if you search for moral wisdom in katy perry's lyrics

Это был один из таких дней. Дней, когда твой папаша уходит за сигаретами и не возвращается. Дней, когда ты узнаёшь, что в тебе течёт кровь Ван Хельсинга, но – упс! – ты влюблён в вампира и прослужил ему последние десять лет¹. Дней, когда твоя лучшая подруга, с которой ты не единожды переспала на её вечеринке перед свадьбой, решает остаться с тем чуваком, а не с тобой². Дерьмовый день.

[Очередной дерьмовый день.]

(Не хватает только ливня с грозой.)

[И драматичной музыки.]

(У нас была бы музыка, если бы кое-кто не забыл наушники.)

Уэйд уже открыл рот, чтобы ответить голосам, когда вдруг учуял какой-то запах. И нет, это была не его маска, он недавно её стирал. Пахло конфетами.

[Я могу спеть!]

Он огляделся вокруг и на противоположной стороне улицы заметил новенький, чистенький, выкрашенный во все оттенки розового и фиолетового магазинчик кондитерской сети, недавно открывшейся в Большом яблоке. Жёлтый затянул песню Кэти Перри. Ту, которая про секс в Мустанге и расставание³. Уэйд остановился. Он был готов поклясться, что стоит ему переступить порог кондитерской – и его тут же погребёт под сладостями, и грёбаный единорог насрёт радугой ему на голову.

— Чёртов рай на земле, — выдохнул он.

(Зайдём?)

Через стеклянную витрину отлично просматривалась касса, у которой стояла образцовая ячейка общества: мама, папа и двое детишек, нетерпеливо ждущих свою порцию конфет. Не успела эта семья рассчитаться, в магазин вошла, звякнув колокольчиками, ещё одна – такая же. Мужчина в дорогих запонках придержал дверь, женщина улыбнулась своей голливудской улыбкой, а их отпрыски, не теряя времени, побежали к стенду с желейными конфетами. Там уже стояла сладкая парочка (у обоих парнишек наверняка по миллиону подписчиков в Тиктоке), нагребая себе мармеладных червячков. Напротив, у шоколадок, стояла миленькая девушка, вдруг доставшая из сумки телефон, широко улыбнувшаяся в экран и тут же принявшаяся что-то печатать.

Уэйд отвернулся, пнул пустую банку от газировки и пошёл дальше.

— Сегодня как-то нет настроения оставлять детишкам психологическую травму.

Через пару кварталов он заглянул в круглосуточный супермаркет, находящийся прямо напротив дома, где он снимал квартиру. Прилипая подошвами к грязному полу, он успел набрать целую тележку всякой всячины, что наверняка обеспечит ему язву желудка, когда заприметил, что наконец завезли любимые снэки Паучка. Щедро сгружая их в тележку одной рукой, другой он выудил из кармана телефон.

От Уэйда:

Купил твои любимые чипсы

Заглядывай, посмотрим фильм-другой или займёмся чем-нибудь поинтереснее ;)

Что насчет Крика? Могу поспорить, ты течёшь по Билли и Стю

Не беспокойся, я тоже

[С чего ты взял, что в этот раз он нас не продинамит?]

(Ага, всю последнюю неделю он только этим и занимался.)

— Во-первых, только пять с половиной дней, — начал Уэйд, чем напугал старушку, стоящую перед ним в очереди на кассе. — А во-вторых, кто может от такого отказаться?

(Он может.)

[Он уже делал так.]

Вообще-то, это было правдой. Уже целых пять с половиной дней (и ни часом больше!) их Паучок где-то пропадал и не отвечал на их сообщения. Они больше даже не патрулировали город вместе, не говоря уже о посиделках на крышах и у Уэйда в квартире за приставкой! Он объявлялся, только когда очередной злодей пытался захватить Нью-Йорк (а таких на этой неделе было аж трое, что даже по меркам Большого яблока было чересчур), и исчезал сразу после этого. В остальное время поймать его не представлялось возможным.

Ну ладно, позавчера он видел его, летящим куда-то на всех парах, – и очень активно помахал ему, но Паучок, кажется, даже не заметил его. И ладно, это было немного обидно. Но Уэйд мог понять это.

[А знаешь, почему так? Потому что мы нахер ему не сдались.]

— А знаешь, что? Почему бы вам не заткнуться, пока я не…

Его окликнула кассирка. Подошла его очередь. Он быстро расплатился и, схватив пакет, направился к выходу.

(И ты даже не сделаешь комплимент этим глазкам Бэмби?)

Уэйд ничего не ответил.

Уже на подходах к дому на него напала маленькая собачонка. Она срывалась с поводка, захлёбываясь слюной и, игнорируя уговоры хозяина, норовила вцепиться в его лодыжку. И наверняка так бы и сделала, если бы Уэйд вовремя не отскочил.

Это лишь подтверждало две вещи. Первая: каждая псина по всему долбаному Нью-Йорку до сих пор ненавидела его⁴. И вторая: собаки действительно поддерживают между собой связь, как в “101-м далматинце”, потому что Уэйд был совершенно точно уверен, что конкретно этой бешеной болонке нихрена не сделал.

Захлопнув за собой дверь, он прошёл в свою гостиную, скинул на диван разгрузку, включил телевизор (была пятница, а значит, должны были крутить “Золотых девочек”) и отправился на кухню.

Видите ли, он правда думал, что если повыбивает дерьмо из плохих парней – без убийств! – то ему станет лучше. Но теперь Уэйду казалось, что, возможно, ему стоило остаться под завалами крошек от чипсов, посмотреть сериал и попытаться побить свой рекорд по съеденным за один раз тако. Или вынести себе мозги. Хотя можно было и совместить.

Уэйд открыл холодильник, и лампочка внутри него осветила его маленький творческий хаос на кухне. За стеной послышались крики и звон посуды.

[Шоу начинается!]

— И мы ни капельки не соскучились.

(И нам не интересно, что у них случилось на этот раз. Программа у них в последнее время повторяется.)

Уэйд засунул в холодильник две огромные банки ванильного и шоколадного мороженого, оставив себе фруктовое, и нашарил в одном из ящиков чистую ложку.

Вдруг, в кармане его штанов завибрировал телефон, и он тут же выхватил его, разблокировав экран.

Рассылка интернет-магазина.

[О, а теперь она говорит, что потратила лучшие годы на него!]

Уэйд закатил глаза:

— А потом говорят, что геи самые драматичные.

Он угрожающе постучал в стену, и этого хватило, чтобы соседи, умудрённые горьким опытом, заткнулись. Уэйд вернулся к телевизору с банкой мороженного.

[Они придурки, раз до сих пор не развелись.]

(Думаю, им проще терпеть ежедневные ссоры, чем разойтись и начать всё сначала.)

[И это не делает их меньшими придурками.]

Уэйд задрал маску до носа и сунул ложку в рот, не особо следя за их разговором.

(У всех свои причины быть придурками и терпеть такое же отношение к себе. Не нам их осуждать.)

[Но это не значит, что мы перестанем злиться на них. В концов мы самая настоящая жертва их постоянных ссор. Будь мы чуть младше, у нас бы наверняка осталась травма из-за постоянных криков мамочки и папочки.]

(Туше.)

[Но почему мы это делаем?]

(Кстати, да, почему?)

— А? — Уэйд оторвался от мороженого и подтянул к себе колени. — К чему именно из того, что мы делаем, у вас вдруг возникли вопросы?

[Почему мы терпим?]

Он закатил глаза – в который раз за сегодня. Они уже серьёзно начинали болеть.

— Все относятся к нам плохо. Так что не то чтобы у нас был выбор.

(Нет, нет, ты знаешь, о ком мы говорим.)

— Оу, нет, как-то не улавливаю. Слушайте, рекламная пауза вот-вот закончится, так что я предлагаю сосредоточиться на прекрасной Беа Артур и отложить разговоры на потом, потому что, знаете ли, я сейчас не в настроении болтать, что, я понимаю, звучит удивительно, учитывая мою безупречную репутацию самого болтливого наёмника – и между прочим я горжусь этим званием – но у всех бывают взлёты и падения, Ридус тоже не всегда был секс-иконой, так что-

(Нет, ты знаешь.)

[Мы говорим о Паучке.]

Уэйд скрипнул зубами.

— Он не такой как они.

[Но что было первым, что он сказал тебе, когда мы вернулись в Нью-Йорк?]

(Надеюсь ты не натворишь ничего.)

[А разве не “Я не позволю тебе убить никого”?]

(Не, это было в прошлый раз.)

– Отвалите, это была шутка. То, что бро делают, вы в курсе?

[А вы теперь бро?]

— Мы тусовались вместе, и нам было весело, и он слушал всё дерьмо, что из меня лилось, и даже специально для нас нашёл нашу руку, когда её оторвало, так что если кто-то кого-то терпел, то это он. Он был милым с нами, и вы, блять, знаете это.

[И судя по всему у него хватило мозгов вовремя свалить.]

Уэйд не заметил, как погнул (скрутил в бублик) ложку, что всё ещё держал в руке. Идея вышибить себе мозги с каждой секундой казалась всё более и более замечательной, потому что, знаете, у всех свои копинг механизмы. Порой это был единственный способ отделаться от Жёлтого с Белым – у тех была отвратительная привычка доёбывать его, озвучивая то, что обычно хотелось засунуть в самый дальний и тёмный уголок сознания. Да уж, на приватность Уэйду рассчитывать не приходилось.

Он достал телефон из кармана и пистолет из-под диванной подушки. На самом деле он не помнил, что он (в том смысле, что пистолет) лежал там (под подушкой), и сунул руку на удачу – и ему повезло! Что тут скажешь, у удачи было дерьмовое чувство юмора.

Он быстренько напечатал Паучку сообщение: что-то о том, чтобы он поудобнее устраивался в своём паутинном гнёздышке и не забыл почистить перед сном хелицеры. Это было их маленькой традицией – желать друг другу спокойной ночи и всё в этом духе. Конечно, их рабочие графики редко когда позволяли им спать с одиннадцати до семи, но Уэйд не видел ничего такого в том, чтобы желать спокойного утра, или дня, или вечера.

Он нажал на Отправить. Две дюжины предыдущих сообщений были помечены как прочитанные. Ни на одно из них Паучок не ответил.

Уэйд выкинул телефон на пол.

По крайней мере у него до сих пор были деньги.

* * *

У него закончились деньги.

Дело было в том, что пару раз он отказывался от работёнки, что ему подкидывал Щ.И.Т. (эти ребятки жутко обидчивые), а тогда, когда взялся, то выполнил свою задачу… не самым блестящим образом. Вот так, даже у легенд, коей он, безусловно, являлся, бывали промахи.

Возможно, поэтому ему больше не звонили и не писали. А ещё, возможно, потому что он поругался с Престон, и несколько брошенных им сгоряча фраз очень уж напоминали угрозы.

[И, возможно, потому что, когда она спросила тебя: “Это угроза?”, ты ответил:]

(“Возможно”.)

Да, возможно, из-за этого тоже.

Как бы там ни было, сегодня он намеревался покинуть Нью-Йорк.

[Боливия ждёт, кариньо⁵!]

Уэйд свесил ноги с крыши, развернул упаковку и откусил сразу половину тако, которым его угостил знакомый владелец фургончика с едой, когда узнал о его скором отъезде. Милый Хосе делал лучшие тако во всём Большом яблоке!

День близился к концу. На небе разгорался самый заурядный закат: он не годился даже для эстетичной фотки, не говоря уже о том, чтобы передать все его душевные метания, глубокие переживания и всё такое. Нет, такой хернёй Уэйд заниматься не собирался. Кто-то мог бы подумать, что он решил попрощаться с Нью-Йорком, но на самом деле единственной причиной, почему он ещё не летел на всех порах в аэропорт-

(К слову об этом, знаешь, как говорят, если до вылета остался час, то можно расслабиться и не спешить.)

[Тем более у нас всё равно нет билетов.]

(И куча оружия и взрывчатки с собой.)

[И мы в любом случае пропустим всю эту мозгоёбку с регистрацией.]

Так вот! Единственной причиной, почему он потратил добрые десять минут на то, чтобы забраться на крышу (что, между прочим, не так легко, если ты не умеешь летать или, там, ползать по стенам), было тако.

— Потому что милый Хосе заслуживал того, чтобы его творению уделили должное внимание!

Всему хорошему, тем не менее, свойственно заканчиваться. Уэйд поднялся на ноги, обтерев об себя руки. Ну, перчатки. Боливия и правда заждалась. Он не был уверен, зачем именно ему было нужно туда, но Жёлтый успел прожужжать ему все уши о ней.

Он уже направлялся к выходу с крыши, когда услышал позади знакомый шлепок. Ну, знаете, как когда кто-то не очень тяжёлый ловко приземляется на кровлю.

— Уэйд!

Он остановился как вкопанный. Голоса в голове будто взорвались, и он очень надеялся, что они не запачкали ему там ничего.

— Малыш, если ты галлюцинация, то ты пиздец как не вовремя, у меня рейс с минуты на минуту, — сказал он, не оборачиваясь.

— Вот как, — Паучок замолчал на пару секунд. — Ну, я могу пообещать тебе, что я не галлюцинация, — он снова затих и (Уэйд отдавал на отсечение правую руку) потёр затылок через маску. — Знаешь, как говорят, если до вылета осталось меньше часа, то можно уже никуда и не спешить. Я хотел, — он замялся, — поговорить. И ещё я заглянул в твой любимый мексиканский ресторанчик по дороге! Купил всё, что у них было.

(Он блефует.)

[Он всегда такой эгоистичный.]

— Думаешь подкупить нас едой, да, Паучок?

— Значит, ты не будешь? — он соблазнительно покачал пакетом в руке.

— Этого я не говорил.

Уэйд резко развернулся (просто для того, чтобы показать, что он не в настроении) и, забрав у Паучка пакет, вернулся на насиженное место. И, о, тот определённо не блефовал. Может, немного преувеличил, да, но, в конце концов, он ведь молодой парень.

Закатив маску, Уэйд решил начать с ароматного тёплого замечательного буррито. Он, знаете ли, не собирался помогать Паучку начать этот разговор. Тот скоро сел рядом, а если точнее, то сел на таком специфическом расстоянии, на котором люди садятся друг от друга, только когда находятся в ссоре. У Уэйда было чувство, будто в японском должно существовать отдельное слово специально для обозначения этого расстояния, но также ему казалось, что он бы знал его, если бы оно было⁶.

Паучок тем временем неловко сложил руки между коленями, потом убрал их, потом сложил снова. Словом, вёл себя как вша (паучишка?) на сковородке, и от этого было даже немного приятно, и может, при других обстоятельствах Уэйд бы даже пошутил о возможных причинах его неусидчивости, но, как он уже говорил, он не собирался облегчать Паучку задачу.

— Эм-м… так, а куда ты уезжаешь? Ну, в смысле улетаешь? — он сдавленно хохотнул.

Уэйд честно ответил, но сделал это с набитым ртом, так что выходило, что он улетал в некую Оливию (а он даже не знал никакой Оливии!), и Паучку пришлось применить все свои географические познания (даром что коренной ньюйоркец), чтобы догадаться, о чём идёт речь.

— И надолго?

— На неделю, — не задумываясь, ответил Уэйд, — может, на две, а может, я построю себе хижину вдали от цивилизации и проведу следующие десять лет в затворничестве, тут никогда не угадаешь.

— Оу.

[Неловкость витает в воздухе.]

Пока Паучок собирался с мыслями, Уэйд прикончил буррито и сунулся обратно в пакет. Чимичанга практически сама скользнула ему в руки, и, что ж, похоже это была судьба.

— Как там Белый и Жёлтый поживают?

(Он помнит про нас!)

— Довольно неплохо, знаешь, я бы даже сказал, что у них там отель тодо инклуидо. Сплошная идиллия: утром променад по лобной доле, а вечером вечеринка в мозжечке. Боюсь только, как бы они не потрахались прямо у меня на гипоталамусе. Но ты ведь не об этом пришёл поговорить.

Паучок весь сжался, отвернувшись. Может, пора было прекращать ломать комедию? У него ведь, в конце концов, тоже была гордость-

[Гордость?]

(У тебя?)

— Эй, мне казалось, мы должны быть на одной-

— Прости.

Уэйд заткнулся. Паучок теперь повернулся к нему всем корпусом, и каждая мышца в его теле была напряжена как пружина.

— Это то, что я хотел сказать. Прости, — он рвано вдохнул, как если бы собирался сигануть в ледяную воду спасать тонущего котёнка, низко наклонил голову, почти прижав подбородок к груди, и вдруг в одно движение резко сорвал с себя маску.

Уэйд едва успел закрыть глаза, выставив перед собой руку. Его наполовину съеденная чимичанга отправилась в свободный полёт.

— Чингада мадре⁷, малыш, ну-ка давай натягивай назад своё бельишко.

— Всё нормально, правда! — на мгновение голос Паучка сорвался на фальцет, но быстро пришёл в норму. — Я уже долго думал насчёт этого. И это не только ради, ну, извинения. Мне кажется, так будет честно.

Уэйд досчитал до пяти. Медленно убрал руку и очень медленно разлепил глаза. Паучок был… обычным. У него не было сияющей на солнце кожи диско-шара или этих острых скул, о которые можно порезаться, но он был симпатичным. Очень и очень симпатичным – в совершенно простом и очаровательном смысле.

— Я Питер, — прочистив горло, сказал он, взъерошивая волосы на затылке. — Питер Паркер.

На вид ему было едва за двадцатник, как Уэйд и предполагал. У него был страшно виноватый взгляд, а под глазами залегли такие мешки, что с ними не справились бы никакие патчи, а только беспробудный двухсуточный сон.

Они знали, с какой кропотливостью Паучок – Питер! Питер! – оберегал тайну своей личности, но он доверился им, и это было чем-то.

Уэйд настолько потерялся в ощущениях и шуме в голове (справедливости ради, с такой жестью не сравнился бы даже час пик в нью-йоркском метро), что даже не сразу понял, что Паучок что-то рассказывал ему.

— …и я знаю, что это именно то, что они обычно говорят во всех этих дешёвых сериалах, но это правда. Всё разом навалилось, и сначала я думал, что просто посплю – и это приведёт мою голову в порядок, но это не помогло, — тараторил он, не давая вставить и слова, — и чем больше сообщений накапливалось, тем большим мудаком я себя чувствовал, и я просто, не знаю, не мог вынести мысль о том, чтобы написать тебе, что пропаду на какое-то время? Потому что тогда бы ты спросил, всё ли в порядке – а ты спросил бы! – и я не хотел, — он резко замолчал, пряча лицо в ладонях, приглушённо то ли ругаясь, то ли просто рыча.

Уэйд не мешал ему. Он решил, что подколет его по поводу воровства фишек у неубиваемых мужчин, что в несколько раз старше его⁸, чуть позже. Он, может, большую часть времени и не отличался особой тактичностью, но всё-таки знал, когда стоило попридержать язык за зубами.

— И мне правда жаль. Я знаю, что не должен был так поступать, — Питер тяжело выдохнул, совсем сник и отвернулся, глядя в сторону уже почти севшего солнца. В руках он нервно теребил собственную маску. — Знаешь, забавно, что в итоге твои сообщения были единственной стабильной частью моего дня. Но вчера ты не писал, и я понял, что действительно облажался. И я просто хотел дать тебе знать, что не хотел обижать тебя.

Уэйд внимательно смотрел на него, пытаясь собрать себя в кучу. Никто никогда не извинялся перед ним так. Чёрт, да перед ним вообще редко когда и кто извинялся. Можно сказать – никогда.

[Он сказал, что не хотел обижать нас.]

(Он беспокоится о наших чувствах.)

— Извинения приняты, малыш, — серьёзно сказал он.

Плечи Питера заметно расслабились.

— Я… я рад. И вообще-то, — он вдруг повернулся к нему, — я думал, ты перестанешь так меня называть, после того как увидишь моё лицо.

О, его лицо. На его лице сейчас было то озорное, хитрое выражение, которое было хорошо знакомо Уэйду. Всё-таки они оба были чертовски экспрессивными даже в масках, и Уэйд обожал это насчёт них.

Он осклабился:

— Теперь у меня только больше причин называть тебя так, пирожочек.

Питера прыснул, качая головой.

Они посидели ещё немного, пока живот Паучка не заурчал – и прежде чем Уэйд успел предложить ему что-нибудь из своего пакета, тот сам, перегнувшись через его колени, украл буррито.

— Эй, я думал, это был мой подарок!

— Так и есть, — бессовестно ответил Питер, откусывая кусок. — Оно было лишним.

— Не бывает лишних буррито, Пити-бой, — заметил Уэйд. Имя идеально легло на язык. Он уже предвкушал все новые прозвища, которые сможет придумать.

(Он вьёт из тебя верёвки как хочет.)

[Он знает, что ты пускаешь слюни на его сладкие булки, и пользуется этим.]

— А ты, ну, у тебя вроде как был самолёт, — начал неуверенно Паучок.

— А что, ты будешь скучать? — хитро сощурился Уэйд.

Питер фыркнул и вгрызся в буррито.

— Да, думаю, мне будет очень не хватать шуток про члены и домогательств.

— Так ты, оказывается, мальчиш-плохиш, а, Паучок? О, я знал, что ты только играешь в недотрогу, — нараспев протянул Уэйд.

Питер закатил глаза.

Доев, они собрали весь мусор, что оставили после себя. Уже совсем стемнело, и на улицах зажглись огни. Тут и там уже виднелись гирлянды из тыковок и привидений, вывешенные в преддверии Хэллоуина. Паучок устало потянулся, натянул обратно свою маску и встал на краю крыши, осматривая свои владения. Было тихо: ни звука полицейской сирены, ни криков о помощи, ни сигнализации.

— Тебе помочь спуститься?

Уэйд счастливо взвизгнул и поспешил к Паучку, хватая того за руку.

— Ты можешь иногда просить о помощи, ты знаешь, — сказал он, пока они ещё стояли на твёрдой земле.

[О, уверен он и без нас знал об этом, тут в другом проблема.]

(Это был не вопрос, умник.)

Паучок опустил голову.

— Я знаю, вернее, я… Спасибо, Уэйд, — выдохнул Паучок.

Не поднимая взгляда, он качнул их сомкнутыми руками.

— Кстати, а предложение посмотреть “Крик” вместе ещё в силе?

— Говорил же вам, что это предложение, от которого невозможно отказаться!

Питер хохотнул, сильнее сжимая его руку.

— Тогда держись крепче, — скомандовал он, выпуская паутину.