— Лао Чэн!
Лучи заходящего солнца пробивались сквозь плотные склоны деревьев и падали на лицо Лин Наньшэна. Он — безоружный, в тёмных очках и костюме — вышел навстречу Чэн Моцюню, оказываясь впервые так близко к нему за прошедшие годы… Чэн Моцюнь, пережив испуг, принятие и смирение этой встречи, поднял взгляд и посмотрел на него. Он видел Наньшэна неопытным любопытным мальчишкой, верным подчинённым, влюблённым юношей и патриотично отважным бойцом, но никогда ещё уверенным в себе агентом специального подразделения разведки. В Наньшэне что-то изменилось, и это «<i>что-то</i>» до дрожи напоминало Лао Гу. Наньшэн начал сразу и без предисловий: о паспорте и побеге за границу, а Чэн Моцюнь не мог отделаться от мысли, что, даже не смотря в глаза, в отражении тёмных очков он видит выписанное кровавыми иероглифами слово «предатель»!
_______
Много лет назад, когда Чэн Моцюнь решил взять себе агента из школы разведки, он лишь пытался выполнить свой долг и выполнить его хорошо, но в жаждущих знаний и открытий глазах Лин Наньшэна он внезапно увидел себя. Ту же безотчётную преданность родине, готовность идти на смерть за идею, за страну и во имя долга… разве что его излишнее благородство было небольшой помехой и совсем чуть-чуть раздражало.
Сначала их объединял лишь профессиональный интерес, но именно поиск Почтальона, ради которого всё и затевалось, привёл их друг к другу. В первый же рабочий день в Шанхае, Чэн Моцюнь сказал Наньшэну и на самом деле сказал это искренно:
— Ничего не бойся, я всегда на твоей стороне.
«Я всегда на твоей стороне» — фраза стала позывным, общей тайной и паролем, который знали только они. И хотя часто она их очень выручала, так сложилось, что Наньшэн никогда не произносил её. Все события будто стремились к тому, чтобы именно Чэн Моцюнь от случая к случаю твердил эти несколько слов.
В тот период в Отделе лишь часть людей считала, что отдельная квартира и исключительно прямые приказы для Лин Наньшэна — это признаки какой-то особой миссии. Находились и те, кто видел под этим иной подтекст, впрочем, совершенно не волновавший Чэн Моцюня. Никто из подчинённых не посмел бы донести на него, а те, кто посмел бы, вроде Ван Шианя, были слишком наивны, чтобы додуматься до подобного подтекста.
Чэн Моцюнь хорошо помнил, как начались его мучения и душевные метания. В ту злополучную ночь.
Луны не было, и фонари будто рассекали полотно тьмы, чтоб кое-как осветить город. Он, после довольно утомительного рабочего дня и появившейся в нём новой зацепки, поехал не к себе домой, а к Лин Наньшэну. Он собирался ещё раз обсудить с ним детали операции и добавить новую информацию, полученную в их отсутствие. Чэн поднялся на нужный этаж и, негромко стукнув условным набором ударов, вошёл в открытую для него дверь. Наньшэн был ещё одет и выглядел так, будто только что вернулся, хотя стол, за который он немедленно сел, очевидно, доказывал обратное: разложенные бумаги, папки, фотографии говорили о часах беспрерывной работы. Чэн Моцюнь, со свойственной ему уверенностью, изложил положение дел, ожидая если не согласия с приказом, то его рационального обсуждения, но Лин Наньшэн нахмурился и сходу начал возражать, заводя свою уже знакомую шарманку о том, что Чжу Ичжэнь невинная девушка, и что играть с её чувствами было бы неправильно. Именно тогда Чэн Моцюнь понял — благородство Наньшэна раздражает его не «чуть-чуть», а буквально выводит из себя. Они поругались, действительно поругались, и в какой-то момент Наньшэн настолько разозлил его, что Чэн Моцюнь, поддавшись эмоциям, толкнул его к стене и навис над ним, собираясь отчитать за обсуждение приказа или даже ударить, но вместо этого… поцеловал. Он понятия не имел, как это произошло, и почему ошарашенный его поведением Лин Наньшэн ответил. Ответил, но будто переживая чудовищную внутреннюю борьбу, через некоторое время прервал поцелуй и оттолкнул его.
— Уходи! — Наньшэн отвернулся к окну, опираясь руками о подоконник, и уставился на улицу невидящим взором. — Я выполню приказ.
Чэн Моцюнь отшатнулся. Он и сам не знал, как реагировать на свой поступок. Только у двери немного пришёл в себя и, обернувшись на пороге, сказал:
— Я на твоей стороне.
Наньшэн лишь кивнул, выдав молчаливое согласие, но так и не повернулся.
Эмоциональная встряска, психологическая нагрузка, ответственность, а, может, сама судьба заставили в этот вечер взглянуть на Наньшэна по-другому. Чэн Моцюнь долго колесил по улицам Шанхая, затем вернулся домой, но всё равно не спал всю ночь, а на утро осознал, что его чувства пересекли границы, на которые он рассчитывал, и даже границы, на которые он рассчитывать не мог. Что с этим делать, он тоже абсолютно не понимал, да и времени на это, честно говоря, не было. Уже во второй половине дня началась операция внедрения к коммунистам. Лин Наньшэн стал преподавателем. Приходить к нему было опасно, вмешиваться в операцию — глупо. Чэнь Моцюнь убеждал себя, что в их работе не может быть места чувствам, однако, когда он явился к раненому Наньшэну, войдя в дом Чжу Ичжэнь под видом врача, его перестало волновать это обстоятельство. Он без колебаний, не обращая внимание на испуг Наньшэна, приставил дуло пистолета к его голове, потому что увидел в его глазах не возможность предательства, а сердечную привязанность — то же самое чувство, что испытывал и сам.
«К девчонке! К девчонке!» — с досадой думал Чэн Моцюнь, — «Как она смогла заполучить сердце талантливого и благородного Наньшэна, как ей удалось?», — однако слова, сорвавшиеся с его губ, были куда более жестокими, с оттенком очевидной угрозы, — Я просил тебя влюбить её в себя, а не влюбиться самому! — кричал он, не помня себя от гнева и ревности. Если б он только мог знать, что в тот момент уже проиграл ему. Ему и своей стране, потому что будь то Японцы, Китайское правительство или Коммунистическая партия — все были равны перед любовью, и все склонили бы головы перед ней рано или поздно. Все, кроме Смерти.
Чэн Моцюню снова пришлось уйти.
За этой встречей события полетели, словно снежный ком, и развели их по разным сторонам света. Уезжая в Гонконг, Чэн Моцюнь просил Наньшэна удержаться в Шанхае любой ценой и снова произнёс их знакомую, ставшую уже почти интимной фразу: «<i>Я на твоей стороне</i>». И они разошлись, разошлись, не успев поговорить, не успев объяснить друг другу хотя бы часть того, что следовало объяснить.
Вскоре война лавиной накрыла Китай, и Чэн Моцюнь получил назначение в Шанхай. Он был воодушевлён этим не столько потому, что возвращался домой, а потому что снова мог увидеть ЕГО, поговорить. Ему стало казаться, что объяснение неизбежно, и оно станет самым правильным завершением всех мук и терзаний, но всё изменилось в считанные часы, и единственная возможность встречи канула в Лету с лёгкой руки Ван Шианя. Новая же встреча оказалась не такой, как представлял себе Чэн Моцюнь, совсем не такой. Он с иронией и горечью думал об этом, сидя в окружённом автомобиле за бронированным стеклом, над которым возвышался Наньшэн, целившийся в него из пистолета.
— Как ты посмел предать свою страну?! Зачем ты предал свою страну?! — лицо Наньшэна было искажено гневом и почти детской обидой, искажено разочарованием в человеке, в которого верил больше, чем в себя самого.
А ведь Чэн Моцюнь прекрасно понимал Наньшэна, ранее не предпринявшего попыток убить его, отпустившего его, доверявшего и доверившегося ему… Но что, в самом деле, он мог ему ответить? Что боялся пыток? Что просто хотел жить? Или, что в тот момент, когда согласился работать на Японцев, он предал не только страну, но и самого себя? Всё это было бессмысленными оправданиями. Единственное, что смогли прошептать его пересохшие губы, и что действительно сейчас ещё оставалось важным — это знакомая фраза:
— Я на твоей стороне.
Теперь они оказались по разные стороны конфликта, настолько далеко друг от друга, что не смогли бы объясниться, даже будь между ними всего один шаг. Шла война, Наньшэн беспрерывно пытался его убить, ставил палки в колёса, и это заставило чувства Чэн Моцюня перерости в жгучую ненависть, которая подпитывалось знанием о том, что судьба снова свела Лин Наньшэна с Чжу Ичжэнь. Ему на фоне своего собственного предательства претила мысль об этих двоих. Он жаждал заполучить их обоих и под пытками заставить раскрыть не только штаб Китайской разведки, но и основной штаб коммунистов.
Не удалось.
В тот момент, когда Японцы были за полшага до цели, явился Лао Гу, которому Чэн Моцюнь отказать, конечно, не смог. Не смог не потому, что был чем-то обязан, а потому что узнал, что в них стреляли… в Наньшэна стреляли! Что у обоих было прострелено лёгкое, и что их едва удалось спасти. Он испугался за Наньшэна, по-настоящему испугался, и оттого пошёл на риск, поехал в больницу, вытащил их. Её и ЕГО. Это была ещё одна встреча, о которой Наньшэн никогда не узнает, встреча, заставившая Чэн Моцюня погрузиться в такое беспросветное чувство вины, а вместе с тем и привязанности, что из больницы, решив все вопросы, он вышел, не чувствуя ног.
— Я на твоей стороне, — тихо произнёс он, бросая последний взгляд на окна его палаты, когда садился в машину.
Война не давала времени на сантименты, а потому все чувства снова были отложены в долгий ящик. О Наньшэне Чэн Моцюнь ничего не слышал несколько лет, однако до него доходили слухи, что тот неустанно помогает госпоже Лань. Странно, но в отличии от Чжу Ичжэнь, госпожа Лань ревности не вызывала — её присутствие рядом с Наньшэном скорее успокаивало. Изящная и грациозная госпожа Лань могла быть кем угодно для офицера Лина — сестрой, подругой, матерью — кем угодно, но не любовницей. Только не ей.
Время шло.
Китай потеснил Японию не без помощи ненавистных коммунистов, о которых Чэн Моцюнь уже не хотел думать. Его первостепенной задачей теперь было спасти собственную жизнь. Китайское правительство начало расследование и уже активно проводило зачистку предателей. Чэн Моцюнь продумывал ходы отступления, погрузившись в это настолько, что не заметил, как сам стал мишенью для расплаты. Он знал, что Лин Наньшэн вернулся в Шанхай в звании подполковника, но мало надеялся на него, твёрдо уверенный, что даже если Наньшэн станет вести свою игру и попытается спасти его, Ван Шиань всё равно найдёт способ выстрелить ему в спину, скрывая информацию о своём предательстве. Выхода не было. Между казнью и Ван Шианем, Чэн Моцюнь выбрал второе, потому что хотел жить, просто хотел ЖИТЬ!
Несмотря на то, что открытое предательство Лао Чэна было всё же честнее тайного предательства Ван Шианя, для властей это уже не имело значения, и оба они теперь оказались в одной лодке, которая рано или поздно должна была пойти ко дну.
_______
И вот куда его это привело. На встречу с Лин Наньшэном. На место передачи паспорта, где они — совершенно чужие друг другу люди, разделённые годами, судьбами и трагедиями, разделённые самой жизнью — пытаются добиться своего. Чэн Моцюнь слушает в пол уха, едва понимая смысл за гулом бьющегося сердца, за шумом крови, стучащей в висках, и обращает внимание только на неожиданное, даже шокирующее участие в голосе Наньшэна:
— Лао Чэн, ты много лет работал с Ван Шианем, неужели ты так и не понял, что ему нельзя доверять?
Слова звучат с искренним сочувствием, и Чэн Моцюнь понимает, что Наньшэн не собирается и никогда по-настоящему не собирался убивать его. Он усмехается, надеясь использовать это в свою защиту, хочет бросить ему в лицо: «думаешь, у меня был выбор?!», но не произносит ни слова, только смотрит. К чему сейчас длинные разговоры о прошлом? Что может это изменить в данной ситуации?
Наньшэн предлагает выход, предлагает сотрудничать, но любой из его вариантов означает для Лао Чэна смерть, и он, не выдержав напряжения, всё-таки кричит ему в лицо.
— Куда бы ты ни отправил меня, это продлит мою жизнь лишь на двенадцать часов! Единственный выход — уехать, потому что Я ХОЧУ ЖИТЬ! ЖИТЬ!
За чёрными очками невозможно увидеть реакцию Наньшэна, но он не действует, продолжает диалог, и это даёт Чэн Моцюню надежду… маленькую крупицу надежды на спасение.
— Я выдам тебе всё. — обещает Чэн Моцюнь, — Я назову имена, адреса, что угодно, только отдай паспорт и позволь мне уехать.
— Я не торгуюсь с предателями! — Наньшэн бросает эти слова как перчатку перед дуэлью, как красную тряпку на арене перед быком, и Чэн Моцюнь выхватывает пистолет.
Одно мгновение… дуло направлено Наньшэну в лицо, но он больше не тот мальчишка, он уже не напуган и даже не сбит с толку, для него это будто и не неожиданность вовсе. Напротив, Наньшэн делает ещё один уверенный шаг вперёд, продолжая смотреть в глаза. Между ними столько боли, столько недосказанности, и Чэн Моцюнь готов выдать всё, что у него на душе… всё, кроме той фразы, которая теперь причиняет боль настолько, что неосознанно уходит из памяти.
— Лин Наньшэн! Я привёз тебя в Шанхай, в первую очередь благодаря мне ты там, где находишься теперь. Если ты не отпустишь меня, тоже не уйдёшь живым.
Чэн Моцюнь надеется, что его намерения будут восприняты серьёзно, но Наньшэн лишь ухмыляется уголком рта и снимает очки... Его взгляд сильнее оружия, смертоноснее выстрела, опаснее яда… Сердце Чэн Моцюня вздрагивает вместе с рукой, держащей пистолет, он перестаёт дышать, словно оказывается перед дикой змеёй, гипнотизирующей своим взглядом.
— Ты не осмелишься! — говорит Наньшэн, выбивая последний воздух из его лёгких. — Как только ты выстрелишь, здесь окажутся все агенты, находящиеся поблизости. Тебе не уйти. Если бы ты преодолел страх смерти и не предал страну, тебе бы не пришлось быть здесь, и не нужно было бы бежать…
Мальчишка! Как смеет он читать ему нотации в такой момент. Ему! Чэн Моцюню! Палец опасно дёргается на спусковом крючке… но ЕГО взгляд… взгляд… Чэн Моцюнь разрывается на части, мучается, не в силах совладать с эмоциями и, наконец, умоляет:
— Просто дай мне паспорт… Если ты отпустишь меня… если отпустишь, я расскажу всё.
— Скажи мне сейчас. Сейчас! — настаивает Наньшэн.
Палец снова дёргается на спусковом крючке и звучит выстрел… Наньшэн вздрагивает, Чэн Моцюнь поднимает на него глаза удивлённые и вместе с тем умоляющие… Два алых пятна расплываются на груди… Тело слабеет и ускользает куда-то вниз, хотя сознание ещё не может поверить, оно будто напротив обретает невероятную волю к жизни…
— Лао Чэн! Лао Чэн! — кричит Наньшэн, и тот слышит его голос отдалённо, чувствует, как сильные руки ловят его и мягко опускают на землю. Чэн Моцюнь чувствует дыхание смерти и вдруг слышит тихое но чёткое, — Лао Чэн… я всегда… на твоей стороне… — голос Наньшэна ломается и хрипит.
— Я… — Чэн Моцюнь хочет сказать, хочет признаться ему, но из груди вырываются лишь хрипы, он смотрит на Наньшэна в последней попытке насмотреться на родное лицо и закрывает глаза. Рука, вцепившаяся в ворот пиджака, расслабленно падает.
Это была их последняя встреча. Встреча неудавшейся дружбы и несостоявшейся любви. Чэн Моцюнь уже никогда не узнает, что война будет иметь смысл лишь для страны, но не для отдельно взятых людей. Что Почтальон, которого он так страстно желал поймать, даже перед смертью был прямо перед ним. Не узнает, что Наньшэн, как и многие другие, потеряет абсолютно всех, кого любил. И никогда не узнает, что среди них было и его имя.