Юра невыносим

1.

Юра невыносим. Он пиздит, почти не переставая. Это его «браво-браво», эти постоянные присказки, хвастовство, озабоченность чужим настроением, равная попрошайничеству, эти его протяжные пижонские гласные и высокий истеричный смех. Он одевается слишком вычурно — дорогое пальто, яркие принтованные галстуки, цацки эти вечные — кольца, запонки, часы. Две, твою мать, беретты! Причёска эта — как бы «модная», но по мнению Кости — просто лохмы. Манеры непередаваемые — лощеность поровну с заискиванием. И душный запах импортного одеколона, завершающий всю эту симфонию кричащей нотой.

Косте бы беситься, раздражаться на вычурного коллегу. И он правда иногда так и делает. Потому что бесит иногда до зубного скрежета, когда смотрит опять исподлобья на Костю прозрачными глазами, неся очередную чушь. И ещё улыбка эта косая, будто за зубами что-то прячет. То ли гадость, то ли правду. Чаще правду, да ещё такую, которую слышать не хочется. Про несправедливость вокруг, про грязь, про продажных коллег, про…

Про всё, что Костя и так сам знает, а сделать толком ничего не может.

А ещё Юра за зубами прячет информацию. Много информации. Приносит её регулярно и дозированно. Иногда в участок, со скудными отчётами, но чаще лично. Врываясь в квартиру Кости прямиком из прохладной Питерской ночи, запутавшейся в длинных полах его чёрного пальто.

И тогда и пиздливость совершенно не раздражает, и тяжёлый запах его одеколона, и косая улыбка на тонких губах. Потому что за множеством важных и не очень слов проскальзывает усталость, под резким запахом одеколона — пряный и волнующий — его собственный, а глаза оказываются не серые — голубые, просто очень и очень чистые. Но за ними всё ещё прячется неуверенность, а под дёргаными манерами — страх, въевшийся под кожу. Косте за него тоже страшно, потому что каждая такая вылазка «в поле» может стать последней.

И вот прямо сейчас отпускать совершенно не хочется. Хоть Юра снова храбрится, что-то там про секунды говорит, про скорость пули и ловкость рук. Даже ладони на рукоятку пистолета кладёт, чтобы снова продемонстрировать. Но Костя его опережает.

Перехватывает руки за запястья, косится в сторону зала, где во сне посапывает в дальнем конце комнаты Игорь, бурчит «завтра похвастаешься» и затыкает пиздливый рот.

Своим.

Юра по-прежнему невыносим — слишком громкий, вёрткий и неподатливый. Что в узком пространстве туалета совсем не помогает. Но Костя сцеловывает эти абсурдные «браво» в самом конце, когда от нахлынувших чувств и ощущений сам чуть не падает, и понимает — ему это нравится.

2.

Костя упрямый. Костя такой упрямый, что у Юры от этого иногда скулы сводит. Пить Косте некогда, потому что «мы должны избавить город от всей этой грязи», и когда Юра приглашает его пропустить по стаканчику, тот только сухо поджимает губы.

Курит Костя только дешёвые сигареты. Юра регулярно предлагает свой Парламент, но Костя упрямо отталкивает портсигар и тянется к своей мятой пачке.

Гром упрямо одевается во всё самое дешевое — хотя Юра не раз подкидывал ему то рубашку подороже, то кожаный пиджак, который прекрасно бы подчеркнул его мужественную челюсть. Гром хмурит свои густые брови, и Юра лишь может произнести «Браво, Костя! Выдержка — Браво».

Выдержки Косте и правда не занимать, но Юра в этом может дать ему стократную фору. Потому что когда Юра рассказывает Грому про намечающуюся стрелку на Богословском и просит Грома одному не ходить. Тот делает именно это. Юра идиотом себя чувствует, прикрывая ему спину, изводя все до одного патроны и чудом выживая. Снова!

Костя, перепачканный в чужой крови, только хмыкает, когда Юра истерически смеётся, пересчитывая трупы. И так хочется врезать по этой упрямой роже, что руки чешутся. Но у Юры прекрасная выдержка, поэтому получается только смеяться и приговаривать «это браво, Костя, браво».

И Юра уверен: Гром знает, что это не комплимент.

А ещё Костя слишком правильный. Он бесконечно давит своим молчаливым неодобрением — когда Юра в очередной раз срывается в казино, когда выпрашивает деньги, когда ошибается с информацией, когда слишком много болтает, несмотря на заикание. Когда…

Когда внезапно неправильно его понимает, и очередной ночью «покаяния», как называет про себя Юра их встречи у Кости дома,

кладёт руку ему на колено, ведя с нажимом выше. Гром лишь молча убирает его ладонь и с укором смотрит своими чёрт пойми какого цвета глазами. Юре сразу становится стыдно. Юре! Стыдно!

Юра после даже и не пытается. Хотя очень и очень хочется. Потому что Гром смотрит всё так же пронзительно, будто душу вынимает, говорит всё таким же проникновенным голосом, близко наклоняясь и внимательно слушает байки Смирнова. Потому что Гром всё такой же мозговыносяще красивый, аж глазам больно, а сигаретный дым застревает в бронхах, выдохнуть невозможно.

Но Костя же правильный, и Юре дважды не надо объяснять. Ведь Юра не самоубийца.

Поэтому грубые руки, хватающие за горло и горячий сухой рот на собственных губах становятся полной неожиданностью. Юра честно сопротивляется. Пытается отбиваться, когда расстегивают пряжку его ремня, а лопатки до боли вжимают в стену. Но поцелуи-укусы, не дающие вздохнуть, и волевая ладонь на горле не оставляют ему шансов.

Ведь Костя помимо того что правильный, всё ещё слишком упрямый, а Юра, что уж поделать, лучше стреляет, чем дерётся.

Упрямый Константин Гром всегда добивается своего, и сдаваясь под мощным напором чужого и своего желания, Юра понимает — это браво!

И вот это уже комплимент.

3.

Нормальный секс («секс» — очень модное нынче слово) у них не получается. Костя вообще не понимает, что у них получается, если честно. Юра продолжает приходить. Юра даже не дерётся больше, когда Костя затаскивает его в узкий туалет и по хозяйски шарит в Юриной ширинке, кусая открытый в удовольствии рот. Юра даже пиздит меньше, что, конечно же, не может не радовать. Он часто замолкает, открывая рот, хотя явно хочет что-то сказать, и Костя сначала спокойно это воспринимает — несколько минут тишины и возможность нормально его поцеловать, разве не прекрасно? Но, если честно, настораживает.

Потому что теперь Юра прячет за зубами что-то явно личное, то самое личное, что касается их двоих. Поэтому Костя просто спрашивает:

— Ну?

Если это вообще можно назвать вопросом.

Юра несколько долгих секунд открывает рот — в гласных опять запутался — и наконец выдавливает:

— Э-э-это неправильно.

У Кости всё внутри рушится. Ему казалось, что Юра первый к нему… «Полез»? Как это правильно сказать-то? Первым проявил внимание. А теперь такое. Ведь Костя так…

Но Юра вновь его удивляет.

— Т-т-так неправильно, — продолжает он и обводит комнату рукой, останавливаясь глазами на спящем в дальнем углу Игоре. — А-а-абсолюно не по-людски. Как собаки, в нужнике ебёмся.

Прямо так и говорит — «ебёмся». Да ещё и «в нужнике». У Кости от стыда аж щеки жаром обдаёт. Он зажмуривается, чувствует на плече горячую руку — она ошпаривает через плотную рубашку — и поднимает глаза. Юра тушит сигарету в переполненной пепельнице и глядит своими кристально чистыми глазами.

— Я квартиру снял, не комнату, квартиру. Не засвеченную. Хорошую.

— На какие деньги? — сразу настораживается Костя.

— Да какая разница, — раздражается Юра и дёргает подбородком. — Придёшь завтра вечером, нет?

У Кости позади грудины заливает бархатным теплом, он кладёт свою руку на ладонь Юры, всё ещё лежащую на его плече, сжимает его пальцы в своих и произносит:

— Конечно приду.

4.

Юра, на самом деле, совершенно не знает, что будет делать с Громом, когда приглашает его к себе. Это было логичным продолжением их обжиманий в туалете — абсолютно феноменальная глупость, особенно с ребёнком в доме. Что бы им светило, если бы хоть кто-то в отделе узнал, Юра имел полное представление — довелось испытать на себе кулаки и подошвы ботинок сверстников, после того, как его застукали с однокурсником в душевой академии. А ведь дальше взаимной дрочки не дошло. Как и у них с Громом. Вот поэтому, в том числе, Юра и не знает, что делать с Костей ну вот в этой самой квартире. Решимости пригласить ему хватило, а вот спланировать более детально… Фантазия буквально коротила на «деталях». Хоть теоретически Юра и был подкован, а вот представить подобное с Громом не получалось совершенно.

Хотя… Он и поцелуй не мог представить, а ведь что-то даже получилось. Получилось же?

А вот Гром знает, что делать, буквально с порога.

Они почти одинаковые в росте и телосложении, Юра чуть ниже, но он часто сутулится. Но вот прямо сейчас Костя ощущается намного выше — он буквально локомотивом сбивает Юру у двери, вталкивая в квартиру всем своим весом и напором и, наощупь захлопнув изнутри дверь, вгрызается зубами в шею.

Это ещё одна вещь, которую Костя о нём знает, даже не спрашивая. У Юры шея — буквально кнопка выключения мозгов и включения члена. Которому уже абсолютно всё равно, что там Юра не знает и боится себе нафантазировать. Потому что его в полной боевой готовности наконец высвобождают из одежды полностью и заваливают на диван. И, когда пульсирующую плоть охватывает горячий жар чужого рта, в голову Юре приходит абсолютно логичная и такая болезненная мысль — Костя, похоже, в душевой академии дрочкой не ограничивался.

5.

Юра постоянно фантазирует. Он мечтает о несметных богатствах, рассказывает, сколько вокруг возможностей, что деньги лежат буквально под ногами. При этом, Костя знает, Юре они достаются действительно огромным трудом. Столько врать и изворачиваться, чтобы делать то, что он делает под прикрытием, надо иметь действительно немалый актерский талант и удачу. И эта привычка играть буквально впитывается ему под кожу. Вот и сейчас он играет. Прямо как только Гром выпускает его обмякший член изо рта. Пиздит опять, не переставая, — что-то там про новые простыни, про то, как собирается обставить эту квартиру, повесит хрустальную люстру, купит большой телек с приставкой, и будет Игоря в гости приглашать. И всё это пока Гром притирается к его бедру всё ещё стоящим членом. Юра так нервозность выговаривает, Костя знает. Он прямо видит, как его потряхивает от страха и неуверенности, как дрожат его пальцы, впивающиеся в скомканную накидку дивана, когда Костя разводит его колени в сторону и втискивается между ними.

Юра посмеивается, нарочито расслабленно откидывает голову на подлокотник, выставляя острый кадык, а костяшки пальцев, сжимающих махровую ткань, аж синеют от напряжения.

— Ну уж нет, так не пойдет, — хмурится Костя и отстраняется.

Юра судорожно облизывает пересохшие губы, и Гром наконец-то понимает, что они ему напоминают — у Юры губы бантиком, капризно поджатые, как у маленькой манерной девчонки. Вот прямо как сейчас, когда надо расслабиться и получать удовольствие, Юра напряжённо их сжимает и рывком подаётся к Косте. Словно боится, что тот прямо сейчас сбежит. Нет, Костя сбегать не намерен. Но и эти актерские постановки терпеть тоже.

— Юр, — ласково произносит он, прижимая к груди замершего в ожидании чего-то явно плохого, Смирнова. — Ну не хочешь жопу подставлять, никто ж не заставляет.

Плечи в руках Кости расслабляются, и Юра резко отстраняется.

— М-м-между прочим, между прочим, — тычет он в грудь Косте пальцем, — я думал, это будешь ты, брат.

— Ах вот так? — Снова заваливает его на диван Костя. — Ну мы это ещё посмотрим.

Он угрожает, но ничего не делает.

Замирает над раскинувшимся под ним смеющимся, наконец расслабленным Юрой, и понимает — Юра действительно невыносим.

Невыносимо красив и желанен. Несмотря на все свои закидоны и вычурные манеры. Вот такой, с блестящими от веселья хрустально-голубыми глазами, не скованными лаком волосами, раскинувшимися по подушке и в кои-то веки открытой, а не косой улыбкой.

Костя наклоняется и впервые за всё это время целует так, как Юра этого достоин — глубоко, медленно и со вкусом. Смакуя каждое движение губ и каждый жадный выдох, ловя своими губами мягкость чужого языка. Хотя бы тут, хотя бы ненадолго позволяя себе погрузиться в ту фантазию, в которой пребывает его, Кости Грома, невыносимый человек.