сосед снизу

Лондон — совсем не то место, в котором, как Салим думал, он будет доживать свои мирные дни. Конечно, ну конечно за Зейном он отправился бы куда угодно, хоть на край света, но этот самый конец света в его представлении никогда не был таким… Холодным. И мокрым.

Совсем не похожим на жаркий родной Ирак.

И конечно, Зейн стоит и десятка пледов, купленных в тесном магазинчике подержанных вещей за углом в отчаянной попытке согреться, и вечно замерзших пальцев, и гигантских счетов за горячую воду.

Потому что греется Салим исключительно в душе.

Не в ванне, как урожденные британцы, нет, — потому что денег у него на новом месте пока не настолько много, — но зато вариться в кипятке иногда Осман может минут аж по двадцать, пока внешний мир не напомнит как-нибудь о себе. Будь то излишне громкий и резкий гудок нетерпеливого кэба, или смех из соседней квартиры, потому что звукоизоляция здесь ни к черту, или еще что.

Чего Салим не ожидает вовсе, так это громкого голоса прямо у себя в ванной.

Сначала он даже не понимает, откуда доносится звук: тот не похож на привычные разговоры из-за стены, уж больно отчетливый, а в душе Осман, определенно точно, один, в этом можно не сомневаться, даже если вдруг после войны с рассудком у него может не всё быть в порядке. Потом Салим думает, что все-таки сошел с ума, вот только голос раздается не в ванной, а в его собственной голове. И только через пару минут, ну слава Аллаху, он понимает — вытяжка.

Спроектированная, видимо, так, что отлично, как телефонная линия, транслирует все, что происходит в квартире этажом ниже.

Только вот, Салим знает точно, до этого дня она пустовала, напоминая о своем существовании только копящимся в почтовом ящике мусором: ежедневными бесплатными газетами, купонами из супермаркетов, листовками — в общем, всем, что приличные люди с чистой душой отправляют в макулатуру.

Теперь, видимо, всему этому нашелся хозяин.

Оно и… Слышно.

Душ на этот раз принимать приходится быстро — чужой голос, создавая ощущение, что незнакомец болтает прямо за шторкой, очень смущает и не дает даже сосредоточиться на собственных мыслях. И с кем он там разговаривает вообще, сам с собой?

Уже выключив воду и накинув полотенце на плечи, Салим со всей присущей ему вежливостью просит ровно в вытяжку:

— Будьте так добры, в следующий раз мне бы хотелось принимать душ в тишине.

Ответом ему, после пары секунд блаженной тишины, служит растерянно-напуганное:

— Ну вот и все, бля. Вот я и ебнулся.

      К досаде Салима, теперь он слышит в вытяжке чужой голос каждое утро как по часам. Складывается ощущение, что надоедливый сосед будто специально выбирает то же самое время, чтобы помыться. Иногда он болтает по телефону, то с Ником, то с Рейчел, то с Рейч, а может, это вообще один человек — Салим, если честно, так и не понял. Иногда — говорит, кажется, сам с собой, и то, что Салим слышит, ему не то чтобы нравится. Ну не поет, и на том спасибо.

Осман никогда не реагирует как в их первую «встречу», но время от времени подумывает заделать чем-нибудь вытяжку, а то и, после особенно тяжелых, полных кошмаров ночей, бросить туда дымовую гранату, лишь бы балабол замолчал.

За пару недель Салиму даже почти удается свыкнуться с мыслью о том, что новый сосед не замолчит никогда и так и будет мурлыкать там что-то до самого скончания времен, а душ — навсегда перестанет быть местом, где можно спокойно побыть одному и подумать.

И в тот момент, когда отчаяние, достигнув высшей точки, уступает место смирению, голос вдруг пропадает.

В первый день Салим чувствует божественное облегчение.

Парень снизу молчит и на второй день, и на третий.

Удивительно, сам бы никто не подумал, но еще через день Осман без утренних монологов в душе начинает чувствовать себя неуютно. Он оправдывает это все рациональным, как всегда, ну мало ли, сосед упал и ногу сломал, или свалился с сердечным приступом, или еще что. Может, кто-нибудь, кому его болтовня надоела не меньше, просто его прибил. Кто знает.

— Доброе утро? — неловко спрашивает как-то Салим, метя по обыкновению в вытяжку.

Нет ответа.

Со вздохом, Осман выключает в ванной свет и бежит на работу.

Вечером того же дня он не может удержаться: лезет в чужой почтовый ящик, оправдывая себя тем, что волнуется исключительно о своем психическом здоровье и потенциальных голосах в голове. Да, ему стыдно, но несколько рекламных брошюр — как раз столько, сколько дней отсутствует парень из квартиры снизу — его успокаивают. Значит, просто куда-то уехал.

В следующий раз он слышит голос из вытяжки ровно через две недели после последнего.

Сосед снова переговариваетс с кем-то, в этот раз его голос звучит серьезнее и как-то более… Устало.

— Все в порядке? — без задней мысли интересуется Салим, когда разговор на том конце вытяжки затихает. Молчание на минуту становится еще более густым.

— Ты, бля, оказывается живой. Я думал, мне типа… Показалось. После войны и не такое мерещится.

Война… В мире их в последнее время было не то чтобы много, так что шансы достаточно велики. И, судя по голосу, сосед воевал отнюдь не на стороне Ирака, с другой стороны — все ведь уже позади.

И Салим говорит: говорит, что тоже там был, что тоже сбежал — почему-то именно в Лондон, что иногда не может спать по ночам и мечтает о том, чтобы две тысячи третий никогда не случался. Удивительно похожими, зеркальными оказываются ответы парня снизу.

Они болтают, пока где-то за пару стен от них реальный мир не хлопает громко дверью.

***

— Слушай, тебе не кажется, что это как-то ебануто? Ну, что мы с тобой типа не знакомы, хотя ты слушаешь меня каждое утро, — сосед, кажется, открывает гель для душа или что-то такое. — Я не знаю там, ну бля, чем пахнет твой шампунь?

— Шампунь?.. Не знаю, купил его по скидке за купоны.

Растерявшийся, Салим едва не выдает себя необдуманным «в твоем почтовом ящике тоже такие были», но вовремя напоминает себе о том, что говорить такое, пожалуй, не стоит. Поди угадай, о чем может подумать бывший военный, только-только вернувшийся из горячей точки, с багажом явно не только одежды.

Вместо этого Осман говорит:

— А твой?

— Тоже пытался покупать тот, что дешевый — воняет, зараза, как тот самый казенный. Приходится затягивать пояс потуже.

— Ну ладно… — наверное, вопрос про шампунь был не лучшим, чтобы узнать друг друга. Салим, намыливая плечи, задумчиво гипнотизирует кафель. — Ну а как ты… Выглядишь?

Надо же было с чего-то начать.

— Выгляжу типа… Выгляжу? Надеюсь, это не то «как ты выглядишь» и «что на тебе надето» следом, потому что я вроде как в душе, и, боюсь, ответ тебя разочарует. Как выгляжу… А хуй его знает. А ты, гений?

— Это было нечестно.

— Мне об этом говоришь?

— Ах, да. Ну… Как уставший отец, едва сводящий концы с концами в незнакомой стране.

Снова молчание в ответ. Но вода льется.

Салим разглядывается себя в маленьком запотевшем зеркале, зачем-то пытаясь понять, каким его видят другие люди. Надо же, никогда до этого о таком не задумывался.

— Эй, — раздается через некоторое время голос одновременно с тем, как перестает журчать вода. — Ты тут еще, не ушел?

— Не ушел, — Салим поднимает голову. — А что?

— Звать-то тебя как?

— Салим.

— Салим… Окей, Салим, я Джейсон. И я типа пиздецки опаздываю на пиздецки важную работу.

***

На этот раз Салим слышит какие-то звуки, но это не болтовня по телефону и даже не размышления вслух, которыми иногда занят Джейсон. Они куда тише, разве что непонятнее, и Осман собирается уже приятно провести время в относительной тишине, пока не понимает, что он слышит.

— Аллах, Джейсон, пожалуйста, скажи, что это не то, о чем я думаю.

— Давай… Потом поговорим, — пыхтит в ответ тот.

И впервые с того раза, как Салим совершенно случайно застал за этим пятнадцатилетнего Зейна, по шее разливается смущение горячее текущей из душа воды.

Звуки не прекращаются. Не то чтобы Салима смущала их природа — уж в сорок с лишним лет ему смущаться такого глупо, — но они такие отчетливые, такие… Однозначные, что, если закрыть глаза, можно-

— Шайтан, Джейсон!

— Я… Слушаю, — еще и язвить успевает, ох уж эти американцы.

— У меня тут… Я… — о Всевышний, да что с ним такое. Это все просто долгое одиночество, слишком долгое, и проделки воображения.

— Это сюрприз для тебя?

— Да… То есть, нет. Наверное.

— И в чем тогда проблема?

Джейсон, ну какой бесстыдный, даже не пытается, ради приличия, перестать. Видимо, если что-то у него на войне пострадало и бесследно ее не пережило, то явно не мужское здоровье. Он стонет тихо, и Салиму слышать это совершенно невыносимо, потому что-

— О, Джейсон, это все из-за тебя, вот в чем.

— Ммм? Бы… вает. Я, знаешь, тоже не на свою соседку тут дрочу.

Ни совести, ни стыда.

— Ну, она милая, — машинально соглашается Осман, пока до него не доходит. — Нет, ты не-

— Но сосед этажом выше гораздо милее… И… Горячее… И голос у него…

— Джейсон-

— Слушай, может все-таки… потом поговорим?

***

— Так откуда ты все-таки знаешь, как я выгляжу? Или «уставшего отца» тебе было достаточно?

— Я видел, как ты выносил мусор.

Джейсон усмехается. После того неловкого — хотя тут уж кому как — случая они не разговаривали больше суток, но не столько из-за стыда, сколько из-за того, что им отключали воду.

Салим, совершенно сухой, сидит на краю ванны, рассматривая домашние носки. Еще одна попытка не умереть тут от холода, о которой дома, в Ираке, он и подумать не мог.

Голос Джейсона без шума воды различим еще лучше.

— Так ты подсматривал? — спрашивает Салим.

— Я услышал странные звуки на лестничной клетке! Подумал, это енот.

— В Лондоне? — скептично.

— Ну, откуда мне было знать… У нас они по бакам шарятся только так.

Салим разговаривает с Джейсоном, пока у обоих от усталости не начинают слипаться глаза. Один раз, судя по грохоту и отборному мату, Джейсон даже умудрился все-таки задремать и куда-то свалиться, поэтому приходится все-таки попрощаться и разойтись по кроватям.

Этой ночью Салиму снится Джейсон. Кажется. Он-то ведь не знает, как тот выглядит. И душ. И такое, что некоторые образы перестают всплывать перед глазами только тогда, когда по плечам начинают барабанить прохладные струи воды.

— Доброе утро, — здоровается с вытяжкой.

Тишина.

— Джейсон? Ты тут?

И снова ничего.

Салим даже привсатет на носочки, очень рискую поскользнуться, чтобы лучше слышать, что происходит этажом ниже и происходит ли.

— Джейсон?..

Не удержавшись, Салим снова лезет в ящик Джейсона и снова находит там рекламу.

Скоро — начинает считать тихие дни в душе.

Каждый раз заходит в ванную и пару минут не включает воду в надежде услышать знакомый голос, но не слышит ни звука, зовет иногда по имени, но не получает ответа.

Джейсон не возвращается ни через неделю, ни через две.

Рекламные буклеты, купоны, газеты и листовки начинают из ящика вываливаться, и Салим складывает их у себя на полке в прихожей.

Салим начинает… Скучать.

***

Он сам не замечает, как улыбается, когда почти через месяц после их последнего разговора, слышит из вытяжки какую-то дурацкую детскую песню. Не потому, что поет Джейсон, мягко говоря, так себе, а потому что правда, искренне привязался к балбесу с третьего этажа, ни разу не встречавшись с ним вживую.

— Доброе утро, — снова здоровается он. — Давно тебя не слышал.

— Доброе, — на этот раз. — Да вот у сестры заболел мелкий, так что мне пришлось типа… Телепортироваться туда, чтобы с ним сидеть. Пиздец, не знал, что дети могут так долго болеть.

— Дети они такие, правда. Я помню, Зейн…

Они снова болтают так долго, что Салим едва не забывает про работу — ему повезло, что внешний мир вскрикивает вдруг где-то на улице мальчишкой, продающим газеты.

Скомканно попрощавшись, Осман выбегает из ванной и одевается на ходу, закидывает вещи в портфель и, уже последним рывком перед уходом сполоснув кружку из-под кофе, буквально вылетает из квартиры только для того, чтобы на лестничной клетке на всей скорости влететь в кого-то.

Кого-то очень красивого. С веснушками на щеках и торчащими во все стороны волосами, еще влажными после недавнего душа.

— Кажется, я перепутал этажи, — он цокает языком абсолютно бесстыдно, даже не пытаясь скрывать ухмылку. — В душе не ебу, как оказался на четвертом. Что делаешь сегодня вечером?

— Я…

— Надеюсь, ты не против совместного душа?

Салим — все еще опаздывает на работу.

Мысли в голове вроде бы крутятся с бешеной скоростью, но в то же время ухватить не получается ни одну, так что их будто бы и нет совсем. Осман улыбается растерянно:

— Что?..

— Я шучу. Но на чай ты хотя бы зайдешь? Типа… Надо же с чего-то начинать.