Пух одуванчика

Нил — дурацкий. Это аксиома, которую знают буквально все, кто с ним знаком.

Ну, кроме Мэтта. Бойд слишком ослеплён тем, что нормальные люди называют «дружба». Такой бред, серьёзно. Эндрю готов закатывать глаза каждый раз, когда тот треплет Джостена по макушке, приводя рыжее гнездо в ещё больший беспорядок.

Отвратительно.

— Подойди, — говорит он со вздохом после таких случаев, подзывая Нила к себе. Тот послушно оказывается рядом, подставляя голову под руку Эндрю, чтобы тот мог пригладить непослушные волосы.

Миньярд раз за разом удивляется, когда пропускает пряди через пальцы. Мягко, несмотря на то, что эта бестолочь красилась в чёрный. Он задерживается так на несколько секунд, позволяя себе ощутить покой. Нил по-дурацки улыбается, когда поднимает глаза.

Яркий и мягкий.

— Ты как одуванчик, — вырывается раньше, чем Эндрю успевает себя остановить.

— Такой же красивый?

— Так же сильно меня бесишь. — Эндрю фыркает, откидываясь на спинку стула. Теперь он снова крутой и безразличный, отлично. — Никто не любит сорняки.

— Кроме тебя, — Джостен лучится самодовольством, так и хочется придушить, даже если он прав. Эндрю закатывает глаза.

— Сто пять.

Нил по-дурацки смеётся и от этого внутри что-то сжимается, а потом расцветает. Эндрю чувствует, как лёгкие наполняются пухом и теплом. В этом ощущении хочется остаться.

Нил быстро наклоняется и оставляет лёгкий поцелуй на самом кончике носа, будто Эндрю грёбанная диснеевская принцесса, которая подружилась с бабочкой.

Он моргает, пока Нил улыбается.

По-дурацки.

***

— Какой твой любимый цвет?

Этот вопрос ставит в тупик, когда они оба сидят на краю крыши, болтая ногами над темнотой улицы. Эндрю поворачивает голову, чтобы посмотреть на Нила, но дым сигареты прячет того ещё мгновение. Этого вполне хватает, чтобы Эндрю почувствовал укол страха.

Вдруг его не существует? Вдруг он исчезнет прямо сейчас, как дым?

Но Нил на месте. Смотрит своими большими грустными глазами куда-то в сторону, совсем не зная, что похож сейчас на самое красивое существо в мире. Эндрю почти жаль тех, кто не видит дурацкого Нила Джостена в свете тлеющей сигареты и луны.

— С чего такие вопросы?

Нил жмёт плечами, стряхивая пепел. Тот падает на колени, сливаясь с серостью спортивных штанов.

— Мэтт сегодня спросил меня, — говорит он тихо.

— И что ты ответил?

Это не та информация, без которой нельзя прожить, но Эндрю вдруг остро почувствовал её нехватку где-то внутри себя.

Он знает историю каждого шрама Нила. Знает, что тот всегда тянется к пистолету под подушкой левой рукой. Знает, что пистолета там уже давно нет.

Но Эндрю понятия не имеет, какой у Нила любимый цвет.

— Сказал, что никогда об этом не задумывался раньше.

— Потому что ты не умеешь.

— Да, — Нил мягко улыбается и поворачивается своим дурацким лицом. Эндрю его ненавидит. — Так что насчёт тебя?

— Голубой, — первое, о чём подумалось. Очевидно, что с Джостеном фильтр «мозг-рот» не работает.

— Как мои глаза?

«Да», — хочет сказать в ответ.

— Как упаковка баунти, — говорит в итоге. Нил смеётся слишком красиво, это сбивает с толку и мыслей о том, что он дурацкий.

— Когда Мэтт спросил, — продолжает через время. — Я пару секунд думал про оранжевый. Эй, не закатывай глаза, — Нил фыркает и выдыхает Эндрю в щёку. Так по-детски. — Этот цвет спас мне жизнь. Потом вспомнил про чёрный, потому что… — он на пару секунд поджимает губы и избегает взгляда на Миньярда. Тот хмурится и хватает за подбородок, чтобы повернуть лицо Нила обратно. — Потому что ты часто его носишь.

— Какой ты романтичный, — язвит, потому что это проще, чем просто смотреть. Эндрю думает, что если бы не сказал хоть что-нибудь — Джостен прочитал бы всё по глазам.

— Да, это я, — Нил позволяет себе улыбнуться, когда пальцы с его подбородка перемещаются, чтобы ладонь полностью легла на щёку. Большой палец преувеличенно нежно поглаживает кожу, как будто шрамы от прикуривателя всё ещё могут болеть.

— На каком цвете в итоге остановился?

— Жёлтый.

— Почему?

— Ты говорил, что я похож на одуванчик.

Эндрю ничего не остаётся, кроме как поцеловать этого дурацкого парня, получив тихое «да», хотя вопрос даже не успел прозвучать.

Нужно что-то говорить, понимает Эндрю. В противном случае, Нил всё читает по глазам.

***

Эндрю не был романтиком.

Он не был романтиком, но увидел одуванчики около института и подумал, что хочет сорвать парочку.

Это было последнее, что он помнил перед тем, как моргнуть и оказаться полностью с жёлтой пыльце с охапкой цветов в руках. Это в планы определённо не входило. Не то чтобы у него вообще был план.

Ладно, когда он их увидел, подумал, что будет забавно сорвать один, чтобы швырнуть в дурацкое лицо Нила и увидеть там жёлтый отпечаток. Кто же мог знать, что ситуация немного выйдет из-под контроля.

— Что это?

Нил выглядит удивлённым, когда Эндрю заходит в комнату. Вернее, сначала заходит «букет», а только потом сам Эндрю.

Удивлённо не как тогда, когда Эндрю ударил его клюшкой в живот, при первой встрече, но тем не менее удивлённо.

Миньярд чувствует от этого некое удовлетворение. Их взаимоотношения вообще развивались крайне странно, но об этом он подумает чуть позже. Сейчас просто хочется избавиться от пыльцы на одежде и горечи молочка на руках.

— Цветы, Джостен. Ни разу не встречал?

— Цветы, — тупо повторяет он, разглядывая сплошную жёлтую кляксу, как будто в неё есть ответы на все вопросы. На Эндрю он всегда смотрел таким же взглядом.

Миньярд фыркает, отдавая одуванчики в руки парня, отказываясь замечать то, как красиво это выглядит. Он слишком горький, чтобы думать о чём-то другом.

— Ты отдаёшь их мне?

— Очевидно.

— Зачем?

— Захотелось, а теперь отвали, мне нужно в душ.

— Их тут чётное количество? — вопрос прилетает в спину, когда Эндрю стягивает футболку.

Он не хочет говорить, что цветов там тридцать девять.

— Сам посчитай, не зря же учился.

— Эй, Эндрю, — у Нила чуть дрожащий голос, что вводит в ступор настолько, что приходится развернуться. На вид он в норме, хотя руки сильно напряжены, а глаза слишком яркие. Отвратительно. До безумия красиво.

— Чего тебе?

Нил поднимает на него взгляд.

Он ничего не говорит, поэтому Эндрю читает всё сам. Он делает глубокий вдох, чтобы успокоиться а потом говорит совсем тихо:

— Сто двадцать.

Как же всё по-дурацки.

Эндрю нравится.