Антон кривится, выпивая третью рюмку настойки. Та крепкая, кисло-сладкая и сильно отдаёт водкой. Парень такое пить не привык: как начинал когда-то с пива, так до сих пор ему предпочтение и отдаёт. Однако смотреть на то, как Арсений спивается в одиночестве — идея не лучше, поэтому сразу после второй рюмки идёт эта. Антон надеется, что так станет легче: жарко, дом согрелся, а бедро вообще огнём горит — Арсений к нему своим прижался и отодвигаться на противоположную сторону лавки, видимо, не собирается. Физически лучше, конечно, не станет — не лимонад в рюмке, а вот…

— Расскажи хоть, что делал на прошлых выходных, — просит Арсений, попутно вылавливая солёный опёнок из небольшой стеклянной банки. — До сих пор ведь не знаю.

Повторив всё то же самое, Антон проглатывает найденную в подполе закуску и морщится хуже прежнего. Грибы он в принципе не любит, в сочетании с вишневой настойкой — тем более, но деваться некуда. Пить на голодный желудок вредно, да и приятного мало будет, когда развезёт сильно.

— Ничего особенного. Говорил же.

— Ничего ты не говорил.

Неприятно. На прошлых выходных он договаривался встретиться с Арсением: в приставку поиграть, посмотреть что-нибудь и пропустить по баночке пива, но всё пошло не по плану — снова пришлось врать.

— С отчимом поругался. Не захотел тебя приглашать, пока он дома.

Арсений поджимает губы, задумчиво разглядывая беспокойно дёргающиеся пальцы Антона, и осторожно укладывает ладонь на его предплечье. Сказанное наконец становится похоже на правду: ссорится с отчимом Антон действительно часто, и Арсению это совершенно не нравится. Он помнит многое: отца Антона, развод его родителей, год, когда появился отчим, и все сопутствующие переживания. Вроде и рядом был всегда, поддерживать пытался, но редко когда находил, что сказать. Вот и сейчас не знает, да и лезть в семейные проблемы правильным до конца не считает.

— Ну, со мной же он никогда не ругался. Может, если бы я всё же пришёл тогда, тебе лучше стало бы?

— Не стало бы, — резко одёргивает Антон. — Из-за тебя и началось это всё.

Договорив, Антон отворачивается. Уже сейчас жалеет, что сказал: нельзя такое Арсению говорить, слишком близко он всё воспринимает. Теперь ещё думать будет, в чём виноват.

— Меня?

— Арс, забей. Всё хорошо, правда.

— Да ну не хорошо же!

Антон хмыкает. Знает, что нехорошо, и согласен с этим полностью. Сегодняшняя встреча — первая после того разговора с отчимом, и если раньше любые взаимодействия с Арсением были хоть и местами неловкими, но комфортными, то сейчас всё стало тяжелее. Антон боится смотреть на Арсения, касаться, а шутки из себя приходится вытаскивать практически насильно. Это ни в коем разе не хорошо, но как раньше уже не будет: все попытки убедить себя, что интерес к другу случайный или нормальный, себя уже изжили. На их место пришло полное осознание, что Арсения хочется видеть не только потому, что с ним интересно проводить время, а ещё потому, что тот красивый — настолько, что приходится себя заставлять отводить взгляд по истечению разумного времени; трогать его хочется не случайно в приступе смеха или в нужные моменты, а постоянно, потому что каждое соприкосновение с чужой кожей дарит короткие вспышки эйфории. И все подобные факторы на данный момент мешают привычной коммуникации.

— Антон?..

Арсений ждёт долго, но терпение заканчивается, — друг смотрит в одну точку, практически не моргая, и чем-то хорошим явно не озадачен.

— А? Наливай.

— Да какой наливай? Ответь мне.

— На что ответить?

— Ты сказал, что всё произошло из-за меня. Почему?

— Да короче… Сложно.

Антон сопит и сам тянется за бутылкой, понимая, что просьбу налить Арсений не услышал. Оно и понятно, тот совершенно другим заинтригован.

— Скажи прямо, как есть.

Опустошив рюмку, в этот раз наполненную до краёв, Антон вдруг улыбается. Действительно: перефразировать фразы отчима так, чтобы пересказать их можно было культурно, точно не получится, поэтому лучше действительно так — прямо и как есть.

— Он тебя пидором малолетним назвал.

Арсений замирает с рюмкой в руке, так и не донеся её до рта. Колено, прижатое к бедру Антона, хочется убрать из этого положения незамедлительно, но тело будто парализовало. Арсению становится страшно с собственных догадок: неужели тот заметил то, чего до сих пор не видит Антон? Если так, то становится понятно, почему тот сегодня такой скованный: услышал правду от другого человека, поверил и теперь отстраняется, потому что противно.

— А ты… что?

— Сказал, что тогда я тоже такой.

— В смысле?

— Да в прямом, — Антон поворачивается к Арсению лицом и смотрит прямо несколько секунд, выискивая в лице напротив какие-то эмоции. — Началось всё с речи, что мне в моём возрасте нужно по девочкам бегать, а я всё с тобой, мол, ношусь. Потом спросил, не из этих ли я случаем, а я что-то вспылил и ответил «а что, если из этих?». Думал так, позлить. А дальше разговор как-то не особо зашёл. Вот, — рассказав на одном дыхании, Антон наполняет рюмку снова. — Собственно, как тебя после этого в квартиру с ним звать? Это же подтверждением будет. Не хочу тебе проблемы лишние создавать.

Арсений не знает, как реагировать. В висках стучит, и причина кроется не в настойке. Интерес разрывает, а страшно всё так же: как себя вести, чтобы не выглядеть в глазах Антона идиотом?

— Ты поверил? Ответь честно.

— Во что?

— В то, что мне нравишься… — Арсений глухо кашляет и ставит на стол рюмку, отодвигая её от себя подальше. — Нравятся парни, — исправляется он в надежде, что оговорку пропустили мимо ушей или разумно списали на алкоголь.

Антон пожимает плечами. Он думал, что говорить будет тяжело, но сковывающее поначалу чувство пропало быстро. Сейчас лишь спокойствие: и внутреннее, и внешнее. Чего, конечно, не скажешь об Арсении. Может, он и думает, что выглядит адекватно, но это не так: нога, лежащая рядом, то и дело подрагивает, глаза истерично бегают, нижняя губа дёргается вперёд-назад, подвергаясь покусыванию изнутри, а руки себе места найти не могут, хаотично передвигаясь по всему пространству рядом — и столу, и краю футболке, и шнуркам на штанах.

— Не знаю, Арс, — произносит Антон, пытаясь мягко улыбнуться. Если бы говорил от сердца, сказал бы что-то наподобие «Хотел бы в это верить», но вело бы это тогда к признанию, а к нему он сейчас совершенно точно не готов. — Можешь сам на это ответить, если хочешь. А можем допить уже эту бутылку и лечь спать.

Облизнув высохшие губы, Антон подбадривающе хлопает ладонью по первому попавшемуся месту на теле Арсения, но осознаёт своё действие слишком поздно, когда лицо хозяина бедра вытягивается ещё в большем изумлении.

— Я… сам не знаю, — выдавливает он из себя.

Выбирать между «да, я гей» и «нет, я не гей» не приходится. Ответ «да» может оттолкнуть лишь сильнее, «нет» — обрубить всё возможное окончательно. Арсений не хочет считывать прикосновение к бедру как намёк и знак: оно, скорее, случайное и ничего не значащее. Фраза «не знаю» — что-то среднее, предполагающая оба вероятных исхода. Её можно трактовать как «сам не определился», и это лучшее, что можно сказать в данный момент.

Антон хочет спросить, были ли какие-то сомнения, но не решается. Ровно разливает по рюмкам остатки настойки и предлагает чокнуться. Пока думает над тостом, удивляется, как быстро получилось распить бутылку — с другой стороны, та не литровая, а пол-литра на двоих — это всего по двести пятьдесят грамм на человека.

— За нас, — озвучив стандартный тост, Антон улыбается уже не через силу. Двусмысленно и честно. — Чтобы всё хорошо было.

Арсений выпивает быстро и не догадывается, что жар на щеках превращается в розовый румянец, и трактует его Антон по-своему.

***

Просыпается Арсений под утро: ёжится, натягивает одеяло по самый нос и заново удобно улечься пытается, только вот как ни вертись, всё равно ничего не выходит — колени не подогнуть, Антон спит совсем уж рядом, а вытянутые ноги свисают и мёрзнут, оставаясь без укрытия. Подняв руку и дотянувшись до печной трубы, парень вздыхает: та окончательно остывает, а вместе с ней и температура в доме падает.

Будить друга не хочется, а слезть и подкинуть дров самостоятельно по-другому не получится. Приходится терпеть и ждать, пока совсем холодно не станет. Арсений поднимает глаза к потолку и вздрагивает, случайно задевая локтем чужую руку. Тихо, слышно, как в сенях ветер гуляет, и сопение рядом тоже слышно. Пролежав таким образом ещё около получаса и осознав, что заснуть точно не получится, он всё же решается.

— Антон? Ты…

Безрезультатно. Осторожные прикосновения к чужому плечу пробуждению не способствуют. Вновь вздохнув, Арсений слегка приподнимается, упираясь на локоть одной руки, и толкает второй уже сильнее.

— Тох!

На третий толчок друг глаза всё же распахивает, вздрагивает и сам испуганно поднимается.

— М-м, что такое?

— Извини, мне холодно очень.

Молча свесив ноги, Антон спрыгивает на пол. Оказавшись без одеяла, быстро понимает, что действительно прохладно становится, и садится на корточки, осторожно открывая топочную дверцу.

— Давно проснулся? — голос хрипит, а глаза, привыкшие к темноте, на проблескивающие огоньки в протлевших колышках реагируют остро. — Сразу бы разбудил.

— Ты спал крепко.

— Нельзя её сейчас топить, — сообщает Антон, закрывая дверцу. Встаёт, потягивается, переводит взгляд на наручные часы и, включив подсветку, вздыхает. — Она нагреется быстро, а остывать долго будет. Вставать придётся и на лавке сидеть.

Арсений кутается в освободившееся одеяло и приподнимается, подгибая ноги под себя. Смотрит в небольшое окно в стене напротив, на Антона, который, кажется, предпринимать что-то не торопится, затем снова на одеяло прямо перед носом. Голова почему-то тяжёлая: то ли от непродолжительного сна, то ли от выпитой настойки, а, может, и всего, вместе взятого.

— Что делать будем? Сколько сейчас?

— Шесть почти. Можем встать в принципе. Я схожу, ещё дров принесу и растоплю.

— Не хочу вставать. Тяжело пока.

Антон хмурится, поправляет растрепавшиеся на голове волосы и поднимает взгляд на Арсения. Тот сидит всё так же, глазами, торчащими из-под одеяла, поблескивает и ждёт чего-то.

— Можно попробовать последнее закинуть. Не знаю… Ты это, разденься до трусов и ложись обратно. Я сейчас.

— Это ещё зачем?

Арсений на мгновение пугается. Весь оставшийся сон сбивается, а волнение снова возвращается, заставляя бессознательно комкать в ладонях одеяло.

— Делай, что говорю. Быстрее сделаешь — быстрее согреешься.

Похлопав глазами, но так ни к чему и не придя, Арсений от расспроса решает отказаться. Раздевается, сбрасывает лишние вещи на пол и прижимается спиной к стене. Наблюдает сверху, как Антон повторяет со своими вещами всё тоже самое, и совсем теряется.

— Ты чего это делать решил?

— Греться. Давай, ложись обратно.

Дождавшись выполнения просьбы, Антон качает головой, быстро залезает на печь и укладывается, натягивая одеяло сразу на двоих. Опасно ему в такие игры играть, конечно, но и другого выхода он не видит. Вставать ещё совсем рано, ждать долго придётся, сидеть. Неудобно.

— Теперь иди сюда.

Прижавшись к Арсению всем телом, Антон протискивает кисть между чужой рукой и туловищем, укладывает её парню на грудь и притягивает его ближе к себе. Устраивает согнутые колени в свободный угол, образовавшийся между углом таких же согнутых ног Арсения, и касается носом темноволосой макушки. Не знает, радоваться ли тому, что друг решил лечь именно так, не лицом к нему, а сразу спиной, но обнимать так, безусловно, удобнее. Дышать человеку в лицо и неловко елозить, пытаясь удобно устроить уже своё, не приходится.

— Всё, постарайся заснуть.

Арсений замирает и глаза ещё шире распахивает. Как таким образом заснуть вообще можно? Обнимают, в затылок дышат… и если бы кто-то другой, так нет же, Антон.

Двигаться страшно, лишний раз тереться о тело друга — тоже. Арсений не знает, прав ли тот насчёт тепла, но от волнения в жар действительно бросает. Сколько он мечтал о простых долгих объятиях, сколько фантазировал и представлял, как когда-нибудь сможет вот так почувствовать себя любимым и желанным. Сейчас такого чувства нет, вместо них страх за самого себя. Парень боится сделать что-то не то, потому что в действиях он как никогда ограничен: не может положить руку поверх чужой, сжать её, погладить, не может искренне улыбнуться и тихо сказать о своих чувствах, не может ни отодвинуться, ни придвинуться ближе.

— Не хочется спать, — Арсений дотрагивается пальцем до пошарпанных обоев и выводит на них неровный круг. — Не засну. Ты же знал, что опять влипнем куда-нибудь, зачем согласился?

Антон хмыкает и зевает: не судьба ему сегодня выспаться. Прикрыв глаза, он переходит на шёпот, чтобы не сбивать комфортное полусонное состояние и не говорить громко у чужого уха.

— Пропадёшь один. Да и хорошо мне с тобой, не скучно, побегать заставляешь.

— Прям уж пропаду, — отвечает Арсений, тоже снижая громкость голоса. — А даже если и так, всю жизнь за мной носиться будешь?

— Надо будет — всю.

Антон отвечает сразу, честно, не думая. Улыбается, вслушивается чужое дыхание, смешанное с тихим треском полена в печи и ветром за окном, и совсем легко давит ладонью на рёбра Арсения, прижимая его к себе уже вплотную. Вышедшее из привычного ритма сердцебиение под рукой немного смущает, но парень старается не придавать этому большое значение. Ему сейчас тоже неловко, но делать что-то и объясняться уже поздно: хочется просто насладиться моментом и впитать в себя аромат парфюма, исходящий от шеи и волос Арсения.

Сам Арсений не находит, что ответить. Он не понимает, что происходит: Антон всегда помогал, всегда был заботливым, и в какой-то степени, наверное, этим когда-то и зацепил, но сейчас ко всему прочему добавилась особенная нежность, которую раньше Арсений не улавливал ни в словах, ни в действиях.

Думать тяжело. Парень облизывает губы, кусает их и бегает взглядом по рисунку на обоях. Рука друга, покоящаяся на груди, тёплая, местами шершавая, одновременно кажется и родной, и совершенно незнакомой. Грудная клетка под ней будто сдавлена: хоть Антон обнимает не сильно крепко, Арсений боится дышать полноценно. Ощущение, что всё это может закончится быстро, как только он вздохнет, моргнет или лишний раз шевельнется, не отпускает.

— Антон? — тихо зовёт друга Арсений.

— М-м? — отзывается тот.

— Тебе сейчас хорошо?

Антон улыбается, водит носом по макушке перед собой и не знает, как оттолкнуть от себя настойчивое желание погладить Арсения по голове. Сейчас хочется запустить пальцы в отросшие волосы, растрепать их окончательно, а после осторожно поправить, пригладить. Арсения хочется чмокнуть в эту же макушку, прижать к себе ещё сильнее и никуда вообще не отпускать.

Все эти желания кажутся странными, но только потому, что возможность их воплощения в жизнь стала реальной впервые. Антон думает, что касается друга достаточно понятно для него самого, что Арсению тоже приятны его действия и намёки, но на деле не делает парень почти ничего и намёков никаких не даёт: ни носом не водит по макушке, ни рукой по груди. Максимум отклонения от первоначальной позиции — сантиметр-два, и Арсением эти колебания почти не ощущаются. Легкая дрожь и незначительное перемещение, не более.

— Очень. Очень хорошо, — всё так же шепчет Антон, а Арсений покрывается мурашками. Горячее дыхание и тихий голос из-за спины успокоиться не дают, лишь усугубляя положение. — Тебе?

Задавая вопрос, Арсений не ожидал получить в ответ идентичный. Сглотнув и в очередной раз мазнув языком по губам, он вздыхает, сжимает в пальцах уголок одеяла и закрывает глаза.

— Да.

Сказать что-то более многозначное парень не в силах. Жар, до этого прошедшийся по телу, теперь дошёл до головы. Во рту пересохло, в ушах почему-то шумит, хотя сторонних звуков Арсений уже не замечает, а ладони начинают потеть.

— Ты согрелся?

— Чуть-чуть.

Арсений хотел бы сказать, что он уже перегрелся, но опасение за то, что, ответь он «да», всё происходящее сразу же закончится и оборвётся, вынуждает говорить обратное. Но жалеет о сказанном парень быстро: рука Антона начинает медленно скользить по рёбрам и животу, и Арсению становится по-настоящему нехорошо.

Антон касается осторожно, буквально одними подушечками пальцев, нежно, насколько это вообще возможно, боясь сделать что-то неприятное, как-то навредить или напугать. Одновременно с этим отодвигает бёдра от друга чуть дальше: хоть намерения чисты, тело не каменное, и давать о себе знать путём впечатывания в чужие ягодицы твердеющего члена Антон точно не собирается.

Арсений сдавленно выдыхает, когда дыхание, до этого опаляющее голову, перемещается на шею. Краснеет, поджимает губы и упирается лбом в прохладную стену. Рука Антона замирает, останавливаясь где-то чуть выше пупка, а сам он едва слышно смеётся.

— Приятно, да?

— Приятно, — соглашается Арсений, пытаясь повернуть голову к другу. — И интересно, — добавляет он, недолго подумав, — что за нежности сегодня такие? Не узнаю даже.

— Я тебя тоже не узнаю. Тихий какой-то, спокойный. Чай больше никакой не пил там с полочек?

Антон убирает руку с чужого живота и аккуратно перемещается к краю. Разворачивается, укладывается на спину и дышит глубоко, разглядывая тёмный потолок. Понимание, что ещё чуть-чуть, и он бы точно поцеловал Арсения куда-нибудь в лопатку или, что хуже, в шею, напрягает. Возможно, ему бы понравилось, но ничего общего с согреванием у этого действия тогда бы не было. Хотелось, конечно, а останавливаться — нет, но во избежание беды лучше уж так. Набедокурил, теперь и к шуткам возвращаться можно.

— Когда бы и как я тебе его пил…

Арсению грустно. Ещё минуту назад он ощущал тепло, нежность и радость, смешанную с неловкостью, а сейчас на душе, как и на теле, пусто. Если бы мог и был чуть увереннее, определённо бы вернулся к объятиям, повернулся лицом и положил голову на плечо или грудь по соседству, но способен Арсений из всего перечисленного только улечься, как Антон, и довольствоваться соприкосновением плеч.

— Арс?

— А?

— Ты меня днём красивым назвал. Правда так считаешь?

Антон задерживает дыхание, ожидая ответа. Приятно тогда было, что скрывать, и сейчас не меньше, но хочется уже более или менее нормального разговора. Расставить всё по полочкам в голове, решить, что делать дальше. Через два дня экзамен, сессия начинается, а голова забита совершенно не этим.

— Да.

— А что во мне красивого? Ну, что тебе самому нравится? Во внешности.

— Глаза красивые, зелёные такие. Я всегда лето вспоминаю, когда в них смотрю, — Арсений тепло улыбается и косится на Антона. Тот не видит, лежит неподвижно с закрытыми глазами и дышит глубоко. — Помню, как на озеро ездили с тобой, щекотали друг друга, по траве валялись. Я тогда такое сочетание потрясающее увидел, до сих пор забыть не могу, — вздохнув, Арсений улыбается шире, предаваясь воспоминаниям. — Родинки твои нравится. Особенно та, что на кончике носа. Сам нос, улыбка. Она у тебя очень красивая, искренняя всегда. Кисти, пальцы эти длинные. Когда ты в кольцах, я иногда засматриваюсь. Рост… ушки милые, шея. Ноги, лодыжки… Весь ты, короче, нравишься.

— Нравлюсь?

Антон открывает глаза и поворачивается к Арсению. Так резко, что тот вздрагивает от неожиданности: рядом оказывается лицо, на котором от прежней улыбки ничего не осталось. Оба молчат, смотрят друг на друга внимательно и в тишину вслушиваются. Страшно: одному кажется, что проговорился, другому — что ослышался и понял не так.

Время замирает. Антон бегает взглядом по лицу Арсения, останавливается то на переносице, то на губах, не зная, куда смотреть лучше. Одно понятно — не в глаза, потому что стыдно, да и желания странные в голове появляются. Находиться на таком расстоянии от объекта своих фантазий в принципе одновременно и комфортно, и не очень, но отстраняться куда-то уже не хочется. Парень мысленно считает до трёх и медленно двигается вперёд, прижимаясь своим лбом к чужому.

Такой жест для обоих интимный и значимый. Дышать становится тяжело: прерывистое дыхание опаляет лица, дотянуться до губ — проще простого, но не к этому шагу не готов никто.

— У тебя тоже удивительные глаза, — шепчет Антон. — Я стараюсь в них не смотреть, потому что затягивает, — озвучивает он мысли, прокрученные на несколько раз днём. — Смех потрясающий. Такой яркий, звонкий. Волосы мягкие, послушные. Родинки тоже красивые. На спине особенно, — Антон прерывается и улыбается. Знает, что Арсений, скорее всего, догадывается, что его речь он сейчас бессовестно копирует, но ничего сделать с собой не может. — Улыбка очаровательная. Мне нравится, когда ты улыбаешься. Фигура твоя нравится. Да и сам ты, короче, тоже нравишься.

Договорив, Антон глубоко вздыхает и медленно перекидывает верхнюю руку через друга, укладывая её промеж лопаток. Гладит подушечками пальцев, изредка замирает, а затем продолжает вновь. Арсений молчит, дышит тяжело, но не дёргается.

— Я, в общем, правду сказал. И тебе сейчас, и отчиму тогда. Как ты любишь — прямо и как есть.

Арсений сглатывает. Старается выровнять дыхание, но не получается — сердце бьётся бешено, приходится моргать чаще, чтобы влага на глазах испарилась быстрее, но та пропадать не торопится. Арсений хотел, чтобы из этой встречи что-нибудь получилось, но о таком и думать не мог. Не был готов, а сейчас и готовиться уже ни к чему не приходится — всё вышло как-то случайно, само собой. Парню не верится ни в происходящее, ни в то, что он сейчас услышал: произнесённые Антоном слова впечатались в сердце плотно и глубоко, в память, наверняка, не хуже. Волнение сильное — кажется, мелкой дрожью пробивает всё тело, но ладонь на спине успокаивает и подтверждает, что всё прочее не показалось и не приснилось.

— Я тоже не врал, — произносит Арсений, стараясь придать голосу нормальную интонацию. — Нравишься. Давно нравишься. Прав был твой отчим.

— Не прав, — возражает Антон, облизывая губы. — Выражения подбирать нужно, когда говоришь о таком. А он не подбирал.

Арсений закрывает глаза: насмотрелся уже, насколько позволял угол обзора. Предчувствие не подводит. Не проходит и секунды, как губ касаются другие — теплые и влажные. Прижимаются плотно и останавливаются в таком положении.

Торопиться некуда, и Антон не торопится. Чмокает совершенно невинно, по-детски, ведёт ладонью от лопаток выше и, пристроив её на голове Арсения, впускает пальцы в волосы. Так, как хотел сделать в самом начале. Двигает ладонью по голове, гладит и продолжает целовать, не отстраняясь ни на миллиметр. Чувствует, как Арсений ответить пытается, и расплывается в улыбке.

— Тс-с-с…

Одеяло уже спустилось до бедёр, но поднимать его никто не собирается — не холодно теперь совсем. Каждый поцелуй вызывает маленькие искорки где-то внутри, топит и разжигает пламя больше того, что сейчас внизу, в печке. Арсений устраивает ладонь на предплечье Антона, обвивает его пальцами и невольно придвигается ближе, стирая оставшееся между телами расстояние.

Антон дышит через раз, сминает поочерёдно губы Арсения и думает, что разговор лучше перенести на завтра. Сейчас хочется обнимать, целовать и больше ни о чём не переживать. Переместив ладонь с макушки на лицо, Антон осторожно гладит левую скулу, касается подбородка, ведёт большим пальцем от него до уха и возвращается, останавливаясь на где-то на середине.

Если бы мог, парень провёл бы так всё оставшееся время до момента, когда за окном будет рассветать, но не выдержит этого никто. Арсений в поцелуй уже мычит, а это значит, что его нужно прекращать. Не время и не место сейчас для всего прочего.

— Тише…

Поцеловав в последний раз в уголок губ, Антон отстраняется. Просовывает руку в промежуток между подушкой и спиной Арсения и притягивает его к себе, заставляя лечь на плечо. Касается губами его виска и укладывает свободную руку на приподнятое в районе бёдер одеяло, прижимая член к телу.

— Поспишь ещё чуть-чуть?

— Думаешь, засну?

Арсений приподнимается, перекладываясь удобнее и смотрит куда-то внутрь дома. Всё ещё темно, но слабый свет от снега за окном падает на кухонные шкафчики и пол. Красиво и спокойно. Такой всплеск эмоций, такой ураган в душе, а сейчас штиль. В трусах, правда, совсем не так, и Арсению отчасти стыдно за то, что Антон это наверняка чувствует.

— А ты попробуй. Время ещё есть.

Соглашаются с этой фразой оба. Ёрзают несколько минут, притираются друг к другу, а затем наступает тишина. Арсений так и остаётся на груди Антона, а тот, в свою очередь, руку с голой спины рядом не убирает. Приподнимает лишь для того, чтобы накрыть одеялом, а после обратно просовывает и в сон погружается, впервые чувствуя рядом с собой тепло.