Слышащая

Она всегда отличалась от других. Никто не мог понять, чем же именно, но это было очевидно любому, кто проводил рядом с Кэрилл достаточно времени. Особенно тем, кто спускался с ней в катакомбы Древних. Было в ней нечто... не от мира сего.

Потому её ценили в Бюргенверте: она могла найти то, мимо чего любой другой прошёл бы, не обратив внимания. Говорят, она всегда ощущала мир полнее и глубже, чем кто бы то ни было из живущих.

Когда они спустились в глубочайшие подземелья Птумеру, когда убили бросившееся из мрака чудовище, Кэрилл долго ловила отзвуки его исступлённого рёва. Рёва странного, неправильного…

***

Ибраитас, Дочь Космоса. С неё началась эта песня. Кэрилл была очарована найденной Великой настолько, что даже тронуть не посмела, любуясь издалека. И тем сильнее был её восторг, когда разум уловил отголосок того, что человеку слышать не положено. Кэрилл плакала кровавыми слезами, но продолжала приходить, осмелев, танцуя перед Ибраитас своё счастье общения. И с каждым разом слышала всё больше. Купаясь в пробирающем самую душу гудении изнутри и снаружи, отовсюду и нигде одновременно. Наощупь, вслепую чутко касаясь нового смысла, что издавала прекрасная Великая.

Остальные приходили глухими, жадными. Им нужна была кровь для исцелений, и они её получали. Им нужно было вознесение, но они не знали, как его достичь. Кэрилл тоже не знала — но это казалось неважным. Она помогала мастеру Виллему, Лоуренсу — и продолжала слушать.

Кэрилл не могла сказать, когда и как ей пришла мысль записать звуки, которым не было обозначения ни в одном из человеческих языков. Просто в какой-то момент того, что она слышала, стало слишком много, чтобы держать в одной голове.

— Мы встречаем в лабиринтах чудовищ. Что они такое?

Ибраитас окатила горечью, зарокотала чем-то глубоко внутри Кэрилл, поднимая из памяти душный запах крови, который вдруг показался… притягательным?

Она покинула обитель Великой, прижимая окровавленный платок к носу. Внутри бился рык, рёв, жуткое отображение чудовищной сути. Он отпечатывался в сознании извилистыми линиями, неправильными, неровными, полными смысла.

Кэрилл заперлась у себя. Она быстро поняла, что ни бумага, ни пергамент не способны выдержать рвущееся наружу знание, и попросила принести ей тонких каменных табличек. Десятка, пожалуй, должно было хватить…

Она выскребала на камне горящее в сознании клеймо и чувствовала облегчение. С каждой верно начертанной линией рисунок наполняла сила — а разум получал облегчение.

Глядя на едва заметно мерцающую живым, внутренним светом руну, Кэрилл улыбалась. От клейма в сознании не осталось и следа — всё теперь запечатано в камне. Но его можно вспомнить. Она знает, как. Теперь уже знает.

Разумеется, этим исследованием она поделилась с Лоуренсом — он плотнее всех работал с кровью Ибраитас, и ему стоило о таком знать.

— Что это?

— Это “Чудовище”. Так выглядит слово Великих.

Лоуренс поднял глаза — и Кэрилл заметила усталость в цепком, остром взгляде Первого Викария. Не верит? Ей казалось это невероятным… и в то же время очень понятным. Он ведь не слышит так, как она.

— Его можно услышать, если отпечатать в сознании.

Усталое ожидание Лоуренса смело, как пух порывом ветра.

— Ты можешь это сделать? — Он подался вперёд, и Кэрилл заметила знакомый отзвук в тёмных внимательных глазах. Исчезающе-крохотная искра, вряд ли даже осознаваемая…

— Да.

Лоуренс позволил общаться с Ибраитас столько, сколько Кэрилл посчитает нужным. Взамен потребовал сосредоточиться на рунах, что, как оказалось, действительно давали силу. Даже слепым и глухим. И именно так, как Кэрилл чувствовала.

— Что есть изменчивость?

Руны-отражения закрутили хоровод, каждая — в свою сторону, даруя непривычную силу и неожиданную выносливость. Кэрилл улыбнулась и потёрла глаза. Ей было всё равно, что белки давно не теряют красный цвет от лопнувших сосудов, а очертания предметов стали более размытыми. Главное, что она видела руны. Даже чётче, чем когда-либо. И голос Великой журчал, отпечатывая в разуме то, что должно было передать людям.

— Спой мне о море, Великая?

Потрясающее чувство защиты окутало Кэрилл подобно прохладной глубине, бережно вычерчивая растущую из единого стебля корону всего сущего. Она утёрла привычные кровавые слёзы и залюбовалась золотистой искрой в средоточии линий. Это было прекрасно — и Кэрилл с радостью делилась красотой с другими. Просто не могла не поделиться. 

— Кто для вас Охотники?

Чёткие линии сложились быстро, обожглись пробежавшей по нервам дрожью. Кэрилл смотрела на руну, что сочилась не золотом звезды, но густым, почти чёрным багрянцем крови, и пыталась унять дрожь в кончиках пальцев. Эта руна была… иной.

Руна за руной — Кэрилл касалась камня и отдавала ему отпечатки силы и смысла, извлекая из своего разума очередное тавро, которому предстоит запечатление в чьём-то сознании. Как и в любом языке, были слова ужасные и прекрасные. Понятные, точные — и расплывчатые, невообразимые, но сущие как мир. Объявленные запретными — и приносящие великую пользу.

— Есть ли ещё кто-то, кроме тебя и Амигдалы?

Символы, сложившиеся в знание об Идоне Бесформенном выжгли глаза изнутри, сложив вместе багровые штрихи Древней крови и золотое сияние Космоса. Кэрилл с трудом нашарила свой шарф, завязала навсегда закрывшиеся глаза и облегчённо вздохнула. Обычное зрение — ничто перед песнями Великих, скользящих по миру точнее любого взгляда. Это совершенно не помешает её работе, её любви, смыслу её жизни: нести речь Великих в этот мир.

А слепота человеческих глаз… Не та цена, о которой стоит жалеть. Кэрилл не жалела.

***

Хрупкая женская фигурка лёгким, танцующим шагом скользит по каменным плитам Собора. Её не окликают, не останавливают, отходят с дороги. Мастерица-Кэрилл, Кэрилл-Слышащая…

И никто не замечает, не может заметить, как вокруг неё вьётся песня тревоги. Столько говоря с Великой, потеряв глаза и обретя слух, Кэрилл теперь может шептать звуки своих рун, даря их понимание прежде, чем запечатлеть в чужом разуме.

И теперь она надеется именно на это.

— Лоуренс, ты не должен запечатлевать звериные руны.

Она стоит перед ним — тонкая, слабая — и могущественная как никто в Церкви. Шёпоты рун, чью силу она отдала камню, никуда не делись — просто она их не слышала до поры. Но теперь отпечатки смыслов звучат всегда — то громче, то тише, одни за другими, перекликаясь, свиваясь в песнь, что с каждым разом уносит сознание Кэрилл всё дальше и дальше по струнам мира.

Но сейчас она отодвинула их своей тревогой. Человеческой, яркой и безнадёжной.

— Кэрилл, — его голос хрипло рокочет с хорошо различимыми отзвуками, — послушай меня.

Она слышит — жар в его теле, слишком буйный и опасный, нечеловеческий. Слышит ворчание безумия, зажатого в тисках стальной воли. Ощущает, как зверь и человек яростно делят своё место в хрупкой оболочке.

— Я слышу, Лоуренс. — Её голос шелестит прибоем, касается слуха поцелуем ветра. — И именно поэтому молю — не запоминай эти руны.

Он вздрагивает, и тонкие ноздри раздуваются, ловя дуновения воздуха. Кэрилл знает — Первый Викарий теперь удивительно чуток к запахам. Она приблизилась — и в очередной раз не отдёргивает прохладных ладоней, ощутив ими обжигающую кожу впалых щёк.

Лоуренс измождён борьбой. Пылает Старый Ярнам, а он всё никак не может найти поводок выпущенному на волю зверю. Он ищет спасение в Кэрилл, в её даре, с одержимостью обречённого. Он не желает сдаваться, не желает признавать поражение — и ради этого готов зайти так далеко, как ни один человек не заходил. Он готов пылать и сжигать — лишь бы этот огонь привёл людей в будущее, о котором он некогда так грезил, покинув Бюргенверт.

Кэрилл чувствует, как он склоняет голову, подставляя лицо под её тонкие пальцы. Он ищет её прохлады — это приносит облегчение отравленному Древней Кровью организму. И она мягко гладит его по заострившимся скулам, по высокому лбу, по усталым, больным глазам. Она целует его сухие, обжигающие губы и не боится, когда жаркие объятия смыкаются вокруг неразрушимой клеткой.

Её теперь всегда окутывают спокойные волны мерцающих озёр и морей — и он тянется к этим спасительным глубинам, отчаянно, но осторожно, даже сейчас не смея себя отпустить, поддаться, разгореться.

Кэрилл целует его, зная — это позволит Лоуренсу ещё продержаться. Он целует её — потому что не может по-другому. Потому что иначе сойдёт с ума под грузом слишком страшной ответственности — и от зова своего пылающего Зверя.

— Не запоминай…

— Хорошо.

Кэрилл облегчённо вздыхает и улыбается.

***

Кроваво-чёрные штрихи ложатся страхом и пониманием. Это не та руна, которую она хотела узнать. Но царапающие разум линии требуют воплощения — и Кэрилл подчиняется. Выводит на камне неровные линии, тут же как будто начинающие кровоточить. Она не покажет это Лоуренсу. Эта страшная руна должна остаться секретом, похороненным знанием. Кэрилл впервые делает такой выбор — но она уверена в своей правоте. И прячет Объятия Зверя как можно дальше и глубже. Ощупывает свои руки, по-прежнему гладкие, и грустно улыбается.

— Скажи, Ибраитас, есть ли средство помочь всем?..

Великая впервые не откликается. Отворачивается.

А Кэрилл падает на колени и плачет. Плачет слепыми глазами и слышит печаль Ибраитас, не давшей ответа на самый важный вопрос, который следовало задать в самом начале. Неужели всё зря? Неужели они все ошиблись — и продолжают ошибаться? Неужели…

Щупальца Великой ласково коснулись хрупкого тела. Голова Кэрилл закружилась от водоворота образов, стало трудно дышать — и она едва смогла вынырнуть обратно в реальность, убаюканная, почти унесённая знаниями.

— Спасибо, Ибраитас.

***

— Мне недолго осталось.

Лоуренс вздрагивает и прижимает её к себе крепче. От него пахнет жаром и болью. Он боится.

— Почему? — В его голосе эхо рычания, угрозы любому, кто посмеет покуситься на его единственное хрупкое спасение.

— Струны зовут. — В её голосе звёздный звон и плеск волны. — Я слышу так много, что ещё чуть-чуть — и держаться здесь будет не за что.

Он опять вздрагивает — и крепко берёт её за плечи, заглядывая в незрячее лицо. Но ей не нужно видеть, чтобы ощущать этот отчаянный, яростный взгляд. Понимать линию сжатых тонких губ. Слышать его всего — как на ладони.

Лоуренс не хочет отпускать её. Она понимает, почему. Она сама… всё ещё боится уйти. Боится покинуть. Боится предать.

И потому послушно держится за него — жгучего, жестокого, отчаянно-живого. Уже не человека, ещё не зверя, подпустившего так близко, что протяни руку — и коснёшься сердца...

Да. Кэрилл всё это время бережно держала пылающее сердце Первого Викария, и её вечно прохладные ладони никогда не знали ожогов.

Сегодня всё закончится. Кэрилл не знает, откуда эта уверенность, но не пытается спорить с чувствами, что для неё давно стали острее и логичнее разума.

— Держись за меня, Кэрилл, — просит он, целуя её мягкие, ласковые губы.

— Держись за меня, — шепчет он, обнимая уже почти невесомое тело.

— Держись... — беззвучно молит он, пытаясь запомнить каждую исчезающую чёрточку облика, каждый тающий нюанс запаха, каждый гаснущий отзвук тихого голоса.

— Прости... — последняя ужасная руна грубо дёргает её струны, нежданно напоминая о себе. Глаза Лоуренса широко распахиваются, и по его дрогнувшим рукам скользят язычки пламени.

Сотрясшего Главный Собор ужасного воя Кэрилл уже не услышала.