Чистое иссиня-чёрное небо, усеянное звёздами, как бархатный корсет наследной принцессы усеян бриллиантами. Любому стоящему под таким небом кажется, будто мира, отличного от этого бескрайнего темного полотнища с россыпью звёзд, и не существует вовсе. Реальность будто бы сжимается или растворяется. Исчезает, перестаёт существовать, сливается со снегом, лениво опускающимся на землю и укрывающим её с нежностью матери, укутывающей своё дитя.
Чёрное небо, белые костлявые силуэты деревьев, серебристый лунный свет, заливающий всё, до чего только может дотянуться. Прекраснейшая картина, которой для полного завершения образа не хватает разве что классической музыки: фортепиано, скрипки, а может даже и арфы. Кто знает, какая музыка сумеет идеально дополнить тот или иной момент, а какая разрушит его хрупкое очарование?
Каменная терраса загородной резиденции, днем очищенная слугами, а сейчас покрытая тонким слоем снега. Две цепочки следов, начинающиеся на ярком пятне, окрашенном в разные цвета светом, проникающим из зала сквозь витраж на двери, и заканчивающихся в темном закутке рядом с одной из гаргулий, молчаливо охраняющих террасу.
В лунном свете они выглядели как статуи: и высокий мужчина во фраке, и доходящая ему до плеча девушка в бальном платье. Снежные хлопья медленно опускались на волосы и плечи, покрывая их тем же самым узором, что и всё вокруг. В безмолвии ночи двое вполне могли бы слиться с украшениями террасы, да только статуи не оставляют следов на снежном ковре.
Как не проходят статуи и через всю террасу, не берут из зажатой в руке пачки одну сигарету, не привстают, чтобы прикурить её от уже зажжённой, не дожидаясь, пока на свет появится зажигалка и вспыхнет огонёк. Статуи стоят неподвижно, а не выдыхают тонкую струю дыма, оглядываясь на двери, отделяющие музыку и огни бала от безмолвия ночи, будто боясь разрушить тишину и покой.
За годы знакомства они научились понимать друг друга почти без слов. Поэтому Анкель молчит, когда Реин берёт его сигареты и прикуривает, вставая рядом, потому что привык к её прямоте. А Реин молчит, когда Анкель в свою очередь накидывает на её плечи плащ, потому что привыкла к его стремлению исправить всё вокруг. Например, не прикрытые платьем плечи, на которых снежинки превращаются в маленькие капельки воды.
Они стоят рядом как старые-добрые друзья, которым не нужно ни лишних слов, ни лишних движений. При свете луны и отблеске огоньков, вспыхивающих на вдохе, их лица почти что безмятежные, под стать и этой ночи, и этому снегу.
Рука в белой перчатке скользит по каштановым волосам, которые в честь торжества рассыпались по плечам такими непривычными аккуратными кудрями. И едва ощутимо вокруг них витает аромат духов, а не табака, пороха и крови. Всё это Анкелю хочется запомнить именно таким: и лунную ночь, и снег в каштановых волосах, и мигнувшие алым огоньки сигарет.
Правило молчать чуть было не летит ко всем чертям, как шапка снега с головы гаргульи под взмахом крыльев испуганной галки, когда Реин вновь приподнимается и целует его. Легко и просто, словно берёт ещё одну сигарету. Без каких-либо объяснений и обещаний. Анкель тоже позволяет себе маленькую вольность — обнять, прижать к себе, насладиться этим кратким мигом. Просто потому что может это сделать, стоя на старой каменной террасе под искрящимся в лунном свете снегом.
Расходятся они так же легко, как до этого сходятся. Словно две статуи они стоят рядом, смотрят на замерший до весны сад и выдыхают сигаретный дым, поднимающийся вместе с паром от дыхания к иссиня-чёрному небу, усыпанному звёздами.