё бесстыдником, отваливаются.

Шаст подтягивает к себе смазку и, придвинувшись ближе к Арсу и устроившись рядом с изогнутым полумесяцем хвостом, выдавливает ту на пальцы; поднимает взгляд на не отводящего от него взгляда Арсения и просит:

— Если будет неприятно, пожалуйста, не молчи, идёт? — смотрит серьёзно, потому что, хоть он и очень осторожен всегда (а в случае с Арсом особенно), случайно навредить своей паре в его первый раз не хочется от слова совсем, и тот кивает, призывно двигая бёдрами. — Не зажимайся только, — говорит Антон а затем, наклонившись, целует его в коленку в местечко, где не растут волоски, и приставляет смазанные пальцы ко входу, аккуратно погружая внутрь фалангу среднего пальца, практически не встречая сопротивления; Арс, приоткрывая рот, задерживает дыхание от новизны ощущений, но не зажимается, позволяя Шасту войти до упора.

Он тянет палец обратно, оставляя внутри две фаланги, и, проворачивая его, скользит обратно — Арсений выдыхает на грани слышимости, и Антон, без отрыва глядящий в красивое лицо со слегка нахмуренными бровями, не видит на нём признаков боли или дискомфорта: тот скорее заинтересован.

— Скажи, когда можно будет добавить второй, — просит Шаст, перед тем как наклоняется и проходится языком вдоль длины Арсового члена — от основания до головки, где из уретры обильно выделяются капли предэякулята.

Арсений всхлипывает, хватаясь за Антоновы волосы инстинктивно и неосознанно пытаясь свести ноги, чего ему не позволяет сделать Шастун: давит левой рукой на внутреннюю сторону бедра правой ноги и поднимает взгляд на голубые глаза, что смотрят на него возбуждённо и будто бы расстроенно одновременно.

— Ты передумал насчёт проникновения? — с нотками грусти в голосе спрашивает он и смотрит на Антона котёнком-невдуплёнышем из-под изогнутых бровей, поджимая губы даже как-то обиженно.

— Чего? — на автомате спрашивает Шаст непонятливо, хмуря брови, потому что совершенно понять не может, с чего это Арс взял, если Антонов средний палец, замерев, правда, но всё же, всё ещё находится в его заднице; спустя пару секунд до него наконец допирает, что Арсений связал это с тем, что Шастун лизнул его член, и чуть по лбу себя не хлопает. — А-а, ты про это, — он приподнимает брови и улыбается смешливо. — Нет, не передумал, мой хороший, не переживай, — заверяет его Шастун, смотря в голубые глаза с теплотой. — Пока я тебя растягиваю, я могу тебе отсосать. Или тебе не понравилось? — сужает глаза на мгновение.

— Нет, это было приятно, — Арсений наконец улыбается — сразу видно, облегчённо — и пропускает Антоновы волосы сквозь пальцы. — Я просто думал…

— Поменьше думай, побольше чувствуй, — советует ему Шаст — Арс фыркает смешливо и ёрзает на подушке, что побуждает Антона возобновить движение пальца внутри, — и звонко чмокает того во внутреннюю сторону ближайшего к нему бедра; увлекается самую малость, и вот уже он кусает молочную кожу с кучей родинок, оставляя на ней бардовый засос — Арсений дышит громче обычного и дёргает кончиком хвоста, касаясь им шастуновской голени.

Вылизав его бедро достаточно (по собственным меркам), Антон одновременно с тем, как тот просит добавить второй палец, переходит к члену; придерживает его тремя пальцами у основания и, проведя языком от середины ствола, уверенно погружает в рот головку и пропускает член до упора — сосать он любит и умеет (хотя с его-то ртом грех не уметь), а уж как радуется, что наконец-то дорвался!

Арсений впервые стонет в голос, и Шастун, отрываясь от своего занятия, просит его не сдерживаться, а тот кивает часто и, закатывая глаза, когда Антон вновь насаживается на его ствол горячим ртом, сжимает его волосы в кулаке, подаваясь тазом навстречу.

Меньше, чем через минуту, Арс кое-как сквозь стоны говорит Шасту короткое «давай», и тот, пережимая арсеньевский член у основания, вводит в него третий палец, сгибая их внутри и проворачивая.

Когда Антон понимает, что Арсений принимает его пальцы в себя без всякого сопротивления, он со звучным чпоком выпускает мокрый от слюны ствол, встречаясь взглядом с поплывшими голубыми глазами с расширенными зрачками; его чёлка распушилась, и некоторые прядки прилипли ко влажному лбу — Арс их зачёсывает левой рукой и, громко дыша через рот (грудная клетка вообще ходуном ходит), приподнимает брови, безмолвно спрашивая, отчего Шаст остановился.

— С растягиванием всё, — хрипло говорит тот, поглаживая ладонью арсеньевское бедро с двумя засосами, находящимися в нескольких сантиметрах друг от друга; Шаст, сделав последние несколько толчков, достаёт из него пальцы и обтирает их о простыню.

Арсений приподнимается на локтях, улыбаясь уголками губ и выглядя, в целом, очень обрадованным этим извещением, а затем его улыбка приобретает виноватый оттенок.

— Можем мы всё же сменить позу? — спрашивает, чуть изгибая брови. — Лежать на спине с хвостом не очень удобно, — объясняет он, и Антон кивает согласно, помогая тому вытащить подушку из-под задницы и откидывая ту в изголовье. — На четвереньки? — с грустным вздохом спрашивает Арсений, выглядя искренне расстроенным, и практически сразу же порывается встать в нужное положение, как Шастун хватает его запястье, останавливая; тот поворачивается к нему с вопросом и даже какой-то надеждой в голубых глазах.

— Моя любимая поза будет очень в тему, — Антон улыбается уголками губ нагловато и плюхается туда, где лежал Арсений ещё каких-то несколько секунд назад, устраиваясь в полулежачее положение, тянет того к себе ближе; он вскидывает брови вопросительно и также растягивает губы в улыбке — его хвост очаровательно покачивается. — Ты же видел когда-нибудь осёдланных лошадей? — глядит в голубые глаза, горящие интересом, внимательно — Арсений кивает несколько раз. — Сейчас ты будешь наездником, — Шаст теперь полноценно усмехается, не чувствуя совершенно никакого смущения из-за своих слов (когда действия приобрели откровенно порнушный характер, стало как-то полегче и Антон прям расслабился — для любителя грязных разговорчиков всё же не то чтобы свойственно смущение в постели), — Арс едва заметно вскидывает бровь, улыбаясь шире, — и указывает двумя пальцами, шевеля ими, ему за спину на тюбик смазки и квадратик презерватива. — Подай мне, пожалуйста.

Когда лубрикант оказывается у него в руках, Антон щёлкает крышкой и приготавливается выдавить нужное количество смазки на пальцы, как замечает, каким взглядом Арсений смотрит на его стоящие член и как тяжело тот сглатывает, словно неосознанно еле заметно двигая челюстью; если бы они были в мультике, над копной кудрявых волос непременно загорелась бы лампочка.

— Арс, — окликает его Шаст, и тот резко поворачивается к нему, хлопает глазами, сбрасывая оцепенение, будто ото сна пробуждается, и приподнимает заторможенно брови. — Дай руку, — протягивает ему свою левую, перекладывая тюбик лубриканта в правую, и Арсений спустя мгновение вкладывает правую руку в Антонову ладонью вверх.

Антон выдавливает смазку ближе к основанию четырёх перстов, а затем кивает на свой член и подносит арсеньевскую руку к нему.

— Размажь, мой хороший, — хрипло просит он и, контролируя ладонью Арсовы движения, наблюдает за тем, как он сначала словно нерешительно, а потом уже куда более уверенно обхватывает ствол и на пробу проводит по нему в меру плотным кулаком вверх-вниз.

Антон выдыхает и накрывает его ладонь своей, подстраиваясь под темп и откидывая голову назад.

— Тебе нравится, — с толикой восторга подаёт голос — в нём слышится улыбка — Арсений, и Антон, уголки губ которого против воли взмывают вверх, не меняя положения и толкаясь бёдрами навстречу, говорит:

— Ещё больше понравится, когда ты будешь на мне скакать. — И встречается взглядом с голубыми глазами, что смотрят на него всё так же без хотя бы капли смущения — Шаст реально завидует ему в этом плане.

Антон перестаёт вместе с Арсением надрачивать самому себе (размазывание смазки всё же давно уже прекратилось, и всё зашло немного дальше), убирая руку вовсе, и тот наконец перекидывает ногу через него, но не стремится прижать задницу к голой коже, продолжая горой над лежащим Шастуном возвышаться.

В момент, когда Шаст берётся пальцами за основание члена, направляя его в Арсову ложбинку, он понимает, что забыл натянуть презерватив: зря тогда смазку потратили, если ещё раз придётся; он цокает, закатывая глаза.

— Презик забыли, — объясняет он в ответ на арсеньевский вопросительный взгляд и цепляет квадратик фольги, поднося его ко рту.

— Это?.. — Арсений всё так же продолжает непонятливо хмуриться.

— Защита для члена типа. Чтобы не подцепить какое-нибудь заболевание, передающееся половым путём, — Шастун покачивает головой из стороны в сторону.

— У меня есть иммунитет ко всем заболеваниям, — вскинутая бровь.

— Да и я чистый, — жмёт плечами Антон.

— Вердикт? — Арсений смешливо фыркает, растягивая свою невозможно красивую улыбку.

— На хер надо, — кивает Шаст, улыбаясь так же широко, и отбрасывает ненужный предмет куда-то вправо: сейчас ему до пизды, куда конкретно тот улетит, — всё внимание сейчас перетягивает на себя Арс.

Антон, придерживая пальцами, направляет член в Арсения, и тот, дыша громче обычного через приоткрытый рот, медленно на него опускается; Арс опирается испачканной смазкой рукой на антоновское плечо и подаётся вперёд, прижимаясь кончиком кнопочного носа к антоновской носогубной складке, и, когда Шаст оказывается в нём до упора, оба стонут в унисон.

Шастун просит его не спешить и сначала привыкнуть, прежде чем начать двигаться, и мнёт пока большими руками упругие ягодицы; целует Арсения в верхнюю губу, что перерастает в полноценный поцелуй, во время которого тот привстаёт совсем немного и вновь опускается, до упора, проворачивая бёдрами и выбивая из Антона стон — на молочного цвета ягодицах с россыпью родинок появляются несколько царапин.

Перестав целовать припухшие губы, Антон от них никуда не отстраняется; дышит вместе с Арсением одним воздухом и толкается бёдрами навстречу слишком приятной узости (терпение — всё же не его сильная сторона), просит шёпотом:

— Двигайся.

Арс с лёгкой улыбкой отстраняется, выпрямляясь, и, поудобнее поставив ноги, послушно приподнимается и опускается на Шастов член, постепенно увеличивая скорость и амплитуду, да так ловко, словно делает это не впервые в жизни, а практикует данный вид активности каждые выходные (ну, теперь-то точно будет); Антон, не сдерживая стонов, подмахивает ему, согнув ноги в коленях и расположив руки на стройной талии, так, что звонкие шлепки тел друг о друга распространяются по пространству всей квартиры.

Арсений, руководствуясь неясным порывом, подносит правую руку к Антоновому рту, а тот, пользуясь возможностью, на автомате лижет его пальцы, на которых уже заметно подсохла смазка со вкусом лесных ягод; Арс, явно этого не ожидавший, но не собирающийся давать заднюю, скользит уже тремя перстами по охотно подставленному языку, и Шаст смыкает губы плотным кольцом, не прекращая удовлетворённо постанывать, когда этот божий одуванчик, входя во вкус (хотя во вкус входит скорее сам Антон: ну до чего же удачный выбор смазки!), начинает трахать пальцами его рот.

Через пару минут арсеньевский запал, правда, становится тише, и вскоре Арс обессиленно садится на Шаста, вытаскивая пальцы и не переставая вращать бёдрами, чтоб хоть как-то продлить слишком приятные ощущения, и сбито выдыхает:

— Устал.

Антон улыбается тепло, смотря на Арсения нежным взглядом и поправляя кончиками пальцев пушистую взмокшую чёлку, и, улёгшись поудобнее, делает толчок; Арсений, прогибаясь, ложится на Шастову грудь, утыкаясь лицом в горячую шею — высовывает язык и лижет широким мазком (боже, какие флешбэки к сегодняшнему утру, начавшемуся практически точно так же, — не верится, что прошло всего каких-то девять часов), прикусывает, как это делал Шастун, и оставляет засос, наливающийся цветом.

Шаст, постанывая от его действий, сжимает в руках Арсовы ягодицы, разводя их в стороны и представляя, как охуенно выглядит его член, растягивающий его анус и почти невидимый из-за хвоста, что кончиком оплёл правую щиколотку, и наконец начинает двигаться, выбивая из Арсения громкие стоны на каждом толчке.

Когда Антон разгоняется до предела, а Арсений переходит на поскуливания на одной высокой ноте, Шаст понимает, что ему до оргазма осталось совсем чуть-чуть, он предупреждает того об этом, и Арс, проводя кнопочным носом по влажному виску, говорит только:

— Кончай. — Оставляет смазанный поцелуй в линию роста волос рядом с ухом.

— Внутрь? — удивлённо переспрашивает он, замедляясь, и ловит всё такой же возбуждённый взгляд голубых глаз; Арсений потирается о его живот членом без всякого смущения.

— Внутрь, — подтверждая, он усмехается смешливо. — Я же не самка, чтобы забеременеть от этого.

Антон приоткрывает рот, расползаясь в широкой улыбке, а затем прижимается к арсеньевской щеке в смачном поцелуе.

— Я обожаю тебя, ты знаешь об этом? — с горящими от восторга глазами задаёт риторический вопрос Шаст, и Арс, улыбаясь так мягко и красиво до милых ямочек на щеках говорит ему в губы:

— Это чувство абсолютно взаимно, Антон. — И целует нежно, совсем без напора и языка, в то время как Шастун собирает себя, похожего сейчас на расплывшуюся от сильных чувств лужицу, в кулак и вновь набирает утраченный темп сильных толчков.

Арсений, слабо подмахивая фрикциям, трётся членом об Антонов низ живота и оставляет очередной укус в основании шеи, там, где находится трапециевидная мышца, и Шаст в момент, когда Арс касается разгорячённой кожи языком, кончает глубоко внутрь; Арсений от ощущения горячей спермы внутри себя со стоном стреляет своей Шастуну в живот, попадая на солнечное сплетение, — надо же, без рук, как бы тут не загордиться.

Антон ещё несколько секунд продолжает двигаться на автопилоте, дотрахивая податливое тело, пока, целуемый Арсением, не останавливается полностью.

Арс сползает с него, ложась рядом и прижимаясь к нему всем телом, и Шаст, прижимая того к себе ближе и целуя в лоб, ощущает, как тело, вопреки его привычному ленивому состоянию после секса, захлёстывает энергией: сейчас он, кажется, без особого труда сможет горы свернуть и бросить те к Арсеньевым ногам, и это так странно и так здорово, что он не может сдержать просящуюся на лицо широченную улыбку.

— Это дико, — с восторженной интонацией шепчет Антон, и Арсений отстраняет лоб от его груди, чтобы поймать горящий взгляд травянистых глаз.

Он так же улыбается и приподнимается на локте, смотря на того смешливо.

— Это я дикий, — фырчит Арс. — А это, — прижимает правую руку к левой стороне шастовской груди, безошибочно находя так громко стучащее сейчас сердце, — любовь.

И Антон с ним абсолютно согласен.