Остаться с тобой

Тёмные улицы ночного города не место для леди, говорят наперебой правила приличия, но разве Интегра Хеллсинг обычная хрупкая женщина? Разве Интегру можно сравнивать с другими? Интегра уверена, что способна постоять за себя, дать отпор кому бы то ни было. Кому угодно.

Острые шпильки стучат по тротуару узкого тёмного переулка, её рука непроизвольно сжимается вокруг рукояти пистолета, Интегре не страшно, но она должна быть готова к любому повороту событий. Что-то резко толкает её в плечо, сильные мужские руки обхватывают запястья и придавливают к стене, на лице ощущается дыхание, пропитанное виски с лёгким оттенком шоколада. Только один человек может незаметно подобраться к ней и сделать так, что она позволит ему всё.

— Андерсон, — цедит Интегра сквозь зубы, — Какого чёрта?

— Ты же знаешь, зачем я ловлю тебя, куколка. Каждый раз знаешь это и не сопротивляешься.

— Убери. Свои. Руки. — её слова бьют, словно клинок, но Александр не реагирует ни на них, ни на её попытки вывернуться.

— Идём. Не заставляй меня применять силу, — говорит он и всё равно применяет.

Она никогда не замечает чем и как Андерсон усыпляет её, а когда вновь открывает глаза, уже лежит со связанными руками. Обычно он выбирает места самые странные, вроде парка, подземки или крыши, иногда это тёмные подвалы или пыльные мансарды, а иногда, как сейчас, вполне обыкновенный загородный дом. Интегра уже не первый раз оказывается на этой кровати, в этих комнатах, где всегда темно, пахнет древесиной и полынью, а за окном лес. Один непроходимый лес.

— Ну, что, — Александр улыбается. Даже в темноте его белозубую улыбку не заметить невозможно. Он снимает плащ, — хочешь убить меня? Но, признай, тебе же нравятся наши маленькие шалости.

— Если он узнает, если хоть на мгновение поймёт, куда я пропадаю на одну ночь в неделю, то убьёт тебя.

Андерсон запрокидывает голову и смеется жутко и почти безумно.

— Так он ведь не узнает, дорогая, потому что ты сама не расскажешь ему… или, — в его взгляде вдруг мелькает поразительная догадка, и он перестаёт улыбаться, — только не говори, что спишь с ним, Интегра? Не говори мне, что ты отдалась…

— Заткнись! — прерывает она и пытается выбраться из плотно затянутой верёвки.

Александр на мгновение отвлекается, и Интегра улучает момент, чтобы извернуться и выхватить свой пистолет. Она взводит курок — палец вздрагивает на спусковом крючке — и целится. Он восхищённо ухмыляется.

— Да, брось, — Андерсон стремительно расстегивает рубашку, которую тут же снимает и разводит руки в сторону, — если хочешь, стреляй.

Интегра чувствует, как руки предательски слабеют, вызывая новую насмешку с его стороны. Оружие выпадает.

— Не пытайся, ты не сможешь, никогда не сможешь этого сделать, — он подходит к ней вразвалочку, нагло хватает за воротник и притягивает к себе. Следующим резким движением снимает её плащ, медленно, наслаждаясь испуганным блеском глаз, расстёгивает блузку... ткань скользит с плеч, с треском рвётся и падает на пол... Александр хватается за пояс брюк и вскоре оставляет её без одежды, отходит, довольно поглаживая подбородок, — Прекрасна, как и всегда! — он говорит это чуть ехидно, чуть с насмешкой, а иногда с сарказмом, но всегда этим словам сопутствует восхищение.

— Ненавижу! — снова бросает она.

— Я знаю. Но это ещё больше заводит меня.

Андерсон садится рядом, бережно берёт её запястья и привязывает их к изголовью кровати другим отрезком верёвки. Интегра остаётся перед ним совсем беззащитна, неприкрыта и смущена, хотя она знает, что ему абсолютно наплевать на её чувства; он аккуратно, на грани нежности, касается полушарий её груди, обводит ладонями и вдруг резко сжимает, подхватывает за талию и переворачивает, — верёвка скручивается, впиваясь в кожу. Александр склоняется к ней…

— Ты можешь кричать, Интегра. Никто не услышит, тем более, что я знаю, как на это реагирует твоё тело.

— Ненавижу, — чуть более равнодушно, чем прежде, отвечает она. Вот в это мгновение всё и начинается: самый страшный кошмар в её жизни и в то же время неповторимо притягательный в своём наслаждении. Интегра знает, что будет дальше и ждёт, едва ли справляясь с липкими волокнами страха, проникающими в сердце.

— Я знаю, дорогая, — Андерсон произносит эту фразу каждый раз, как она клятвенно заверяет, что ненавидит его; вот и теперь, он сказал это и встал, словно поставил точку в разговоре. Александр, прошёл через комнату к двери, вышел, но сразу же вернулся, — Я подумал, что сегодня подойдёт что-то чуть более… — он замахнулся и с, леденящим душу свистом, рассёк воздух, — в общем кнут.

— Ты больной ублюдок! — сквозь зубы процедила Интегра, — Эти следы…

— Что? — Александр снова наклонился над ней, — Что, госпожа Хеллсинг? Он увидит их, да? А, может, я этого и добиваюсь? Может я хочу показать ему, кто на самом деле владеет твоим телом и сердцем.

Злая усмешка слетела с её уст.

— Кто тебе сказал, что ты владеешь моим сердцем?

— Не важно, главное, чтобы все видели, что ты моя.

— Жить надоело?

— Не больше, чем тебе, цыпочка.

Андерсон погладил своё орудие — длинный тонкий плетёный кнут с кисточкой на конце — замахнулся и ударил. Интегра шумно выдохнула и сжала верёвку, опутывающую пальцы… След на пояснице медленно наливался алым… по белоснежной коже пробежал мороз... она повела плечами, сбрасывая эти ощущения. Он замахнулся снова. Новый удар пришёлся на ягодицы, а следующий на спину, — Александр не давал ей передохнуть, не давал оправиться от прошлой боли, как причинял новую… На десятый удар, когда её попа и спина стали покрыты ярко-красными полосами, Интегра, наконец, издала протяжный стон.

— Хватит.

Он ухмыльнулся.

— Ну, что ты, дорогая, обычно мы доходим до тридцати.

Андерсон ударил снова, и на этот раз заставил её закричать, попав аккурат в уже чётко-прорисовавшуюся алую линию. Интегра прикусила губу до крови, не в состоянии более сдерживать себя, и стала уворачиваться, но кнут нещадно свистел над ней... к двадцатому удару она безостановочно кричала от боли, ей казалось, что эта пытка не закончится никогда… ей всегда так казалось в такие моменты, но потом случалось нечто особенное, из ряда вон выходящее… Александр менялся, бросал кнут… он и сейчас бросил его, сел на кровать… ледяные пальцы коснулись раскалённой кожи, мягкие губы опустились на раны… Она снова выдохнула, только теперь не болезненно, а чувственно, как женщины выдыхают в предвкушении страсти… Интегра ненавидела себя за эти порывы, ненавидела, что тело так реагирует на прикосновение его губ, его рук… реагирует вопреки сердцу. Андерсон поднимался тропинкой из поцелуев вдоль позвоночника к шее, непостижимым образом избавляя её от боли… но в какой-то момент запустил руки под грудь, очертил ими линию рёбер и скользнул по животу вниз, пальцами касаясь самого сокровенного. Она ахнула и выгнулась ему навстречу… в его взгляде сверкнул животный инстинкт — тот самый, когда мужчине уже с трудом удаётся себя контролировать. Он с глухим стоном схватил её и перевернул на спину, прохладные простыни коснулись ран, Интегра сжалась, приподнялась, но в то же мгновение откинула голову назад… Дыхание Александра мягко защекотало низ живота, он спустился к внутренней стороне бёдер и покрыл поцелуями с обоих сторон… его язык изучал все её складки: гладил, дразнил, жалил, проникал… Ладонь Андерсона скользнула по её телу вверх, к груди, а от неё пальцами по коже к подбородку и губам… Стоны Интегры смешивались с учащённым томным дыханием, с сердцебиением и вздохами… она взяла его указательный палец в рот и стала немедленно повторять движения его языка… волны наслаждения расходились приятным бризом по всему телу… когда Александр понял, что Интегра на пике, он крепко схватил её за бёдра и ещё яростнее стал двигать языком… она выгнулась, вцепилась в верёвку и выдохнула с глубоким стоном… её накрыло такой эмоциональной вспышкой, что стало абсолютно всё равно насколько громко она кричит и как выглядит.

Андерсон серьёзно смотрел на неё, он больше не усмехался… щёлкнул ремень брюк и тяжесть его тела, накрыла её, вдавила в шёлковую гладь покрывал… верёвка ослабла и руки освободились как раз в тот момент, когда он одним рывком вошёл в неё до самого основания… Интегра, едва отойдя от прошедших ощущений, снова удивлённо ахнула… он заполнял её, его было много, так безумно много, и всё же хотелось большего… её тело страстно желало, чтобы он начал двигаться… Она приоткрыла рот, он склонился к её губам, схватил за шею в удушающем жесте…

— Да, Интегра, да… скажи это… ты всегда говоришь это… — его дыхание сбивалось, голос не слушался и периодически уходил в хрип…

— Иди. Ты. К чёрту! — раздельно произнесла Интегра и толкнулась бёдрами, призывая его к действию…

Андерсон почти зарычал, обхватил руками её плечи, вышел полностью и вошёл снова… на всю длину. Он двигался сначала медленно, но после стал постепенно наращивать темп, и с каждым движением её стоны становились громче, чаще, отрывистей… Интегра никогда не произносила его имени, ничего не говорила, только стонала… отдавалась вся без остатка, утопая в этой порочной страсти без чувств, в голом всепоглощающем диком сексе… За ночь они меняли позу несколько раз, и она точно знала, что он может до самого утра изматывать её тело ласками, оставлять синяки и засосы, будто специально помечая её, как свою собственность. Интегра ненавидела за это и его, и себя, но ничего не могла с собой поделать… Сегодня всё затянулось, она устала, кожа горела от его прикосновений, поцелуев, объятий… внутри всё было сухо и жутко саднило, но он продолжал атаковать её, не желая, чтобы только она одна была удовлетворена этим актом борьбы за свободу… за право ещё неделю оставаться вдали от него. Андерсон перехватил её ногу и положил себе на плечо, приближаясь к финалу, он вцепился в её бёдра так, что побелели костяшки пальцев, ещё несколько раз глубоко толкнулся, выдохнул и обмяк…

Только спустя долгих двадцать минут ему удалось отдышаться, повернуть голову и коснуться рукой её светлых растрёпанных волос. Интегра без всяких эмоций смотрела в потолок: да, в процессе ей было приятно, тело отзывалось на грубые мужские ласки, на страсть, но теперь, дав выход своим эмоциями и желаниям, она была опустошена и чувствовала себя использованной, изнасилованной, падшей… его прикосновения казались отвратительными.

— Уже рассвет, — Интегра скинула его руку и встала.

Александр хмыкнул, потянулся к пачке сигарет и закурил: дым окутал спальню, наполняя запахом табака всё вокруг. Она закурила тоже и, поскольку стояла спиной к постели, не могла видеть, какой странной печалью наполнились его глаза.

— Снова не останешься? Снова бросишь меня тут одного, предаваться грёзам? — он знал, как могут прозвучать эти слова, и намеренно добавил ироничную интонацию. Возможно, даже слишком ироничную.

Её взгляд убийственным пламенем метнулся в его сторону.

— Я бы бросила тебя собакам. По частям.

Андерсон пару мгновений пристально смотрел на неё, а потом расхохотался, да так, что вдохнул дым и закашлялся, но успокоиться так и не смог.

— Интегра… кхе… кхе… — он задыхался и его разбирал смех, но в то же время так хотелось ей ответить, что пришлось говорить несмотря ни на что, — Интегра, да ты и впрямь... кхе...кхе... поразительная женщина... Просто необыкновенная.

Интегра промолчала. Она так и не заговорила больше до самого конца, и лишь уходя фыркнула, услышав его, уже привычное.

— Встретимся на следующей неделе, дорогуша.

***

Алукард выполнял задание в другом городе, он не знал, где находится Интегра Хеллсинг, чем занимается, да и не имел привычки тревожить её в личное время. Она же была уверена — её верный слуга никогда не преступит границ, не нарушит личного пространства… Интегра и сама не знала, когда и почему это случилось, кто стал инициатором и какие могли быть последствия, просто в одно время в одном месте все дороги сошлись в единственной точке, чтобы заключить такого рода союз… взгляд, улыбка, полуоткрытые губы и вспышка — безумная, до боли нежная, вспышка отчаянной... страсти? Нет, Интегра не назвала бы это страстью… То, что она чувствовала, казалось куда глубже, сильнее, эмоциональнее, чем любое из придуманных извращений Андерсона, чем любая страсть. Ей нравилось возвращаться домой после таких вот ночей и вспоминать совершенно другие моменты — нежные до слёз, необыкновенно восторженные и чувственные… моменты, которые касались сердца.

Интегра вошла в поместье, отдала распоряжение охране и поспешила переодеться… Рваную одежду немедленно выбросила, открыла душ… Ледяная вода обрушилась на неё, превознося едва утихшую боль от кнута на новый уровень. И пусть ей невыносимо тяжело давались эти секунды, Интегра знала, что лучше сейчас, чем потом будет саднить от каждого шага, от каждого движения, от малейшего касания одежды… Ещё мокрая она подошла к зеркалу, заколола волосы и совершенно по-домашнему накинула пеньюар с глубоким вырезом на спине… белая ажурная ткань скатилась по телу вниз... Интегра повернулась, но не успела оценить состояние кожи, бросая настороженный взгляд на дверь. Тихие шуршащие звуки могли быть чем угодно, учитывая род её деятельности. Она схватила пистолет, специально припрятанный тут на подобный случай, и выглянула в спальню, куда ещё не проникли лучи восходящего солнца… там, в полумраке, произошло какое-то движение, и Интегра выстрелила… дважды.

Приглушённый смех раздался от противоположной стены… вкрадчивый, пробирающий до самых костей, до самой глубины души…

— Ты каждый раз будешь так меня встречать, Интегра? — шепнул Алукард. Это вышло не устрашающе, а скорее по-доброму насмешливо.

— Лучше выстрелить, перезарядить и ещё раз выстрелить!.. Какого чёрта, Алукард? Я ждала тебя только завтра.

— Всё решено, моя госпожа, уже всё закончилось, — он умел перемещаться так быстро, что человеческий взгляд едва ли в состоянии был заметить это. Вот он сидит у стены, а в следующее мгновение уже целует её руку.

Интегра ощутила, как от его прикосновений по телу снова разливается до боли трепетная нежность, и отпрянула.

— Ты мог бы предупредить. Хотя бы постучаться ради приличия.

Его глаза немедленно поймали её взгляд, Алукард встал и перехватил хрупкое запястье. Он заметил следы от верёвки.

— Сегодня я почувствовал… что-то было не так, и вижу, что не ошибся.

— Не так? — она изогнула бровь, стараясь изо всех сил скрыть эмоции.

— Впервые так сильно… Ты думала обо мне? Говорила?

Интегра ни жестом, ни вздохом не показала своего смятения, но внутри у неё всё похолодело — действительно, она говорила о нём, угрожала его именем и расправой.

— Я?..

— Что случилось? — в глубине глаз, где, казалось, не могло таиться ни единого признака жалости или иного чувства, неожиданно появилась тревога, — Что случилось, Интегра?

Она выдохнула от звуков своего имени, слетевших именно с его губ… Алукард никогда не позволял себе звать её так… или почти никогда. Он произносил это «Интегра» как-то по-особенному чувственно и не мог оставить её равнодушной.

— Ничего. Я устала, только вернулась, а сейчас раннее утро…

— И поэтому ты отдёргиваешь руку с яркими следами от верёвки на запястьях? Зачем ты лжёшь? — перебил Алукард, но в его словах не было ни обвинения, ни разочарования, а только скорбь, — Скажи мне, что произошло? — он потянулся к ней, чтобы коснуться плеча в утешительном жесте, но не рассчитал силу и задел один из самых глубоких отпечатков прошедшей ночи. Кожу словно обожгло. Алукард отдёрнул руку, но только лишь для того, чтобы схватиться снова и развернуть.

Интегра обратила внимание, как дрожь пробежала по его телу, но, что с того? Пусть это и было странно, она никогда не верила, что он может сопереживать или, тем более, любить. Её человеческие чувства могли иметь место в их отношениях, его — увы, нет. Алукард просто никогда не видел, чтобы она была ранена именно так, и это, возможно, вызвало такую реакцию.

— Кто же мог напасть на великую Интегру так, чтобы она позволила связать себе руки и избить плетью? — во вкрадчивом голосе слишком явственно читалась ревность. Интегра верить этому не хотела, не могла, не должна была. А Алукард неумолимо продолжал, — Кто же может быть настолько силён, чтобы застать мою госпожу врасплох?

— Алукард!

Он стоял позади неё и, совсем не замечая своих действий, гладил ярко-алые полосы от плети. Ему не составило труда догадаться.

— Охотник «Искариота». Кто же ещё, если не он?

— Стой! — Интегра почувствовала, что Алукард собирается покинуть её, и нужно было быть полной идиоткой, чтобы не понять, куда он хочет пойти. Ещё не совсем осознавая, какая глубокая человеческая боль откликнулась в сказанных им словах, она перехватила его запястье, удержала взглядом взгляд, — Не уходи.

И он не ушёл. Алукард не мог не подчиниться ей, хотя она не приказывала, а просила… Один шаг к нему был всего лишь душевным порывом, голова закружилась от пьянящего аромата его кожи… Интегра запрокинула голову, чтобы видеть его лицо… их губы были в сантиметре друг от друга… Она ощущала себя разбитой, обиженной маленькой девочкой, и впервые в жизни её кто-то мог пожалеть, только сейчас, прямо в этот самый момент, она предала его доверие… Слеза, давно цепляющаяся за ресницы, упала и скатилась по щеке…

— Алукард, прошу тебя...

Его губ коснулась лёгкая улыбка, глаза потеряли стальную холодность, решительность и страстное желание совершить расправу.

— Нет смысла держать меня, рано или поздно я убью его, а до тех пор не покину тебя, даже если прикажешь, даже если прогонишь. Не оставлю.

Слёзы свободно потекли по лицу. Интегра, не обращая на них внимания, тоже улыбнулась, встала на цыпочки и коснулась губ Алукарда своими. Он прикрыл глаза и ответил так, словно её поцелуи приносили боль… Они изящно касались друг друга, руки непроизвольно скользили по телу — его осторожно, её настойчиво. Она разорвала поцелуй спустя вечность.

— Я должна сказать тебе кое-что…

— Не нужно, — он снова притянул её к себе, между поцелуями объясняя свою позицию, — ты никогда... не примешь решение... которое я... могу предложить, а я…

— А ты никогда… не впустишь… меня… в своё сердце…

Алукард неожиданно резко остановился и замер. Вампиры вообще ведут себя так? Интегра насторожилась, особенно, когда он отпустил её и отошёл.

— А что, разве я не права? Ты же не можешь чувствовать ни прикосновений, ни боли… Ты же…

— Вампир. Да, Интегра, — он снова посмотрел ей в глаза, и в его собственных вспыхнуло алое пламя. Весь его образ сделался угрожающим, — я вампир, только кто же тебе сказал, что я не могу чувствовать?

Вопрос заставил её задуматься, однако она ответила достаточно быстро, чтобы скрыть своё замешательство. Не от него — от себя.

— Ты говорил мне.

Алукард, услышав это, запрокинул голову и расхохотался, но в мгновение ока снова стал серьёзным.

— Ты права, я ничего не чувствую… ничего. До тех пор, Интегра... только до тех пор, пока не найду предназначенную мне пару*. И неужели ты, моя госпожа, ничего не заметила? Ты, чьё сердце так чутко, так остро ощущает все эмоциональные перемены, ты, чей взгляд наполнен такой безудержной нежностью?

— Я? — Интегра отшатнулась и чуть не упала, — Я?

— Не веришь? Тогда я скажу тебе. Ты чувствуешь аромат моего тела и жаждешь вновь ощутить его, словно сильный наркотик. Когда я касаюсь тебя, ты не можешь дышать, твоё сердце болит и замирает от счастья, и тебе хочется плакать, от мысли, что однажды, я уйду навсегда.

— Всё не…

— Не так? Не так, Интегра? Скажи это?

Интегра приоткрыла рот, пребывая в твёрдой уверенности, что даст отрицательный ответ, но не произнесла ни звука.

— Скажи, — настаивал он.

— Да. Это так. Всё абсолютно так.

Алукард оказался с ней рядом, просто исчезнув в одном месте и появившись в другом, он снова притянул её за талию, на этот раз более уверенно, коснулся губами лба с проступающими на нём мимическими морщинками.

— А знаешь, что чувствую я?.. С тех пор, как увидел тебя, ещё тогда, маленькую Интегру Хеллсинг, то сразу всё понял. Я безоговорочно встал и пошёл за тобой, потому что уже тогда почувствовал… Однако, мне хорошо известны людские сердца, и я бы никогда не стал тебя неволить, не стал бы принуждать… И вот, после стольких лет ожидания, я прикоснулся к чуду, а Андерсон решил отобрать у меня это! Он посягнул на святое, на то, за что я буду стоять ценой собственной жизни! — его слова превратились в ядовитое шипение. В порыве вспыхнувших эмоций, Алукард снова неосторожно надавил на спину Интегры, касаясь ран. Она ахнула, и он мгновенно разжал руки, — Прости, я сделал тебе больно, моя госпожа.

Алукард. Самый опасный вампир в мире, тот, кого боялись и боятся на всех пяти континентах, опустился перед ней на колени. Не перед хозяйкой и не перед рыцарем ордена, а перед женщиной, которую полюбил.

— Что ты делаешь? — растерянность в её взгляде не оставляла сомнений, что она действительно не понимала, — Приносишь клятву?

— Моя госпожа, — его голос сделался величественным, — я прошу одного, дать ответ и навсегда решить мою участь. Александр Андерсон, если это чувство… если оно подлинно, прошу, прямо сейчас, возьми клинок своего прадеда и проткни им моё сердце.

— Алукард, — Интегра удручённо качнула головой, сделала шаг вперёд, вставая к нему вплотную, и запустила пальцы в чёрные, как смоль, волосы, — а как ты думаешь сам?

— Мне не дано прочесть твоих чувств, моя госпожа.

Её ладонь коснулась его лица, он поднял голову, их глаза снова встретились… теперь иначе, будто образуя незримую связь. Интегра едва держалась на ногах, колени дрожали, и ей ничего не осталось, кроме, как плавно упасть в его объятья.

— Всю свою жизнь я искал тебя… эту нежную кожу и сладкие губы, стройную талию, запах женщины… моей женщины… единственной женщины, — Алукард не прерывал зрительный контакт, а она этого и не хотела.

— Не оставляй меня больше, — её слова вспыхнули и впечатались в его сердце, точно клеймо с буквами любимого имени.

— Никогда, — шёпот был ей ответом.

С этого момента поцелуи изменились: они ощущались иначе и вызывали совсем иные эмоции, — щемящая нежность осталась, но пылающее пламя в груди сменилось ровным огнём спокойной и безмятежной любви. И всё же Интегра не могла расслабиться, чувствуя вину за безудержную страсть в руках Александра Андерсона, однако самым удивительным и ироничным здесь ей казалось то, что в объятиях человека, она ощущала себя пленницей чудовища, а в объятиях чудовища — чувствовала близость человека. С Андерсоном её заводила жестокость, именно заводила, давала толчок к дикому необузданному желанию, которое ни она, ни он контролировать не могли. С Алукардом дела обстояли иначе. Его нежность сводила с ума, а быть хрупкой старинной вазой в коллекции ценителя было невероятно лестно. Только самое очевидное, в чём Интегра признаться себе не хотела, — ей было страшно окончательно принять своё чувство, ведь тогда она перестанет быть хозяйкой и перестанет быть человеком. Любит ли она Алукарда настолько, чтобы в один момент отказаться от своей человеческой сущности? Любит ли?

— Ты сомневаешься, — без труда угадал он, — не нужно. Твоё тело может не принадлежать мне, но твоё сердце не участвует в сделке с разумом, ты не сможешь бесконечно повелевать им. Отпусти себя.

— Мне...

— Страшно? — снова безошибочно угадал Алукард, — Боишься, что у тебя не будет права голоса? Думаешь, я обращу тебя, только потому что ты избранная?

— А ты этого не сделаешь?

Он очень серьёзно изучил её лицо, а после улыбнулся и крепко прижал к себе.

— Если будет на то твоя воля, моя госпожа.

Губы соединились вновь, и никто из них уже не желал проводить время за бессмысленными разговорами. Пальцы скользили по коже, касания переплетались с поцелуями… пеньюар упал и оказался забыт, так же, как и другая одежда… одни только ласки сводили с ума, тело Интегры в руках Алукарда, давало ему сил жить дальше… он так долго ждал её ответа, так долго…

В ворохе покрывал на постели в хозяйской спальне они занимались любовью, как никогда не делали этого прежде. Ни в жизни, ни в смерти. Он был деликатен и словно знал, чего и как она хочет, касался там, где было приятнее всего, целовал так, что захватывало дух… Нет, нужно быть немного мужчиной, чтобы желать променять такое на испытания с Александром Андерсоном, и быть абсолютной женщиной, чтобы не обращать внимания на саму суть своего возлюбленного.

Алукард заполнял её, но иначе… это были не болезненные грубые проникновения, а самый настоящий душещипательный восторг, разлитый в воздухе эфемерным ощущением собственной привлекательности… ощущением того, что тебя хотят, боготворят и любят. Теперь Интегра не сдерживалась, она открыто показывала свои чувства, кричала так, что будь они в жилом квартале, их уже бы оцепила полиция, но стены поместья легко скрадывали громкие звуки.

— Алукард, Алукард, — выдыхала Интегра, и чувствовала, как он ещё крепче обнимает её, как сдерживается, наблюдая за бьющейся жилкой на вытянутой женской шее, как упивается её телом, её душой, её самоотдачей.

Руки переплетались в свете наступившего дня, губы ласкали, а тела в едином ритме достигали той самой минуты блаженства. В последний момент, ощущая, как дрожь и волны наслаждения накатывают на неё, Интегра обняла Алукарда за шею и прижалась, он сдавил тонкую талию, и их глубокие стоны одновременно растворились где-то в сводах высокого потолка.

— Я кое-что скажу, — тяжело дыша, произнёс Алукард и уткнулся ей в плечо, — потому что для твоего человеческого «я» это важно...

— Что? — ей было хорошо в его объятьях, и она уже с сожалением думала, что рано или поздно из них придётся выбраться.

— Я люблю тебя.

В своей жизни Интегра Хеллсинг повидала многое: она видела знакомых, превратившихся в упырей, и знакомых, убитых упырями; она видела смерть близких и чуть не погибла сама, но за всю историю — за всю чёртову историю — ей никогда не приходилось слышать, чтобы высший вампир говорил кому-то эти слова. «Я люблю тебя». Их нужно было страшиться? А, может, наоборот, принять как великую честь? Интегра не знала, но хотела узнать, и готова была стать первопроходцем в этом, если не единственной женщиной своего времени, которую избрал вампир. Ощущения его рук на спине перестали вызывать боль, сердце ровно стучало в груди, а в голове крутилось только одно.

«Ты нужен мне. Я хочу остаться с тобой. Я люблю тебя, Алукард».

Он утопал в её длинных светлых волосах, вдыхал запах её кожи и знал каждую мысль, мелькнувшую в её голове. Он уже давно всё знал, очень и очень давно.